Текст книги "Дорога Славы (сборник)"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

Руфо задумчиво рассматривал меня.

– Хм. Вы не против заключить небольшое пари – ставки на ваш выбор, – что вы сможете повторить это?

– Не буду я спорить, – сказал я. – Я слабак.

Однако я взял другую стрелу и наложил ее. Мне понравился этот лук, мне нравилось даже, как тетива звенькает о кожу на моем предплечье; я хотел испытать его еще разок, почувствовать себя соединенным с ним.

Я отпустил тетиву.

Третья стрела выросла из точки между двумя первыми, но ближе к его.

– Приличный лук, – сказал я. – Я его беру. Принеси стрелы.

Руфо потрусил прочь, не сказав ни слова. Я спустил тетиву с лука, потом стал осматривать ножевой товар. Была у меня надежда, что мне никогда больше не придется выпускать стрелы; не может же игрок надеяться вытащить удачную взятку при каждой сдаче – моя следующая стрела могла запросто повергнуть назад, как бумеранг.

Слишком уж обильное было разнообразие острых лезвий: от двуручного меча, годною для рубки деревьев, до кинжальчика, созданного для чулка дамы. Но я перепробовал и прикинул на руку их все… и нашел среди них клинок, который подошел мне так, как Артуру подошел его Экскалибур.

Таких, как он, я никогда прежде не видывал, так что не знаю, как его назвать. Сабля, наверное, поскольку лезвие было чуть изогнуто и острое по краю, как бритва, и на довольно большом протяжении острое с другой стороны. Острие у одной сабли было так же смертоносно, как у рапиры, а изгиб был недостаточно крут, чтобы ее нельзя было использовать для выпадов и встречных ударов так же, как для рубки в стиле топора мясника. Защитная чашка была в форме колокола, загибающегося назад, вокруг суставов, в полукорзину, но обрезанная достаточно, чтобы провести полное мулинэ с любой защитной позиции.

Центр тяжести был в forte, не больше двух дюймов от чаши, однако лезвие было такое тяжелое, что можно было им перерубить кость. Это была такая сабля, что невольно возникало ощущение, что она – продолжение собственного тела.

Рукоятка сверху была настоящей акульей кожи, обработанная под мою руку. На лезвии был вытравлен девиз, но он был так погребен во всяких завитушках, что я не стал тратить время на его расшифровку. Эта подружка была моей, мы были созданы друг для друга! Я засунул ее в ножны и пристегнул портупею прямо к поясу (я хотел чувствовать ее при себе); в своем воображении я уже был Капитаном Джоном Картером, Джеддаком из Джеддаков, [33]33
  Герой фантастических романов Э.Р.Берроуза.


[Закрыть]и Гасконцем с тремя его друзьями вместе взятыми.

– Вы не будете одеваться, милорд Оскар? – спросила Стар.

– А? О, конечно, – я просто пробовал, подходит ли мне размер. Но разве Руфо захватил мою одежду?

– Захватил, Руфо?

– Его одежду? Не хочет ли он те шмотки, в которые он одевался в Ницце!

– А что плохого в том, чтобы носить Leder hosen и рубашку “алоа”? – возмутился я.

– Что? О, абсолютно ничего, милорд Оскар, – поспешно ответил Руфо. – Живи и давай жить другим, это я всегда говорил. Я однажды знал человека, который носил… неважно что. Позвольте показать вам, что я для вас приготовил.

Я мог выбрать что угодно – от плаща из пластика до бронированного панциря. Последний произвел на меня угнетающее впечатление, потому что его присутствие означало, что он может понадобиться. За исключением армейской каски, других доспехов я никогда не носил, носить не хотел, как носить – не знал и не испытывал желания общаться с той грубой компанией, которая делала желательной такую форму защиты.

И к тому же поблизости не было видно лошади, першерона, к примеру, или клайдесдейла, а себя я представить не мог путешествующим в одной из этих железок. Я шел бы медленно, как на костылях, гремел, как подземка, и загорелся бы, как внутри телефонной будки. Таким способом хорошо сгонять потом десять фунтов за пять миль… Одни только простеганные подштанники, которые одеваются под эту скобяную продукцию, были бы слишком для той прекрасной погоды; а сталь сверху превратила бы меня в ходячую печку и сделала бы меня слишком уязвимым и неуклюжим, чтобы я смог даже отбиться от прокола в водительских правах.

