Текст книги "Долг Короля (СИ)"
Автор книги: Риссен Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)
Глава девятая, в которой Рин дает клятву, Анхельм выясняет отношения, а Фрис принимает решение
Open the oldest wounds
These memories haunt me
Your secrets and crooked smiles
They torment and taunt me
(Miracle of Sound, Sweet L.A.)[1]
Под колесами экипажа хлюпали грязь и талый снег, низкое небо повисло над городом Лонгвил тяжелой серой ватой. Холодный и влажный мартовский ветер забирался под одежду, пробирая до костей. Анхельм Ример и келпи Фрис подъезжали к поместью на Каштановой аллее. Герцог всю дорогу читал газету, а Фрис спал; друг с другом они не разговаривали уже неделю. Нет, они не поссорились, просто в какой-то момент им стало совершенно не о чем разговаривать, и все общение между ними ограничивалось лишь необходимыми фразами вроде «передай солонку» или «нам туда».
Наконец в окошке экипажа показался родной дом, Анхельм свернул газету и тяжело вздохнул. Сегодня он, конечно же, никуда не поедет и с дядей ни о чем разговаривать не будет. Сегодняшний вечер будет целиком и полностью посвящен отдыху после дороги и близким людям, к которым теперь герцог относил только своих домашних: кухарку Адель Пюсси, дворецкого Тиверия Фловера и их внучку Милли Фловер. При мысли о разговоре с дядей комок встал в горле: с того самого дня, когда Илиас сообщил ему, что потерянный наследник трона есть никто иной как Анхельм, и объявил условия помощи, он чувствовал себя одураченным, обманутым, преданным… Самый близкий человек, дядя, который вырастил Анхельма, который столькому научил его, от которого в большой степени зависело благосостояние (как умственное, так и материальное), этот человек… всю жизнь обманывал его.
Карета покачнулась и остановилась. Анхельм дождался, пока кучер откроет дверцу, вышел и сладко потянулся. Следом за ним на холодную улицу выбрался сонный келпи. Мужчины выгрузили багаж из кареты и понесли к дому. Поднявшись по невысокой парадной лестнице, Анхельм постучал в дверной молоток, и спустя пару минут ему открыл Тиверий.
– Пресветлая Сиани! – выдохнул дворецкий. – Сынок! Вернулся! Адель! Иди сюда скорее, Анхельм вернулся!
На его оклик сбежались все домашние. Как обычно, Адель стала причитать, Милли заплакала, Тиверий молчал, будто рыба. А сам герцог сгреб все свое небольшое семейство в объятия, положил голову на макушку названной матери и долгое время наслаждался их присутствием, с удивлением осознавая, насколько же сильно он по ним соскучился. Да, права была принцесса Фиона: родители – не те, кто родил, а те, кто вырастил и вложил часть своей души в ребенка.
– Фрис! Святые боги! И вы здесь, как это хорошо! – неожиданно радостно поприветствовала его Адель и прижала к широкой объемной груди. Келпи немного неуклюже обнял ее и мягко отстранился. Сдержанно улыбаясь, он пожал руку Тиверию и приголубил Милли, утиравшую слезы радости платочком.
– Сыночек мой, родненький… – причитала Адель, снова прижимая Анхельма к себе и ведя его в гостиную. – Устал с дороги?
– Страшно! – улыбнулся герцог.
– Пойдем присядем, не могу я долго стоять. Спина болит.
– Снова?
– Неделю назад было семь лет как Юргена не стало. Мысли, мысли… Вот и схватило.
– Подожди, снег сойдет, дорога высохнет, и отправлю вас всех на воды, – пообещал Анхельм.
Они прошли к диванам в дальней части холла, где горел камин и было тепло. Адель села на диван и потянула за собой Анхельма, а Тиверий стал менять прогоревшие дрова на новые.
– Родимый мой, как давно тебя не видела! Будто вечность прошла. Какой ты загорелый! Точно пшеница стал. А с волосами что сделал, негодник?.. – мягко спросила Адель, наглаживая руки названного сына, и Анхельм смущенно засмеялся, тряхнув темными прядями. – Ты теперь на отца похож. Тиверий, ну погляди! Вылитый Вольф! Копия!
Тиверий покивал, продолжая возиться с камином.
