Текст книги "Империя ненависти (ЛП)"

Автор книги: Рина Кент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Я бросаюсь на него, хватаю за воротник его рубашки и эту дурацкую салфетку.

Давным-давно мы занимались спортивной борьбой. Это также был наш способ привлечь несуществующее внимание родителей. Зак никогда, и я имею в виду никогда, не позволял мне побеждать или наносить ему удары.

Он был таким старшим братом, который следил за тем, чтобы я знал, кто имеет власть, и расстраивал меня до невозможности.

Но сейчас он даже не пытается бороться, когда я бью его.

– Ты никого не заберёшь!

Кровь хлещет у него из носа, но он даже не прикасается к месту. Или ко мне. Его руки все еще лежат на столе с ложкой в пальцах.

– О Боже, Зак!

Мама бежит к нам, достает салфетку и вытирает ему нос.

Николь хватает меня за запястье и тянет назад, но ей не нужна для этого сила. Я уже отпускаю его.

Только сейчас я увидел что-то в его глазах.

Или скорее… ничего.

От Зака, которого я знал большую часть своей жизни, не осталось и следа. Как будто от его лица существует призрак.

Слезы блестят в глазах моей матери, когда она вытирает кровь с его лица. Кажется, что ему не терпится вернуться к еде, будто это единственная цель его пребывания здесь.

– Ты не мог бы выслушать меня? —

спрашивает мама, ластясь к нему, как заботливая мать, которой она редко была.

Я молчу, но занимаю место справа от Зака.

– Наедине? – мама бросает на Николь извиняющийся взгляд. – Это деликатный вопрос.

– Да, конечно.

Николь начинает уходить, но я хватаю ее за руку и заставляю сесть рядом.

– Если ты хочешь поговорить со мной, она остаётся.

Мама кривит губы, как ребенок, закатывающий истерику, затем испускает глубокий вздох и возвращается на место, затем аккуратно кладет салфетку на колени.

– Дело в том, что… я никогда не думала, что ты вернешься, Дэниел.

– Мы действительно в чем-то согласны. Шок.

Я беру ложку, чтобы хотя бы одна моя рука не сжималась в кулак. Другая лежит на бедре, слегка выгибаясь.

Причина, по которой я отдалился от двух единственных членов семьи, которые у меня остались, не только из-за фиаско отца.

Но в основном потому, что они напоминают мне о слабой версии меня. О молодом Дэниеле, который был достаточно отчаянным, чтобы создать проблемы, чтобы его собственные родители, люди, которых природа должна была заставить воспитывать его, наконец-то увидели его над всем своим дерьмом.

Предупреждение о спойлерах.

Они так и не увидели.

Мама наливает себе бокал вина, затем выпивает половину, прежде чем встретиться с моим взглядом.

– Семь лет назад Зак попал в аварию и получил повреждение мозга. Я пыталась позвонить тебе, но ты сказал мне: «Ошиблись номером» и повесил трубку.

– Звучит законно.

Николь смотрит на меня сбоку.

– Что? Я сказал им забыть обо мне. Не моя вина, что им трудно жить дальше.

Астрид действительно упоминала, что Зак попал в аварию, но я проигнорировал ее, как только узнал, что он жив.

– Мать не может забыть о собственном ребенке.

Ее глаза снова наполняются слезами.

Ей нравится изображать из себя жертву, которую полностью и безгранично жалеют.

– Ох, так теперь я твой ребенок? Прости, я немного упустил это из виду за все годы эмоционального пренебрежения.

Маленькая рука обхватывает мою, и я заставляю себя не смотреть на Николь, чтобы вновь не оказаться в ее ловушке.

Это из-за нее я оказался в таком затруднительном положении, столкнувшись с той частью себя, которую я хотел сохранить похороненной, пока не оказался бы на глубине шести метров.

Женщина, которая родила меня, тяжело сглатывает.

– Дэниел, пожалуйста…

– Оставь это, мам. Расскажи мне о Заке. Почему он даже почти не моргает?