– Стар, вы сказали, что… – я не закончил. Она уже оделась, и лишнего на ней не было. Дорожные сапожки из мягкой кожи не г. скорее котурны, – коричневое трико и что-то зеленое, короткое сверху, наполовину куртку, наполовину платье фигуристки. Сверху все это покрывалось бойкого вида шапчонкой, а весь костюм в целом придавал ей вид водевильной пародии на стюардессу, нарядную, привлекательную, здоровую и сексуальную.

Или Девы Марианны, поскольку она добавила лук с двойным изгибом – размером вполовину моего, колчан и кинжал.

– Вы, – сказал я, – похожи на то, из-за чего поднялся бунт.

Она показала ямочки и присела в реверансе. (Стар никогда не притворялась. Она знала, что она женщина, знала, что хорошо выглядит, и это ей нравилось).

– Вы недавно что-то говорили, – продолжил я, – насчет того, что пока мне оружие не понадобится. А есть причины, по которым мне стоит надеть один из этих скафандров? У них не слишком удобный вид.

– Я не жду сегодня особенно больших опасностей, – медленно сказала она. – Но это не такое место, где можно вызвать полицию. Решать, что вам нужно, должны вы.

– Но ведь, черт возьми, Принцесса, вы это место знаете, а я нет. Мне нужен совет.

Она не ответила. Я обернулся к Руфо. Он внимательно изучал верхушку дерева. Я сказал:

– Руфо, оденься.

Он поднял брови:

– Милорд Оскар?

– Schnell! Vite, vite! Катись.

– Ладно.

Оделся он быстро, в костюм, который был мужским вариантом того, что выбрала Сгар, с шортами вместо трико.

– Подбери себе оружие, – сказал я и начал одеваться, как он, только я намеревался надеть сапоги. Однако под руку мне попалась пара этих котурнов, с виду моего размера, ну я их и примерил. Они прилегли мне к ногам, как перчатки, да все равно мои подошвы так затвердели за месяц ходьбы босиком на Л’иль дю Леван, что твердая обувь мне была не нужна.

Они были не такие уж средневековые, как казались с виду; спереди они застегивались на молнию, а внутри стояла метка: “Fabrique en France”.

Папаша Руфо взял лук, из которого он стрелял, выбрал саблю и добавил кинжал. Я выбрал вместо кинжала золингеновский охотничий нож. Я посмотрел с вожделением на армейский пистолет 45-го калибра, но не стал его трогать. Если у “них”, кто бы они ни были, действует местный закон Салливана, [34]34
  Запрет пользования огнестрельным оружием (амер.).


[Закрыть]я готов подыграть этой шутке.

Стар велела Руфо упаковывать багаж, потом присела на корточки на песчаном берегу ручья и начертила схематичную карту – курс на юг, постепенно понижаясь и придерживаясь ручья, только иногда срезая углы, пока не дойдем до Поющих Вод. Там станем на ночевку.

Я все вбил себе в голову.

– Ясно. Меня надо о чем-нибудь предупредить? Мы стреляем первыми? Или ждем, пока нас начнут бомбить?

– Я ничего не ожидаю сегодня. О, тут есть хищник раза в три больше льва. Но он ужасный трус; на движущегося человека не нападает.

– Вот это, приятель, мне по сердцу. Ладно, тогда мы будем все время двигаться.

– Если мы все же увидим людей – я этого не ожидаю, – было бы неплохо наложить на лук стрелу… но не поднимать лука, пока вы не почувствуете необходимости. Но я не указываю вам, Оскар, что делать; решать должны вы. Руфо тоже не выпустит ни стрелы, если не увидит, что вы готовитесь это сделать.

Руфо закончил укладываться.

– О’кей, пошли, – сказал я.

Мы тронулись. Черный ящичек Руфо приобрел теперь вид ранца, и я не стал ломать голову над тем, как он мог тащить пару тонн на плечах. Может, у него антигравитационное устройство типа “Бак Роджерса”. Кровь китайских носильщиков-кули. Черная магия. Черт, да один этот сундук из тика не смог бы поместиться в такую заплечную упаковку в соотношении 30 к 1, уж не говоря про арсенал и прочие мелочи.

