Текст книги "Дорога Славы (сборник)"
Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)
В моем дневнике записано, что в первый же день весны мы перебрались в наш собственный дом.
Потом пришла Гретхен и помогла мне устроиться. Я предложил позвать еще и Марусю, потому что работы было очень много.
– Как ты можешь! – сказала Гретхен, и я не сделал этого, потому что почувствовал, что она обиделась. Девочки такие странные. Но Гретхен работала очень проворно.
Я спал в этом доме с тех пор, как его построили, даже прежде, чем техники из инженерного бюро установили антенну на крыше и обеспечили нас светом и теплом. Все это произошло еще до наступления зимы, и я провел приятный месяц. Я все устроил внутри дома и загрузил пару тонн льда в щель возле нашего дома, в которую позже должны быть высажены яблони. Лед там сохранится, пока я не построю настоящий погреб.
Первая пара месяцев после переезда сюда моей семьи была самым счастливым временем за всю мою жизнь. Папа большую часть темной фазы проводил в городе. Теперь он работал только половину недели, и не только потому что его интересовал проект, но и потому что это помогало гасить наши долги. Во время светлой фазы мы все вместе работали на ферме.
Молли, казалось, с удовольствием вела домашнее хозяйство. Я научил ее готовить, и училась она очень прилежно. Готовить на Ганимеде – искусство. Большинство из кушаний приходится готовить при повышенном давлении, потому что вода здесь закипает уже при ста сорока градусах по Фаренгейту. Последним тонкостям Молли научила мама Шульц – в области кулинарии она была непревзойденной мастерицей.
Пег, конечно, должна была жить в комнате с повышенным давлением, но мы надеялись, что она скоро сможет покинуть ее. Давление уже снизили до восьми фунтов, наполовину кислород, наполовину азот, и мы большей частью ели в ее комнате. Я все еще ненавидел густой воздух, но я ничего никому не говорил об этом, потому что совместные обеды всей нашей семьи были нам очень дороги. Спустя некоторое время я даже мог находиться в ее комнате, не получая при этом головной боли.
Пегги могла покидать свою комнату. Мы принесли ей из города переносную пластиковую барокамеру – на нее мы тоже истратили кучу кредитов! – папа снабдил ее кислородным аппаратом, снятым со старого космического скафандра. Пегги могла покидать свою комнату на переносных носилках, на которых была установлена барокамера, и сама запирать и отпирать ее. Потом мы снижали давление в ее комнате и выносили ее на солнце, откуда она могла видеть горы и море. Она охотно наблюдала за нашей работой. Прозрачный пластик оболочки пропускал ультрафиолетовые лучи, и это шло ей на пользу. Барокамера была небольшой и легкой, и Пегги могла передвигаться в ней. Во время светлой фазы она большую часть времени проводила снаружи.
У нас была наседка, пятнадцать оплодотворенных яиц и два кролика – с этого мы и начали. Сравнительно скоро у нас появилось свое собственное мясо. Конечно, мы всегда говорили Пегги, что куры на нашем столе были с фермы Шульцев, но она не верила, что это правда. Сначала я ежедневно брал у Шульцев свежее молоко для Пегги, но затем появилась возможность по случаю приобрести прекрасную корову-двухлетку. Цена была невысока. Пегги назвала ее Мейбл и сердилась, что не может с ней играть.
Мы сделали еще много чего. Я все не удосужился пройти испытания и редко приходил на собрания нашей группы. Это было не просто. Мы, например, заложили пруд. Хотя лагуна Серенидад была заселена планктоном и водорослями, но в ней еще не было никакой рыбы, и пройдет еще много времени, прежде чем мы получим лицензию на отлов. А потом у нас будет свою собственная рыба на китайский лад.
А потом мы снова занялись нашими полями. Моя трава существенно укрепила почву, и вскоре после нашего переезда мне показалось, что почва уже была готова к подсадке червей. Папа уже хотел отослать пробу почвы в городскую лабораторию, чтобы убедиться в этом, но тут пришел папа Шульц, взял пригоршню земли, понюхал ее, попробовал и сказал, что мы спокойно можем выпускать червей. Мы сделали это, и они расползлись. Временами мы встречали на поле их потомков.
