Текст книги "Империя ненависти (ЛП)"

Автор книги: Рина Кент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

На этот раз победа за мной.

Глава 4

Николь

18 лет

Я делаю это.

Да, это неправильно. Да, я, наверное, пожалею об этом и прокляну все свои несчастливые звезды, когда наступит утро.

Но к черту все это.

К черту быть хорошей и просчитывать каждый шаг, прежде чем я его сделаю.

К черту быть счастливицей.

Я не хочу этого. Я никогда не хотела этого.

Все, чего я когда-либо хотела, это он и персики.

Но я потеряла их обоих.

В восемь лет моя аллергическая реакция на персики чуть не убила меня. Так что я больше не могу есть этот фрукт – если хочу остаться в живых, то есть.

Я даже не могу пользоваться духами с запахом персика, если в их составе имеется натуральный фрукт. Поэтому вместо этого я пользуюсь вишневыми духами и притворяюсь, что это мой любимый аромат.

Мой гардероб полон нарядов розового, персикового оттенка. Сумки. Туфли. Всё.

Просто потому, что я не могу потреблять данный фрукт, это не значит, что я не могу смотреть на него издалека.

То же самое относится и к Дэниелу.

С того дня у нас возникли самые напряженные отношения. Хотя называть это отношениями – преувеличение. В основном мы знакомые, которые ходят в одну и ту же школу и классы и встречаются на одних и тех же общественных мероприятиях.

В тот день я не могла сказать маме, что съела персики сама, иначе она убила бы меня вместо аллергической реакции. Поэтому она предположила, что Дэниел дал их мне, пошел по этому поводу к своей матери, и его наказали.

Он думал, что это я изобличила его. После этого я попыталась донести до мамы, что сделала это сама, но она не поверила, что такая «хорошая девочка», как я, могла сделать что-то настолько мерзкое. Она предпочитала верить поговорке, что во всем всегда виноват противоположный пол.

Всякий раз, когда я пыталась заговорить с Дэниелом в школе, он свирепо смотрел на меня и игнорировал.

Я продолжаю скучать по нему. По каждому шансу. По каждой встрече. По каждому чертовому дню.

В конце концов я прикусываю губу и задыхаюсь от невысказанных слов, которые он отказывается слышать. Он сказал Хлое, моей близкой подруге, что я должна гнить в аду.

Я подождала, пока не осталась одна в туалете, и заплакала.

Вот что я делаю, когда этого становится слишком много. Я прячусь и плачу там, где никто не видит, как я порочу образ хорошей девочки.

Хорошие девочки не плачут.

Хорошие девочки не позволяют людям увидеть их слабыми.

Но за эти годы этого стало слишком много.

Когда нам было по одиннадцать, мы пошли в гости к одной из мам, и я могла следить за Дэниелом издалека. Иногда мне просто хочется понаблюдать. Ничего страшного, если он не хочет со мной разговаривать. Я не собираюсь заставлять его, я просто хочу его видеть.

Я видела, как он украл торт и отнес его другим мальчикам. Наши взгляды встретились, и он сделал паузу, его голубые глаза мерцали.

– Не смей ничего говорить, Персик.

Так он называл меня с тех пор, как нам исполнилось восемь, но только когда не злился на меня. Только когда он действительно разговаривал со мной, а не игнорировал.

И я думаю, что с того дня я влюбилась в этот фрукт еще больше.

– Не буду, – прошептала я, улыбаясь.

Это был один из тех случаев, когда я чувствовала себя такой чертовски гордой. Потому что Дэниел доверил мне секрет. У нас было что-то общее, и я намеревалась сохранить это.

Однако вскоре после этого кто-то донес на него, и он подумал, что это я. Я покачала головой и подошла к нему, но он толкал меня до тех пор, пока я не ударилась спиной о дерево.

– Держись от меня подальше, Николь, или я сделаю тебе больно в следующий раз.

– Это… была не я.

– Конечно, была не ты. Так вот почему ты улыбнулась, сказав, что не станешь говорить. Тебе нравится заставлять людей доверять тебе только для того, чтобы ты могла причинить им боль, не так ли?

