Текст книги "Империя ненависти (ЛП)"
Автор книги: Рина Кент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Он и его шеф-повар никогда не любили меня после того случая с песто и пармезаном, которые Дэниел выбросил, как я и предсказывала.
Мой взгляд падает на нетронутую тарелку, и я жую губу, когда в голове появляется идея.
Таким образом, я смогу провести еще несколько драгоценных минут с Джеем. Дэниел все равно выбросит все, что от Katerina’s. Он выбрасывает и половину ее блюд, потому что он чертовски разборчив.
Я действительно только иногда наблюдаю, как он поглощает нездоровое количество протеиновых батончиков.
Десять минут спустя я неохотно целую Джея в макушку, кладу макароны в контейнер и отправляюсь в квартиру Дэниела.
Это не первый раз, когда я в его доме. Он дал мне доступ в свою квартиру в первый день, когда я начала работать на него, чтобы я могла лично доставлять его вещи в химчистку.
Но это первый раз, когда он звонит мне из своей квартиры.
И почему-то, когда я выхожу из такси, обнимая сумку, это место не кажется мне знакомым.
Это элитное здание в самом центре Нью-Йорка с охраной, не уступающей дворцу Королевы.
Квартира здесь стоит двадцать шесть миллионов долларов. Я знаю, потому что слышала, как одна женщина хвасталась этим по телефону, а она жила в обычной квартире. Не то что Дэниел, который живет в пентхаусе с особым доступом.
Консьержка, добрая пожилая женщина, улыбается мне. Мы стали знакомы за то время, что я бегала как безголовая курица, а она помогла мне нажимать на кнопку лифта.
Она делает это снова, и я благодарю ее, прежде чем набрать код квартиры Дэниела.
Лифт открывается прямо в его жилую зону. Интерьер его квартиры черно-синий и безликий, как похоронные услуги.
Да, место роскошное и кричит о деньгах и статусе, но такое холодное и ледяное, как и хозяин.
И судя по его перегруженному графику и ночным развлечениям, он все равно почти не проводит здесь времени. Он как будто специально держит себя в напряжении. Зачем, я не знаю.
До меня доносятся звуки хихиканья, и я делаю паузу, думая, что что-то пропустила. К нему приходят дети?
Кто в здравом уме оставит своего ребенка с этим невыносимым придурком?
Я делаю шаг в гостиную и замираю, когда понимаю, что хихикает не ребенок.
Это женщина.
Две, вообще-то.
Каждая из них висит на руке Дэниела, как проститутка в рождественской пародии.
Зеленоглазый монстр поднимает голову, наполняясь яростью, которую я никогда раньше не испытывала.
Так вот зачем он позвонил мне посреди вечера?
Это то, ради чего я оставила Джея с грустью и разбитым сердцем?
Знаете что? Это все.
С меня хватит.
Глава 11
Дэниел
Николь смотрит на меня так, словно хочет убить, а потом бросить бешеным собакам.
Я разделяю эти чувства.
А может, мои идут дальше. Может, к моим чувствам примешивается безумное чувство ненависти, которое я обычно не позволяю себе испытывать.
Ненависть, которая по своей природе такая детская, но в то же время смертельно опасная.
Причина, по которой я решил стать адвокатом, не в извращенном чувстве справедливости или даже выгоды.
А потому, что я мстителен. В меру. У меня достаточно черных эмоций, чтобы утонуть в Мертвом море.
И потому что я мстителен, я стал холоднее к Николь. Я превратил ее повседневную жизнь в ад и сделал так, чтобы она никогда не возвращалась домой в разумное время.
За исключением сегодняшнего дня.
У меня возникла мысль, которая в основном звучала так: «Какого черта ты делаешь, Дэниел?» и я решил отпустить ее домой.
Пока я не выпил стакан виски или два, то есть, и не начал представлять ее с ее «семьей». Той самой семьей, с которой она разговаривала по телефону на днях и называла «милый».
Не знаю почему, но я стал в равной степени раздраженным и убийственным.
Поэтому я волшебным образом придумал контракт и приказал ей приехать.
Девочки появились сами, потому что я отправил полупьяное сообщение.