Не стоит удивляться, почему я не расспрашиваю Стар о том, где мы, почему мы здесь, как мы сюда попали, что мы собираемся делать, и о подробностях тех опасностей, встреча с которыми ждала меня. Слушайте, ребята, когда вам снится самый роскошный сон в вашей жизни и вы как раз подходите к самому интересному, останавливаетесь ли вы, чтобы сказать себе, что оказаться вместе с вами в сене именно этой девочки логически невозможно – и тем самым разбудить себя? Логически рассуждая, я ЗНАЛ, что все случившееся с тех пор, как я прочитал то глупое объявление, было невозможно.

Поэтому я отбросил логику.

Логика – ненадежная штука, друзья. “Логика” доказывала, что аэропланы не смогут летать, и что водородные бомбы не сработают, и что камни с неба не падают. Логика – это способ утверждать, будто то, что не случилось вчера, не случится и завтра.

Нынешнее положение мое мне нравилось. Я не хотел просыпаться ни в постели, ни в палате психушки. И уж совсем я не хотел проснуться все еще в джунглях, может быть, со все еще свежей раной на лице и в ожидании вертолета. Может, коричневый братик завершил свою работу надо мной и послал меня в Валгаллу. Ну ладно, Валгалла мне понравилась.

Я шел впереди мерным шагом; по бедру меня похлопывала чудесная сабля; девушка намного чудеснее ее шагала рядом со мной в ногу; позади нас потел раб-крепостной-слуга-некто, выполняя роли носильщика и “глаза на затылке”. Пели птицы, пейзажи кругом были созданы мастером ландшафтной архитектуры, воздух пах приятно и здорово. Если бы мне больше ни разу не пришлось увертываться от такси или смотреть на заголовки статей, я был бы не против.

Большой лук вызывал неудобство – впрочем, как и М-1. [35]35
  Автоматическая винтовка.


[Закрыть]

Маленький лук Стар висел у нее за спиной, от плеча до бедра. Я так попробовал, но он все время за что-нибудь цеплялся. К тому же тогда я нервничал из-за того, что в таком положении он не готов к стрельбе. А она признала, что в луке может возникнуть нужда. Поэтому я снял его и понес в левой руке, натянутый и приготовленный.

На утреннем переходе у нас была одна тревога. Я услыхал, как тетива Руфо сказала “тванг”, обернулся уже с изготовленным луком и наложенной стрелой, прежде чем разглядел, что происходит.

Или, вернее, произошло. Птица, похожая на рябчика, не больше. Руфо снял ее с ветки, точно в шею. Я отметил про себя больше не соревноваться с ним в стрельбе из лука и просить потренировать меня в тонкостях.

Он чмокнул губами и ухмыльнулся.

– Ужин!

Всю следующую милю он на ходу щипал ее, потом привесил ее на пояс.

Мы остановились перекусить около часу дня, в красивом месте, которое, как заверила меня Стар, было защищено, и Руфо открыл свой ящик до размеров чемодана и подал нам ленч: холодные вырезки, рассыпчатый провансальский сыр, французский хлеб с корочкой, груши и две бутылки Шабли. После ленча Стар предложила устроить сиесту. Мысль выглядела заманчиво; я наелся от души и разделил с птицами только крошки, но я был удивлен.

– Разве нам не нужно спешить?

– Вам нужен урок языка, Оскар.

Надо подсказать средней школе в Понс де Леон лучший способ изучать языки. В лучезарный полдень вы ложитесь на мягкую траву у посмеивающегося ручья, и самая прекрасная женщина любого из миров наклоняется над вами и смотрит вам в глаза. Она начинает тихо говорить на языке, которого вы не понимаете.

Спустя некоторое время ее большие глаза становятся еще больше, и больше… и больше… и вы тонете в них.

Потом, спустя вечность, Руфо говорит:

– Эрбас, Оскар, ’т книла вуурсит.

– Ладно, – ответил я, – я и так встаю. Нечего меня торопить.

Это последнее слово, которое я собираюсь записать на языке, который не подходит к нашему алфавиту. У меня было еще несколько уроков, и о них я тоже упоминать не буду, и с того времени мы говорили на этой тарабарщине, кроме тех случаев, когда мне приходилось затыкать дыры вопросами по-английски. Это язык, богатый бранью и словами при занятиях любовью, и богаче, чем английский, в некоторых технических вопросах – но с удивительными проблемами в нем. Нет, например, слова, означающего “юрист”.