Мои глаза защипало, но я не могла позволить слезам вырваться наружу. Я не позволяла Дэниелу видеть, как я плачу, когда он причинил мне боль раньше, и это не изменится.

– Ты чертов идиот.

– А ты сука.

Так он начал называть меня после этого. Сукой.

Все стало еще хуже, когда моя сводная сестра Астрид переехала жить к нам после смерти ее матери, когда нам было пятнадцать.

Дядя Генри сказал мне взять ее с собой на

вечеринку по случаю дня рождения Хлои, чтобы она завела новых друзей.

И угадайте, кто стал ее единственным другом?

Дэниел.

Они вместе упали в бассейн, а потом, смеясь, исчезли там, где я не могла их найти.

С тех пор они стали неразлучны.

С тех пор я была вынуждена видеть, как он приходит в наш дом, заставляет меня чувствовать себя невидимой и заботиться только об Астрид.

Иногда мне казалось, что он меня не видит. И он делает это только тогда, когда я плохо отношусь к Астрид.

Мама не любит ее, потому что она из среднего класса и не из нашего социального положения. Поначалу она мне была безразлична, но ей просто нужно было сблизиться с Дэниелом.

Ей пришлось подружиться с ним за один гребаный день, в то время как я безнадежно пыталась в течение семи лет.

Однажды я спрятала ее альбом для рисования просто потому, что хотела, чтобы она переживала. Но именно Дэниел разозлился на меня, набросился и сказал:

– Неужели твоя жизнь настолько скучна, что ты находишь удовольствие в том, чтобы превращать жизнь других людей в ад? Почему ты должна быть сукой?

Потому что он видит меня только тогда, когда я веду себя, как сука.

Это не значит, что я причиняю кому-то физическую боль. Я просто устала быть хорошей, устала чувствовать себя счастливицей и привилегированной.

Дэниел ни разу не увидел меня за все те годы, что я была хорошей. Черт, он ненавидел меня за это, так что, возможно, это не ответ.

Может, все, что мне нужно, это стать такой плохой, чтобы он смотрел только на меня.

Даже если это с неодобрением и пристальными взглядами. Таким образом, он, по крайней мере, смотрит на меня.

Так что я продолжала грубить Астрид, особенно когда он находился рядом. Я продолжала быть занозой в ее боку и делала ее жизнь такой же несчастной, как и моя.

Я ненавидела ее и ревновала к ней. Я завидовала ее беззаботной энергии и тому, как ей было наплевать на роскошную жизнь, в которую ее втянули.

Я завидовала ей за то, что она заставляла Дэниела улыбаться и показать ямочки на щеках.

Он никогда не направлял эту улыбку на меня.

Никогда.

Я могла наблюдать за этим только издалека. До сих пор.

Я должна положить конец этим злополучным отношениям. Должна помешать Дэниелу неправильно понимать меня.

Что он смотрит куда угодно, только не на меня.

Что сделал меня невидимой.

Сегодня мы на вечеринке, отмечаем победу футбольной команды.

Капитан команды Леви Кинг устраивает вечеринку в особняке своего мега-богатого дяди.

Всем из школы пришлось ехать несколько часов, чтобы добраться до места назначения. Автостоянка заполнена всеми видами роскошных немецких автомобилей, которые родители покупают для своих детей.

В конце концов, каждый, кто учится в Королевской Элитной Школе, является элитой из элиты. Это школа, которую заканчивают премьер-министры и члены парламента.

Папа и дядя Генри тоже там учились.

Как и отец Дэниела, Бенедикт Стерлинг. Он происходит из аристократов и является генеральным директором компании, занимающейся компьютерной разработкой.

Дэниел и его старший брат Зак являются единственными наследниками многомиллиардного состояния и множества объектов недвижимости, которые простираются за пределы границ.

Зак уже учится, чтобы занять пост после того, как его отец уйдет на пенсию, и ожидается, что Дэниел пойдет по их стопам. Или это то, что я собрала – я имею в виду, подслушала – пока мама общалась с тетей Норой, матерью Дэниела.

Я часто так делаю, шпионю, остаюсь поблизости, просто чтобы услышать крохи о его жизни.