– Не знаю, как это сказать…

– Я здесь и могу рассказать тебе о себе.

Глаза брата встречаются с моими, и я снова попадаю в их призрачное качество и черную пустоту внутри.

– Из-за травмы головы у меня алекситимия. Это значит, что я больше не распознаю эмоции, и меня считают бессердечным ублюдком, или так мне сказали некомпетентные исполнительные директора, которых я уволил.

Мама начинает рыдать, всегда, без сомнения, переключая внимание на себя. Николь отпускает мою руку и идет утешать ее, будто она ребенок.

Зак – причина всех бед – продолжает потягивать свой суп, не обращая внимания ни на что на свете.

И впервые с тех пор, как я улетел из Англии, я думаю, что, возможно, я совершил ошибку.

Возможно, если бы я остался, если бы ему не пришлось в одиночку переживать драму матери и смерть отца, он бы не пережил эту катастрофу. Он не стал бы призраком себя прежнего.

У меня все еще был бы Зак, который смеялся больше, чем нужно, и учил меня, как правильно прикасаться к девушке и доставлять удовольствие нам обоим.

Зак, который оставался рядом со мной, когда я заболевал, потому что мать была слишком занята жалостью к себе, чтобы позаботиться обо мне.

– Мы пытаемся скрыть его состояние, – говорит мама ломким голосом. – Поскольку он отказывается жениться или иметь детей, люди в конце концов узнают об этом, и акционеры выгонят его. Ох, ты не представляешь, как я страдала.

– Замолчи, мама, – говорю я спокойно.

– Прощу прощения?

– Заткнись, мам. – теперь я говорю громче, не в себе от всех эмоций, которые бушевали во мне. – Хватит переводить все на себя, когда Зак единственный, кто попал в аварию. Речь идет о нем, не о тебе, не обо мне. О нем. Так что перестань делать это из-за тебя!

Ее вопли становятся все громче, и единственная причина, по которой я не перехожу в агрессивный режим на ее выходки королевы драмы, заключается в том, что я не могу отвлечься от Зака.

Мой брат наблюдает за нами так, словно мы самые скучные животные в зоопарке.

Теперь я узнаю пустоту в его взгляде. Это полная и абсолютная апатия, будто быть живым – самое скучное занятие в его жизни.

Моя рука сжимает ложку в кулак.

– Ты борешься?

Он встречает мой взгляд.

– С чем?

– С чем угодно? Со всем?

– Мне никогда не было лучше, но мама любит действовать таким… слишком выразительным образом.

Расскажи мне об этом.

– Я просто забочусь о тебе, – всхлипывает она, пока Николь держит ее за плечо. – Я делаю все возможное, чтобы защитить фамилию и компанию.

– И я отлично справляюсь с этой задачей, удваивая ее прибыль, – говорит Зак.

– Но если они узнают…

– Не узнают, мама. Ты делаешь событие из ничего.

Она любит это, но я держу эти слова при себе из страха, что она разразится очередной волной слез.

Остаток ужина проходит, мягко говоря, в напряжении. В основном потому, что отсутствие эмпатии у Зака делает его не только стоическим, но и в некотором роде злым. Его мысли, принципы и взгляды изменились на сто восемьдесят градусов, и теперь он настоящий нигилист.

Ничто не имеет значения, все бессмысленно и бесполезно.

К концу вечера он говорит, что отвезет мою пьяную мать домой.

Она выпила слишком много вина, что неудивительно, и она из тех, кто разражается слезами, когда пьяна. Это тоже неудивительно.

– Спасибо, Николь. – она притягивает ее в длинные объятия. – Спасибо, что вернула моего ребенка домой.

– Я не вернулся и не являюсь твоим ребенком.

Я сопротивляюсь желанию сообщить всем, что это я вернул Николь, а не наоборот.

Но опять же, если бы не этот ублюдок, о котором Кайл сообщил мне, что он не может отлить, не плача, как шлюха, я бы не вернулся. Я бы не узнал о состоянии брата.