Это даже не требует усилий. Они видят мое лицо на обложках журналов и запрыгивают ко мне на колени, как котята, которые боятся разлуки.
Это все слишком просто. Слишком удобно.
Слишком чертовски скучно.
У меня нет цели в жизни, кроме построения карьеры, наверное. Я даже не думаю об открытии собственной фирмы, как Нокс, потому что… ну, я выбрал юриспруденцию не потому, что мог бы заниматься ею всю жизнь. Я выбрал это, потому что это было самое далекое занятие из всех возможных от моих любимых семейных дел.
У меня и этого нет. Семьи, я имею в виду. Не после того, как отец перетрахал всех эскортниц, которых только могла найти его помощница, а потом умер, пока был с одной из них. Как по мне, так вполне подходяще.
Что касается матери, она оборвала связь много лет назад, не говоря уже о том, что она всегда предпочитала Зака мне. Сказать, что наши отношения зашли в тупик, было бы преуменьшением века.
Мы почти не общаемся. Вообще-то, лучше сказать «никогда».
Я не посещал Англию с тех пор, как покинул ее.
Ни разу.
Если Астрид скучает по мне, она прилетает ко мне, но с тех пор, как у нее появилось три отпрыска, эти поездки стали редкими.
Клянусь, этот ублюдок Леви продолжает оплодотворять ее ради спортивного интереса.
Суть в том, что я, возможно, незаметно отрезал себя от семейного древа, но я хорошо устроился и получил все, к чему стремился.
Единственное, что не просто, не удобно и не скучно, это девушка, стоящая передо мной, ее белокурые пряди вот-вот загорятся от пламени в ее глазах.
Они такие светлые, зеленые и фальшивые.
Она и есть фальшивка.
Или была.
В любом случае, я хочу придушить ее за это.
Видимо, это чувство взаимно, потому что она выглядит готовой превратиться в халка и впечатать меня в ближайшую стену.
– Вы здесь, – бесстрастно произношу я со скукой в голосе.
– Очевидно. – она бросает грязный взгляд на девушек, которые все еще цепляются за меня, будто являются продолжением моего тела. – Я думала, есть контракт, который нужно просмотреть.
– Да. Вон там, на столе.
– У вас явно гости.
– Это не значит, что вы не можете работать.
– Если вы слишком заняты другими делами, то, конечно, это может подождать до завтра.
– Может, но вы будете работать над этим сегодня. А теперь садитесь и вычитывайте контракт.
Она поджимает губы, что является ее способом удержаться от произнесения глупостей, затем кружится в облаке метафорического дыма и насильно садится.
Я ожидаю увидеть пепел вокруг нее, но его нет.
Пока.
Девушки хихикают, пахнут сильными духами, от которых у меня чуть не идёт кровь из ноздрей. Одна из них целует меня в щеку.
– Пойдем в твою спальню.
– Мы сделаем тебе приятно, – говорит другая.
Видимо, недостаточно тихо, потому что, хотя Николь сосредоточена на документах и планшете, ее нога подпрыгивает под столом, а губы сжимаются в тонкую линию.
Я знаю, потому что наблюдаю за ней как ястреб. Мое внимание приковано не к девушкам, а к ней.
Лед в виски звенит, когда я взбалтываю его и делаю глоток.
– Вы можете начать прямо здесь.
Они снова хихикают, и этот звук раздражает меня. Они дошкольники?
Николь никогда не хихикала. Даже в юности. Она всегда отличалась элегантностью и была образцом правильных манер. Теперь, когда я думаю об этом, я не помню, чтобы видел, чтобы она смеялась.
И, наверное, никогда не увижу, учитывая мой статус надзирателя ее ада.
Одна из девушек опускается между моих ног, и я лениво раздвигаю их, позволяя ей устроиться посередине.
Она выглядит как недоедающий подросток, и я знаю, что это не так, но тот факт, что она напоминает мне несовершеннолетнюю, сильно отталкивает. Или, может, вся эта гребаная сцена.
Я все время сравниваю их со сладострастным телом Николь, которое стало сексуальнее, чем у порнозвезды. Не то чтобы она не была сексуальной в школе, но сейчас она совсем взрослая.