Примерно за час до захода солнца мы подошли к Поющим Водам.

Весь день мы путешествовали по высокому, поросшему лесом плато. Ручей, в котором мы ловили форель, впитал в себя другие ручейки и был уже порядочный речкой. Ниже нас, в том месте, до которого мы еще не дошли, он устремился с высоких утесов суперйоселитским водопадом. Здесь, где мы остановились лагерем, вода промыла выемку в плато, образовав каскады, прежде чем устремиться в этот прыжок.

“Каскады” – слово слабое. Вверх по течению или вниз, куда ни посмотри, были видны водопады – от больших, в 30 или 50 футов высотой, до маленьких, на которые могла бы запрыгнуть мышь, и всех промежуточных размеров. Они струились террасами и лестницами. Вода была то гладкой, зеленой от отражающейся в ней пышной листвы, то белой, как взбитые сливки, там, где она бурлила в сплошной пене.

Водопады были слышны. Крохотные водопады звенели серебряными сопрано, большие рычали в бассо профун (до). [36]36
  Драматический бас (итал.).


[Закрыть]На покрытом травой лугу, где мы разбили лагерь, это звучало как несмолкаемый хорал; среди этого шума надо было кричать, чтобы быть услышанными.

Кольридж бывал там в одном из своих наркотических видений: [37]37
  Дальше следует отрывок из начала поэмы “Кубла Хан” Кольриджа.


[Закрыть]

 
И были здесь леса, древние, как холмы,
Хранившие в себе солнечные пятачки зелени.
Но ах! Вон то глубокое романтическое ущелье, которое
Рассекает зеленый холм поперек его кедровых зарослей…
Дикое место! Настолько святое и заколдованное.
Насколько могло быть под ущербной луной место, где
Обитает женщина, оплакивающая своего демона – возлюбленного!
Из этой бездны, кипя в бесконечном шуме…
 

Кольридж наверняка прошел по этому маршруту и дошел до Поющих Вод. Не стоит удивляться, что он чувствовал желание убить то “лицо из Порлока”, которое вторгалось в лучшее его видение. Когда я буду умирать, положите меня у Поющих Вод, и пусть они будут последним, что я увижу и услышу.

Мы остановились на покрытой травой террасе, влекущей, как обещание, и нежной, как поцелуй, и я помог Руфо распаковываться. Я хотел узнать, как он проделывает свой фокус с ящиком. Не понял. Каждая сторона открывалась так же естественно и просто, как когда раскладываешь гладильную доску, а потом, когда она складывалась, это было опять естественно и понятно.

Сначала мы рубили палатку для Стар – конструкция явно не армейского снаряжения; это был изящный шатер из расшитого шелка, а в ковер, который мы расстелили в качестве пола, наверняка ушли жизни примерно трех поколений бухарских умельцев. Руфо сказал мне:

– Вам нужна палатка, Оскар?

Я взглянул вверх на небо и потом на не совсем еще скрывшееся солнце. Воздух был теплым, как парное молоко, и я не мог представить себе, что пойдет дождь. Не люблю я находиться в палатке, если есть хоть малейшая угроза внезапного нападения.

– А ты собираешься воспользоваться палаткой?

– Я? О нет! Но у Нее палатка должна быть всегда. Потом, почти наверняка, она решит спать снаружи на траве.

– Палатка мне не понадобится.

(Прикинем-ка, спит ли “рыцарь” у порога спальни своей дамы с оружием под боком? В этикете таких дел я не был искушен; их ни разу не поминали в “Общественных науках”).

Тут она вернулась и сказала Руфо:

– Защищено. Все преграды были на месте.

– Подзаряжены? – обеспокоился тот.

Она щипнула его за ухо.

– Я не выжила из ума. – Она добавила: – Мыло, Руфо. И пойдем со мной, Оскар; это работа Руфо.

Руфо откопал из массы скарба кусок “Люкса” и отдал ей, затем оценивающе оглядел меня и вручил мне пачку “Лайф боя”.

Поющие воды – лучшая ванна на свете, с бесконечным разнообразием процедур. Стоячие пруды размерами от ножной ванны до таких, в которых можно плавать, зитц-ванны, щекочущие кожу, начиная от тихой струйки до бьющих под естественным напором потоков, которые могут напрочь выколотить мозги, если стоять под ними слишком долго.

