Текст книги "Империя ненависти (ЛП)"
Автор книги: Рина Кент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Теперь я хотя бы могу это признать. Она сделала много извращенного дерьма, дабы привлечь мое внимание, а я решил увидеть ее в прямо противоположном свете.
– Вау. Ты на самом деле защищаешь ее.
– Она не такая, как ты думаешь, Жучок.
– Очевидно. Я сейчас говорю с тобой или с твоим членом?
– Дело не в моем члене.
– Очевидно, в нем! Ты что, забыл, что она занималась сексом с Кристофером Вансом в нашем домике у бассейна, пока ты испытывал к ней чувства?
Моя челюсть сжимается, и я резко ставлю чашку на стол.
– У нее не было секса с Крисом, Астрид. Он изнасиловал ее. То, что ты видела в тот день, было чертовым изнасилованием.
Она задыхается, ее глаза расширяются.
– Ч-что?
– Он взял ее против ее воли и причинил ей боль. Я даже не должен говорить тебе об этом, но я не потерплю, если ты упомянешь это слово при ней или намекнешь, что это то, что она сделала со мной.
– Но… но… она ничего не говорила…
– У нее было сотрясение мозга.
– О, Боже. Теперь, думая об этом, она выглядела страдающей.
Мой кулак сжимается.
– Я… – влага блестит на ее веках. – Я могла бы помочь ей, но не сделала этого. Мне… было больше противно, чем что-либо другое.
– Ты не знала.
Мрачная тишина опускается на нас, пока мы оба думаем обо всех способах, которыми мы могли бы остановить это, но не сделали.
Николь, должно быть, чувствовала себя чертовски одинокой, когда не к кому было обратиться.
– Она ничего не показывала. – Астрид хмурится. – После той ночи она вела себя нормально в доме.
– Потому что ее сука-мать научила ее не выражать эмоции. Она слишком боялась разочаровать ее, поэтому и не сообщила об этом.
Астрид вздрогнула.
– Так не пойдет. Она должна сообщить об этом, даже сейчас. Это ничтожество не может разгуливать на свободе после того, что он сделал. Я собираюсь поговорить с ней.
Я хватаю ее за запястье и тяну вниз.
– Не смей говорить с ней об этом. Я рассказал тебе только для того, чтобы ты лучше ее понимала и следила за своими словами рядом с ней, а не для того, чтобы ты на нее давила.
– Но Кристофер…
– О нем позаботятся.
– Как?
– Тебе не нужно знать.
Ее глаза расширяются в медленном понимании.
– Так вот почему ты вернулся в Англию спустя одиннадцать лет?
– Да. Просто обещай… хотя бы дать Николь шанс. Она изменилась.
Мягкая улыбка покрывает ее черты.
– Очевидно, она изменила и тебя.
– Что за богохульство?
– Она вернула тебя в Лондон, ты защищаешь ее, как завзятый адвокат, и заботишься о ее брате, который при других обстоятельствах должен быть отпрыском.
– Он умный отпрыск.
– Ты упускаешь всю суть. – она хватает меня за плечо. – Но я рада, что ты меняешься к лучшему, даже если причина этого она.
– Она не причина.
– Продолжай говорить себе это, Жук.
Астрид смеется, и мне хочется пнуть ее и заставить взять свои слова обратно.
Потому что, блядь, нет, я не изменился из-за Николь.
Верно?
Глава 29
Дэниел
– Если ты кому-нибудь об этом расскажешь, я скажу, что меня накачали наркотиками.
Николь смеется, звук разносится в прохладном полуденном воздухе и делает странную хрень с моей грудью, которой я отказываюсь дать название.
С моим членом происходит и другое дерьмо, но оно не странное и не смутное. Мне не стыдно признаться, что я хочу эту девушку с отчаянием сексуального наркомана, инкуба и нимфы вместе взятых.
На данный момент это граничит с одержимостью.
Вчера, после завтрака и обеда с Астрид и ее шумной семейкой, я не мог дождаться, когда Николь останется одна. Однако, как того и хотел маленький засранец Джейден, мы отправились с ним на экскурсию по Лондону, как туристы.
Он сделал больше фотографий, чем эгоистичная знаменитость. И прекрасно, это тоже было весело.