Там, где мы использовали почву, богатую бактериями, трава была значительно гуще. Полосы расширялись, но очень медленно. Мне пришлось немало потрудиться, пока я не обработал все полосы, а потом я снова начал подумывать о том, не взять ли мне снова дробилку и не обработать ли оставшиеся три четверти почвы. Этот участок мы сможем возделать, использовав почву с нашей собственной пашни. Затем при помощи дробильной машины мы хотели подготовить еще акр… однако все это было в отдаленном будущем.
Мы сажали морковь, салат, ягоды, капусту, спаржу, картофель и брокколи. Между рядами мы сеяли кукурузу. Я бы охотно попытался засеять пол-акра пшеницей, но занимать этой культурой такую малую площадь было бессмысленно. Поблизости от нашего дома был участок, на котором мы сажали томаты, тыкву, горох и бобы. Это были “тепличные” растения, и Молли своими руками возделывала грядки – трудная работа. Мы надеялись, что однажды у нас будет улей с пчелами – энтомологи из команды экологов давали возможность разводить пчел, которые принесли бы на Ганимеде огромную пользу. Но это пока было невозможно. Дело, собственно, было вот в чем: пока на Ганимеде сила тяжести составляла одну треть земной, давление воздуха здесь было в одну шестую земного, и пчелам это не нравилось. Они едва могли летать.
Но, может быть, пчелы были просто слишком консервативны?
Мне кажется, до самой следующей зимы я был счастлив. Но, может быть, я был слишком занят и устал, чтобы быть несчастливым.
Сначала зима показалась мне долгожданной паузой. Мы заготовляли лед и заботились о домашних животных, но дел было не так уж и много. Я изрядно устал и начал капризничать, но сам не замечал этого. Молли, по моему мнению, была на пределе. Но она терпеливо несла свой крест. Она не привыкла к жизни на ферме и не могла так надрываться, как это делала мама Шульц.
Кроме того, ей нужен был водопровод и туалет, но их просто не было. Я, конечно, носил воду, а также наколол в море много льда, но это был неприкосновенный запас. Но Молли не жаловалась, нет.
Папа тоже не жаловался, но от его носа к уголкам рта пролегли глубокие морщины, которые не могла скрыть даже борода. Но нашей основной заботой, конечно, была Пегги.
Когда мы доставили ее на ферму, она впервые за все это время ожила. Мы постепенно снижали давление в ее комнате, и она все время подтверждала, что чувствует себя великолепно. По совету доктора Арчибальда мы даже однажды вывели ее наружу без барокамеры, и носового кровотечения у нее не было, но через десять минут она добровольно вернулась в свою комнату.
Она просто не могла вынести этого, и все. Дело было не только в давлении – тут было еще что-то. Она не принадлежала этой планете и не могла привыкнуть к жизни здесь. Вы когда-нибудь видели растение, которое, будучи посажено в определенном месте, быстро увядает? То же самое было и с Пегги.
Она обязательно должна была вернуться назад, на Землю.
Я думаю, нам было не так уж плохо, но существует огромная разница между прирожденными фермерами, такими, как Шульц, у которого были целые кучи коровьего навоза, окорока в погребе и даже проточная вода, и такими бедными фермерами, как мы. Мы боролись за каждый дюйм новой почвы и задолжали Комиссии. Это угнетало нас, а зимой у нас было много времени для раздумий.
Как-то в четверг мы все вместе сидели за едой в комнате Пегги. Только что наступила темная фаза, и папа скоро должен был снова отправляться в город. Мы часто сопровождали его часть пути. Сейчас мы покончили с едой. Молли чинила белье, а Джордж играл с Пегги в криббедж. Я взял свой аккордеон и извлек из него пару нот. Некоторое время все с удовольствием слушали. Я не знаю, как это произошло, но через некоторое время я заметил, что играю “Зеленые холмы Земли”. Я давно уже не играл эту вещь.
Я начал с того места, где говорилось: “Красота Земли нас влечет к себе, и дюзы громко ревут”, – я подумал о том, что дюзы кораблей сегодня уже не ревут. Я все еще размышлял над этой проблемой, когда подошел к концу песни: “Дай увидеть покров голубых облаков и зеленые холмы Земли”… [111]111
Перевод В.Бетаки.
