Текст книги "Дорога Славы (сборник)"
Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)
Как я и ожидал, папа снова напутал в таблице рационов, но он, по крайней мере, не закрыл коробки, и потребовалось совсем немного времени, чтобы все снова привести в порядок. После ужина мы сыграли две партии, а потом я сказал:
– Послушай, Джордж…
– Да?
– Ты знаешь, о чем мы должны с тобой поговорить?
– Да.
– Дела обстоят так. Я все еще несовершеннолетний. Я не могу стать переселенцем, если ты мне этого не позволишь. Мне будет лучше, если ты это сделаешь, но если ты не захочешь, я останусь в школе. Но ты не должен так делать – ты знаешь почему. Я прошу тебя, чтобы ты еще раз все хорошенько обдумал, но если ты меня не возьмешь, я не буду плакать.
Папа казался прямо-таки смущенным.
– Это были только разговоры, сынок! Значит, ты готов остаться здесь, ходить в школу и не противиться мне?
– Ну, не совсем “готов”, но я ничего не буду предпринимать против.
– Спасибо.
Папа покопался в кармашке своего пояса и достал из него плоскую фотографию.
– Взгляни на это.
– Что это?
– Копия предложения о переселении. Я получил ее два дня назад.
2. ЗЕЛЕНОГЛАЗОЕ ЧУДОВИЩЕВ течение следующих двух дней я был не особенно прилежен в школе. Папа предупредил меня, чтобы я не волновался – в конце концов, наши кандидатуры еще не были утверждены.
– Ты должен знать, Билл: на одно место в корабле претендует более десяти кандидатов.
– Но многие из них хотят переселиться на Венеру или на Марс. Ганимед – это слишком далеко; все трусы здесь отпадают.
– Я говорю не о кандидатах в другие колонии: я имею в виду кандидатов в колонию на Ганимеде – и в особенности на первый рейс “Мейфлауэра”.
– Несмотря на это, особенно не беспокойся. Почти все останутся, так как пригодным для полета будет признан только один из десяти.
Папа кивнул. Он сказал, что такое происходит не в первый раз; что сначала попытаются отобрать для колонии лучших людей, вместо того, чтобы использовать колонии в качестве места ссылки неудачников, преступников и бездельников, как это было раньше. Потом он добавил:
– Но, смотри, Билл, как гы считаешь, мы оба относимся к этим лучшим? Ни одного из нас нельзя назвать суперменом.
Это снова вернуло меня на твердую почву. Мысль о том, что мы окажемся для них недостаточно хороши, еще ни разу не приходила мне в голову.
– Джордж, они же не могут отвергнуть нас?
– Могут и, вероятно, отвергнут.
– Но почему? И там, вне Земли, нужны инженеры, а ты относишься к лучшим специалистам. Я… я хотя и не гений, но в школе я не из самых последних. Мы оба здоровы, и у нас нет никаких опасных мутаций; у нас нет ни дальтонизма, ни гемофилии, ни чего-нибудь еще, подобного этому.
– Никто не признается в наличии опасных мутаций, – отрезал папа, – но я должен добавить, что нам довольно трудно определить наших настоящих предков. Я тоже никогда не думал о таких, очевидных вещах…
– Что же теперь? Какой же пост они должны занимать, чтобы отвергнуть нас?
Папа плотно набил свою трубку; он всегда делал так, когда не мог ответить немедленно.
– Билл, когда я создаю новую легированную сталь для различных деталей и конструкций, не могу же я сказать: “Вот прекрасный блестящий металл – это то, что нам нужно”. Нет, я подвергаю этот сплав великому множеству испытаний, пока наверняка не узнаю, достаточно ли он подходит для тех целей, в которых я хочу использовать его. Если тебе нужно отыскать людей только для грубой и тяжелой работы в колониях, на кого ты сначала обратишь внимание?
– Ну… Я не знаю…
– Я тоже не знаю. Я не социопсихолог. Но если они говорят, что им требуются здоровые люди с широким кругозором и высокообразованные, тогда это именно то, что я имел в виду, когда говорил, что беру сталь вместо дерева. Я еще долго не узнаю, какой вид стали мне лучше использовать. Может быть, мне даже нужен легированный титан. Итак, лучше не надейся ни на что.
– Но… может быть, мне ничего не надо делать?