Так что, думаю, Николь вернула меня обратно.

Но это не значит, что я меньше злюсь на нее.

– Ты можешь ненавидеть меня сколько угодно, но ты всегда будешь моим ребенком.

Она отпускает Николь, чтобы обнять меня одной из своих редких рук.

И я не отвечаю.

– Мне жаль, что я не была хорошей матерью, Дэнни. Мне жаль, что у меня так и не вырос хребет, но, если ты дашь мне шанс, я постараюсь.

Я ничего не говорю, и в конце концов она отпускает меня и качается на ногах, слезы каскадом текут по ее лицу.

Зак берет ее за руку и кивает мне.

– Если ты намерен остаться, дай мне знать.

– Я не собираюсь оставаться. И Зак?

– Да?

– Ты ненавидел меня тогда.

– Когда?

– Когда я ушёл. Почему?

– Наверное, мне не нравилось, что ты сбегал. Ты не трус, Дэниел. Но ты вел себя как трус, и это, вероятно, подействовало мне на нервы.

– В прошедшем времени?

Он слегка улыбается, затем поглаживает себя по голове.

– Преимущество этого мозга в том, что меня это больше не волнует.

Затем он ведёт мою мать, которая болтает о своих сыновьях, о себе и о том, как сильно она обо всем жалеет.

Как только водитель набирает скорость, я хочу что-нибудь ударить.

Что угодно.

И как раз в этот момент передо мной появляется Николь в своем белом платье и слегка улыбается.

– Я рада, что вы, наконец-то смогли поговорить.

– Так оно вышло.

Я разворачиваюсь и направляюсь на кухню. Один из чайных монстров, садовник, видит мое лицо и с поклоном уходит.

Хороший выбор, потому что я подумываю утопить его в чае.

Я распахиваю шкафчик и достаю бутылку виски, дорогой сорт, тот, который опьянит меня медленнее, но глубже.

Николь подходит ко мне, пока я откупориваю бутылку. Или пытаюсь, во всяком случае; бутылка застряла, словно насмехаясь надо мной.

– Ты с ума сошел? – осторожно спрашивает она.

– Я сошел с ума? О, дай подумать. Ты пригласила мою мать и брата, когда я с ними почти не общаюсь, и забыла упомянуть эту деталь. По шкале от нуля до десяти, я злюсь на сто.

– В конце концов, ты должен был с ними поговорить.

– Я не собирался.

– Значит, ты смирился с тем, что не знаешь о состоянии своего брата?

– Он в порядке. Он не парализован и не недееспособен. Прекрати использовать Нору Стерлинг и превращать это в большую гребаную драму, которой это не является.

Я с силой откупориваю бутылку и пью прямо из нее, обдавая горло жгучим ликером.

– Что ж, мне жаль, что я пыталась сблизить тебя с твоей семьей.

– Извинения приняты.

Она хмурится, затем скрещивает руки на груди.

– Знаешь что? Пошел ты, Дэниел. Я отказываюсь от извинений, потому что знаю, что поступила правильно, и ты бы тоже это знал, если бы не был слишком занят тем, что ведешь себя как мудак.

– Да? С каких пор ты святая, Николь? Тебе нравится использовать людей, так что давай послушаем. Что ты собиралась получить от этого? Благосклонность моей матери? Внимание моего брата? Неужели ты приложила столько усилий к ужину, чтобы он решил оставить тебя в качестве своей теплой норы?

Сначала раздается звук, громкий и оглушительный в тишине дома. Затем следует прикосновение ее ладони к моей щеке. В ее глазах появляется неестественный блеск, но слезы не уходят.

– Я ничья теплая нора, включая твою. И я приложила все эти усилия только ради тебя. Чтобы сделать тебя счастливым, как ты сделал счастливой меня вчера, приведя дядю Генри, но, видимо, я ошибалась. Я всегда совершаю ошибки, когда дело касается тебя, и мне пора научиться больше их не совершать.

И затем она выбегает из кухни, как ураган.