Мне нравится наблюдать, как Николь становится беззаботной рядом с братом или как ее материнский инстинкт проявляется при любом намеке на опасность. Именно она была категорически против возвращения в Англию, но ее желание было сильнее, чем у туристов, и Джейден объединился.
К счастью, он потратил всю свою энергию и немного и поэтому оказался в отключке вскоре после того, как мы вернулись домой, что дало мне шанс трахать Николь до рассвета.
Без шуток.
Но на этот раз я позаботился о том, чтобы сказать своим сотрудникам, если кто-то прервет нас утром, они будут уволены. Поскольку они любят дедушкин особняк больше, чем своих детей, они побледнели и поклялись на своем священном чае, что это больше не повторится.
Так что утром я снова трахал Николь, пока она не заскулила, потом засмеялась, потом вздохнула мне в грудь. Мне нравится, как она прижимается ко мне, будто я ее любимый человек. Будто мы единственные люди в мире.
Но еще больше я люблю то, как ей нравится, как я прикасаюсь к ней, как она больше не убегает в свои мысли и встречает мои поглаживания.
Словно она… доверяет мне.
Мой короткий медовый месяц прервался, когда Джейден постучался в нашу дверь. Он потребовал навестить своего нового друга, Брэндона.
Николь отнеслась к этому скептически, но когда дядя Генри предложил отвезти его к Астрид и провести там день, она не смогла отказать.
Мое расписание на день состояло из ласк ее сладкой киски, поедания ее на завтрак, траханья ее, а затем повторения всего этого – не в таком порядке – пока мы не сядем на самолет завтра.
У Николь, однако, имелись другие планы. Она сделала мне самый небрежный минет из всех минетов, который, возможно, перенес меня в другое царство, а затем сказала, чтобы я отвел ее в кино, если хочу еще один.
Она умница и знала, что я не смогу отказаться от того, чтобы мой член сосали ее пухлые розовые губы.
И мы пошли смотреть этот проклятый фильм. Дурацкий романтический фильм, от которого у меня закатываются глаза.
Но все в порядке, я могу справиться с этим дерьмом, потому что меня ждет еще один минет.
Лучшая валюта из когда-либо изобретенных.
– Все было не так уж плохо.
Она качает головой, пока мы идем через близлежащий парк. Поскольку сейчас ранний полдень и погода чертовски плохая, тучи за тучами, серость – ничего удивительного – не так много людей на улице.
Николь просто сияет в простом белом платье и легком свитере персикового оттенка. Ее волосы целуются с ветром и заменяют несуществующее солнце, развеваясь по лицу, как ангельский нимб.
Я не могу даже взглянуть на нее без ослепления, уколов в груди и прочих хаотичных эмоций.
Поэтому я решаю сосредоточиться на текущем разговоре.
– Нет, это было не плохо. Это было ужасно и чертовски пошловато.
– Все хорошие истории любви такие.
– Все хорошие истории любви заканчиваются трагедией, Персик.
Она смотрит на меня из-под ресниц, затем вперед.
– Мне нравится переосмысливать концовки. Трагические истории любви, я имею в виду. Когда я была моложе, это вызывало у меня головокружение.
– Не знал, что ты безнадежный романтик.
– Худшего сорта.
– Неудивительно, что твои любимые фильмы это романтика.
– Не только романтика. Я не против боевиков, исторических фильмов, триллеров или фэнтези, лишь бы среди них была романтика.
– Ты закончила путь от безнадежного романтика и перешла в категорию жуткого романтика.
– Ты не имеешь права судить, когда твой вкус в кино скучен.
– Что скажешь сейчас?
– Фильмы Квентина Тарантино твои любимые. Можешь быть более очевидным?
– Простите, мисс Адлер, но его фильмы ничуть не скучнее, чем ваши пошлые романчики.
– Стрельба. Стрельба. Бах. Конец. – она закатывает глаза. – Я имею в виду, я тебя умоляю.
– Это развлекательно.
– Нет, это пошловато, но в другом понимании.
– Мы согласимся не соглашаться с этим. – я делаю паузу, останавливая нас. – Так, погоди. Как ты узнала, что мне нравится Тарантино?
Румянец покрывает ее черты.
– Я знаю о тебе много вещей.
– Например?