– Ничего. Если они нас не возьмут, ты должен сказать себе, что ты – хороший кусок стали и что не твоя вина, если им требуется магний.
Все, что сказал папа, конечно, было справедливо, но это меня все же тревожило. В школе я, разумеется не подал и виду. Именно там я рассказал всем, что мы являемся кандидатами на полет к Ганимеду. Если нас постигнет неудача… ну да, теперь мне все это кажется уже немного смешным.
Дюк Миллер, мой лучший друг, был уже ютов переселиться.
– Но как же ты сможешь это сделать? – спросил я его. – Позволят ли тебе твои родственники лететь туда?
– Я уже все обдумал, – сказал Дюк. – Мне только нужен взрослый, который согласится быть моим опекуном и заступником. Если ты сможешь подключить к этому своего старика, чтобы он поручился за меня, все будет в порядке.
– Но что на это скажет твой отец?
– Мне это все равно. Он и без этого давно говорит, что в мои годы он уже стоял на собственных ногах. Он говорит, что молодые люди должны быть, самостоятельными. Ну какая тебе от этого польза? Ты поговоришь об этом с твоим стариком, лучше всего сегодня же вечером?
Я пообещал ему это, и я это сделал. Папа некоторое время ничего не отвечал. Потом он спросил:
– Ты действительно хочешь, чтобы Дюк полетел с нами?
– Конечно. Это же мой лучший друг.
– Что сказал на это его отец?
– Он его еще не спрашивал – я потом скажу тебе, что ответит на это мистер Миллер.
– Ах так? – сказал папа. – Тогда мы лучше подождем, что ответит мистер Миллер.
– Гм… Джордж, это значит, что ты подпишешь поручительство, если отец Дюка будет согласен?
– Это значит то, что я сказал, Билл, – подождем! Проблема эта, может быть, разрешится сама собой.
– Ну, если Дюку удастся заинтересовать мистера и миссис Миллер, они, может быть, тоже выдвинут свои кандидатуры.
Папа поднял брови.
– У мистера Миллера очень много интересов здесь, на Земле. Я думаю, легче заставить поднять угол Боулдер-Дам, [105]105
Крупная плотина в США.
[Закрыть]чем оторвать от Земли мистера Миллера.
– Но ты же отказываешься от своего дела.
– Не от своего дела, а только от своего рабочего места. Свою профессию я беру с собой.
Я увиделся с Дюком в школе на следующий день и спросил, что сказал его отец.
– Забудем об этом, – ответил он. – Наше дело лопнуло.
– Что?
– Мой старик сказал, что только полные идиоты могут думать о том, чтобы лететь на Ганимед. Земля – единственная планета в нашей Солнечной системе, на которой можно жить, и если бы правительство не состояло из сумасшедших мечтателей, они бы не дали ни гроша на этот безумный проект. Нельзя голые скалы превратить в зеленые холмы, сказал мой отец. Он сказал, что все это предприятие обречено на провал.
– Еще вчера ты придерживался другого мнения.
– Тогда я не знал его точки зрения. Не знал его решения. Мой старик хочет взять меня в компаньоны. Как только я окончу колледж, он подключит меня к руководству делом. Он сказал, что ничего не хотел говорить мне до сих пор, чтобы я стал самостоятельным и учился захватывать инициативу в свои руки, но вчера он откровенно скачал мне о своем решении. Как ты это находишь?
– Неплохо, это же ясно. Но что это должно значить: предприятие обречено на провал?
– Он тоже говорил “весьма мило”. Итак, мой старик сказал, что просто невозможно поддерживать колонию на Ганимеде. Это опасное положение, которое должно поддерживаться искусственно, – это он сказал буквально, – и однажды эта поддержка исчезнет, тогда вся колония сыграет в ящик. Может быть, тогда мы прекратим бороться с природой.
Мы больше не говорили об этом, потому что начались уроки. Вечером я рассказал об этом папе.
– Что ты скажешь на это, Джордж?
– Гм, это другое дело.
– Что?
– Ну, не лезь в бутылку! Если на Ганимеде что-нибудь выйдет из строя и у нас не будет возможности это отремонтировать, третья луна вернется к своему первоначальному состоянию. Но это не весь ответ. У людей смешная привычка называть “природой” все, к чему они привыкли, – но теперь больше не существует “естественного” окружения; по крайней мере, не в обычном смысле этого слова. С тех пор как человек спустился с деревьев, он изменяет природу. Билл, сколько человек живет в Калифорнии?