[Закрыть]
Я поднял взгляд и увидел, что у Молли по щекам катятся слезы.
Мысленно я дал пощечину самому себе. Я отложил аккордеон и встал. Папа спросил:
– Что такое, Билл?
Я пробормотал, что мне нужно взглянуть на Мейбл.
Я вышел из жилой комнаты, надел свою теплую одежду и действительно вышел наружу. Но я не пошел в стойло. Шел снег, и было темно, хоть выколи глаз, хотя солнце зашло всего лишь пару часов назад. Небо было закрыто плотными облаками, так что не видно было даже Юпитера.
Потом облака на западе стали тоньше, и я смог различить в красноватом сиянии море и горы. Горы были покрыты снегом, а море казалось гладкой холодной лиловой пустыней. Обломки скал вне нашего участка отбрасывали жуткие тени. Эта картина соответствовала моему настроению. Несколько мгновений я думал о чистилище.
Я подумал о том, чего я здесь ищу.
Облака на западе разошлись, и я увидел одну-единственную зеленую звезду, ярко сияющую низко над горизонтом.
Земля.
Я не знал, сколько времени я стоял тут. Потом кто-то положил мне руку на плечо, и я вздрогнул. Это был папа.
– Что такое, мальчик? – спросил он.
Я хотел что-то сказать, но слова застряли у меня в горле, и я не произнес ни звука. Наконец я выдохнул:
– Папа, почему мы сюда пришли?
– Ты хочешь сказать, что ты это знаешь?
– Я знаю, – ответил я.
– И все же главной причиной нашего прихода был страх, что наши внуки умрут от голода. Земля слишком перенаселена, Билл.
Я снова бросил взгляд на зеленую звезду.
– Папа, я сделал открытие. В жизни есть кое-что еще, кроме хорошего трехразового питания. Конечно, мы можем получать здесь богатые урожаи – почва здесь еще не истощенная. Но внуки наших внуков на Ганимеде не могут рассчитывать на это. И это будет несправедливо по отношению к ним. Я знаю, что мы допустили ошибку.
– Ты ошибаешься, Билл. Твоим детям здесь понравится, как нравится в Гренландии тамошним эскимосам.
– Я очень сомневаюсь в том.
– Обдумай все! Предки эскимосов не были эскимосами; они тоже были переселенцами. Если ты отправишь своих детей на Землю, может быть, затем, чтобы они ходили там в школу, они тоже будут испытывать ностальгию по Ганимеду. Они будут ненавидеть Землю. Они будут весить слишком много, воздух для них будет слишком плотен, климат и люди Земли будут для них отвратительны.
– Гмм… послушай, Джордж, тебе нравится здесь? Ты доволен, что мы сюда прилетели?
– Я беспокоюсь о Пегги, Билл.
– Да; я это знаю. Но как это для тебя самого и для Молли?
– С Молли все в порядке. Женщины всегда могут взять себя в руки, даже если они иногда бывают подавлены. Это ты еще узнаешь, – он откинул голову и сказал: – Я приду позже. А теперь иди в дом и выпей с Молли чашку чая. Потом еще загляни в крольчатник. Я думаю, крольчиха скоро должна разродиться. Мне бы не хотелось терять крольчат, – он расправил плечи и пошел прочь. Я подождал, пока он не скрылся из вида, потом вернулся в дом.
16. СЛОЖЕНИЕ СИЛПотом внезапно пришла весна, и все снова стало хорошо.
Даже зима была для нас чем-то необходимым, но теперь она кончилась. Нам нужна была зима. Замораживание и таяние было необходимо, чтобы улучшалась структура почвы, не говоря уже о том, что некоторые культуры не могли развиваться без пауз. И все же четыре недели непогоды не каждому были по душе.
Папа закончил свою работу в городе, когда пришла весна, и все мы стали засевать поля. Я взял напрокат электротележку и стал разбрасывать землю, богатую бактериями, между уж“ обработанными полосами. Потом мы начали подготавливать небольшой овражек для наших яблонь. Я посадил туда зернышки, которые подарил мне папа Шульц. Сначала я оставил их у Шульцев, а потом, когда мой дом был готов, я перенес их в нашу жилую комнату. Шесть зернышек взошло, и яблоньки достигли почти полуметровой высоты.