Женщина.
Девушка возвращает мое внимание к себе, когда ее пальцы цепляются за мой ремень, и она встречается с моими глазами соблазнительным взглядом.
– Я начну. Помнишь, ты говорил мне, что я хорошо умею делать минет?
Нет, не помню, но я все равно рассеянно киваю.
– Ты просто куколка.
Николь рывком поднимается на ноги, забирая с собой документы.
– Я закончу работу на кухне.
Я сдерживаю ухмылку, делая глоток своего напитка.
– Вы закончите работу прямо здесь.
– Это отвлекает.
– Я плачу вам за то, чтобы вы отвлекались. Садитесь.
Она смотрит на меня, но в ее взгляде есть что-то еще, ненависть и чувство, которое я не могу определить.
Когда она не делает никакого движения, чтобы подчиниться, я рывком поворачиваю голову к стулу.
– Садись, блядь, если хочешь сохранить свою работу.
– Моя работа не подразумевает наблюдение за тем, как мой босс получает сексуальные услуги.
– Сексуальные услуги? Это что, блядь, детективный сериал? Это называется минет, и если я говорю, что твоя работа требует этого, значит, так оно и есть.
– Вы пытаетесь доказать свою точку зрения? – спрашивает она, ее лицо краснеет, то ли от злости, то ли от чего-то еще, я не уверен. – Если это так, то я уже знаю, что вы получаете больше кисок, чем Казанова в период своего расцвета, и вам это нравится. Я поняла, поздравляю с бессмысленным рекордом. А теперь, могу я, пожалуйста, пойти домой?
– Нет. – я медленно толкаю ту, которая стоит на коленях передо мной. – Вы обе, на выход.
– Ч-что?
– У вас проблемы со слухом? Я сказал, убирайтесь.
Они бледнеют, но не больше Николь, когда хватают свои хлипкие сумки, одаривают ее грязным взглядом и выходят из квартиры, пыхтя и отдуваясь, будто у них проблемы с дыханием.
Я стою, а Николь внимательно, не моргая, следит за каждым моим движением.
– Вы сядете или мне вас тоже выгнать?
Она опускается на стул, ее взгляд приклеен к бумаге.
– Где моя еда?
Она роется в своей сумке и достает контейнер.
– Не похоже на еду от Katerina’s.
– Ресторан не принял заказ, когда я позвонила, поэтому… я захватила еду из другого места.
– Всегда идёте против заказов.
– Я не могла силой открыть ресторан или заставить их приготовить вам что-нибудь. Знаете, с тридцатиминутным лимитом времени и прерыванием моего спокойного вечера.
Я пристально смотрю на нее, но не из-за ее поведения. Я начинаю думать, что она никогда не избавится от своей болтливости, сколько бы я ни угрожал ей увольнением.
И по какой-то причине я не хочу, чтобы огонь исчез.
Причина моей паузы в том, как она говорит, читая из документа. Многозадачность в лучшем виде.
Я пересаживаюсь напротив нее, отказываюсь от своего стакана с виски и открываю контейнер. Даже я знаю, что пить на голодный желудок вредно, а поскольку еда дело рук дьявола, я бы и на десять футов к ней не подошел, если бы не необходимость.
Я беру вилку и смотрю на пасту, будто это моя следующая битва. Здесь нет ни пармезана, ни песто, потому что по какой-то призрачной причине Николь знает, что я это не люблю.
Факт в том, что мне не нравится вся еда, но именно эти два блюда вызвали у меня рвоту в первый раз.
До сих пор не могу понять, откуда она знает о моих предпочтениях, но это не отменяет чувства удовлетворения, которое наполняет меня от данного факта.
– С каких пор ты любишь спокойные вечера?
Она медленно поднимает голову, выглядя ошеломленной вопросом.
– Мне всегда нравились спокойные вечера.
– Ты могла бы обмануть меня на всех вечеринках, на которых ты была в центре внимания.
Ее глаза сверкают, становясь расплавленно-зелеными, почти слишком яркими, чтобы смотреть на них.
Слишком реальными.
Слишком… неуютными.
Она каждая непонятная эмоция, от которой религии предписывают людям держаться подальше.