Так я узнала, что он придирчив в еде, и ест только в определённых местах. Но не думаю, что тетя Нора знает истинную причину, по которой ее сын так относится к еде.

Я знаю.

Потому что я последовала за ним в тот день, когда его вкус в еде изменился навсегда.

Я стояла за углом, когда его вырвало, и он прислонился к стене, пытаясь отдышаться.

Однако он не увидел меня, даже когда я постоянно оставляла ему свои драгоценные персиковые леденцы, чтобы он мог прогнать горький привкус рвоты.

Но после сегодняшнего все будет по-другому. Я позабочусь о том, чтобы выйти из тени невидимости, в которой жила последние десять лет.

Я почти не обращаю внимания на то, о чем говорят Хлоя и другие. В основном они обсуждают парней, показ мод и последние сплетни.

Тщеславность, тщеславность и еще раз тщеславность.

Но мне повезло и мне выпала честь стать частью этой жизни, так что я не имею права жаловаться. Кроме того, какой в этом смысл?

Разве не к такой роскоши стремятся другие?

– У тебя такое красивое платье, Николь. Это Диор? – спрашивает Ханна.

Я приостанавливаю свое навязчивое наблюдение за входом и снова сосредотачиваюсь на разговоре.

Мое платье светло-персикового оттенка с тонкими золотыми лямками. Оно достаточно короткое, показывая верхнюю часть моего бедра, но недостаточно узкое, чтобы я выглядела дешевкой. Бретельки выполнены из элегантного золота, а вырез достаточно глубокий, демонстрируя намек на декольте.

Это платье: «ты можешь смотреть, но не можешь прикасаться».

Мои волосы распущены и спадают прямо на ямочку на спине. На мне мои счастливые каблуки персикового цвета, позволяющие мне быть выше всех здешних девушек.

Весь этот образ заставляет меня чувствовать себя элегантной и сильной, но, самое главное, красивой. Как будто я могу выигрывать битвы и покорять горы.

Или, скорее, покорить конкретную гору, поверхность которой я даже не могла поцарапать в течение многих лет.

Вот как работает одержимость.

Сначала вам просто хочется одного взгляда, прикосновения, слова, но потом жадность берет верх, и вы не можете насытиться.

Я не могу насытиться.

– Это Диор, – отвечаю я Ханне с улыбкой. – Дядя Генри купил мне.

– Тебе так повезло, что твой отец охотно поддерживает твой образ жизни.

Хлоя, которая прямо рядом со мной, издает раздраженный звук. Я знаю ее с тех пор, как нам исполнилось восемь, и мы стали чем-то вроде подружек.

В основном потому, что другие были слишком запуганы мной, чтобы когда-либо пытаться подружиться.

Она брюнетка, и у нее карие глаза лани, которые заставляют ее казаться доброй и умиротворенной, хотя на самом деле она та, кто метафорически одолжил мне «руководство по тому, как быть сукой».

– Он не ее отец, а ее отчим. Разве ты не расслышала, как она назвала его дядей Генри? Не отставай, Ханна, – говорит Хлоя с пластиковой улыбкой, и я перестаю морщиться.

Да, дядя Генри не папа, но в какой-то момент я хотела, чтобы он стал отцом. Однако я с самого начала знала, что это невозможно. Несмотря на слова мамы, он всегда заботился об Астрид только как о своей настоящей дочери.

Возможно, он не покупает ей вещи, потому что они ей не нужны, и относится к ней строже, чем ко мне, но он следит за тем, чтобы она спала каждую ночь.

Словно отвечая на мои мысли, Хлоя указывает подбородком на вход.

– Настоящая дочь бездельница без всякой грации.

Вся группа разражается смешками, кроме меня. Мое внимание скользит ко входу, и, конечно же, Астрид входит внутрь со своей обычной отчужденностью.

На ней шорты и чулки в сеточку, а в светло-каштановых волосах несколько безвкусных заколок в виде звездочек. Астрид невысокая, намного ниже меня, но она никогда не носит каблуки, платья или что-то еще, что подчеркивало бы ее естественную красоту.

И все же Дэниел обнимает ее за плечи и громко смеется над тем, что она сказала.