– Пятьдесят пять – шестьдесят миллионов.
– Ты знаешь, что первые четыре колонии, основанные здесь, голодали? Это правда! Как же это получилось, что здесь могут жить пятьдесят с лишним миллионов человек и не голодать? При этом я не имею в виду рационы.
Он сам ответил на свой вопрос.
– У нас на побережье есть четыре атомные станции, которые опресняют морскую воду. Мы используем каждую каплю воды Колорадо и каждую снежинку Сьерры. И у нас есть миллионы других способов самообеспечения и различных устройств для этого. Если эти устройства будут уничтожены, скажем, во время сильнейшего землетрясения, – эта страна снова превратится в пустыню Я сомневаюсь, чтобы можно было эвакуировать такое количество людей. Но об этом мистер Миллер, конечно, не беспокоится. Он рассматривает Южную Калифорнию как свою естественную среду обитания. Запомни одно, Билл. Там, где у людей в руках достаточно массы и энергии, – и они достаточно энергичны, они сами создают себе такие условия, какие им нужны.
С тех пор я больше не обращал внимания на Дюка. Примерно в то же время мы получили приглашение принять участие в тестах, которые, должны были помочь выбрать участников полета, и это очень сильно воодушевило нас. Кроме того, Дюк, казалось, изменился – или это я стал другим? У меня в голове был перелет, а он не хотел об этом говорить или, если все же говорил, то превращал это в какую-нибудь шутку, ударявшую меня в самое больное место.
Папа не хотел, чтобы я бросал школу, пока все было не наверняка, но я многое пропустил из-за испытаний и тестов. Тут был обычный медицинский осмотр, конечно, к нему была добавлена пара новых процедур. Например, “g-тест”. Я выдержал восемь “g”, прежде чем потерял сознание. Это показал тест. Потом были испытания в условиях переменного давления и исследования кровеносных сосудов – им не нужны были люди, у которых была склонность к спазмам сосудов. Было еще много других испытаний и исследований подобного же рода.
Но мы выдержали их все. Потом начались психологические тесты. Это было много хуже, потому что никогда не знаешь, что тебя ожидает. Половину времени вообще не имеешь представления, что тебя проверяют. Все началось с гипноанализов, и это было довольно подло. Откуда тебе знать, что ты выдашь им во сне?
Однажды я бесконечно долго сидел в кабинете одного психиатра, который просил меня прийти к нему. Там также находились двое служащих; когда я вошел, они достали из моего дела листок с данными медицинского и психологического обследования и положили его на стол. Потом один из них, рыжеволосый парень, насмешливо осклабился:
– О’кей, коротышка, садись вон там и жди.
Через некоторое время рыжий взял листок с данными осмотра и стал его читать. Внезапно он глупо усмехнулся, повернулся к другому писарю и сказал:
– Эй, Нед, посмотри-ка на это!
Другой прочитал указанное место и, казалось, тоже нашел его смешным. Я видел, что они наблюдали за мной.
Второй писарь вернулся назад, к своему столу, но потом рыжий подошел к нему с листком моих данных и прочитал что-то из них, но так тихо, что я не смог понять большинства слов. Но то, что я понял, обеспокоило меня.
Закончив, рыжий взглянул на меня и рассмеялся. Я встал и спросил:
– Что это там смешного?
– Тебя это не касается, коротышка, – ответил рыжий. – Сядь на место.
Я подошел к столу и сказал:
– Покажите мне это немедленно!
Второй служащий сунул листок в ящик стола. Рыжий сказал:
– Нед, молокосос хочет посмотреть на это. Почему ты ему не покажешь?
– Мало ли чего он хочет, – произнес другой.
– Да, на самом деле нельзя, – рыжий рассмеялся и добавил: – И он хочет стать храбрым колонистом?
Другой погрыз ноготь своего большого пальца и взглянул на меня.
– Это не так уж и смешно. Мы его, конечно, можем использовать в качестве повара.
Это вызвало у рыжего приступ судорожного хохота.
– Держу пари, он будет великолепно выглядеть в фартуке.