– Надоело, мам. Захотел вот… – тихо ответил он, усаживаясь рядом и с сыновней нежностью целуя пухлые ее руки, покрытые мозолями от кухонных ножей, чуть шершавые от бесконечных хозяйственных работ, но самые родные на свете. – Я так страшно по тебе соскучился! Отец, хватит там копаться, иди сюда! И ты, Милли, тоже! Мои вы родные…
Фрис стоял у книжной полки с таким видом, словно чувствовал себя лишним при этой сцене воссоединения семьи.
– Сынок, прости, что спрашиваю, прости, что раны свежие тереблю, но… Как ты держишься? – спросила Адель, с тревогой вглядываясь в глаза названного сына.
Анхельм на мгновение замешкался с ответом, и Адель продолжила, не дав ему уточнить.
– Ах, пресветлая Сиани! Когда я узнала, у меня так сердце заболело! Ох, боги несправедливы – забирать такую добрую душу! Она такая хорошая была, такая добрая… – всплакнула мадам Пюсси и прижала платок к глазам. – Будто еще вчера ее видела. Теперь вот… кажется мне. Каждый день во сне ее вижу, на улицах встречаю средь людей. Гляну – лицо ее, моргну – не она вовсе. Я уж и в храм ходила, и о спокойствии ее молилась, да все не помогает… Бедняжечка Рин…
Анхельм изменился в лице, не понимая, о чем вообще говорит Адель. Взял ее за руки и вгляделся в глаза.
– Мам, подожди. Ты о чем?
– Ой, сыночек… Милли, принеси газетку-то.
Девушка побежала в коридор, порылась в стопке сложенных газет и принесла Анхельму. Тот взял ее в руки, уже догадываясь, что увидит. На первой странице громадный заголовок: «Легендарная убийца Рин Кисеки мертва». Под ним – фотография левадийского качества с изображением королевского зала, где проходил показ. На полу – Рин с огромным кровавым пятном на груди. Рядом с ней – Кастедар, чье лицо плохо пропечаталось, и тот самый руководитель операции… Глаза Анхельма затуманились, сцена возобновилась в памяти ярко и отчетливо, до мельчайшей детали: Рин бежит к нему, ее тело жалят выстрелы, но она не обращает внимания. На ее пути вдруг вырастает Кастедар со зловещей ухмылкой на бледных, словно бескровных губах. Рин тянет к нему руки и кричит «помоги», а он выстреливает ей прямо в грудь. Кулаки герцога заныли, он вспомнил, как ударил демона по лицу, как ему хотелось медленно разорвать его на кусочки…
Очнулся он только тогда, когда понял, что Адель Пюсси плачет в голос, глядя на злосчастную фотографию.
– Мам, Рин жива, – сказал он и улыбнулся. Женщина уставилась на него с непониманием. Плакать она не перестала, но чуть-чуть утихла. – Она не погибла.
– Сын, ты не умом ли тронулся? Вот же она, на этой… как бишь ее? В газете написано… Разве ж могут они лгать?
– Конечно. Еще как могут! Сколько раз говорил тебе не верить газетам? Рин не убили, это был спектакль. Она приедет через пять дней, все будет хорошо. Только ты молчи, никому не смей говорить, что она не погибла, поняла? Подругам своим ни-ни! И не делай такое лицо, как будто ты знаешь что-то, чего они не знают, тебя расколоть им на один зуб, ты у меня не крепкий орешек, – принялся наставлять Анхельм.
– Это что же в мире делается? Слово печатное лживо, хорошего человека за душегубца и преступника выдают! Куда этот мир катится?!
Анхельм снова поцеловал материны руки и поднялся с дивана, улыбаясь.
– Милли, солнышко, постели мне, я отдохну. А ты, отец, натопи пока баню. Мам, устал с дороги – сил нет, приготовь поесть.
– Анхельм, – подал голос Тиверий, – Орвальда-то нужно позвать.
– Нет, не нужно. Я поговорю с ним завтра. Сегодня я с вами хочу побыть и слышать не желаю ни о каких делах. Всё завтра. Фрис, ты чего? Что с лицом?
Келпи покачал головой и кивнул на газету. Герцог понимающе вздохнул, взял злосчастную газету и швырнул в камин.