Я медленно закрываю глаза и делаю глоток виски, прекрасно понимая, что я все испортил.

Не то чтобы это не должно было быть испорчено в конечном итоге.

Глава 31

Николь

Захлопываю дверь в спальню, отхожу от нее, затем снова устремляюсь к ней.

Моя рука колеблется на ручке, прежде чем я отпускаю ее с громким пыхтением.

Лава, которая накапливалась в моей крови, теперь вырывается на поверхность, и я больше не могу держать ее в себе.

Больше не могу притворяться, что могу продолжать делать это и ничего не испытывать.

Это была только я, с тех пор как я впервые увидела Дэниела, когда мы были чертовыми детьми. С тех пор, как я завидовала ему за то, что он был озорно свободен, в то время как я не могла и мечтать об этом.

Я хватаю леденец, лежащий на комоде, рывком снимаю дурацкую обертку, а потом хрущу им так сильно, что у меня болят зубы.

Теперь даже мои привычки сосать леденцы меняются из-за него.

Я падаю на кровать, и подтягиваю ноги к груди, но обычное самоуспокоение на этот раз не срабатывает.

Поэтому иду к сумке, которую принесла, и достаю изумрудный кулон. В последнее время я его не ношу, но всегда держу под рукой. На этот раз я надеваю его на шею, затем достаю маленькую шкатулку, которую всегда ношу с собой.

Шкатулку, которую маленькая девочка во мне использовала как форму утешения. Взрослая я продолжает использовать ее как источник покоя.

Пальцы скользят по небольшой деревянной поверхности, подчеркнутой металлическим замком. После ареста мамы я в любое место брала эту шкатулку с собой. Я прятала ее под кроватью и смотрела на нее, когда становилось слишком тяжело. Когда Джей болел. Когда кошмары и панические атаки делали меня калекой.

Раньше я пыталась скрыть эту часть себя любыми способами, но теперь все по-другому.

Теперь я имею в виду то, что сказала. Я не собираюсь продолжать совершать ту же ошибку, что и Дэниел.

Если я хочу двигаться дальше, собирать осколки своей жизни и выживать, то мне нужно разобраться с этим раз и навсегда.

Дело не в том, почему он злится, он искренне считает, что я пригласила его семью, – не сказав ему об этом, – за что он поблагодарит меня позже.

Он злится, потому что, как и тогда, когда мы были подростками, ему не нравится, что он хочет меня.

Он страстно ненавидит это.

И если это так, то он скажет мне это в лицо и избавит меня от более сильной душевной боли.

Не позволяя себе передумать, я прижимаю шкатулку к груди и направляюсь к двери. Как только я открываю ее, я втягиваю Дэниела внутрь, потому что он держится за ручку.

Мое сердце делает странное сальто, которое я испытываю только тогда, когда он в поле зрения. Когда я впервые встретила его, когда я постепенно влюблялась в него, когда он прикасался ко мне, когда потом причинял мне боль, и в конце концов, когда я думала, что никогда больше не увижу его.

Пока не увидела.

Пока он постепенно не стал неотъемлемой частью моего мира.

Бутылка виски, которую он пил так, будто это его ребенок, исчезла, но он по-прежнему выглядит суровым, его волосы взъерошены и бессистемны в стиле славного воина.

– Я сказал несколько вещей, о которых сожалею, – говорит он, сжимая один из кулаков.

Шкатулка упирается мне в грудь, когда я крепче обнимаю ее.

– О чем, например?

– Например, о теплой норе. Больше такого не повторится.

– И?

– Нет никаких «и».

Мой искуситель, который я почти почувствовала, что сдулся из-за его не очень явных извинений, снова вспыхивает.

Я прижимаю шкатулку к его груди.

– В таком случае, возьми это.

Между его бровями появляется хмурый взгляд, который затем превращается в узнавание, когда он переворачивает шкатулку.

– Это…?

– Подарок, который ты сделал мне на тринадцатый день рождения.