– Тебе нравится музыка Muse, и ты хочешь, чтобы на твоих похоронах играл Resistance. Ты считаешь, что читать задания скучно, и почти не сдаешь их. Ты ворчлив по утрам и раньше пил только черный кофе или кофе со льдом. Теперь ты пьешь только черный с одним граммом чертового сахара.
Я ухмыляюсь.
– И ты все равно умудряешься несколько раз все испортить.
– Это было специально, потому что ты придурок, если ты не знал.
– Шок. Наверное, стоит сообщить об этом кому-нибудь, кому не все равно.
– Ты направляешь свои наклонности мудака или они приходят сами собой?
– Понемногу и то, и другое. – я смотрю на часы. – Пора домой за минетом, пока меня не обломали.
– Еще нет.
Она прикусывает нижнюю губу.
– Еще нет? Что еще ты собираешься делать в такую дерьмовую погоду, из-за которой короли и королевы отказываются от этих земель?
– Просто гулять.
– Ты говоришь более подозрительно, чем предатель с факелом.
– Просто делай, что тебе говорят, или мои губы не дадут тебе немного любви.
– Я уже заплатил за это. Пошлый фильм, не забыла?
– Неважно. Это часть сделки.
Я стону, внутренне пиная свой измученный киской член за то, что согласился на это в первую очередь. Я мог бы отвезти ее обратно в дом и получить не минет, а полный пакет.
Но когда она сказала, что хочет провести время на воздухе, я не смог отказать. В каком-то смысле, это наше первое свидание.
Пошел ты, Джуниор. Ты на моей стороне или на ее?
– И еще, – она смотрит на меня. – Ты должен был рассказать мне о дяде Генри. Я была так взволнована.
Так и было. Но когда она вернулась, она выглядела самой счастливой из всех, кого я видел за последнее время.
– Вы оба нуждались в завершении, – я просто говорю.
Это была одна из тех вещей, которые беспокоили ее, и, очевидно, я сделал своей миссией избавление от них одного за другим.
То, что происходит дальше, совершенно выбивает меня из колеи.
Николь встает на цыпочки и целует меня в щеку.
Ну, блядь. Разве это плохо, что я хочу схватить ее за горло и поцеловать на фоне дерева, пока все смотрят?
– Что это было? – спрашиваю я.
– Благодарность. – она сглатывает. – Я думала, что потеряла его навсегда, но оказалось, что он всегда искал меня.
– Если ты хочешь по-настоящему отблагодарить меня, то этот поцелуй может отправиться куда-нибудь вниз.
Она смотрит на меня игривым взглядом.
– Я сказала «позже».
– Позже – это не измеряемое время, поэтому оно бессмысленно. На самом деле, позже могут быть те пятнадцать минут, которые мы проведем в дороге домой.
– Хорошая попытка.
Николь смеется, и я не могу насытиться этим звуком. От его беззаботности.
Тот факт, что она светится сквозь боль, делает ее еще более особенной.
Я бы продал обе свои почки, если бы это означало, что я буду видеть ее смех чаще.
Поэтому я стараюсь сохранить его на ее лице, пока мы идем по этой гребаной тропинке, дважды, пока я держу ее за руку. Потому что к черту, я буду сопливым, если это будет с ней.
Как только мы садимся на скамейку, она проводит пальцем по заживающей ране на моем виске, ее брови сходятся вместе.
– Болит?
– Не очень, но я серьезно беспокоюсь о том, что останется шрам. Мой статус модели на обложке журнала под угрозой.
Она смеется.
– Это их потеря. Кроме того, шрамы украшают.
– Как это?
– Мы люди, мы не должны быть идеальными.
– Разве ты не философ?
Она опирается на обе ладони и смотрит на небо, такое же дерьмовое и облачное, как это, я бы хотел быть этим небом прямо сейчас.
– Я просто научилась ценить вещи и стирать другие.
– Было трудно?
– Иногда. Но я не позволяла себе опускать руки.
Она улыбается, и я хочу спрятать эту улыбку у себя в груди. Еще лучше, если бы я был рядом все эти годы, когда она боролась в одиночку.
Я бы не хотел, чтобы мой член диктовал мне мои действия и чувства.
– Мне нужно проверить Джея. – Николь роется в сумке. – Уф, не могу найти эту штуку. Можешь позвонить мне?