– Мам, приготовишь ужин? – попросил он, глядя, как чернеют в огне страницы с печальной статьей. Пламя быстро съело тонкую бумагу, а пепел провалился меж свежих дров на дно.
За ужином домашние Анхельма выпили немало клюквенной наливки. Придя в приподнятое настроение, Адель вместе с Милли затянули народные песни. Анхельм сидел, сложа руки на груди, и с удовольствием глядел на свою родню. В середине вечера Адель принесла маленькую книжицу, в которой герцог, не без удивления, узнал свой дневник.
– Откуда? Я думал, он сгорел! – Анхельм листал пожелтевшие страницы и с улыбкой читал содержимое.
– Разбирала вещи на чердаке флигеля и нашла. Ты его заткнул в сундук бабушки, который перевезли сюда до пожара.
– Смотри, запись о нашей семейной поездке на Эль-Дорнос… Зачем я ставил так много восклицательных знаков? Аж в глазах рябит…
– Ты был очень восторженным ребенком. Зато писал без ошибок. Помню, как твоя бабушка тебя учила, а ты отбрыкивался.
– Я действительно все время цапался с Каролиной? – засмеялся Анхельм, читая запись о том, как хотел подкинуть сестре в постель крабов.
– У вас была настоящая война, – вдруг ответил Тиверий, решив нарушить вечное молчание. Захмелевший, он сидел, подперев щеку кулаком, взгляд его мутно-серых глаз был подернут пеленой, не то старческой, не то пьяной. – Вы меня доводили до белого каления, дети! Однажды она отняла твою саблю, а ты за это бросил ей за шиворот горсть червяков…
– Как она верещала! – расхохотался Анхельм, вспомнив этот эпизод. – Неужели я ее обижал?
– Ну, чаще всего ты первый ее задирал.
– Мерзавец. Смотри, запись: «Ездили ловить тунца. Папа поймал. Тащили вдвоем, он тяжеленный. Я выпал из лодки, а папа надо мной смеялся. Тунец воняет рыбой. Папа говорит, что чем же ему еще вонять. А здорово если бы арбузом. Я люблю арбузы». Я упал из лодки, а папа хохотал… Подумать только! Я и забыл, какое веселое у меня было детство…
Затянулся долгий разговор о прошлом: Анхельм расспрашивал Адель и Тиверия о вещах, которые мало помнил, а те с удовольствием делились.
Фрису вскоре наскучило это бесцельное копание в прошлом, он захотел уйти в лес, но его уговорили остаться. Сидя за общим столом, слушая рассказы Анхельма и остальных, он молчал, разговор поддерживал только тогда, когда к нему обращались, и все больше прятал глаза. Глядя на герцога, Фрис с приятным удивлением признал, что тот парень, которого он узнал совсем недавно, разительно отличался от того, которого он видел перед собой теперь. Трудности закалили Анхельма, он словно на глазах повзрослел и стал действительно достойным человеком. Фрис видел, что отношения между мальчишкой и членами его семьи были самыми искренними, очень теплыми, и были не похожи на те, что царили в семье Рин, когда та была маленькой. Греясь в этом искреннем тепле, Фрис не мог понять, что за странная меланхолия овладела им. В этот момент волшебному духу, впервые увидевшему столь свободные и яркие чувства внутри семьи, стало невыносимо одиноко. Никогда, ни разу за всю свою бесконечно долгую жизнь он не был приласкан с материнской любовью или отеческой. Да и с женской, если уж на то пошло, тоже.
Много позже келпи вспоминал, что именно тогда ему впервые очень захотелось иметь настоящую семью.
Единственной, с кем он был связан чуть-чуть похожими отношениями, была Рин. Невидимая жизненная нить связывала их все эти семьдесят пять лет, столько, сколько он знал ее: от крошечного зародыша в утробе до взрослой женщины, в которую Рин превратилась. Отсутствие возможности видеть ее, слушать, помогать, питаться энергией редких улыбок, – все это нагоняло на него тоску и апатию.