Год назад я, вероятно, врезал бы ему по носу, хотя он был больше и сильнее меня. Слово “молокосос” каждый раз выводило меня из себя. У меня было только одно желание: стереть эту придурковатую усмешку с его физиономии.
Но я не сделал ничего. Я не знаю почему; может быть, эго произошло потому, что я был командиром группы “Юкка” – довольно буйной группы. И мистер Кински сказал мне, что хороший командир никогда не будет наводить порядок при помощи кулаков.
Я только обошел вокруг стола и попытался выдвинуть ящик.
Он был заперт. Я посмотрел на обоих присутствующих. Они усмехались. Я был очень серьезен.
– Доктор назначил мне это время, – сказал я. – Но его, кажется, тут нет, и я ухожу. Я свяжусь с ним и условлюсь о встрече в другое время, – я повернулся и ушел.
Я пришел домой и все рассказал Джорджу. Он сказал только, что надеется на то, что я не повредил себе.
Я не условился о встрече в другое время. Вы знаете почему? Это были не служащие. Это были психологи, и мое поведение было запечатлено видео– и звукозаписывающей аппаратурой.
Наконец нас с Джорджем известили о том, что нас приняли и мы можем отправиться на “Мейфлауэре”, если обязуемся выполнять устав.
В этот день мне было наплевать на таблицу рационов. Я накрыл настоящий праздничный стол.
Нам прислали брошюру с уставом. “Оплатите все долги”, – было сказано в ней. Это меня не касалось. Кроме полукредита, который я был должен Слэтсу Кайферу, долгов у меня не было. “Заплатите залог пассажира” – об этом позаботится Джордж. “Завершите все текущие дела на законных основаниях” – до сих пор я подчинялся только одному закону – кодексу чести скаута. Там был еще ряд пунктов, но они, в основном, касались Джорджа.
Я также нашел небольшой абзац, который обеспокоил меня.
– Джордж, – сказал я, – тут сказано, что переселение разрешено только семьям с детьми.
Он поднял взгляд.
– А мы разве не семья? Если ты не имеешь ничего против того, чтобы тебя зарегистрировали как ребенка.
– Ах так. Я думал, они имеют в виду женатые пары с детьми.
– Не беспокойся об этом.
Втайне а спросил себя, не отбросил ли папа этот пункт слишком легкомысленно?
Нам сделали прививки, у нас взяли кровь и исследовали ее; я едва успел в школу. Если бы мне не делали инъекции и не брали у меня кровь раньше, мне стало бы плохо от этих процедур. И наконец на наших телах вытатуировали все наши данные, всю историю наших болезней – опознавательный номер, резус-фактор, группу крови, время свертывания крови, естественный иммунитет и количество прививок. Женщинам и девушкам по большей части это делалось бесцветными чернилами, которые становились видимыми только в инфракрасных лучах, или данные эти татуировались у них на подошвах.
Меня тоже спросили, не предпочитаю ли я татуировку на подошвах; я ответил, что нет, потому что мне предстояло еще порядком побегать. Мы договорились о татуировке на седалище, и я на протяжении двух дней ел стоя. Но мне это место покачалось разумным и очень личным. Конечно, мне надо было брать зеркало, если захочется взглянуть на эти данные.
Времени было в обрез. Двадцать шестого июня мы должны были быть у корабля на космодроме в Мохаве, и до этого времени осталось только четырнадцать дней. Это было жаркое время, потому что я должен был разобрать вещи, которые хотел взять с собой. Каждому человеку было позволено взять с собой 57,6 фунта багажа. Об этом было объявлено, когда стал известен вес тел всех пассажиров.
В брошюре было написано: “Заканчивайте все свои дела на Земле так, словно вы должны умереть”. Легко сказать. Когда ты умираешь, тебе не надо брать с собой в вечность 57,6 фунта багажа.
Вопрос заключался вот в чем: что я должен с собой взять?
Своих шелковичных гусениц я передал в нашу школьную биологическую лабораторию, так же как и змей. Дюку хотелось получить мой аквариум, но я его ему не отдал. У него уже были две рыбки, и обе они погибли. Я отдал рыбок двум парням из своей группы скаутов, у которых уже были аквариумы. Птиц получила соседка, миссис Фишбейн. Ни собаки, ни кошки у меня не было. Джордж считал, что эти маленькие граждане, как он их называл, не могут получить достаточно свободы на нашем девяностом этаже.