Она опускает голову, позволяя пряди играть в прятки с ее лицом.
– Тогда я гналась за недостижимой мечтой.
– А сейчас?
Она заправляет кощунственную прядь волос за ухо и вздыхает.
– Сейчас я просто выживаю, Дэниел. Если бы это было не так, я бы не работала на тебя и не позволяла тебе относиться ко мне как к грязи под твоими дорогими туфлями Прада.
Николь не грязь под моими туфлями. Она камень в ней. И всегда была, с тех пор как я впервые увидел ее и подумал, что она маленькая снобистская принцесса.
Она и сейчас такая.
Неважно, носит ли она дешевую одежду из универмага. Быть принцессой это аура, и она излучает ее за километр.
– Хочешь сказать, что тебе не нравилось внимание?
После достаточного количества проволочек, чтобы обмануть свой желудок и заставить его принять дьявольский плод, я кусаю и делаю паузу.
Обычно я этого не делаю.
Обычно я проглатываю еду, даже не жуя. Это обыденная вещь, которую я совершаю по религиозным соображениям, дабы выжить. Я никогда не получал удовольствия от еды.
С тех пор как я увидел, как мой отец целует ту женщину, вокруг которой лежала еда, а через неделю я стал свидетелем того, как он трахает другую, вставляя ей в задницу всевозможные овощи и фрукты, в то время как его член находился в ее киске.
Место травмирующего события – стол, за которым мы ели каждый день.
Время – когда мне было двенадцать.
Я сказал Астрид, что люблю мамины булочки, и мы часто дрались за них, но всякий раз, когда я пробовал эти злосчастные штуки, я избавлялся от их, когда подруга не смотрела.
Эта привычка сохранялась у меня в течение семнадцати лет, так что я стал профессионалом в обучении своего желудка тому, в какие моменты ему позволено быть уродом, а в какие он должен вести себя так, будто еда это творение небес.
Вкус этой пасты, однако…. необычен. Простой, но изысканный в своих обычных ингредиентах.
– Мне не нравилось внимание, – отвечает Николь на мой предыдущий вопрос. – Внимание истощало меня. Я всегда должна была выглядеть определенным образом, говорить определенным образом.
– Быть сукой в определенном смысле.
– И это тоже. – она дерзко откидывает волосы, и у меня возникает искушение потянуть ее за них вниз. – Я никому не позволяла победить себя в чем-либо.
– Пока не потеряла все это. – я беру еще, делая паузу, наслаждаясь вкусом. – Больно падать в немилость, не так ли?
– Не совсем. Это было спокойно.
Я сужаю глаза.
– Тебе было спокойно потерять все, чем ты когда-либо владела?
– Это никогда не было моим. Я наслаждалась только тем, что мне давали.
– Теперь я должен аплодировать тебе? Быть одураченным твоей речью: «я изменилась»?
– Мне ничего от тебя не нужно, Дэниел.
– Даже твоя работа? Потому что дверь прямо там.
– Кроме моей работы.
Она снова сосредотачивается на бумагах, пальцы впиваются в края, словно она останавливает себя от того, чтобы разорвать их в клочья.
В этот момент я понимаю, что доел пасту, первую еду, которой я наслаждался… целую вечность. Я даже не помню, чтобы мне так уж нравилась еда до эпизода: «отец трахается с едой».
– Как называется ресторан?
Николь так быстро вскидывает голову, что я удивляюсь, как она не катится по полу в стиле обезглавливания.
– З-зачем?
– Скажи мне название.
– Они… никто. Я имею в виду, они маленькое заведение. Если тебе не понравилось, обещаю больше ничего оттуда тебе не приносить.
– Наоборот, все мои будущие блюда я хочу оттуда. Как называется заведение?
– Lolli's, – мурчит она, потом морщится.
– Немного странное название для ресторана. Звучит как сценический образ стриптизерши.
– Что есть. – она делает паузу, затем подозрительно спрашивает. – Тебе действительно понравилась паста?
– Было неплохо. – это лучшая еда, которую я ел с тех пор, как был подростком, но ей не обязательно это знать. – Просто скажи им, чтобы у них было больше разнообразия, и я хорошо буду платить.