Хотя было совсем не время для такого состояния! Знак дан – родится его сын, плоть от плоти, кровь от крови, его душа и будущая жизнь. Такой, какой есть сейчас, Фрис сгинет в изначальное и переродится только через несколько десятков лет. Какой же облик будет дан ему в следующей жизни? Фрис попытался представить своего сына, и ком встал в горле: как они там, без него? Тяжело ли ей одной? Найдет ли она мужчину, какой сбережет ее? Фрис разозлился сам на себя: что за глупости лезут ему в голову? Конечно же, Вивьен справится – она сильная женщина. Но как бы хотелось сейчас обнять ее, успокоить, сказать, что все будет хорошо! Хотелось бы? Фрис не смог ответить себе на вопрос – сходил ли он с ума от того, что оставил Вивьен одну, или от того, что скоро ему придется покинуть Рин.
Неужели это – то самое чувство, какое называют любовью? Несмотря на все свои прожитые годы, красивые речи о любви, о жизни, чем больше Фрис общался с людьми, тем больше понимал, что не знает ни о том, ни о другом ровным счетом ничего. Кизуни проказница. Как она могла так поступить с ним? Ну как? Как жаль, что сестру не спросить. Как жаль, что дух Любви так же непостижим, как и дух Жизни. Как жаль… Как жаль, что ему приходится так много лгать.
Утро следующего дня началось для Анхельма с известия о том, что Роза Альварес Алава ди Уве-ла-Корде, пятнадцатилетняя дочь погибшего губернатора Южных островов, не пожелала жить в поместье герцога и выбрала для себя и бывшей владелицы кондитерской Альберты Вонн, которая сопровождала ее в Лонгвил, небольшие апартаменты над рестораном «Оленье рагу». Она действительно приехала в поместье на Каштановой аллее, и, прожив в нем ровно день, решила, что хочет самостоятельности. Решение более чем достойное уважения, но Анхельм как опекун не мог позволить ребенку, коим в сущности являлась Роза, жить отдельно. Поэтому в час пополудни он пошел в город, а через полчаса уже стучался в дверь квартиры. Ему открыла Альберта и ахнула от удивления. Пока женщина с некоторым испугом рассматривала его каштановую шевелюру, герцог быстро объяснил, зачем явился и спросил, где Роза. Выяснилось, что девочка в местной библиотеке, штудирует книги и готовится к экзаменам. Оказалось, она уже уточнила все о поступлении у Орвальда, тот дал ей необходимый список литературы, и в мае Роза вознамерилась уехать в студенческий городок в Кастане, чтобы поступать на факультет юриспруденции. Анхельм такое рвение одобрил, но все равно стал настаивать на том, что Розе не место в жалкой комнатушке над питейным заведением, и лучше будет ей остаться в поместье. На это Альберта возразила, что там Розу будут отвлекать от обучения, она всем чужая и лишний рот в семье, к тому же, самой Альберте будет страшно не хватать девочки, которую она знала с пеленок. Анхельм хотел поспорить еще, но женщина осталась непреклонна. Когда же герцог спросил, как идут дела с «Оленьим рагу», в котором он назначил ее помощником управляющего, то был приятно удивлен возросшей выручке из-за обновленного меню, которое теперь включало всевозможные пирожные и торты. Итак, выяснив все, что было нужно, Анхельм удалился и решил, что пора ехать туда, куда он хотел попасть меньше всего – к дяде.
Перед тем как отправиться, он зашел в свой кабинет и проверил все документы, которые привез из Левадии. Затем покопался в столе и вынул из шкатулки старинный пистолет, доставшийся от отца. Прочистил его, зарядил и бережно спрятал за пояс. Он не знал, зачем берет с собой оружие, но чувствовал, что с Орвальдом он сможет поговорить только так.
Он намеренно не взял экипаж и Тиверия, решив проехаться верхом на своем любимом остинском жеребце караковой масти – Акробате. Конь заскучал без хозяина и теперь шел неровно, норовя перейти на галоп, поэтому герцогу все время приходилось придерживать его. Погода стояла хмурая, черный лес чуть шелестел на ветру. Снег еще не сошел, лишь кое-где наметились прогалины, но запах ветра уже стал другим – весенним. Герцог наслаждался тем, как храпит и пофыркивает Акробат, и время от времени трепал его по гриве. Наконец он устал сдерживать коня и разрешил тому бежать так, как хочется. От быстрой езды сердце грозило вылететь из груди, дыхание сбилось, в ушах застыл ледяной ветер, и горло будто иглами пронзило. Через некоторое время Анхельм натянул поводья и остановил коня, чтобы отдышаться.