Я бы предпочёл не звонить. Мне слишком нравится спокойствие этого момента, чтобы разрушать его, но я все равно это делаю.
Она достает его и вздыхает.
– Нашла.
Я останавливаюсь на имени, под которым она меня сохранила, и выхватываю у нее телефон.
– Вы называете своего босса Чертовым Идиотом, мисс Адлер?
По ее щекам и шее разливается румянец.
– Все ассистенты так делают.
– Когда это началось?
– Когда нам было по восемнадцать.
– Так не пойдет.
Я говорю ей разблокировать телефон, затем меняю имя на «Дэниел» в окружении двух сердечек. Затем делаю селфи, целуя ее губы, и ставлю его в качестве фотографии.
Николь называет меня глупым, но улыбается, как безнадежный романтик, которым она и является.
Мы проводим еще немного времени в парке, прежде чем она настаивает на том, чтобы мы купили продукты.
– Ты же знаешь, что у меня есть персонал, который следит за запасами в холодильнике, верно?
Я толкаю тележку, пока она бросает в нее всевозможные вещи.
– У них случится мини-инсульт, и они будут называть тебя американизированной за твоей спиной, потягивая свой чай Эрл Грей.
Она улыбается мне через плечо.
– Я буду пить с ними. Я люблю чай.
– Поздравляю, что ты одна из многих британцев, которые потребляют его в нездоровых количествах.
– Это не так. Ты предпочитаешь кофе.
– Именно поэтому мои сотрудники за спиной называют меня американизированным Стерлингом. Так что мы с тобой приятели. Еще раз поздравляю.
Она смотрит на меня, сжимая пакет с чем-то зеленым, плавающим в жидкости, похожей на сопли. Пожалуйста, скажите мне, что она просто проверяет это из любопытства, а не собирается на самом деле взять.
– Твои сотрудники оставались в особняке все эти годы?
– Все одиннадцать Рождеств без единого подарка от тебя.
– Но почему?
– Они прилагаются вместе с особняком.
– Но они же люди.
– Крайне раздражающие, с чувством преданности, напоминающим вторую руку самурая. Ну, знаешь, та, которая добивает их после того, как они сами себя выпотрошат. В моем случае, если я решу уйти, они отравят мой кофе.
– Почему?
– Они ненавидят эту дрянь. Насколько я слышал, считается кощунством предпочесть его чаю.
– Нет, я имею в виду, почему ты их оставишь?
– Я не оставлю. Технически они были уволены одиннадцать лет назад, но они более упрямы, чем мое отношение «мне все равно».
– Кто им платит?
– Мой брат, через принадлежащие мне акции. Он управлял всем этим делом и, вероятно, подкупил их китайским чаем высшего сорта, чтобы они были занозой в моем боку.
– Им, наверное, было так одиноко, обслуживать особняк без хозяина.
– Эй? Ты пропустила ту часть, где они пьют чай, сплетничая о нас?
– Ты исчез на одиннадцать лет, а потом неожиданно вернулся. Ты должен быть благодарен, что они вообще приняли тебя.
– Там было ключевое слово, которое ты пропустила. Это мой особняк.
– В котором они жили больше, чем ты. Это такая красивая собственность, но ты оставил ее без оглядки.
– Я не особенно привязываюсь к местам.
– Я это заметила. – ее тон смягчается. – Могу поспорить, что ты даже не считаешь свой пентхаус домом.
– Это просто дом.
– Тогда где твой дом, Дэниел?
Прямо передо мной.
Подождите. Что?
О чем, блядь, вообще эта мысль? Я не просто думал о Николь как о своем доме.
Я просто не думал.
– Нигде, – ворчу я, крепче сжимая тележку.
– Это просто грустно, – говорит она с отстраненным взглядом в глазах, а затем быстро трезвеет. – В любом случае, я должна рассчитать твоих сотрудников для ужина.
– Ты же не готовишь для отпрыска Мэри Поппинс, Персик.
– Да, готовлю.
Она бросает сопливую штуковину в корзину.
И я надеюсь, что они подавятся.
***
Николь не шутила, когда сказала, что пересчитала их. Швейцар, повар, горничная, дворецкий и садовник. Все пять снобистских чайных монстров.