– Поняла.
У нее на лице вспыхивает ехидная ухмылка, и это делает ее черты более счастливыми, блестящими – почти слишком девчачьими.
С тех пор как она вернулась в мою жизнь, я был так зол, взбешен и испытал миллион других неопределенных эмоций, что не заметил, насколько она выросла.
В каком-то смысле она все та же Николь, которая заставляла всех мужчин поворачивать голову в ее сторону. Николь, которая оставляла после себя облако вишневых духов – аромат, на который парни дрочили в душевых.
Николь, которая называла всех этих жалких ублюдков мерзкими и другими красочными синонимами за то, что они даже пытались дышать рядом с ней.
Но опять же, она уже не та. Сейчас она более сдержанная, скорее интроверт, чем экстраверт.
И она в десять раз красивее, чем была одиннадцать лет назад. Ее изгибы это изгибы женщины, а лицо с возрастом стало более зрелым.
Она перестала скрывать косметикой крошечную родинку над левым уголком губ. Каждый модный журнал считает это признаком красоты, но для Николь это было нежелательным нарушением ее безупречного лица.
Но мне это всегда нравилось. Это небольшое отличие делало ее совершенно несовершенной. До этого она скрывала ее так, словно от этого зависела ее жизнь.
Прежде чем я осознаю это, я тянусь к ее лицу, к этому маленькому несовершенству, которое она наконец-то приняла.
В тот момент, когда мои пальцы соединяются с ним, она вздрагивает, ее широкие глаза встречаются с моими.
– Почему ты больше не скрываешь ее? – спрашиваю я, игнорируя ее отвращение ко мне и сдавливание в груди, которое я быстро списываю на полупьянство.
– Почему… почему ты прикасаешься ко мне?
Я тоже не знаю. Может, алкоголь, или то, как она ухмыляется, или тот факт, что она снова находится рядом со мной, хотя ей не следует этого делать.
Все кончено.
Я вычеркнул ее из своей жизни.
Я, блядь, покончил с ней.
Так почему она думает, что может снова войти и поджечь все мои барьеры?
– Ответь на вопрос, Николь. Ты начала скрывать ее, как только достигла половой зрелости. Почему ты больше этого не делаешь?
– Откуда ты вообще это знаешь?
– Я просто знаю. В последний раз, ответь на этот гребаный вопрос.
– Потому что раньше я стеснялась этого.
– Больше не стесняешься?
– Теперь мне все равно.
Между нами повисает тяжелое молчание, пока я скольжу указательным пальцем по крошечной метке красоты и случайно – или не совсем случайно – касаюсь ее верхней губы.
Моя кожа отказывается покидать ее, отказывается расставаться с теплом, смешанным с дрожью.
Поэтому я не делаю этого.
Как наркоман, я продолжаю нюхать запретный порошок.
Николь делает заикающиеся вдохи, ее губы размыкаются.
– Что было после того, как ты ушла?
Вопрос покидает меня прежде, чем я успеваю его остановить.
В этом я тоже виню алкоголь, хотя обычно я держу себя в руках, как моряк.
Ее покладистое, хотя и растерянное выражение лица исчезает, а в глазах загорается огонь.
– Ты опоздал на одиннадцать лет с этим вопросом. – она рывком встает и бросает документы на стол. – Я закончила. Так что, если вы хотите что-то изменить, пожалуйста, дайте мне знать, сэр.
– Что, блядь, тебя так задело?
– Ты и твои бесполезные вопросы. Какое тебе дело до того, что было одиннадцать лет назад, когда ты никогда не смотрел в мою сторону?
Я никогда не смотрел в ее сторону?
Что, черт побери, и я имею в виду этот тип наркотиков, она принимает?
– Должен ли я напоминать тебе о том, что ты сделала, Николь? Если я составлю список, то побью какой-нибудь гребаный рекорд.
– Точно так же, как ты побил рекорд того, что ты ублюдок с первой сцены, ты имеешь в виду.
– Ты только что назвала меня – твоего босса – ублюдком?
– Это ты заговорил о прошлом. С чего бы это? Тебе нравится мучить меня ради забавы?
– Может, и нравится.