«Если хочешь, я могу пойти вместе с тобой», – прозвучал неожиданный голос в его голове. Анхельм испуганно оглянулся и увидел огромного черного, как южная ночь, коня с пышной гривой, хвостом до самой земли и мощными мохнатыми ногами. Фрис обошел Анхельма кругом. Тот не ответил, просто кивнул. Волшебный келпи помчался вперед быстрее птицы, и его копыта не оставляли следов на снегу, словно бы он совсем не касался его, а шел по воздуху. Акробат, раззадоренный быстрым бегом, припустил карьером; герцогу осталось лишь вцепиться в поводья и держаться в седле изо всех сил.
Трехэтажная «башня» Орвальда, окруженная высоким решетчатым забором, появилась на горизонте, и Анхельм помрачнел. Он все еще не был готов к тяжелому разговору. Последние три недели герцог провел в увлекательном мысленном диалоге с дядей, пытаясь предугадать все возможные варианты развития их беседы о будущем, настоящем и прошлом, но ничего конструктивного в его воображении так и не выстроилось. Теперь, подъехав к воротам башни, он решил, что лучше всего будет занять оборонительную позицию и не рассказывать дяде всего, что выяснил. До тех пор, пока речь не зайдет о Рин Кисеки. До тех пор, пока дядя не начнет нападать на него. А вот когда он перейдет к обвинениям, тогда и будет самое время выложить карты на стол.
Фрис не стал подниматься вместе с ним и остался ждать во дворе: одежды у него не было, а являться в чем природа родила ему не позволил Анхельм. Забравшись по крутой винтовой лестнице в кабинет на третьем этаже, герцог вдруг осознал, что теперь у него не появилось одышки, как это было прежде. Значит, он стал сильнее… Анхельм осмотрелся: ничего не изменилось здесь. Стол завален бумагами и разными приборами неясного назначения, на столе злосчастные левадийские газеты.
«Матушка нальет мне чайку…» – тихое пение донеслось из-за перегородки, отделявшей кабинет от лаборатории. Анхельм встал у стены, сложа руки на груди, и стал ждать. Орвальд вышел из дверей, держа в руках розетку с вареньем и чашку чая. Увидев племянника, он остановился, словно налетел на невидимую стенку. Чашка выпала из рук, грохнулась на пол, усыпав его мокрыми осколками, кипятком плеснуло на брюки его превосходительства. Анхельм оглядел своего родственника с ног до головы и отметил, что у дяди поседели волосы, а обычно уверенные и твердые руки сейчас дрожали и поникли, как у немощного старика.
– Анхи… – выдохнул Орвальд, испуганно глядя на племянника.
– Ну что же ты наделал? – спокойно спросил Анхельм, глядя ему прямо в глаза. Повисла пауза, во время которой герцог подошел к дяде ближе, не отводя изучающего взгляда. Хрустнуло стеклышко под сапогом.
– Чай зачем-то разлил, чашками бросаешься, – продолжал он, наклоняясь и поднимая большой осколок.
– Когда ты приехал? – охрипшим голосом спросил Орвальд.
– Вчера.
– Почему не явился ко мне сразу?
– Не хотел, – пожал плечами Анхельм, прошел и сел на диван, крутя в руках осколок. Орвальд присел в кресло напротив него.
– Как поездка? – осторожно начал его превосходительство.
– Разнообразно. Да. Узнал много нового о мире, о людях… о себе.
От глаз Анхельма не укрылось, как его дядя побледнел.
– Илиас… Что он сказал?
– Что предоставит помощь. Мы договорились.
– А условия? – тихо уточнил Орвальд. Анхельм посмотрел в его синие глаза, надеясь увидеть хоть каплю проснувшейся совести. Он долго вглядывался, склоняя голову то влево, то вправо. Дядя неуютно поежился и процедил:
– Что ты на меня так смотришь? Я тебе не «Элменея»[2].
– Давно тебя не видел, вот и смотрю. Поседел ты, дядя.