Теперь я хотел попытаться оставить их снаружи. Может быть, мне следовало взять их в дом следующей зимой, но мне необходимо было попытаться акклиматизировать их.
Папа тоже был заинтересован в такой попытке, не столько из-за фруктов, сколько из-за древесины. Дерево, казалось, было устаревшим материалом, однако хоть раз попытайтесь обойтись без него! Я думаю, Джордж уже видел склоны Больших Сахарных Гор, покрытые елями и соснами.
Итак, мы заполнили небольшой овражек почвой, предварительно расширив его. Мы пожертвовали на это много нашего компоста, а также немного нашей драгоценной богатой бактериями почвы. Там было достаточно места для двадцати деревьев. Но мы сначала высадили туда шесть наших карликов. Потом пришел папаша Шульц и дал нам пару советов. Затем он прошел внутрь дома и поздоровался с Пегги. Ему едва хватило места в ее маленькой комнатке. Джордж всегда говорил, что давление воздуха в помещении существенно снижается, когда папа Шульц делает вдох.
Немного позже мой папа и папаша Шульц беседовали в жилой комнате. Когда я хотел уйти, папа удержал меня.
– Билл, – спросил он, – как ты относишься к тому, чтобы нам сделать здесь пару окон? – он указал на пустую стену.
Я уставился на него.
– Но как же мы тогда сохраним в этой комнате тепло?
– Мы вставим в окна настоящие оконные стекла.
– О, – я задумался над этим. Я еще никогда за всю свою жизнь не жил в комнате с окнами. Мы всегда жили в наемных домах. Конечно, на Земле я видел окна, особенно в сельских домах, но на Ганимеде не было ни одного-единственного окна, и мне никогда не пришло бы в голову, что можно жить иначе.
– Папаша Шульц хочет сделать окна у себя в доме, – тихо сказал папа. – Мне кажется, будет великолепно сидеть в комнате и глядеть из окна на море.
– В каждом настоящем жилище должны быть камин и окна, – объяснил Шульц. – Теперь, естественно, я сделаю окна.
Папа кивнул.
– У людей в домах раньше всегда были окна. Только в последнее время люди стали запираться в этих безобразных жилищах с климатизаторами и искусственным освещением. Людям больше не нужно никаких окон, потому что они все время сидят, уставившись в эти проклятые телеэкраны.
Это была ошеломляющая идея, но я нашел ее великолепной. Я знал, что в городе производят стекло. Джордж сказал, что стекло – это древнейший материал и один из тех, что легко изготавливать. Но я всегда думал только о стеклянных мисках, стаканах и бутылках. Мысль об окнах никогда не приходила мне в голову.
Окно для наблюдения – прекрасная мысль. Мы могли сделать одно окно на юг, чтобы любоваться морем, а другое на север, чтобы смотреть на горы. Ночью, лежа в постели, я мог бы смотреть из окна на Юпитер.
Спокойнее, Уильям, сказал я сам себе, скоро у тебя будет стекло. После того как папаша Шульц ушел, я поговорил об этом с папой.
– Да, насчет окон – это хорошая мысль, особенно для комнаты Пегги. Но возникает следующий вопрос: хватит ли у нас для этого денег?
– Я уже подумал об этом, – сказал папа.
– Я имею в виду, хватит ли у нас денег без того, чтобы ты снова работал в городе? Ты уже заработался до полусмерти – но это было действительно необходимо. Теперь же ферма прокормит нас всех.
Он кивнул.
– Об этом я и хотел поговорить с тобой. Я решил больше не работать в городе. Я буду только преподавать по субботам.
– Надо ли тебе это делать?
– Мне это нравится, Билл. И тебе не надо беспокоиться о стоимости оконных стекол. Мы получим их бесплатно. Я помогал в разработке проекта стекольного завода. А теперь снова приступим к работе. Около трех часов должен пойти дождь.