Я впадаю в транс – мои веки медленно опускаются, а сердце начинает войну в груди, а затем падает в трепещущий живот.

Это хаос эмоций, которые нарастают с каждой секундой, как перевозбуждение.

Перелив.

Передозировка.

Дэниел всегда был красив, но сейчас его красота гораздо более сурова. Он красив не в повседневном смысле, а как человек, которому суждено стать актером, моделью или зарабатывать на жизнь продажей своей внешности.

За эти годы он стал высоким и мускулистым. Не в обычном смысле, а как худощавый принц из сказки. Синий бомбер Элиты дополняет его фигуру и облегает широкие плечи, как вторая кожа.

Его волосы потемнели, но все еще видны эти светлые прядки, похожие на естественный оттенок латте и солнечные лучи.

То же самое солнце, которое ярче сияет в его наполненных звездами глазах. Теперь они острее, утратив все мальчишество, которое когда-то делало его озорным.

Он просто игрок.

И не только в футболе, но и вообще. Если бы кто-то пил каждый раз, когда он трахал случайную девушку, ему бы понадобилась пересадка печени.

Он стал популярным, но не в том смысле, что «заносчивый, тебе противно даже думать, что ты можешь со мной разговаривать». Но больше похоже на то, что «я автобус, и всех приглашаю прокатиться».

Ходят слухи, что Дэниел единственный человек, которого люди хотят на вечеринке, если у них в планах, чтобы она прошла успешно. Он непринужденный, приветливый, обаятельный.

Для всех, кроме меня.

Я старалась держаться как можно более незаинтересованно от этой его части, но я знаю, что он, вероятно, занимался сексом со всем женским населением Королевской Элиты и даже обращался в другие школы для перспективных кисок.

Я знаю, потому что он не стесняется рассказывать Астрид о своих сексуальных похождениях, на что она называет его свиньей.

Я знаю, потому что слышала, как одна девушка описывала секс с ним как «опыт всей ее жизни».

Я знаю, потому что в ту ночь мне снились влажные сны, и я проснулась, трогая себя и постанывая в подушку.

Я знаю, потому что сразу после этого заплакала, и не от удовольствия.

Обычно я отступаю всякий раз, когда он с Астрид. Даю им пространство и притворяюсь, что мне все равно.

Но не сегодня.

Сегодня у меня план.

– Может, мне стоит пойти и научить ее хорошим манерам, – говорю я девочкам, натягивая ухмылку, такую же фальшивую, как парики их папаш.

Хлоя фыркает.

– Не уверена, сработает ли это в таком безнадежном случае, как у нее, но дерзай.

– Я в настроении для благотворительности. – я откидываю волосы, ослепляя их всплеском натурального блонда. – Как я выгляжу?

– Десять из десяти, – говорит Ханна с сияющими глазами.

– Ты выглядишь, как плохая сука. – Хлоя усмехается. – Покажи нам, что у тебя есть.

Я снова поправляю волосы, затем подхожу к ним, осторожно покачивая бедрами.

Прежде чем подойти к ним, я останавливаюсь у столика с напитками и беру два стаканчика. Притворяюсь, что поправляю платье, затем лезу в лифчик и достаю маленький пакетик с таблетками, который купила, когда Хлоя в последний раз водила меня в клуб.

Когда случайный парень спросил меня, не хочу ли я повеселиться, и показал мне таблетки, я ответила:

– Фу, мерзость.

Но затем проводки в моем мозгу соединились.

Я знаю, что делает экстази, или, по крайней мере, я читала о его эффектах и о том, как он сводит кого-то с ума от удовольствия.

Я хотела этого.

Нуждалась в этом.

Но не только для себя.

Поэтому я купила таблетки за спиной Хлои и остальных, потому что не могла позволить им разгадать мой план.

Не могла допустить, чтобы все выяснили, что замышляют хорошие девочки за закрытыми дверями.

Здесь три таблетки. Просто на случай, если мне понадобится лишняя.