Я тянусь к своему затылку и расстегиваю кулон из белого золота. Когда я тяну, изумрудный кулон раскрывается, демонстрируя маленький ключ, предназначенный для шкатулки.

Я вкладываю его в большую руку Дэниела.

– Я видела тебя в тот день, когда ты зашел в винтажный магазинчик и попросил старика сделать кулон на заказ. Ты даже протянул ему мою фотографию, чтобы цвет соответствовал моим глазам. Тот день был одним из самых счастливых в моей жизни. А когда наступил мой день рождения, я первым делом открыла твой подарок. Ты сказал: «Это шкатулка с секретами, и только ты можешь получить к ней доступ благодаря кулону с ключом». Но прежде, чем я успела что-то сказать, ты сказал мне, что тетя Нора выбрала его, и ушел с праздника. Ты всегда поднимал меня только для того, чтобы опустить еще сильнее, чем раньше. Прикасался ко мне только для того, чтобы перестать касаться меня. Целовал меня только для того, чтобы больше никогда этого не делать. Знаешь ли ты, что твои улыбки исчезали всякий раз, когда ты смотрел на меня? Что ты всегда смотрел в другую сторону? Ты игнорировал меня до такой степени, что я думала, не невидима ли я. Но это не так, Дэниел. Я прямо здесь, я всегда была прямо перед тобой, смотрела на тебя, наблюдала за тобой, была так нездорово одержима тобой, что это разрушило меня. Я наступила на свою гордость, чтобы полюбить тебя. Разбила свое кровоточащее сердце, а потом отдала его тебе. Все, чего я хотела, это чтобы ты видел меня, не делал невидимой. Все, чего я желала, это крошечный кусочек твоего сердца, кусочек твоего внимания, но ты никогда не давал мне этого. Никогда не боролся за меня так, как я боролась за тебя!

Мое сердце колотится в груди, и я чувствую, что у меня начинается гипервентиляция.

Не знаю, какой я ожидала его реакции, но стискивание челюсти и сжатие кулака до побеления костяшек это точно не то, о чем я думала.

Почему он злится, когда я должна?

Его реакция исчезает так же быстро, как и появилась. Вместо этого садистский блеск устремляется вперед, фригидный холод окутывает его, как когда он собирается надеть свою шляпу мудака.

– Ты находилась в таком отчаянии, да?

Я игнорирую его слова и резко втягиваю воздух через рот.

– Я была так влюблена в тебя.

Он разражается смехом, и я чувствую, как мое сердце разбивается на кусочки у его ног, со всей своей кровью, тоской и глупыми проклятыми чувствами, которые я хранила годами.

– О, прости. – он медленно останавливает свой маниакальный смех. – Это не должно было быть смешно? Потому что единственное, что я помню о тебе с тех пор, это твою стервозную, правоверную, сучью сущность, Николь. Ты была просто сукой, но ты пошла дальше и превратила это в историю любви. Безнадежный романтизм тебе очень идет, ведь ты такая чертовски наивная.

– Ты не это имеешь в виду, – возражаю я скорее себе, чем ему. – Я тебе нравилась, Дэниел, всегда нравилась. Тебе просто не приходился по душе этот факт. Я знаю это.

Его голос, который мгновение назад был насмешливым, понижает тон, но при этом остается громким.

– Ты ни черта не знаешь обо мне, Николь. Возможно, тебе стоит обратиться к кому-нибудь из-за твоих галлюцинаций и других проблем.

Комок застревает у меня в горле.

– Ты пытаешься оттолкнуть меня? Опять?

– Я пытаюсь дать тебе понять, что я не твой прекрасный принц, не твой белый рыцарь и не что-то даже отдаленно благородное. Мы использовали друг друга и все. Оставь свои девичьи мечты там, где им место.

Его резкие слова и тон не так пугают меня, как осознание, которое подкрадывалось ко мне, но наконец-то ударило по лицу.

– Ты никогда не увидишь меня, не так ли? Не важно, сколько я буду смотреть на тебя, давать тебе или быть рядом с тобой, я всегда буду только той, кого ты презираешь, чтобы хотеть. Кем-то, кому суждено быть только невидимой.