– Поседел… Когда ты мне письмецо-то прислал, я слег. В лежку лежал три дня! – начал Орвальд тихо, постепенно повышая голос. – Да-да, а как ты думал? Шутка ли – узнать, что твой сын ввязался… пес знает во что! А потом еще приезжает дочка Алавы и говорит, что ты ее удочерил! Что Рин потеряла память и сбежала горниды знают куда. А мой ребенок вскрыл заговор и пошел воевать пес знает с кем, имея в вооружении лишь отряд «Тигров», да сорок человек местной полиции! А через несколько недель приходит эта газета – будь она проклята! – и я понимаю, что мой сын остался один на один c Илиасом и его кознями! Да я удивлен, что жив, что инфаркт меня не схватил!
Орвальд вскочил и стал кружить по комнате, заламывая руки.
– Боги-боги, все пошло прахом! Весь мой замысел, все, чего я так долго добивался!
А Анхельм сидел и думал: сказать ему, что Рин жива, или приберечь потрясающую новость? Она передала Эрику письмо, в котором почти наверняка попросила то, о чем подумал Анхельм… Наверное, не стоит пока говорить. А дядя все распалялся:
– И что я теперь, скажи на милость, должен делать? Кто будет доводить план до конца? Ты Армана и Заринею видел? Арман слег с сердечным приступом. Заринея, бедняжка, целый месяц в слезах: Рин мертва, брат лег с инфарктом! На них лица нет! Ох… Да пес с ними… Ты-то… с собой что сделал? Волосы зачем покрасил? Я думал, брат мой покойный воскрес. Что ж ты делаешь со стариком своим, окаянный?.. Ох…
Его превосходительство приложил руку к сердцу и прикрыл глаза.
– Да что я все о себе, да о других? – вдруг спохватился он и взглянул на племянника со странным сочувствием. – Бедный мой ребенок, как ты теперь? Как ты это пережил? Ты же так любил ее…
– И сейчас люблю, – промолвил Анхельм, опуская взгляд.
– Ничего-ничего… Время залечит. Ох, Анхи… Где ее похоронили? Надо хоть матери ее письмо написать, чтоб не ждала зря.
– Я сам разберусь, – ответил он. – Я приехал сюда не за тем, чтобы ты меня жалел. Я вернулся из этой кошмарной поездки не с пустыми руками. Как я и предполагал, Илиас поставил свои условия предоставления помощи.
– Какие? – Орвальд вцепился в племянника жадным взглядом, мигом перестав причитать о смерти Рин.
– Через полтора года войска Илиаса будут полностью собраны на северной закрытой базе. Я долго думал, где расположить их, и решил, что Вардон подойдет как нельзя лучше.
– Вардон – плохое место, – покачал головой дядя. – Нет, Анхельм, туда нельзя.
Анхельм нахмурился и стал рассуждать:
– Почему это? Форт там еще остался. Да, может быть, не самое гостеприимное местечко, но он не разваливается под ногами, там можно укрыться от снегов и ветров. Вокруг него нет поселков, а значит минимален риск обнаружения. У моря строится Сент-Вейлор. Вместе с поставками продовольствия туда, мы сможем отправлять еду и в Вардон. Это экономно и не вызовет вопросов, если все грамотно проработать. Я не понимаю, почему бы и нет. Форт стоит пустой, если его не приспособить к делу, он начнет рушиться. Когда мы были там последний раз? Года два назад?
– Анхельм, там заболоченная местность, лето всего полтора месяца.
– Да, там суровый климат крайнего севера, но они не неженки, а солдаты!
– Солдаты Илиаса все с юга, из тропиков. Если они не загнутся у нас на севере от цинги, значит, их доконает холод или сожрут дикие звери. У Илиаса не водятся горниды, а эти твари добрались до Вардона. Говорят, что они там почувствовали себя очень неплохо и расплодились. Еды у них вдоволь, зима им не страшна, естественных врагов нет, бояться нечего. Да, солдаты не неженки, но наш север покажется им ледяным кошмаром. Они там не выживут. А нам будет невыгодно возить туда грузы по опасным дорогам, которые разлив Арны если не смывает, так заболачивает.
– Твои предложения? – всплеснул руками Анхельм. Дядя кивнул на карту герцогства, висевшую у него на стене.