Мне пришлось перенести свой минет больше раз, чем я мог сосчитать, а потом я стал помогать ей на кухне несмотря на то, что от запаха мне хотелось блевать на все оборудование из нержавеющей стали.
Она сказала мне, что справится с этим с помощью повара, но мне оставалось либо занять себя, либо нагнуть ее и трахнуть так, что мой персонал будет десятилетиями рассказывать о чае.
При этом случайно травмируя их.
Николь даже подает им еду на кухне и велит мне помочь ей накрыть обеденный стол на четверых.
Я, она, Джей, и я предполагаю, что она пригласила дядю Генри на ужин, чтобы провести с ним как можно больше времени перед возвращением в Нью-Йорк.
Двойной удар.
Но я не могу этого допустить, если хочу нормально функционировать во время проклятого ужина.
Поэтому, когда она говорит, что пойдет переоденется и вернется, я следую за ней, как профессиональный сталкер.
Я прохожу мимо персонала, который восхищается ее едой с благоговением, которое, должно быть, вызывает у них отвращение в глубине души.
Вот так, чайные монстры, будьте впечатлены.
Звук душа доносится до меня, как только я ступаю в нашу комнату. Она не пошла в отведенную ей комнату для гостей, а пришла в ту, в которую я отвел ее в ту первую ночь.
Если бы Астрид не использовала свою карту жуткой/королевы драмы, я бы оставался с Николь в постели два дня подряд, придумывая креативные способы заставить ее кончить.
Теперь мне нужно ходить на цыпочках в своем собственном доме.
Я скидываю одежду, беру маленький предмет, который купил раньше, когда она не смотрела, и иду в ванную.
Пар проникает в пространство настолько, что создает вокруг Николь мистическую дымоподобную ауру.
И эта загадка не ускользает от меня. Сейчас она как дым, я могу прикоснуться к нему, но в конце концов он исчезнет.
Как и раньше.
Я прогоняю эти ядовитые мысли из головы и провожаю взглядом ее изящные изгибы, гладкую талию и персиковую попку.
Она стоит лицом к стене, откинув голову назад и позволяя воде стекать по ней каскадом. И я почти уверен, что поймал в ловушку ангела, которого не собираюсь никогда отпускать.
Я скольжу за ней и хватаю ее за подбородок, откинутый назад. Она вздрагивает, и я не могу удержаться, чтобы не засунуть палец ей в рот.
Она сосет его, оживляя мой член с каждым движением губ.
– О том минете, Персик. – я хватаю ее за задницу и сжимаю, пока она не застонет. – Я перехожу к траху в душе. И под этим я подразумеваю твою киску, а затем задницу.
Из ее нежного горла вырывается вздох, ее покусанные губы раскрываются вокруг моего пальца.
Подушечки моих пальцев впиваются в плоть ее попки, и я медленно раздвигаю ее.
– Кто-то касался этого места?
– Нет…
Она смотрит на меня через плечо, и я чуть не кончаю.
Мне всегда было интересно, что скрывается за тем, как Николь смотрит на меня. Взгляд был пустым, почти раздраженным, поэтому я остановился на том, что она стерва, но никогда не думала, что на самом деле она не раздражена мной.
Возможно, она была раздражена на себя за то, что наблюдала за мной.
За то, что чувствовала необходимость оставить мне свои соблазнительные персиковые леденцы и быть рядом со мной, нравилось ей это или нет.
И теперь этот взгляд вернулся, легкое раздражение, смешанное с глубоким вожделением.
– Ты ненавидишь это, не так ли? – я просовываю колено между ее ног, намеренно касаясь своей кожей ее ядра. – Ты ненавидишь, как сильно твоя маленькая киска хочет моего члена.
Она бормочет что-то похожее на «заткнись».
Я усмехаюсь ей в ухо, заставляя вздрогнуть, а затем прикусываю внешнюю оболочку.
– Ты ненавидишь, что мы так совместимы, ты, вероятно, прикасалась к себе, вспоминая нас поздно ночью, под одеялом, в одном из своих хлопковых халатиков. Но это никогда не казалось реальным, не так ли? Не так, как сейчас.
Я обхватываю ее за талию и вхожу в нее сзади. Она встает на цыпочки, слегка покусывая мои пальцы.
Но она снова толкается в меня, слегка выгибая спину, и шлепает обеими руками по стене для равновесия.