Все еще притворяясь, что поправляю декольте, я вытаскиваю две таблетки и бросаю каждую в стаканчик. Затем хватаю кулон, который я никогда не снимала с тех пор, как мне подарили его на свой тринадцатый день рождения. Тот, который соответствует моему цвету глаз и успокаивает меня больше, чем все остальное, что я когда-либо пробовала.

– Что у нас здесь?

Я замираю, мое сердце подскакивает к горлу.

Кристофер, еще один футболист и друг капитана, скользит ко мне.

Его вьющиеся волосы целуют лоб, а глаза озорно сверкают. Дерьмо. Пожалуйста, скажите мне, что он не видел, как я бросила таблетки в напитки? Я специально выбрала тихое место.

– Ты чертовски сексуально выглядишь в этом платье, Никки. Держу пари, ты бы выглядела еще лучше без него.

Фух. Он просто ведет себя как обычно, кокетливо.

Он тянется рукой к моей заднице, но я отмахиваюсь.

– Отвратительно. Не в этой жизни.

Затем хватаю стаканчики и направляюсь туда, где в последний раз видела Астрид и Дэниела. Но моей сводной сестры нигде нет.

Дэниел совсем один, стоит возле балкона, но еще не все. Обе его руки засунуты в карманы джинсов, и он, прищурившись, смотрит на меня.

Не на кого-то другого, а на меня.

Видеть Дэниела в одиночестве так же странно, как наблюдать за летящим единорогом к несуществующему солнцу Англии. Но тот факт, что он смотрит на меня, еще более странно.

Мои нервы начинают сдавать и атаковать остальную часть тела. Я чувствую, как у меня холодеют ноги и немеют кончики пальцев. Но я продолжаю направлять внутреннюю диву во мне, которая является прославленной версией восьмилетней меня.

Только сейчас у нее больше проблем.

И все они начинаются с него.

Дэниела.

Мне не нужно продолжать идти к нему, потому что он сокращает расстояние, между нами, несколькими длинными, решительными шагами.

Ноги резко останавливаются, когда он почти врезается в мою грудь, и мы оба падаем.

– Что? – я спрашиваю, потому что он странно смотрит на меня.

Точнее, он сверлит меня взглядом.

Как будто хочет расколоть мое лицо и заглянуть внутрь. Или, может, ударить все, что он там найдет, будто он всегда ранил мое сердце.

– Куда ты направляешься? – спрашивает он.

– И это не твое дело, потому что…?

Да, обычно я так говорю. Снобистски, подло и совершенно отстранённо.

Защитный механизм.

Этот садистский блеск возвращается в его глаза. Моя грудь твердеет от удара, от нападения, которое всегда оставляет меня эмоционально искалеченной.

– Подумал, что я проверю на случай, если ты решишь украсть несколько персиков и испортить вечеринку.

– Буду ли я есть персики, буду жить или умру, или окажусь парализованной, это не твое дело.

– Это если меня заставят присутствовать на твоих похоронах вместо того, чтобы ехать в летний лагерь.

– А кто сказал, что ты приглашен на мои похороны? Быть может, я составлю список запрещенных гостей, и ты будешь в нем первым.

Это заставляет его замолчать, мускул на его квадратной челюсти напрягается. И мне это только показалось, или его руки действительно напряглись?

На его губах появляется ухмылка, и хотя его ямочки выглядят как у гостя, мне они не нравятся при таком освещении. Они зловещие, проецирующие садизм в его глазах.

– Или, может, у тебя не будет права голоса, и я буду сидеть в первом ряду, мысленно распевая «Аллилуйя».

– Тогда на твоих похоронах я надену розовое платье, буду держать соответствующий зонтик и стоять у твоей могилы, громко плача. Когда люди соберутся вокруг, я скажу: «Все говорят, что у мужчин с крошечными пенисами короткая жизнь, но я никогда не верила в это до этого момента».

Его ухмылка становится шире, и я готова поклясться, что она вот-вот превратится в улыбку, но он сдерживает ее в последнюю секунду.

– Все девушки, которые имели удовольствие увидеть мой член, засвидетельствуют обратное. Кстати, так это называется, Персик. Член или хуй, а не пенис. Ты что, малышка?