Я как раз наводил порядок, когда вошел Джордж.
– Так, – сказал он. – В твою комнату впервые можно зайти, не надевая противогаза.
Я пропустил это мимо ушей. Джордж часто и охотно говорил такие вещи.
– Я все еще не знаю, что я должен взять, – сказал я и указал на груду, наваленную на моей постели.
– Оставь все, в том числе и эту фотографию, – он указал на стереофото Энни, которое весило больше фунта.
– Что?
– Ты, конечно, не можешь взять с собой все. Но ты должен удовлетвориться тем, что пионеры всегда брали с собой как можно меньше багажа.
– Я не знаю, что мне выбросить.
Я подумал, мрачно смотрев на груду, а он тем временем произнес:
– Перестань жалеть самого себя. Я должен оставить это здесь, это слишком тяжело для меня, – он снова указал на фотографию и вытащил из кармана трубку. – Это я тоже должен оставить.
– Почему? – спросил я. – Трубка же весит очень мало.
– Потому что табак на Ганимед экспортировать не будут, а сами колонисты не смогут вырастить его.
– О! Вот если бы я мог сделать так, чтобы можно было взять с собой мой аккордеон.
– Гмм… ты думал о том, чтобы зарегистрировать его как предмет культуры?
– Как это?
– Прочитай вот это маленькое примечание. Вещи, относящиеся к предметам культуры, не входят в вес обычного багажа пассажира, они принадлежат к имуществу колонии.
Мне никогда не приходило в голову, что мой аккордеон мог попасть в этот раздел.
– Они никогда не позволят мне пронести его, Джордж.
– Но, во всяком случае, ты можешь попытаться. Не будь таким пессимистом.
Двумя днями позже я стоял перед комиссией ученых и деятелей культуры и пытался доказать, что я могу быть и музыкантом. Я сыграл “Сюзи, любимая Сюзи”, “Опус 81” Неруса и увертюру к “Вступлению в 22-е столетие” Моргенштерна. А на десерт я заставил их прослушать “Зеленые холмы Земли”.
Они спросили меня, охотно ли я играю для других людей, и вежливо объяснили, что решение комиссии будет мне сообщено. Неделей позже я получил письмо, в котором говорилось, чтобы я принес свой аккордеон в Бюро Обеспечения на Хейуорд-Филдз. Я был признан “музыкантом”.
За четыре дня до старта папа пришел домой рано – он закрыл свое бюро и спросил меня, можем ли мы на ужин сделать что-то особенное. Он ожидает гостей. Я обещал ему это.
Он казался смущенным.
– Мальчик мой…
– А? Да, Джордж?
– Тебе же известен пункт, в котором говорится, что лететь на Ганимед могут только семьи.
– Да, конечно.
– Итак, ты был прав, но я не хотел тогда говорить тебе этого, а теперь должен тебе признаться: я завтра женюсь.
У меня загудело в ушах. Пощечина от папы не могла бы удивить меня больше, чем это.
Я не мог ничего сказать. Я просто встал и уставился на него. Потом я выговорил:
– Но, Джордж, ты же не можешь сделать этого!
– Почему не могу, мой мальчик?
– А как же Энни?
– Энни умерла.
– Но… но… – я больше не мог говорить. Убежал в свою комнату и заперся. Потом лег на свою кровать и попытался все обдумать.
Потом я услышал, как папа взялся за ручку двери. Он постучал и спросил:
– Билл?
Я не ответил. Он постоял немного и ушел. Я полежал еще некоторое время, и мне показалось, что я плачу. Но это было не из-за папы. У меня было такое же чувство, как в тот день, когда умерла Энни. Я просто не мог себе представить, что никогда больше не увижу ее… что никогда больше не увижу, как она улыбается, и что она никогда больше не скажет мне:
– Билл, держи хвост пистолетом!
И я держал хвост пистолетом; она всегда гордилась мной.
Как мог Джордж сделать это? Как он мог привести в дом Энни другую женщину?