Можно выбрать любую температуру. Выше каскада, где мы остановились, в главный поток вливался источник, а у основания каскада бил ледяно-холодным ключом неприметный родник. Не нужно возиться с краном, двинься просто туда или сюда к приятной тебе температуре – или шагай вниз по течению, где температура становится нежно-теплой, как поцелуй матери.

Мы немного поиграли; Стар визжала и хохотала, когда я на нее брызгал, и отвечала на это, окуная меня в воду. Мы оба резвились, как дети; я чувствовал себя ребенком, она ребенком смотрелась, а играла она сильно, давая почувствовать под бархатом кожи стальные мускулы.

Потом я достал мыло, и мы помылись. Когда она начала мыть шампунем волосы, я подошел к ней сзади и помог. Она мне позволила, ей нужна была помощь, чтобы справиться со своей львиной гривой, раз в шесть больше тех. которыми украшает себя в наши дни большинство девчат.

Это было бы крайне благоприятным моментом (Руфо был занят и не торчал на глазах) обхватить ее и сжать в объятиях, потом прямиком проследовать к остальному. К тому же я не уверен, что она проявила бы хотя бы символический протест; она поддержала бы меня с полной охотой.

Черт, да я ЗНАЮ, что она не выразила бы “символического” протеста. Она бы поставила меня на место или холодным словом, или затрещиной в ухо – или вступила бы в игру.

Я не мог этого сделать. Я не мог даже НАЧАТЬ.

Не знаю почему. Мои намерения по отношению к Стар совершали колебания от благородных до неблагородных и обратно, но с того момента, когда мой взгляд впервые упал на нее, всегда были практическими. Нет, позвольте мне выразить это так: намерения мои всегда были явно неблагородными, но с полной готовностью превратить их в благородные, попозже, как только мы смогли бы откопать мирового судью.

Все же я не мог и пальцем ее тронуть за исключением помощи ей в смывании мыла с волос.

Пока я этому дивился, погрузив обе руки в тяжелые светлые волосы и раздумывая, что же удерживает меня от того, чтобы обнять руками эту стройно-сильную талию всего в нескольких дюймах от меня, я услышал пронзительный свист и свое имя – мое новое имя. Я оглянулся.

Руфо, одетый только в собственную непривлекательную кожу и с полотенцем через плечо, стоял на берегу футах в десяти и пытался перекрыть рев вод, чтобы привлечь мое внимание.

Я перебрался немного поближе к нему.

– Ну-ка, еще разок, – не то чтобы прорычал я.

Он сказал:

– Вы хотите побриться? Или вы отращиваете бороду?

Когда я обдумывал, предпринять мне преступное нападение или нет, я с неловкостью сознавал, что на щеках моих пророс кактус, и неловкость эта помогла мне удержаться. “Жиллет”, “Аква Вельва”, “Бирма Шейв” и другие заставили затюканного американца-мужчину, а именно меня, стать робким в попытках совращения и (или) изнасилования в случае, так как он не был свежеоструган. У меня была двухдневная щетина.

– У меня нет бритвы, – отозвался я.

Он ответил, подняв опасную бритву.

Стар придвинулась и встала рядом. Она подняла руку и потрогала мой подбородок большим и указательным пальцами.

– Вы были бы великолепны с бородой, – сказала она. – Может быть, в стиле Ван Дейка с издевательскими мустангос. [38]38
  Усиками.


[Закрыть]

Я тоже так думал, раз так думала она. К тому же так большая часть шрама была бы прикрыта.

– Как вы скажете, Принцесса.

– Но я бы предпочла, чтобы вы остались таким, каким я вас впервые увидела. Руфо – хороший цирюльник. – Она повернулась к нему. – Руку, Руфо. И мое полотенце.

Стар не спеша отправилась к лагерю, вытирая себя насухо – я был бы рад помочь, если бы меня попросили. Руфо устало сказал:

– Почему вы не настояли на своем? Она говорит: побрить вас, так что теперь я должен брить – и принимать собственную ваг ну в спешке, чтобы не заставлять Ее ждать,

– Если у тебя есть зеркало, я сам это сделаю.