Примерно тремя неделями позже луны Юпитера образовали прямую линию. Такое событие происходит исключительно редко. Ганимед, Каллисто, Ио и Европа – все они оказываются по одну сторону Юпитера. Они занимают почти такое же положение каждые семьсот два дня, но никогда не выстраиваются в прямую линию. Вы должны знать, что все периоды их обращения различны – от менее чем двух дней у Ио до целых четырнадцати дней у Каллисто. Но противостояние происходит довольно редко. Это происходит потому, что их орбиты имеют различный эксцентриситет, и потому, что орбиты их находятся в разных плоскостях. Как уже говорилось, противостояние всех лун происходит очень редко.
А на этот раз должно было быть еще и противостояние с Солнцем. Юпитер находился в своей полной фазе. Мистер Хукер, главный метеоролог, сказал, что такое противостояние в ближайшие вести тысяч лет больше не произойдет.
Можете себе представить, в каком мы все были напряжении. Специалисты из проекта “Юпитер” были вне себя и не отходили от твоих приборов наблюдения.
То, что все это происходило во время полной фазы Юпитера, значило не только то, что все шесть небесных тел, включая Солнце, будут находиться в противостоянии, но и то, что мы могли все это видеть. Тени Ганимеда и Каллисто упали на Юпитер, когда Ио и Европа уже прошли половину своего пути.
Полная фаза началась в субботу утром, в шесть часов. Мы все встали в полпятого и в пять уже были снаружи. Джордж и я вынесли наружу Пегги в ее барокамере. Мы пришли как раз вовремя. Была хорошая, ясная летняя ночь, и Юпитер оранжевым шаром пылал над нами. Ио только что пересекла восточный край Юпитера – “вошла в контакт”, как называли это ученые. Европа уже прошла некоторое расстояние, и я должен был внимательно всмотреться, чтобы различить ее. Когда спутник Юпитера находится в полной фазе, его легко обнаружить на орбите, но в такой фазе он легко сливается с Юпитером, находясь на его фоне. К счастью, и Ио, и Европа были немного ярче, чем Юпитер, и они виднелись на фоне экваториальных облачных полос.
Пройдя значительное расстояние от края, но все еще на востоке находились тени Ганимеда и Каллисто. Я не смог бы отличить их друг от друга, если бы не. знал, что восточнее находится тень Ганимеда. Это были просто две маленькие круглые точки; три тысячи миль – ничто по сравнению с девяноста тысячами миль диаметра Юпитера.
Ио казалась несколько больше, чем тени, а Европа была больше, чем Ио, по размерам примерно равная нашей земной Луне.
Мы ощущали легкое дрожание почвы, но это ни в малейшей степени не беспокоило нас; мы привыкли к такому. Кроме того, в это мгновение Ио соприкоснулась с Европой. И с этой минуты Ио находилась позади нее.
Они ползли по лику Юпитера; луны сравнительно быстро, тени намного медленнее. Мы пробыли снаружи примерно полчаса; тени теперь коснулись друг друга и слились вместе. Ио все еще не совсем зашла за Европу. Она выглядела как флюс с одной стороны Европы.
Незадолго до шести часов Европа коснулась объединенной тени. Ио находилась за Европой и не была видна.
Четырьмя или пятью минутами позже тени Ганимеда и Каллисто легли на Европу – теперь все спутники находились на одной линии, и я знал, что такого я больше не увижу никогда в жизни. Солнце, Юпитер и четыре его большие луны выстроились в один ряд!
Я не знал, как долга я сдерживал свое дыхание.
– Какая сила! – больше в голову мне не пришло ничего.
– Я до некоторой степени разделяю твои чувства, – улыбнулся папа. Потом он повернулся к Молли: – Не лучше ли нам отнести Пегги в дом? Становится холодно.
– Да, – ответила Молли. – Я сама замерзла.
– А я теперь спущусь к морю, – сказал я. Разумеется, сегодня ожидался самый сильный за все время прилив. И хотя на таком маленьком море он не должен быть особенно заметен, но я накануне сделал отметку и надеялся провести измерения.
– Не заблудись в темноте! – крикнул мне вслед папа. Я не ответил. Замечание это показалось мне ужасно глупым.