Жар приливает к моим щекам, и это не только из-за того, что он сказал про свой оран. Это из-за того, что я услышала, как он произнес другое слово.

Персик.

Он не имеет права говорить на нем так естественно, что это кажется интимным.

– Я не такой грубая, как ты, Дэниел.

– О, точно. Ты чопорная и правильная, и тебе не разрешается говорить «член» или «хуй». Как насчет того, чтобы опуститься, потрахаться и сделать минет?

– Дело не в том, что мне это не позволено. Я не хочу. Это ниже меня.

– Тогда не говори о моем члене, если ты его не видела. Если не…ты хочешь это изменить?

– Фу, мерзость.

Я притворяюсь, что испытываю отвращение, когда на самом деле сгораю изнутри.

Быть может, мне стоит просто принять наркотик сейчас, дабы ослабить бдительность и хоть раз сказать, что я чувствую.

– Ты та, кто заговорила об этом первой. У Младшего есть репутация, которую нужно защищать.

– Ты только что назвал свой орган Младшим?

– Ты только что назвала его по имени, потому что хочешь посмотреть, в конце концов?

– Ты мог бы быть последним человеком на земле, и я бы не сблизилась с тобой, даже если бы судьба человечества зависела от нас.

– Да? – его постоянная ухмылка исчезает. – И кого бы ты выбрала? Того, которому ты сделала эти напитки?

– Кого я выберу, тебя не касается.

В один момент я стою, проклиная себя за упущенный шанс дать ему напиток, а в следующий он выхватывает один из стаканчиков и выпивает одним махом.

Мои губы приоткрываются.

– Э-эй!

– Упс. – он вытирает рот тыльной стороной ладони, затем еще одним быстрым движением выхватывает второй стаканчик. – Полагаю, твои планы разрушены.

И с этими словами он поворачивается и уходит.

– Дэниел!

Мой голос немного высоковат, определенно выше того диапазона, который я когда-либо позволяла себе.

Потому что я схожу с ума. Он собирается выпить остальное?

Что, если с ним что-нибудь случится, если он выпьет двойную дозу?

Прежде чем я успеваю придумать, как его остановить, Дэниел обнаруживает Астрид, выходящую из туалета. Он делает еще один глоток и протягивает ей тот стаканчик, который должен быть моим, и они вместе выпивают.

Мои плечи опускаются, а губы дрожат.

Не имеет значения, что я делаю или на что иду, я останусь невидимой только для Дэниела.

Может, пришло время мне наконец сдаться.

Так почему при одной мысли об этом мои глаза наполняются слезами?

Глава 5

Дэниел

18 лет

Моя голова гудит от странного вида энергии. Как будто я падаю на землю и одновременно устремляюсь в небо.

Это чувство, которого я никогда раньше не испытывал, и оно заставляет меня двигаться, выпрыгивать из кожи и просто… идти.

Куда-то.

В разные стороны.

Как падающая звезда – бесцельная, бессердечная и абсолютно разрушительная.

Я расстался с Астрид и сказал ей, что собираюсь трахнуть одну из девушек, что обычно является ее сигналом, чтобы бросить на меня отвратительный взгляд, назвать свиньей, а затем позволить мне повеселиться.

Затем она звонит кому-нибудь, чтобы отвезти нас домой, обычно моему брату. Она такая преданная и ответственная. Вот какая Астрид: «Мы не можем вести машину, пока пьяны.» «Пожалуйста, скажи мне, что ты используешь презервативы, потому что я не хочу стать тетей в таком возрасте.»

Короче говоря, лучший напарник, который у меня когда-либо был. За исключением того факта, что она не любит вечеринки, и мне приходится тащить ее, брыкающуюся и кричащую, будто она направляется на виселицу.

На самом деле, она вообще не любит людей и предпочитает оставаться скрытной, как камень, прячущий бриллиант.

В отличие от ее яркой, соблазнительной сводной сестры.

Вот куда я сейчас направляюсь – за Николь.

Да, я солгал о том, что трахну другую девушку, потому что в тот момент, когда я увидел, как Николь крадется, я понял, что она замышляет что-то нехорошее.

Не то чтобы она когда-либо замышляла что-то хорошее.