– Может, у тебя слишком много свободного времени.
– Не так много, чтобы превратить твою жизнь в ад. У меня есть список желаний, которые я буду выполнять с тобой каждый день.
– Я тебя ненавижу.
– Осторожнее, Персик. Ненависть это смесь любви и ревности на стероидах.
Ее рот открывается, и я слишком поздно понимаю свою ошибку.
Я назвал ее Персиком после того, как поклялся никогда больше не использовать это прозвище.
Прежде чем я успеваю отказаться от этого или придумать оскорбление, чтобы стереть его, она прочищает горло.
– Полагаю, тот факт, что вы не читаете документ, означает, что вы не торопитесь. Так что, я пойду.
Затем она практически выбегает за дверь, оставляя позади свои вишневые духи.
Они дешевле, не такие сильные и настоящие, как тогда.
Но, как и одиннадцать лет назад, я остался растерянным, злым и с чертовым стояком.
Глава 12
Николь
– Вы уволены.
Мой рот раскрылся в букве О.
Если бы я не была зомби, который не спал всю ночь и вынужден был обнимать маленькую шкатулку, которую мне не следовало держать, я бы, наверное, лучше восприняла эти слова.
Или, может, я так и сделала, но мой мозг не в состоянии угнаться.
У Джея была неприятная лихорадка и, что еще хуже, астма, из-за которой он хрипел без ингалятора. Я нашла его сжавшимся в клубок возле дивана, пока Лолли суетилась вокруг него.
Мне пришлось отвезти его в отделение неотложной помощи в полночь и следить за его температурой всю ночь.
Очевидно, он чувствовал себя нездоровым уже несколько дней, поэтому и лег спать рано. Когда я спросила его, почему он не сказал мне, он ответил, что не хочет меня волновать и отвлекать от моего «придурка» босса.
У меня опухли глаза от того, что я так много плакала у его постели. Я плакала из-за того, что не была рядом с ним, из-за того, что он стал взрослым, запертым в детском теле, и особенно из-за того, что не замечал признаков его болезни.
Врач сказал мне, что его астма будет ухудшаться вместе с температурой, и я должна следить за ним.
Я вздохнула с облегчением только сегодня утром, когда температура спала, а Джей даже встал и принял душ.
Я приготовила ему еду, дала таблетки и сказала, что постараюсь вернуться сегодня пораньше.
Шанс поднять эту тему перед Дэниелом еще даже не представился, и он просто сказал мне, что я уволена.
С той ночи в его квартире неделю назад он был холоднее, чем обычно, отстраненным. Просто невыносимым.
Тем не менее, я все это приняла.
Отношение придурка и снобистские наклонности.
Я даже привыкла к этому и к его мрачному сарказму, которым он осыпает меня каждый день.
Это стало рутиной, особенно с тех пор, как он полностью отказался от еды из ресторана Katerina’s и стал есть блюда, которые готовлю я. Он даже разрешил мне удивить его тем, что это будет за блюдо.
Хорошо, что теперь я приношу и свою еду, и его. Плохо то, что я не должна испытывать чувство гордости каждый раз, когда он вылизывает тарелку дочиста.
Ни разу он не выбросил мою еду, в отличие от того, что он иногда делал с едой Катерины.
Хуже всего то, что я не могу перестать думать о том, как он прикасался ко мне той ночью, о его тоне, когда он спросил меня, что было после моего ухода.
Вопрос, который разозлил меня и огорчил одновременно. Вопрос, который я носила в себе одиннадцать чертовых лет и до сих пор не могу найти на него ответ.
Что произошло на самом деле?
Как судьба привела меня к его порогу, чтобы я стала его прославленным рабом только для того, чтобы он меня уволил?
Я смотрю на его внушительное присутствие за письменным столом, одетый в темно-серый костюм и ухоженный вид адвоката.
– Простите?
– Вы свободны. Заберите свои вещи с собой, когда будете уходить. Если вы что-то оставите, я это выброшу.
Дэниел переключает свое внимание на ноутбук и полностью стирает меня из своего поля зрения.
Как будто я была незначительной.
Неважной.
Невидимой.