Я уже пересек дорогу и, может быть, прошел с четверть мили, когда произошел толчок.
Я упал ничком. Это было самое мощное землетрясение в моей жизни. В Калифорнии были сильные толчки, однако с этим они не шли ни в какое сравнение. Я лежал лицом вниз, уцепившись за почву пальцами, в надежде, что толчки вскоре прекратятся.
Содрогание почвы прекратилось, а с ним и непрестанный грохот, более сильный и жуткий, чем гром во время грозы.
Один из камней покатился и ударил меня по ребрам. Я с трудом поднялся на ноги, стараясь сохранить равновесие. Почва все еще колебалась, и гром все еще не затих. Я побежал к дому. Казалось, что я бегу по кузову грузовика на ходу. Я упал, но снова быстро вскочил.
Фронтон дома был полностью разрушен. Крыша свисала под невероятным утлом.
– Джордж! – крикнул я. – Молли! Где вы!
Джордж услышал меня и выпрямился. Он был по другую сторону дома, и я увидел его голову над осевшей крышей. Он не произнес ни слова. Я побежал к нему.
– У тебя что-нибудь случилось? – тяжело дыша, спросил я.
– Помоги мне… Молли… – сказал он.
Позднее я узнал, что Джордж с Молли ушли в дом и отнесли Пегги в ее комнату. Потом, пока Молли готовила завтрак, он еще раз вышел наружу. Толчок застал его в то мгновение, когда он направлялся из стойла к дому. Но в то мгновение у него не было времени для разговоров. Мы отбрасывали осколки камней в стороны голыми руками.
– Молли! – снова и снова звал Джордж. – Молли! Где ты?
Она лежала на полу возле верстака для обработки камней, который находился под крышей. Мы отодвинули его в сторону. Джордж нагнулся и поднял Молли.
– Любимая!
Она открыла глаза.
– Джордж!
– У тебя все в порядке?
– Что произошло?
– Землетрясение. У тебя все в порядке? Ты не ранена?
Она поднялась, лицо ее исказила гримаса боли; потом она сказала:
– Я думаю… Джордж! Что с Пегги? Помоги Пегги!
Комната Пегги уцелела. Балки ее потолка выдержали толчки, в то время как остальная часть дома рухнула. Джордж настоял на том, чтобы Молли вышла наружу. Потом мы снова стали разбрасывать обломки камней, загораживающие воздушный шлюз.
Внешняя дверь шлюза была отперта и открыта – но открыта не в ту сторону. Внутри шлюза было темно. Когда я потряс внутреннюю дверь, она не поддалась.
– Она заперта, – сказал я папе. – Возьми фонарик.
– Вероятно, давление воздуха удерживает ее. Крикни Пегги, что она должна забраться в барокамеру. После этого мы сможем снизить давление.
– Мне нужен фонарик, – повторил я.
– У меня его нет.
– Ты не взял его с собой? – Я был поражен. Во время темной фазы мы всегда носили с собой фонарики. Но я выронил свой, когда толчок уронил меня, Я не знал, где он теперь.
Папа на мгновение задумался, потом скрылся за кучей камней. Через несколько секунд он вернулся.
– Я нашел его на пути к стойлу, – он включил его и направил луч света на внутреннюю дверь.
– Выглядит весьма скверно, – тихо сказал папа. – Взрывная декомпрессия. – Между стеной и дверью был зазор шириной в палец. Дверь удерживалась не давлением воздуха – она была заклинена.
– Пегги! – крикнул папа. – Пегги, девочка, ответь нам!
Молчание.
– Посвети, Билл, и отойди в сторону, – он отступил назад, потом ударил плечом в дверь. Она немного поддалась, но не открылась. Он еще раз ударил ее. Она рухнула внутрь, и Джордж упал на нее. Он мгновенно вскочил. а я посветил ему фонариком.
Пегги наполовину сползла с кровати, словно она пыталась встать. Голова ее свисала вниз, а изо рта вытекала тонкая струйка крови.