– У тебя потрясающий талант разбираться во всем. Терапия сделает это еще лучше. – он возвращает мне шкатулку и кулон. – Я не профессионал, но уверен, что они посоветовали бы тебе выбросить эти девчачьи вещички в ближайшую мусорную корзину и жить дальше.

Я хватаю и делаю именно это. Мусорка опрокидывается от силы моего броска. Дэниел едва смотрит, выражение его лица пустое, почти скучающее.

В этот момент я понимаю, кто мы. Я всегда была верхней половиной песочных часов, а он нижней. Рано или поздно он должен был опустошить меня, пока ничего не останется.

Мои плечи опускаются, и одинокая слеза стекает из век.

– Я покончила с тобой. Я покончила с твоей трусостью, с моими безответными чувствами. С меня хватит, Дэниел. Так что, пожалуйста, отпусти меня. Пожалуйста, позволь мне стать свободной. Позволь мне дышать воздухом, где тебя не существует.

Он отрывисто кивает, затем разворачивается и уходит.

Мир вокруг меня разлетается на куски, я падаю на пол и плачу так сильно, как никогда не плакала.

Я не горюю по нам, не тогда, когда мы даже не существовали.

Я наконец-то скорблю по себе.

***

Не знаю, сколько времени я пролежала на полу, а потом каким-то образом оказалась на кровати, в беспорядке неудержимых слез, извращенных фантазий и невозможных чувств. Возможно, в какой-то момент я заснула, я не уверена.

Но этого достаточно, чтобы сквозь занавески светил одинокий луч солнца и новый день пробился через суровую, безжалостную ночь.

Неважно, что произошло в эту ночь – крушение надежд или страшное напоминание о том, что я потратила свою молодость на любовь к тому, кто никогда не полюбит меня.

Кто смотрел куда угодно, только не на меня.

Необходимость подняться с пола и уйти из его дома колючая, как весенняя аллергия, но желания сделать это нет.

Затем я вспоминаю что-то, а точнее, кого-то.

Джей.

Я поднимаюсь на ноги и ковыляю в ванную, чтобы умыться. Отказываюсь смотреть на свое отражение в зеркале. Это ничем не отличается от встречи с той призрачной частью меня.

Я беру телефон с тумбочки, размышляя, звонить ли дяде Генри в такую рань – хорошая или глупая идея после того, как мы обменялись номерами, и я оставила брата с ним и Астрид.

Сообщение, появившееся на экране, вдыхает в меня жизнь.

Дядя Генри: Джейден крепко спит после того, как весь день играл с Лэндоном и Брэндоном. Астрид настояла на том, чтобы он остался на ночь. Я привезу его, как только он проснется.

По крайней мере, один из нас принят Астрид.

Не то чтобы это имело значение сейчас.

Мне нужно собрать вещи и уехать с Джеем, как только он вернется.

Если мне придется умолять Аспен взять меня вторым помощником, то так тому и быть. Хотя я по-прежнему буду работать в том же здании, что и Дэниел, со временем станет легче.

Или так я хочу обмануть свое будущее.

Последние одиннадцать лет легче не стало, но мне, по крайней мере, удалось заглушить боль и сосредоточиться на воспитании Джея. Но теперь, когда я увидела другую сторону Дэниела – холодную, но заботливую – не думаю, что будет так же легко что-то заглушить.

Когда я заканчиваю собирать нашу с Джеем сумку, я сопротивляюсь желанию заплакать. И только спустившись, я понимаю, что могу столкнуться с Дэниелом и заплакать по-настоящему.

Жалко.

– Доброе утро, мисс Адлер, – зовет нежный женский голос.

Это Софи, горничная.

Увидев мое лицо, она слегка хмурит брови.

– Вам нездоровится?

– Если то, что мне неоднократно разбивали сердце это нездоровье, то да, я, должно быть, страдаю от худшего вида недомогания. Я в порядке, спасибо.