– Под новым Истваном есть долина в горах, там раньше был старый Истван, который сгорел. В полудне езды оттуда стоит крепость твоего прадеда, там сейчас живут те, кто промышляет пушниной. Нам не будет нужды возить еду – в тех лесах полно дичи, можно привезти лишь свиней и птицу. За северян солдаты Илиаса, конечно, не сойдут, но нам того и не надо. Местные приучены не совать нос в наши дела, а если гости не будут вступать в тесные контакты с местными, никто и не будет интересоваться кто такие и зачем приехали.
Анхельм задумался и решил, что в этом дядя прав.
– Хорошо, убедил.
– То-то же. Так что за условия? Не томи уже, я тебя почти три месяца ждал.
– Илиас хочет объединиться в альянс, – наконец сказал Анхельм. – Он хочет слияния двух империй через династический брак между мной и его дочерью Фионой, которая станет королевой-консортом.[3] А затем он хочет создать единое мировое государство.
Орвальд изменился в лице, пришел в замешательство.
– Что?.. Он… он нормален?
– Вполне нормален, – кивнул Анхельм, сам не веря своим словам. – Его план простирается на столетия вперед, поэтому он и рассчитывает на династию, которая будет править согласно традициям предков. Монархов, которые не отступят от своего слова.
– Постой-ка… Это, конечно, прекрасно. Очень наивно и потому прекрасно. А кто, как он считает, будет контролировать твои действия, когда ты станешь императором?
– У него есть тот, кто контролирует все. Каждое движение, каждый чих. Его зовут Кастедар Эфиниас для широкой публики. А для узкого круга лиц, то есть меня, Рин и Фриса, он известен как Ладдар. Демон Смерти.
– Это что, какое-то прозвище?
– Ты помнишь келпи Фриса? – спросил Анхельм, поднимая глаза на дядю. Орвальд закрыл лицо рукой, а потом махнул ему, показывая, что да, помнит, и тот продолжил:
– Этот самый демон – один из духов равновесия.
– Мы снова вернулись к сказкам и легендам?..
– Эта сказка и легенда запечатлена на той самой фотографии, где убита Рин. Это он в нее выстрелил, а не кто-нибудь! – прорычал Анхельм. – Этот самый демон сопровождал меня от Соринтии до Левадии. Он – правая рука Илиаса, все королевство Левадия под его колпаком, и сам король пляшет под его дуду. Поверь мне на слово, он могуществен.
– Зачем ему это? Зачем высшему созданию влезать в политические проблемы двух государств?
Анхельм лишь развел руками.
– Я не знаю, – уронил он. – Фрис считает, что так он добьется своей цели.
– Какой?
– Уничтожить этот мир. Погоди крутить пальцем у виска! Я знаю, что это звучит, как навязчивая идея психически больного, но… это так. Ему открыто будущее, он знает, что случится и когда, кого использовать в своих целях, а кто бесполезен. Перед ним мы бессильны. Нельзя играть в «Око судьбы» с тем, кто заранее знает все твои ходы.
– Я не могу в это поверить… – покачал головой Орвальд.
– Придется. Это суровая реальность, от которой никуда не деться, дядя. Как однажды мне сказала Рин, нам всем пора раскрыть глаза и обратить внимание на этот мир, а не на себя любимых. Если мы останемся слепы к нему, то спалим собственный дом.
Орвальд ничего не ответил, он долго молчал, и в это время у Анхельма крутилось на языке то, чего он не хотел говорить. Но, все же, вырвалось:
– Мой брат хочет, чтобы я женился на его дочери, моей троюродной племяннице. Для этого он убивает мою любимую женщину прямо в своем дворце, у меня на глазах. А потом рассказывает мне, что вся моя жизнь, которой я жил до сих пор – сплошная ложь и игра.
– Что ты говоришь такое? – тихо переспросил его превосходительство.
– Правду. Ты знаешь, у меня очень запутанно все с семейными отношениями, как выяснилось. Всю жизнь считал себя одним человеком, а на деле все оказалось по-другому. Оказывается, у меня были две сестры: одну звали Каролина Вольф Танварри Ример, а другую Рейна Соринтийская. Обе они сейчас мертвы, и обе погибли при пожаре. Странное дело, но у меня были две матери. Марисоль Адель Ример и Жаклин Соринтийская, в девичестве Зальцири-Дорсен. Обе мои матери мертвы, также погибли в этих пожарах, которые начались непонятно почему и отчего. С отцами дело еще интереснее: один, Вольф Танварри Ример, погиб в огне, а другой… сидит на троне. И зовут его Вейлор Соринтийский.