– Пользовались когда-нибудь опасной бритвой?

– Нет, но могу научиться.

– Вы бы перерезали себе глотку, а Ей это не понравилось бы. Вот сюда, на откос, где я могу стоять в теплой воде. Нет, нет! Не садитесь на него, ложитесь так, чтобы голова была на краю. Я не могу брить человека, который сидит.

Он начал наносить мне пену на подбородок.

– Знаете почему? Я научился брить на трупах – вот почему, прихорашивая их, чтобы их любимые могли ими гордиться. Не шевелитесь! Вы чуть не потеряли ухо. Мне нравится брить трупы, пожаловаться они не могут, предложений не строят, не огрызаются – и никогда не шевелятся. Лучшая моя работа за все время. А возьмем, к примеру, работу…

Он перестал брить и, держа лезвие у моего кадыка, стал перечислять свои заботы.

– Дают мне выходные по субботам? Черта с два, у меня даже в воскресенье выходного нет! А посмотрите на рабочее время! Да вот я тут только что на днях прочел, что какая-то компания в Нью-Йорке – вы бывали в Нью-Йорке?

– Я бывал в Нью-Йорке. Да убери свою гильотину от моего горла, когда так размахиваешь руками.

– Если вы все время говорите, вы обязательно иногда хоть немного да порежетесь. Так эта компания подписала контракт на двадцатипятичасовую неделю. Неделю! Хотел бы я ограничиться 25-часовым ДНЕМ. Знаете, сколько времени я работаю без перерыва, вплоть до этой минуты?

Я сказал, что нет.

– Вот вы опять разговариваете. Больше 70 часов, чтоб мне провалиться! А за что? За славу? Какая слава я куче выбеленных костей? За богатство? Оскар, я говорю вам по правде: я обрядил больше покойников, чем наложниц у султана, и всем без всяких исключений было абсолютно плевать на то, украшены пни рубинами размером с ваш нос и вдвое его краснее… или лохмотьями. Какая польза от богатства покойнику? Скажите мне, Оскар, как мужчина мужчине, пока Она не слышит: почему вы позволили. Ей уговорить вас на это?

– Мне это пока что нравится.

Он презрительно фыркнул.

– Так сказал человек, пролетающий мимо 50-го этажа Эмпайр стейт билдинг. [39]39
  Один из высочайших небоскребов Нью-Йорка.


[Закрыть]Но все равно его ждал тротуар. Впрочем, как бы то ни было, – мрачно прибавил он, – пою вы не разделаетесь с Игли, проблемы нет. Если бы у меня был инструмент, я бы мог здорово закрыть этот шрам, все говорили бы: “Правда, он как живой?”

– Не стоит об этом думать. Ей этот шрам нравится.

(Черт возьми, он и меня этим заразил!)

– С Нее станется. К чему я пытаюсь привыкнуть, так это к тому, что если идти Дорогой Славы, то на пути попадается все больше препятствий. Но я – то нипочем не собирался идти этой дорогой. В моем представлении хорошей жизнью было бы тихое спокойное заведение, единственное в городке, с набором гробов в любую цену и с такой разницей между себестоимостью и ценой товара, которая, давала бы некоторую свободу действий, чтобы проявить щедрость к понесшим утрату. Продажа в рассрочку для тех, у кого хватает разума, чтобы спланировать все заранее, – потому что все мы смертны, Оскар, все мы смертны, и здравомыслящему человеку не мешает посидеть по-приятельски со стаканом пивка и согласовать свои планы с пользующейся хорошей репутацией фирмой, которой он может доверять.

Он тихонько склонился ко мне.

– Знаете, милорд Оскар….. если мы когда-нибудь чудом выйдем из всего этого живыми, вы могли бы замолвить за меня доброе словечко перед Ней. Пусть Она поймет, что я слишком стар для Дороги Славы. Я бы мог многое сделать, чтобы остаток ваших дней прошел в удобстве и радости… если вы по-товарищески ко мне отнесетесь.

– Разве мы не пожали на этом друг другу руки?

– Ах да, верно ведь. – Он вздохнул. – Один за всех и все за одного, – и пан или пропал. Вы готовы.

Когда мы вернулись, было еще светло и Стар была в шатре – и моя одежда была уже разложена. Я начал было возражать, когда разглядел ее, но Руфо твердо ответил:

– Она сказала “неофициально”, а это значит смокинг.