Я встал, бросил взгляд в зеркало, а потом отправился в ванную. Я поставил душ на “контрастно”. После этого я почувствовал себя лучше, но у меня все еще было чувство слабости в желудке. Мне показалось, что сквозь шум воздуха в сушилке я ясно слышу голос Энни, но он был только в моем воображении.
Она говорила:
– Держи хвост пистолетом, сынок!
Я снова оделся и вышел из ванной.
Папа возился с ужином, и если я говорю “возился”, то именно это я и имею в виду. Он обжег палец о СВЧ-печь; только не спрашивайте меня, как это ему удалось. Мне пришлось превратить в салат все, что он “наготовил”. Я достал из холодильника новую порцию продуктов и оттаял ее. Никто из нас не произнес ни слова.
Я накрыл стол на троих, и папа наконец сказал:
– Поставь четвертый прибор, Билл. У Молли есть дочь.
Я уронил вилку.
– Молли? Ты имеешь в виду миссис Кеньон?
– Да. Разве я тебе не говорил? Нет, ты же не позволил сказать мне об этом.
Я ее хорошо знал. Она была чертежницей у папы. Я также хорошо знал ее дочь – двенадцатилетнюю девчонку. То, что это оказалась миссис Кеньон, было еще хуже. Она присутствовала на похоронах Энни и даже набралась наглости плакать.
Теперь я знал, почему она всегда была со мной дружелюбна, когда я заходил к папе в его бюро. Она уже тогда положила глаз на Джорджа.
Я ничего не сказал. Какую пользу могли принести слова?
Я вежливо поприветствовал их, когда они пришли, потом я вышел из своей комнаты, чтобы они увидели меня за обедом. Обед был малопримечательным. Папа и миссис Кеньон разговаривали, а я отвечал, если меня спрашивали. Я не прислушивался к их разговору. Я все еще думал о том, как же он так поступил. Девчонка пару раз заговорила со мной, но я так ответил ей, что она скоро совсем заткнулась.
После обеда папа предложил, чтобы мы все вместе отправились в кино. Я извинился и сказал, что я еще должен упаковать свой багаж. Они пошли без меня.
Я думал обо всем понемножку. Но с какой стороны не посмотри, все равно это было плохо.
Сначала я решил вообще не лететь на Ганимед, если туда полетят они. Хотя папа и потеряет внесенный за меня залог, но я буду много работать и, конечно, смогу выплатить ему это – я не хотел ничего быть им должен.
Потом я наконец понял, почему папа сделал это, и почувствовал себя лучше, но ненамного. Цена была слишком высока.
Сам папа пришел домой поздно и постучал ко мне в дверь. Она была не заперта, и он вошел.
– Ну, мальчик? – спросил он.
– Что значит это “ну”?
– Билл, я знаю, что это для тебя неожиданность, но ты должен пройти через это.
Я рассмеялся, хотя мне было не так уж и хорошо. Пройти через это! Может быть, он мог забыть Энни, но я никогда этого не смогу.
– А тем временем мне хотелось бы, чтобы ты вел себя лучше, – сказал он. – Я думаю, ты сам знаешь, как ты теперь должен вести себя. Мне очень не понравилось, что гы чуть было не плюнул им в лицо.
– Но это неправда! – запротестовал я. – Разве я не накрыл на стол и не приготовил еду? И я был вежлив с ними.
– Таким же вежливым, как судья во время вынесения приговора. И так же дружелюбен. Мне очень хотелось пнуть тебя по щиколотке, а не напоминать тебе о манерах и приличии.
Я думаю, что я тогда набычился. Джордж продолжил:
– Но все это в прошлом. Забудем об этом, Билл, через некоторое время ты сам увидишь, что это была… хорошая мысль. Я прошу тебя только о том, чтобы ты в этот промежуток времени вел себя прилично. Тебе же не надо бросаться им на шею; но я настаиваю на том, чтоб ты был разумен и вежлив, как обычно. Ты, по крайней мере, попытаешься сделать это?
– Да, конечно, – потом я продолжил: – Скажи мне, папа, почему это произошло так неожиданно?
Он смущенно посмотрел на меня.
– Это была моя ошибка. Я думаю, что сделал так потому, что я был уверен: узнав об этом, ты сдвинешь небо и превратишь землю в ад. И поэтому я боялся.
– Но я понимаю, почему ты на это решился. Я понимаю, почему ты хочешь жениться…
– Что?