Если бы это было в прошлом, я бы поджала хвост и ушла. Я бы смирилась со своим статусом «невидимая» и просто исчезла.
Или наблюдала бы издалека.
Но не сейчас.
Не сейчас, когда от этого зависит будущее Джея.
– Почему вы меня увольняете? – спрашиваю я ясным, нейтральным голосом.
– Мне не нужна причина, чтобы определить, что вы не прошли испытательный срок.
Он сосредоточенно смотрит на монитор.
– Но я хочу знать.
– Я не объясняюсь ни с вами, ни с кем-либо еще, мисс Адлер. Не забудьте пройти в отдел кадров, чтобы вам заплатили за среднюю работу, которую вы выполняли последние три недели.
Меня охватывает жаркий огонь, и я не знаю, что это: его язвительные слова или тот факт, что он полностью игнорирует меня, когда говорит их, или, может, это выплеск всей сдерживаемой энергии, которая копилась во мне неделями.
Хлопнув ладонями по его столу, я наклоняюсь так, что мое лицо оказывается прямо над его дурацким экраном.
– Моя работа не средняя.
– Вы постоянно куда-то опаздываете. В моем кофе не всегда один грамм сахара – то есть, если вы принесли его вовремя. У вас привычка отнекиваться и предлагать свое ненужное мнение. Я назвал вашу работу средней в качестве прощального подарка. Если хотите знать правду, ваша работа за последние три недели была просто катастрофической. – он проверяет часы, затем переключает свое внимание на меня. – И вы опоздали на пять минут.
– Это потому, что у меня возникли неотложные дела. У Джея поднялась температура, и мне пришлось присматривать за ним всю ночь. У него не было бы температуры, если бы вы не заставляли меня работать до неразумных часов.
– Вам больше не придется, потому что вы уволены. И избавьте меня от подробностей о своей личной жизни.
В его тоне чувствуется укус, ледяная суровость, которая пробирает меня до костей.
Я хмурю брови.
– Это не…
– Вон. Мы закончили.
Мои губы дрожат, и мне требуется все, чтобы сдержать слезы разочарования.
– Ты никогда не собирался нанимать меня надолго, не так ли? Это была твоя игра, все это время ты хотел только поиграть со мной, а потом выпороть, будто меня никогда не существовало. Неважно, надрывала ли я задницу ради тебя, просыпалась ли на рассвете, чтобы приготовить твою чертову еду или вовремя принести твой драгоценный кофе. Неважно, терпела ли я твой садизм или твое резкое отношение. Если бы я жертвовала своим личным временем, чтобы удовлетворить твой требовательный график и каждую эгоистичную прихоть. Что бы я ни делала, ты бы нашёл причину уволить меня.
– Поздравляю, что ты наконец-то это поняла.
Мои планы рушатся на глазах, и все, что я могу сделать, это стоять и смотреть, а потом молча оплакивать осколки. Не имея возможности собрать их.
– Я ненавижу тебя, – бормочу я, прежде чем осознаю это.
– Твои чувства ко мне или их отсутствие ни черта для меня не значат, Николь.
Я знала это с давних пор, но мне все еще хотелось причинить ему боль. Я все еще хотела вонзить свои ногти так глубоко в него, чтобы он не мог дышать, не испытывая боли.
– Ты всегда был придурком, обернутым этикетку в хорошего парня, Дэниел. Ты мог очаровывать всех, но я видела в тебе уродство. Я видела парня, который был настолько отвратителен сам себе, что сделал своей миссией заставить всех полюбить его. Проблемы с отцом, не так ли? Я увидела тебя в тот день, когда нам было по двенадцать. Ты стал свидетелем того, как твой отец с женщиной, которая не была твоей матерью, вышел из ресторана, а потом тебя вырвало. Вот почему ты с тех пор ненавидишь песто и пармезан. Почему ты почти ничего не ешь, почему ты разборчивее королевских особ и такой же сноб. Твои детские мечты об отце были разрушены, и ты решил вырасти в его худшую версию. Ты вырос в картонную имитацию человека. Мне жаль тебя, мне действительно, определенно жаль… – ядовитые слова обрываются, когда он резко встает, сокращает расстояние между нами и хватает меня за руку, а затем швыряет об стену.