Волна собственничества затягивает меня в темную дыру, и я вынимаю палец из ее рта, затем хватаю ее волосы в тугой хвост. Тяну ее назад и вылизываю свой путь от ее манящего горла к уху.
– Я хочу, чтобы ты кричала, Николь, а не сдерживалась.
Она дрожит, от удовольствия или от чего-то другого, я не знаю.
Возможно, и того, и другого.
– Я… не делаю этого.
– Сейчас сделаешь. Ты будешь кричать, когда я буду трахать тебя.
– Д-Дэниел…, – напрягается она, глядя на меня из-под ресниц, и я чувствую, как она напрягается. – Я не могу этого сделать…
– Ты доверяешь мне?
Я ненавижу, что ей требуется некоторое время, чтобы кивнуть головой, но, опять же, у меня не очень хороший послужной список с ней до сих пор.
– Я сделаю так, чтобы тебе было хорошо. – я целую ее глубоко, но быстро. – Обещаю.
Как только я отпускаю ее рот, ее губы снова находят мои, и она шепчет им:
– Заставь меня забыть, пожалуйста.
Я так и делаю.
Я трахаю ее жестко, моя рука обхватывает ее челюсть, целую ее везде, куда только могу дотянуться. В ресницы, щеку, нос, горло, родинку и эти восхитительные губы, которые на вкус как персик.
Николь тоже исследует меня, ее пальцы путаются в моих волосах, пока она целует линию моей челюсти и все, до чего может дотянуться, на моей шее.
Она даже посасывает кожу, и я делаю то же самое, оставляя след на ней так же глубоко, как она выгравировала свой след на мне.
Вода бьет по нам, как жестокий участник нашего интенсивного секса. Это свидетельство того, как сильно эта девушка сводит меня с ума.
Как будто я всерьез подумываю обратиться к кому-нибудь по поводу моих чертовски нездоровых наклонностей, когда дело касается ее.
Блондинка, из-за которой я возненавидел всех блондинок.
Девушка, разбившая мое сердце и сейчас медленно собирающая его обратно.
Ее дыхание сбивается, и я понимаю, что она уже близко. Поэтому я отпускаю ее волосы, раздвигаю попу и ввожу пробку. Ее стон эхом разносится вокруг, как самая изысканная музыка.
– Чувствуешь себя заполненной, Персик?
– Да… о, Боже…
– Не выталкивай его, если ты не можешь справиться с этим, как ты примешь мой член?
Я увеличиваю ритм, пока она не задыхается с открытым ртом. Я трахаю ее сильнее, пока не чувствую тонкую линию, отделяющую мой член от пробки.
Тогда происходит самое прекрасное, когда она кончает. Ее глаза встречаются с моими, и она кричит.
Это не звук.
Это мое имя.
Я выцеловываю его из ее губ, сохраняя свой бешеный ритм, а затем отрываю свой рот от ее рта.
– Я собираюсь трахнуть твою задницу, Николь.
– Хорошо.
– Это может быть больно. Пойми, будет больно, как в тот первый раз, когда я разрывал твою девственную киску.
– Мне все равно, если это будешь ты, – говорит она мне в губы, а затем шепчет самым эротичным голосом, который я когда-либо слышал. – Трахни меня, Дэниел.
Это все приглашение, которое мне нужно.
Я выхожу из нее одновременно с тем, как вытаскиваю пробку и бросаю ее на пол.
Схватив Николь за бедра, я прижимаю ее к себе и использую ее соки, покрывая ее манящий задний вход. Она хнычет, затем стонет, и я вхожу на первые пару сантиметров. Она встает на цыпочки, ее глаза закрываются.
Я отпускаю ее попу и беру ее за подбородок.
– Посмотри на меня, Николь.
Ее глаза медленно открываются, они опускаются от удовольствия и чего-то еще, что я не могу определить.
– Расслабься, впусти меня.
Ее мышцы расслабляются вокруг меня, и я могу погрузиться еще на несколько сантиметра. На этот раз она стонет, ее рот открыт, и я чувствую, как она приветствует меня в своем тепле.
Я целую ее, стимулируя соски и клитор, пока не вхожу до конца.
– Блядь, детка. Я люблю твою попку так же сильно, как и твою киску.
– Она… такая заполненная.
– Тебе нравится?