Молли вошла в комнату сразу же за нами; она и папа поместили Пегги в барокамер;, и папа увеличил в ней давление. Пегги была жива. Она тяжело дышала, задыхаясь, пока мы пытались помочь ей. Потом она заплакала. Оказавшись в барокамере, она успокоилась и заснула. Но, может быть, она просто потеряла сознание.
Молли тоже плакала, но не закатывала истерики. Папа потянулся, провел рукой по лицу и сказал:
– Бери камеру, Билл. Мы должны доставить девочку в город.
Я кивнул и взялся за один конец. Молли держала фонарик, и мы оба зашагали по обломкам, в которые превратился наш дом. Потом мы на мгновение опустили барокамеру, и я осмотрелся.
Я бросил взгляд на Юпитер. Тени все еще были видны, а Ио и Европа все еще не достигли западного края диска. Но это меня больше не интересовало. Небо выглядело очень странно.
Звезды были яркими и многочисленными.
– Джордж, – сказал я. – Что такое случилось с небом?
– Нет времени для… – начал он, потом осекся и медленно произнес: – Матерь божья!
– Что? – спросила Молли. – Что такое?
– Немедленно все в дом! Мы должны взять всю теплую одежду, которую найдем там! И крышки-утеплители!
– Зачем это?
– Выделение тепла! Выделение тепла прекратилось! Землетрясение, должно быть, повредило энергостанцию!
Таким образом, нам пришлось копаться при свете звезд, пока мы не нашли то, что нам было нужно. Мы нашли это быстро. Все вещи у нас всегда находились в определенных местам. И, конечно, крышки для барокамеры. Папа закрыл ими камеру, и она стала напоминать кокон.
В следующее мгновение я услышал мычание Мейбл. Я остановился и посмотрел на папу. Он тоже остановился, и было видно, какого труда стоило ему принять решение.
– Проклятье! – сказал он, и это было первое ругательство, которое я от него услышал. – Мы просто не можем оставить ее замерзать здесь: Она тоже член нашей семьи. Идем, Билл.
Мы опустили барокамеру и побежали в стойло. Оно превратилось в кучу обломков, но мычание Мейбл привело нас в нужное место. Мы отбросили часть обвалившейся крыши в сторону, и корова встала; она, казалось, не была ранена, но, кажется, некоторое время была без сознания. Она обиженно смотрела на нас.
Это была героическая работа, поднять ее на кучу обломков. Папа тянул, а я подталкивал ее. Потом папа передал поводок Молли.
– А что нам делать с курами и кроликами? – спросил я. Некоторые из них были убиты во время землетрясения, другие выбежали наружу и крутились поблизости.
– Нет времени, – резко сказал папа. – Мы ничего не можем сделать для них.
Мы направились к дороге.
Молли с Мейбл шла впереди и несла фонарик. И он нам понадобился. Еще пару минут назад чистое небо внезапно затянуло облаками. Сразу же после этого Юпитер исчез из виду, а потом не стало видно даже вытянутой руки.
Дорога была мокрой – не от дождя, а от внезапно выпавшей росы. Постепенно становилось все холодное.
Потом пошел дождь, равномерный и ледяной. Дождь перешел в снег. Молли остановилась и подождала, пока мы не подойдем.
– Джордж, мы уже миновали поворот на ферму Шульцев?
– Тут нет никакого смысла, – ответил Джордж. – Малышку немедленно нужно доставить в госпиталь.
– Я не это имею в виду. Не должны ли мы их предупредить?
– Их дом сейсмоустойчив.
– А холод?
– О, – он понял, о чем она думает. Теперь, когда производство тепла прекратилось, каждый дом в колонии превратится в ледяной погреб. Как можно использовать приемчик энергии на крыше, если больше нет никакой энергии? Будет становиться все холоднее и холоднее…
А потом стало еще холоднее…
– Идем дальше, – внезапно сказал папа. – Мы посмотрим, когда подойдем к развилке.
Но мы так и не нашли развилку. Снег бил нам в лицо, и мы, вероятно, прошли ее. Теперь шел сухой снег, и его острые иглы секли нас, как бритвы.
Я шагал и молча считал шаги, когда мы удалились от потока лавы, образующего границу нашего участка. Насколько я мог просчитать, мы прошли миль пять, когда Молли вдруг остановилась.