Я одолел все, даже запонки (которые оказались изумительно большими черными жемчужинами), а сам смокинг был или сшит на меня, или был куплен в готовом виде кем-то, кто знал мой рост, вес, объем плеч и талии. На ярлыке у воротника значилось: “Инглиш Хоус, Копенгаген”.

Но галстук меня убил. Я с ним бился, пока не подвернулся Руфо, он уложил меня на землю (я не стал спрашивать зачем) и одним духом завязал его.

– Вам нужны ваши часы, Оскар?

– Мои часы? – Насколько мне было известно, они остались в кабинете доктора в Ницце. – Они у тебя?

– Да, сэр. Я захватил все ваши вещи, кроме вашей – его передернуло – одежды.

Он преувеличивал. Здесь было все, не только содержимое моих карманов, но и содержимое моего ящика из сейфов “Америкэн Экспресс”: деньги, паспорт, удостоверение et cetera. [40]40
  И так далее (лат.).


[Закрыть]Даже те билеты Тотализатора из Аллеи Менял.

Я начал было спрашивать, как он проник внутрь моего сейфа, но решил, что не стоит. Ключ у него был, и все могло быть сделано просто, с помощью фальшивой доверенности. Или непросто, как его волшебный черный ящик. Я поблагодарил его, и он вернулся к своей стряпне.

Я хотел выбросить этот мусор, все, кроме денег и паспорта. Но в таком прекрасном месте, как Поющие Воды, сорить невозможно. На моей портупее был кожаный кошель; я запихал туда все, даже часы, которые остановились.

Руфо поставил перед изящным шатром Стар столик и подвесил лампу на дереве над ним, а на столе расставил свечи. Темнота опустилась раньше, чем она вышла… и остановилась. Я, наконец, догадался, что она ждет моей руки. Я провел ее к месту и усадил, а Руфо усадил меня. Он был одет в сливового цвета униформу ливрейного лакея.

Ожидание Стар того стоило; она была одета в зеленое платье, которое недавно предлагала продемонстрировать мне. До сих пор не УВЕРЕН, что она воспользовалась косметикой, но выглядела она уже не как полная сил Ундина, которая окунала меня в воду час тому назад. У нее был такой вид, словно ее нужно держать под стеклом. У нее был вид Элизы Дулитл на балу.

Звучала мелодия “Ужина в Рио”, вплетаясь в звучание Поющих Вод.

Белое вино к рыбе, розовое вино с дичью, красное вино и жаркое – Стар болтала, улыбалась, сыпала остротами. Однажды Руфо, наклонившись ко мне, чтобы обслужить, прошептал:

– Приговоренные ели с аппетитом.

Я уголком губ велел ему убираться к черту.

Шампанское к сладкому, и Руфо торжественно представил бутылку на мое одобрение. Я кивнул. Что бы он сделал, если бы я отверг ее? Предложил другую марку? “Наполеон” с кофе. И сигареты.

О сигаретах я думал целый день. Это были “Бенсон энд Хеджес” № 5… а я курил эту французскую черноту, чтобы экономить деньги.

Пока мы курили, Стар поблагодарила Руфо за ужин, и он должным образом принял ее комплименты, а я поддержал их. Так и не знаю, кто приготовил тот пир гедониста. Большую часть сделал Руфо, но в трудных местах могла поработать Стар, пока меня брили.

Спустя некоторое неспешно-счастливое время, сидя за кофе с коньяком при потушенном верхнем свете, когда всего одна свеча отражалась в ее драгоценностях и освещала ее лицо, Стар слегка отодвинулась от стола, и я быстро встал и проводил ее к шатру. Она остановилась у входа.

– Милорд Оскар…

Итак, я поцеловал ее и вошел за ней внутрь…

Черта лысого вошел! Дьявол, я был так загипнотизирован, что склонился над ее рукой и поцеловал ее. Этим все и кончилось.

Мне не осталось ничего, кроме как выбраться из этой заимствованной у обезьян одежды, вернуть ее Руфо и получить от него одеяло. Он выбрал себе место для сна с одной стороны шатра, так что я подыскал место с другой и растянулся. Было все еще так приятно тепло, что даже одеяло не требовалось.