И это полноценный удар.
Из горла вырывается крик, когда я ударяюсь спиной о стену, а он стоит передо мной, как дикарь.
Он дышит так резко, что его рубашка чуть не рвется от резкого дыхания.
Всего сантиметр отделяет мою грудь от его тяжелой груди. Если я сделаю глубокий вдох, то смогу не только почувствовать его запах, но и стать с ним единым целым.
Каким бы заманчивым ни был этот вариант, выражение его лица таковым не является. Впервые с той «ночи» он не собран и не деловит в своей холодности.
Что-то растопило его лед. Гнев, возможно, или ярость – черная ярость.
– Как ты смеешь говорить, что жалеешь меня, когда это ты жалкая? Ты пришла умолять о работе в качестве моей помощницы. На работу, где я смогу съесть твою жизнь на завтрак, а остатки выбросить собакам. Ты больше не в своей неприкасаемой башне, Николь. Ты больше не принцесса и не чертова фальшивая богиня, так что не притворяйся, что корона сидит на твоей проклятой голове.
– Может, тебе стоит перестать притворяться, что мир вращается вокруг тебя.
– Я никогда не притворялся. Мой собственный мир действительно вращается вокруг меня, а ты в нем всего лишь помеха. Которую я раздавлю, прежде чем она станет проблемой.
Я пытаюсь притвориться, что его слова не только что разрезали меня, не скользнули в мою рану и не разрушили ее инфицированные швы. Я пытаюсь сделать вид, что на меня не влияют ни его слова, ни его обвинения, ни его… присутствие, которое охватывает меня тисками.
– Я не должна была давать тебе свои леденцы, – тихо, неубедительно шепчу я.
Каждый раз, когда он прятался от людей, чтобы его стошнило от вида еды, я шла следом, притворялась, что увидела его случайно, и подсовывала ему в руку один из моих драгоценных леденцов.
В его рюкзак.
В его бомбер.
На скамейке рядом с ним.
Куда угодно.
Потом я оставалась позади, наблюдая, не вырвет ли его от него, как у него бывает с едой, когда никто не смотрит. Но все было хорошо. Каждый раз он засовывал леденец в рот, а потом хрустел им, вместо того чтобы насладиться им.
Но он все равно ел его, и это главное.
И я взяла за правило каждый день класть в его рюкзак пару леденцов.
Но он, наверное, забыл об этом. Кажется, он вычеркнул прошлое из своей жизни.
– Нет, не стоило. Я ненавидел их так же сильно, как и тебя. – он наклоняется ближе, так близко, что я вдыхаю его воздух. – Тебе также не следовало приходить сюда после всего, что произошло.
– Это было не специально.
– Тогда мы это исправим. Убирайся и никогда не возвращайся. Если мы случайно встретимся, притворись, что ты меня ни хрена не знаешь. Я сделаю то же самое.
Икота размером с мяч застревает у меня в горле, но вместо того, чтобы выплакать перед ним все глаза, я выбегаю из кабинета.
Из его досягаемости.
Из его токсичного присутствия.
И тогда я наконец-то даю волю слезам.
Как и одиннадцать лет назад.
Глава 13
Николь
18 лет
Три месяца.
Прошло целых три месяца и две недели с той ночи, когда все пошло ужасно не так.
Кроме той части, когда мне сорвали вишенку – да, все прошло идеально.
Это, наверное, самое правильное, что случилось со мной после рождения.
Единственное, что превзошло все мои фантазии.
И вот тут-то и кроется проблема. Из-за того, что это был опыт вне волшебной земли – или грязной земли – семантики – я не могла перестать думать об этом.
Даже после того, как Дэниел бросил меня, как использованный презерватив – который он не надел лишая меня девственности и миллион раз после.
Я до сих пор думаю о людях, которые смотрели на меня так, будто я ненормальная и должна быть помещена в психиатрическую клинику за то, что сижу на ступеньках буквально горящего особняка.
Сходство не ускользнуло от меня, и они, вероятно, были правы. В конце концов, я сидела на этих ступеньках, наблюдая за входом, как танцор на шесте наблюдает за записями Королевы.