– Что случилось? – крикнул ей папа.
– Дорогой, я не могу больше найти дорогу. Я боюсь, что я заблудилась.
Я отгреб снег в сторону. Мы были на чьем-то участке. Папа взял фонарик и посмотрел на часы.
– Мы должны уже пройти около шести миль, – произнес он.
– Пять, – поправил я его. Я рассказал ему, что считал шаги. Он задумался.
– Мы должны находиться где-то недалеко от того места, где поля граничат с дорогой, – сказал он. – И остается, по крайней мере, одна миля до Пьяных Холмов. Достигнув их, мы больше не сможем пропустить город. Билл, возьми фонарь и сделай сотню шагов вправо. После этого сделай то же самое в другом направлении. Если это ничего не даст, мы просто пойдем прямо. И ради всего святого, придерживайся своего собственного следа, иначе ты больше не найдешь нас в этом буране.
Я взял фонарик и отправился в путь. Справа я не нашел ничего, хотя сделал сто пятьдесят шагов вместо ста. Я вернулся назад и пошел в другом направлении. Тем временем папа что-то привязывал к барокамере
Через двадцать один шаг я нашел дорогу. Я споткнулся о придорожный камень и растянулся во весь рост. Затем я встал и отправился назад.
– Хорошо, – сказал папа. – Надень вот это на шею!
Это был какой-то род хомута, который он соорудил из креплений крышек. При помощи этого хомута я мог перенести вес барокамеры на плечи, и руки мои теперь были свободны. Это было хорошо, потому что я больше не ощущал своих пальцев.
– Великолепно, – сказал я. – Но, пожалуйста, Джордж, не лучше ли будет, если другой конец барокамеры ты отдашь Молли?
– Чепуха!
– Это не чепуха. Молли возьмет барокамеру, не так ли? А ты знаешь дорогу лучше, чем мы. Ты уже сотни раз проходил по ней в темноте.
– Билл прав, – сказала Молли. – Вот, возьми Мейбл.
Папа сдался. Он взял фонарик и поводок коровы. Мейбл не хотела идти дальше. Папа дал ей хорошего пинка и рванул за поводок. Корова не привыкла к такому обращению и обиженно посмотрела на нас. Но теперь у нас не было времени для нежностей. Становилось все холоднее.
Мы пошли дальше. Я не знаю, как папе это удавалось, но мы все время оставались на дороге. Я думаю, прошло не меньше часа, когда мы, наконец, оставили позади себя Пьяные Холмы. Внезапно Молли споткнулась. Колени ее просто подломились, и она упала в снег.
Я остановился и опустил барокамеру. Затем сам опустился на снег. Мне нужен был отдых. Мне просто хотелось сидеть вот так, и чтобы снег заносил меня.
Папа вернулся назад, обнял Молли и стал ее утешать. Он говорил ей, что она снова должна вести Мейбл. На этом участке дороги она больше не заблудится. Но она настаивала на том, что именно она должна нести барокамеру. Папа не слушал ее, он просто отобрал у ней груз. Он поднял с барокамеры одну из крышек и заглянул внутрь.
– Как там у нее? – спросила Молли.
– Она еще дышит, – ответил папа. – Когда я посветил фонариком внутрь, она открыла глаза. – Он взял хомут, а Молли с коровой и фонарем пошла впереди.
Молли не могла видеть того, что видел я. Пластиковая оболочка барокамеры изнутри была покрыта инеем. Папа не мог видеть, дышит ли Пегги. Он вообще ничего не мог видеть.
Я долго думал над этим, спрашивая себя, как можно классифицировать эту ложь. Папа не был лжецом, это несомненно, но эта ложь была лучше, чем правда. Сложное положение.
Но я забыл обо всем этом. Я фут за футом продвигался вперед, считая шаги.
Папа остановился, и я налетел на барокамеру.
– Слушай! – сказал он.
Я прислушался и услышал глухой грохот.
– Землетрясение?
– Нет. Тише! – потом он добавил. – Это позади нас. Все прочь с дороги! Направо!
Грохот стал громче, а потом сквозь струи снега я увидел свет. Папа тоже увидел его. Он вышел на дорогу и замахал фонариком.