Если бы проблема были клубом, Николь стала бы их лицом, душой и вдохновением для их названия.

Мне должно быть наплевать, что задумала Николь. На самом деле, я поставил перед собой задачу не сосредотачиваться на ней, не быть втянутым в ее манипулятивную сеть, где она заманивает своих жертв, а затем высасывает их души, как графиня крови высасывала кровь молодых девушек, чтобы оставаться красивой и нестареющей.

Это дерьмо реально. Наблюдайте.

Если бы Николь жила в те времена, она была бы ее ведомым и лучшим советником. Черт, ее бы даже не поймали за это. Поскольку, ну, у этой графини была мозговая энергия бесцельной птицы.

Возвращаясь к причине, по которой я преследую Николь с настойчивостью нечестного детектива.

Сегодня она вела себя по-другому. Была разговорчивой, хотя все еще ядовитой. Одетая в платье «трахните меня», туфли на каблуках, будто она вышла за чем-нибудь.

И почему, черт возьми, мне становится так жарко, что я хочу поджечь свою одежду?

Поэтому, когда я увидел, как она глотает напиток, игнорируя свои священные круги прославленных сук и проскальзывает сквозь толпу, я последовал за ней.

Точно так же, как я последовал за ней в тот день десять лет назад, когда она чуть не умерла у меня на руках.

Мне не следовало этого делать.

С того дня она стала занозой в моем гребаном боку. До этого случая на ее хорошеньком личике всегда была улыбка, и она вела себя мило, хотя и раздражающе.

Так что видеть, как она крадется, стало событием, свидетелем которого я никогда не был.

Вот почему я вышел из игры и следил за ней. Потом наблюдал, как она украла персики, спрятала их за своим белым кружевным платьем и ушла на цыпочках, чтобы никто ее не увидел.

Сейчас кажется, что это повторение того времени.

Словно она собирается украсть персик, пойти съесть его в укромном местечке и… умереть.

Вот что сказал доктор в тот раз. Ее аллергическая реакция была только оральной, когда она была младше, но после того, как ей исполнилось восемь, реакция также стала респираторной. Он сказал, что в следующий раз, когда она съест персик, то перестанет дышать.

Она упадет замертво.

Больше не будет Николь с ее фальшивыми улыбками и изящными платьями.

Я подождал, пока она проснется, чтобы снова спросить ее, какого черта она ела персики, когда уже знала, что у нее на них аллергия.

Я хотел, чтобы она объяснила, достаточно ли того, что ей что-то нравится, чтобы подтолкнуть себя к краю смерти.

Однако у меня не было возможности ни о чем спросить, потому что она чертова предательница и вышла из всей ситуации, обвинив в этом меня.

Я никогда не видел маму такой разочарованной во мне, как в тот момент.

Не то чтобы она была образцовой матерью всю нашу жизнь. Ее миссия, сколько я себя помню, заключалась в жалости к себе, к оплакиванию своей молодости за то, что она жила с моим изменяющим ублюдком-отцом.

Как бы то ни было, Николь сейчас избегает всех, ходит на заднем плане, будто парит в воздухе.

Она из тех, кто дает знать о своем присутствии, куда бы она ни пошла.

Блядь, где угодно.

Она горячая штучка, и хуже всего то, что она это знает.

Она одевается для этого в свою дизайнерскую одежду, сумки и туфли на каблуках.

И не только это, но и то, что она распространяет это по всем социальным сетям.

Как будто она модель, ищущая представления.

Хотя это ниже ее достоинства. Как она говорит своим гребаным снобистским тоном.

В конце концов, она аристократка, которая только и умеет, что смотреть на людей свысока своим надменным носом. В отличие от Астрид, которая никогда не принимала эту сторону своей родословной.

Николь, однако, дышит этой жизнью. Чопорная и правильная. Высокомерие, которое сопутствует этому. Экстравагантность, покрывающее это, как мед. И она владеет внешностью, которая к этому подходит.

Она сногсшибательная бомба с ногами, которые тянутся на многие километры, и такими светлыми волосами, что они ослепляют больше, чем солнце, и такие же жгучие. Ее тело стройное, с изгибами, за которые можно ухватиться, пока я трахаю ее до бесчувствия.