Но сон ко мне не шел. Говоря по правде, у меня привычка, как у наркомана, привычка хуже, чем марихуана, хоть и не такая дорогая, как героин. Я могу ее перебороть и заснуть невзирая на нее – но тут еще мешало то, что я в шатре Стар на фоне света видел силуэт, который больше не был обременен платьем.

Дело в том, что я читатель поневоле. “Гоулд медал ориджинэл” [41]41
  Дешевое книжное издание.


[Закрыть]центов за тридцать пять прямехонько уложит меня спать. Или Перри Мейсон. Но я скорее примусь за объявления в старой “Пари-Матч”, в которую заворачиввли селедку, чем обойдусь без чтения.

Я встал и обошел шатер.

– Пест! Руфо.

– Да, милорд. – Он быстро оказался на ногах, в руке кинжал.

– Слушай, в этой дыре есть что-нибудь почитать?

– Какого сорта что-нибудь?

– Что-нибудь, просто что-нибудь. Слова, поставленные по порядку.

– Минутку.

На какое-то время он исчез, копаясь с фонариком в своем плацдарме мусорных куч. Потом вернулся и протянул мне книгу и маленькую походную лампу. Я поблагодарил его, вернулся на место и улегся.

Это была интересная книга, написанная Альбертусом Магнусом [42]42
  Альберт Великий – средневековый алхимик.


[Закрыть]и, очевидно, украденная из Британского музея. Альберт предлагал длиннейший список рецептов для осуществления немыслимых дел: как укрощать штормы и летать над облаками, как одолеть врагов, как заставить женщину быть вам верной…

Вот этот последний рецепт: “Ежели хочешь, абы женщина была ни сладострастной ни вое желала бы мужчин, возьми потаенные члены от Вуолка, и волосы, кои растут на щеках, либо бровях иного, такоже и волосы, каковые есть под бородой его, и спал все это, и дай ей этого испить когда не ведает, и не возжаждет она никакого мужчину”.

“Вуолку” это, должно быть, было бы неприятно. Если я был бы той женщиной, мне бы тоже было неприятно; рецепт, судя по слуху, тошнотворная смесь. Но это точная формула, со всеми особенностями оригинала, так что если вам приходится туго держать ее в узде, а под руку подвернется “Вуолк”, попробуйте. Сообщите мне результаты. Почтой а к, лично.

Там было несколько рецептов, чтобы заставить полюбить вас женщину, которая вас не любит, но “Вуолк” намного опережал другие ингредиенты по простоте. Вскоре я отложил книгу, погасил свет и стал смотреть на движущийся силуэт на шелковом экране; Стар расчесывала волосы.

Потом мне надоело терзать себя, и я стал смотреть на звезды. Никогда я не знал звезд Южного полушария: в таком влажном месте, как Юго-Восточная Азия, звезды видны редко, а человеку с шишкой направления они вовсе не нужны.

Но это южное небо было великолепно.

Я глядел на какую-то очень яркую звезду или планету (у нее, казалось, виден был диск), как вдруг до меня дошло, что она перемещается.

Я сел.

– Эй, Стар!

Она отозвалась:

– Да, Оскар?

– Подите посмотрите! Спутник. БОЛЬШОЙ спутник!

– Иду. – Свет в ее шатре погас, она быстро очутилась возле. меня, так же, как и добрый старый попе Руфо, зевавший и почесывавший ребра.

– Где, милорд? – спросила Стар.

Я показал.

– Вон, прямо! Если подумать, то это, может, и не спутник; может, это один из нашей серии “Эхо”. Страх какой большой и яркий.

Она взглянула на меня и отвела глаза. Руфо ничего не говорил. Я поглядел вверх еще немного, глянул на нее. Она смотрела на меня, а не в небо. Я посмотрел снова, понаблюдал, как оно движется на фоне звезд.

– Стар, – сказал я – это не спутник. И не шар из “Эхо”. Это луна. Настоящая луна.

– Да, милорд Оскар.

– И значит это не Земля.

– Это правда.

– Хм… – я еще раз поглядел на маленькую луну, так быстро движущуюся среди звезд с запада на восток.

Стар тихо сказала:

– Вы не боитесь, мой герой?

– Чего?

– Очутиться в незнакомом мире.

– Кажется, довольно симпатичный мир.

– Так оно и есть, – согласилась она, – во многом.