– Я понял, когда ты упомянул об уставе. Ты должен был жениться, чтобы отправиться на Ганимед.
– Что?
Я совсем запутался.
– Но… но это же так, не правда ли? Ты же сам это сказал. Ты…
– Я не говорил ничего подобного! – папа остановился, глубоко вдохнул воздух и медленно продолжил: – Билл, может быть, у тебя сложилось такое впечатление – хотя для меня это не особенно лестно. Но теперь я, наконец, должен сказать тебе правду: Молли и я поженились не потому, что должны были лететь. Мы летим потому, что хотим пожениться. Ты, может быть, еще слишком молод для того, чтобы это понять, но я люблю Молли, и Молли любит меня. Если я захочу остаться здесь, то останется и она. Если я захочу лететь, она полетит вместе со мной. Ты достаточно умен, чтобы понять, что я должен полностью покончить со своей прежней жизнью. Ты понимаешь меня?
Я ответил, что понимаю.
– Тогда я желаю тебе спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – он повернулся, но я крикнул ему вслед: – Джордж!..
Он остановился.
Я с трудом выдохнул:
– Ты больше не любишь Энни, я прав?
Папа стал белым, как мел. Он хотел подойти ко мне, но потом остался на месте.
– Билл, – медленно сказал он, – прошло несколько лет с тех пор, как я в последний раз высек тебя. А теперь у меня впервые за все это время снова появилось желание это сделать.
Я уж было подумал, что он сделает это. Я ждал. Если он коснется меня, то его ждет самая большая неожиданность в его жизни. Но он не подошел ко мне. Он просто закрыл за собой дверь.
Через некоторое время я принял еще один душ, который был мне совершенно не нужен, и отправился в постель. Около часа я лежал и думал, почему это папе захотелось высечь меня. Мне так хотелось, чтобы Энни была тут и сказала бы мне, что я должен делать. В конце концов я включил аппарат электросна и стал смотреть в потолок. Затем я уснул.
За завтраком никто из нас не говорил, и никто из нас не ел особенно много. Наконец папа сказал:
– Билл, я хочу попросить у тебя прощения за вчерашнее. Тебе не надо ни говорить, ни делать что-либо, чтобы оправдать мою реакцию.
– О, все в порядке, – ответил я. Потом я подумал и добавил: – Может быть, мне ничего не следовало говорить.
– Хорошо, что ты сказал это. Что меня печалит, так это тот факт, что ты мне это сказал. Билл, я никогда не переставал любить Энни, но случившегося теперь не изменишь.
– Но ты сказал… – я осекся. – Я просто не понимаю этого.
– Я ценю это. Иного и ожидать было нельзя.
Джордж встал.
– Билл, бракосочетание в три. Ты сможешь за час одеться и подготовиться к церемонии?
Я заколебался.
– Я не могу, Джордж. Мне надо еще так много сделать.
На его лице не было вообще никакого выражения и в его голосе тоже. Он сказал:
– Я понимаю.
Затем он покинул помещение. Немного погодя он покинул и дом.
Через некоторое время я попытался связаться с его бюро, и голос автосекретаря произнес обычное: “Если вы хотите оставить сообщение…”
Я этого не хотел. Я думал, что Джордж незадолго до трех будет уже дома, и надел свой воскресный костюм. Я даже воспользовался своим кремом для бритья.
Он так и не появился. Я попытался еще раз связаться с его бюро. Потом я собрался с духом и нашел в телефонной книге номер миссис Кеньон.
Его там не было. Там никого не было.
Время ползло медленно, и я ничего не мог с этим поделать. Спустя некоторое время было уже три часа, и я понял, что папа уже где-то обвенчался, но я не имел никакого представления, где. В половине четвертого я пошел в кино.
Когда я вернулся назад, на телефоне мигал красный свет. Я перемотал ленту с записью. Это был папа.
– Билл, я попытался дозвониться тебе, но тебя не было дома, а я не могу больше ждать. Молли и я отправляемся в короткое свадебное путешествие. Если ты хочешь связаться непосредственно со мной, используй телефонную службу Чикаго – мы где-то в Канаде. Мы вернемся в четверг. До свидания, – на этом сообщение заканчивалось.
Четверг… А в пятницу во второй половике дня мы стартуем.