Я делаю паузу, внутренне качая головой.

Я только что думал о том, чтобы трахнуть Николь? Что, черт возьми, все это значит?

Эти зловещие кровавые мысли должны оставаться в подсознании, где я даже не могу до них дотянуться, не говоря уже о том, чтобы развлекать их.

Мое внимание, хотя и затуманенное, и немного размытое, возвращается к настоящему, когда Николь проскальзывает в уединенную комнату на первом этаже. Вскоре после этого Крис бросает быстрый взгляд по сторонам и следует за ней.

Значит, это он тот, ради кого она нарядилась как грех, ожидающий своего часа. Это для него она готовила эти напитки.

Хотел бы я, чтобы это было как десять лет назад, и все дело было в ее странной привязанности к персикам.

Хотел бы, чтобы я не нарисовал в своей голове картину того, что происходит внутри.

Но я сделал это.

И все, что я вижу в своем теперь красном видении, это Крис, снимающий с Николь платье «трахните меня» и туфли на каблуках и набрасывающийся на нее, пока она не искусает губы и не закричит.

Это ужас. Мои мысли. Точность изображения. Ярость, застилающая глаза.

Тот факт, что я не хочу, чтобы кто-нибудь видел или слышал Николь, пока она испытывает муки удовольствия.

Я должен найти Астрид и уйти. Я не в настроении веселиться, трахаться или что-то в этом роде.

Но это не то, чем я занимаюсь.

Мои ноги ведут меня прямо в комнату, и я не могу остановиться.

Или, может, я не хочу.

Я поворачиваю ручку и не знаю, почему у меня сжимается сердце. Как в тот первый раз, когда мне было тринадцать и я увидел, как папа целует женщину, которая не была мамой, обмазывая ее лицо всевозможной едой.

Или тот раз, когда Зак кричал на маму за то, что она позволила папе выйти сухим из воды, и она призналась, что ей пришлось притвориться, что она не знала, потому что ее семья не хотела ее возвращения, и ей некуда было идти.

Ох, и он забрал бы нас у нее.

Я никогда ненавидел мир так сильно, как в тот момент.

Никогда не жалел, что могу ударить папу в живот и засунуть его в ближайший мусорный бак.

Не только за то, что причинил боль матери, но и за то, что превратил ее в человека, настолько поглощенного своей болью, что она больше не видела ни меня, ни моего брата.

Так что в каком-то смысле мы потеряли обоих родителей.

Сейчас это то же самое чувство предательства – словно кто-то, кому я отдал частичку себя, сжигает ее заживо.

Что чертовски нелепо. Николь и я ничто.

Во всяком случае, я ненавижу то, какой сукой она стала. Я ненавижу ее кучку дрянных девчонок, которые думают, что быть порочными это новая тенденция.

И все же я не могу избавиться от горького привкуса в горле.

Николь лежит на кровати, а Крис нависает над ней, положив руку на пояс.

– Не возражаете, если я посмотрю?

Я застигнут врасплох невнятностью в своем голосе.

Внимание Криса переключается на меня, но Николь даже не шевелится.

Понятия не имею, почему это заставляет меня злиться, как озлобленного ублюдка на таблетках.

– Убирайся, Стерлинг, – огрызается Крис. – Почему ты портишь мне веселье?

Я лениво подхожу к стулу, стоящему напротив кровати, и именно тогда я мельком вижу лицо Николь.

Ее глаза закрыты. Она притворяется спящей после того, как услышала мой голос?

Что-то здесь не так.

Вместо того, чтобы сесть, я подхожу к Крису, который теперь стоит во весь рост у кровати. Напряжение в его плечах напоминает бодибилдера на крэке. Вероятно, так оно и есть, учитывая его неестественно налитые кровью глаза и подергивание пальцев.

Почему она вообще выбрала этого… наркомана, у которого в организме больше наркотиков, чем у рок-звезды восьмидесятых?

Не то чтобы я имел право голоса в том, кого, черт возьми, она выберет, но сейчас действует странное жужжание в моих ушах в сочетании с жаром в груди.