Она слегка кивает, ее рот открыт, а глаза опущены от смутного желания.
Я теряю контроль над собой и вхожу в нее с настойчивостью животного. Не могу ни остановиться, ни насытиться. Звуки ее стонов и вздохов мой афродизиак.
И когда она кончает, я продолжаю и продолжаю двигаться в своем безжалостном темпе, пока не освобождаюсь глубоко внутри нее.
Блядь.
Секс с Николь либо высосет меня досуха, либо станет причиной смерти.
Вариант, против которого я совсем не против, если не для того, чтобы увидеть, как она будет говорить о моем члене на моих похоронах, если это она его убила.
Я медленно выхожу из нее, наслаждаясь видом спермы, которая стекает по задней поверхности ее бедер.
Разве это плохо, что я хочу видеть это до конца своих дней?
Тогда она будет моей.
Только моей.
Мои губы находят ее губы, и я на полном серьезе целуюсь с ней в ее стиле, ожидая, когда мой член воскреснет, чтобы я мог продолжить то, на чем остановился.
Возможно, у меня одержимость целовать Николь. Мне нравится думать, что я здоровый мужчина без серийных наклонностей, но в глубине души я знаю, что целовал бы ее при любой возможности за все те разы, когда не мог.
За все те времена, когда мечтал запереть ее в комнате и целовать до тех пор, пока она не посмотрит на меня так, как в тот день, когда чуть не умерла.
Словно я единственный, кто имеет значение.
После нескольких минут поцелуев, как в одном из ее пошлых черно-белых романтических фильмов, Николь отстраняется, задыхаясь.
– О Боже, мы опоздаем.
– На второй раунд? Не волнуйся об этом, это произойдет примерно через две минуты.
– Ужин.
Она отталкивает меня.
– Это может подождать. На самом деле, я не голоден.
– А я голодна.
Она заворачивается в полотенце и морщится, когда заходит в ванную комнату.
Думаю, поужинать было бы не так уж плохо.
И да, я пытаюсь утихомирить свои порывы и сохранить фасад «я не сексоголик». Не лезьте в это.
Николь говорит мне поторопиться и встретиться с ней внизу.
К тому времени, как я надеваю брюки и рубашку, я уже готов запихнуть еду в горло нам обоим, чтобы мы могли вернуться к гораздо более интересному занятию.
Сколько вещей с Миньонами я должен купить Джею, чтобы он сегодня рано лег спать?
Шум голосов разрушает мой генеральный план.
Мои шаги к столовой становятся тяжелыми, а не легкими, и треск эмоций выпрямляет позвоночник.
Это не реально.
Наверное, я так расстроил чайных монстров, что они подмешали что-то в мою воду.
Может, все это с тех пор, как Николь появилась в Уивер&Шоу, было сном, и я проснусь, чтобы обнаружить себя влажной мечтой каждой девушки и таким чертовски одиноким, что авторы должны писать нигилистические книги о моем мозге.
Но как только я ступаю в столовую в викторианском стиле, я понимаю, что это, на самом деле, реальность.
Два человека, которых я хотел увидеть только на своих похоронах, когда буду лежать в гробу и в меня будут кидать черепами, здесь.
Моя мать и мой чертов брат.
Глава 30
Дэниел
Мое детство это этап, который я предпочитаю считать несуществующим.
Это был всплеск расстройств пищевого поведения, потеря веры в моего отца-изменника и глубоко укоренившаяся ненависть к женщине, которая позволила ему выйти сухим из воды.
Женщине, которая выбрала страдания для себя и своих сыновей вместо того, чтобы уйти… тридцать один год назад, еще до рождения Зака.
Зака, который держал ее за руку и не мог наплевать на ее статус кроткой женщины, которая не возражала, чтобы ее использовали так, как считал нужным Бенедикт Стерлинг.
Сейчас они оба смотрят на меня.
Мама хватает салфетку, лежащую у нее на коленях, длинными, худыми пальцами, в которых отражается все ее тело. Она абстракция из костей и плоти, завернутая в дизайнерское платье и украшения, стоящие целое состояние.
Она даже не носит известные бренды; настоящие богачи одеваются от малоизвестных марок, о которых знают только такие люди, как мы. Бренды, которые продают тебе рубашку за двадцать тысяч фунтов, чтобы ты чувствовал себя более важным, чем люди, потребляющие бренды.