Орвальд неотрывно смотрел на племянника, и лицо его было бело как мел.
– А мой дядя всю жизнь скрывал от меня истину о моем происхождении, непонятно чего ради, – продолжал Анхельм. – Интересно, дядя, у кого должен был случиться инфаркт – у тебя или у меня? Говоришь, три дня пролежал? У меня тоже сердце пошаливало. Только ты-то здесь, колбочки свои протираешь, да бумажки во все страны шлешь своим подчиненным, а я – там, где происходит главное действие. Ты у нас держишь ниточки, а я к ним привязан.
Орвальд поднялся, и подошел к окну. Долгое время он смотрел на улицу, не говоря ни слова и не бросая ни единого взгляда на племянника.
– Значит, ты все узнал, – сказал он. – Илиас выдал меня. Мне удавалось долгих двадцать пять лет скрывать это от тебя… Но шила в мешке не утаить. Не смей болтать о своем происхождении, Анхи. Это приказ!
Орвальд повернулся к племяннику, и его лицо приобрело более чем суровое выражение. Но Анхельм пережил слишком многое, чтобы испугаться дядюшку. Прежде он, наверное, язык бы проглотил и поклялся чем угодно, что сохранит секрет и будет во всем подчиняться. Но он провел в обществе Рин достаточное время, чтобы осознать свою силу, чтобы понять, что никто над ним не властен.
– Не смей мне приказывать, – процедил он. – Я больше не ребенок, которым ты мог вертеть. Я понятия не имею, что ты там задумал, но подчиняться твоей воле я более не намерен.
– Анхельм! Забыл, с кем разговариваешь? Я тебе не служанка! И не потаскуха эта цветная, чтоб ты зубы мне показывал!
Анхельм медленно поднялся с дивана, расправил плечи, в один шаг оказался около дяди и схватил его за грудки.
– Никогда в жизни… Никогда! Не смей отзываться о Рин такими словами! – пригрозил герцог сквозь зубы.
– Хочешь ударить меня? – усмехнулся Орвальд. – Что же ты медлишь?
– Боюсь, если я тебя ударю раз, то не смогу остановиться, – тихо ответил Анхельм и отпустил дядю.
– Теперь ты похож на своего отца. Кровного отца. В тебе просыпается та же жестокость, что и в Вейлоре. Еще немного, – и ты поддашься своей крови.
– Никогда, – промолвил Анхельм. – Никогда! Я никогда не буду похож на него, потому что меня воспитали другие люди. Кровь не имеет значения.
– Посмотрим, как ты запоешь, когда сядешь на трон.
– Ты знаешь, что мне никогда не был нужен трон, – напомнил Анхельм, пристально глядя на Орвальда. – Жажда власти всегда была только у тебя, но не у меня! Я воюю и терплю колоссальные потери в борьбе за то, что мне не нужно!
– Он терпит потери… вы поглядите на него! Всю жизнь я верчусь, как уж на сковородке, чтобы спасти твою шкуру, твое положение, несносный ты мальчишка! Я свою жизнь положил на то, чтоб сохранить жизнь тебе и сделать ее лучше, чем у свиньи в хлеву! Посмотри на себя! Те деньги, которыми ты соришь направо и налево…
– Я заработал своими мозгами! – перебил его Анхельм.
– А кто дал тебе возможность их заработать? Кто увез тебя из замка, подальше от всех опасностей?! Кто тебя из горящего дома вывез?!
– А кто его поджег?! – заорал Анхельм, схватив и встряхнув дядю так, что у того аж зубы лязгнули. – Ты думал, я не догадаюсь, что все это было твоих рук дело?!
– Анхельм!! Угомонись! Подумай, что несешь! – взревел дядя, отталкивая племянника.
– Я говорю то, что считаю правдой! Ты убийца!
– Остановись!! Ты не ведаешь, что творишь!! Я не убивал твоих родителей! Не убивал! Вольф был моим братом! Я любил всех вас!