Ее красные губы размыкаются, прежде чем она протягивает руку и поглаживает свою идеально уложенную французскую прическу. Ее волосы темный оттенок блонда, часть которого она передала мне.
Но у меня всегда были глаза отца. Мы оба ненавидели этот факт, но никогда не высказывали его вслух.
– Дэниел.
Говорит мой брат, его голос без интонаций, а осанка прямая, но не жесткая.
Зак старше меня на два года, у него темные волосы отца и стальные серые глаза матери. Раньше он был шире меня, из тех, кто трудится в спортзале ради идеального тела, но не похоже, что сейчас он сохранил эту преданность. Он стал стройнее, из-за чего, кажется, выше, даже когда не стоит.
– Это мое место. – я указываю на то место, где он сидит, во главе стола, будто это его чертов дом.
– Ерунда. – он уже аккуратно заправил салфетку в рубашку, что означает, что он готов есть. – Ты утратил свое лидирующее положение одиннадцать лет назад и не имеешь права требовать его сейчас.
Я сужаю глаза, но, несмотря на напряжение в позвоночнике, есть что-то неправильное в том, как он говорит, как держится.
Он почти… робот.
Зак был более веселым, чем я – если вы можете в это поверить. Я позволил поведению отца залезть мне под кожу и испортить мое восприятие вещей, а именно еды и отношений. Мой брат, однако, сложил все это в аккуратную коробку, выбросил в мусор и жил так, как хотел.
Поэтому его тон и голос раздражают меня не в ту сторону.
Мягкая рука касается моей, прежде чем Николь смотрит на меня с яркостью, достаточной, чтобы осветить целую чёртову комнату.
– Ты можешь сесть, где угодно.
– Ты сделала это.
Это не вопрос, потому что я уверен, что все это было ее идеей.
Тот факт, что она тянула время, приготовила ужин для целой армии и накрыла стол для четверых.
– Ты не можешь вечно игнорировать свою семью.
– Наблюдай. – я смотрю на них. – Возьмите еду и убирайтесь к чертовой матери. А еще лучше уходите, не поев.
– Дэниел.
Николь задыхается, глядя на меня так, словно у меня выросло на несколько рогов больше, чем положено дьяволу.
Ну, сюрприз, детка. Я все еще тот мудак, который превратил твою и все остальные жизни в ад.
– Дэн… пожалуйста.
Голос у мамы ломкий, а это значит, что она, скорее всего, сейчас заплачет. Это то, что она делала каждый день и каждую ночь.
Это ее побочная работа. Помимо того, что она называла нам имена пророков в тщетной попытке спасти наши задницы от ада.
– Слишком поздно для мольбы, не думаешь, мама? Вот мысль, как насчет того, чтобы сделать нам обоим одолжение и уйти?
Зак сцепляет пальцы на столе.
– Раз уж мы все здесь и готова еда, мы могли бы и поесть.
– Нет, спасибо, – говорю я.
Я уже собираюсь уходить, когда мама говорит:
– С Заком произошел несчастный случай.
– Хорошая попытка, мам. В следующий раз ты скажешь мне, что у него искусственная рука, и он выживает на виагре, чтобы трахаться. Неужели ты не слышишь, как ты отчаялась?
Я жду, что Зак станет со мной спорить, словесно или физически. Он всегда был защитником номер один и основателем фан-клуба Норы Стерлинг. Даже когда она пренебрегала нами обоими из-за своих проблем с мужем.
Однако мой брат потягивает суп, выражение его лица не меняется.
– Мне нравится повар. Переведу его в свой особняк.
– Ага, конечно, блядь.
Я обхватываю рукой талию Николь, ослепительное чувство собственничества захватывает меня за горло.
– Это мы еще посмотрим.
Желание ударить его сжимает лопатки. И почему, черт возьми, он говорит это с абсолютно честным лицом? Это шутка?
– Убирайся из моего гребаного дома, Зак. Забери маму с собой.
– Отказываюсь. Я выкроил время в своем расписании, принимая приглашение Николь поужинать здесь, и я уйду только тогда, когда все будет готово. – он вытирает рот салфеткой, глядя на меня бездушными глазами. – И я забираю с собой повара.