– Вам что-нибудь нужно? Может, немного чая с завтраком?

Если бы я не ненавидела Дэниела так сильно, я бы посмеялась над тем, как он называет своих сотрудников чайными монстрами. Даже им в лицо.

– Нет, все хорошо. Я просто жду своего брата, чтобы мы могли уехать.

– Уехать? – она хмурится еще сильнее. – Хозяин говорил не это.

Я ненавижу, когда мое сердце, разорванное в клочья его голыми руками, пытается собрать все, что осталось, и биться для него.

Быть с Дэниелом это не только опыт, но и кровавая битва с большими потерями и жертвами. И это все, от чего я сейчас страдаю.

От потери.

– Что он сказал?

Я рада, что мой голос звучит достаточно непринужденно.

– Что вы останетесь здесь на некоторое время.

Я… что? Он действительно думает, что я останусь в его доме после всего произошедшего? Или, может, он все еще думает обо мне как о своей помощнице, которой он может приказывать пить кофе с одним граммом сахара?

– Ну, скажите ему, что я не останусь.

Она морщится.

– Он не очень-то отвечает на наши звонки, а когда отвечает, то говорит: «Ошиблись номером» и вешает трубку.

– Подождите… его здесь нет?

– Нет, мисс. Он ушел рано утром. Я видела, как он выходил из вашей комнаты.

– Вы, должно быть, ошиблись…

– Конечно, нет, мисс. Я видела, как он выходил из комнаты, когда я шла за чашкой чая с молоком, и он жестом приказал мне не шуметь, а потом собрал всех нас и сказал, чтобы мы обслуживали вас так, будто вы это он.

Моя голова никак не может уложить в голове всю эту информацию, которую мне подбрасывают. Зачем ему это делать после всех его слов?

– В руках он также держал шкатулку. И это единственное, что он взял с собой. Я сказала ему, что соберу его сумку, но он ответил, что в этом нет необходимости.

Шкатулку…?

Я бегу наверх в комнату и убеждаюсь, что шкатулки нет в мусорном ведре, куда я ее выбросила. И кулона/ключа тоже.

Неужели Дэниел лично выбросил шкатулку?

Чувство паники захлестывает меня с головой, и я начинаю искать ее, как маньяк. Пожалуйста, не говорите мне, что шкатулка пропала.

Свежие слезы льются из моих глаз, когда я падаю на колени и ищу ее под консолью и кроватью.

Я должна была собраться с мыслями, но потеря этой шкатулки не отличается от потери части меня. Я не имела в виду, что нужно полностью от нее избавиться.

Как раз, когда я собираюсь устроить эпический срыв, я нахожу сложенную бумагу, упавшую на край кровати. Мое сердце учащенно забилось, когда я медленно открыла ее и обнаружила неровный почерк Дэниела.

Николь,

Особняк твой. Я попросил своего адвоката из Англии переписать его на твое имя и подписал соответствующие документы.

Я также попросил Зака устроить тебя на стажировку в один из наших крупнейших отелей в Лондоне. У тебя огромный талант, и как бы мне ни было неприятно делиться им, мир заслуживает того, чтобы отведать твою стряпню.

Об образовании Джейдена тоже позаботятся.

Сделай Лондон снова своим домом, как ты всегда втайне об этом мечтала.

Тебе больше не придется беспокоиться о Кристофере или деле об опеке. Этот ублюдок получил по заслугам и больше не будет тебя беспокоить.

И я тоже.

Мне жаль, что ты любила меня.

Дэниел

Глава 32

Дэниел

Моя привязанность к Николь началась в тот день, когда она чуть не умерла у меня на руках.

Она была самой странной из всех, кого я когда-либо встречал, и это о чем-то говорит, учитывая, что раньше я считал ее снобом типа «я лучше тебя и твоей бабушки».

В школе она была чопорной и правильной. Всегда улыбалась, всегда смотрела вниз носом на крестьян, которые осмеливались находиться рядом с ней.

Всегда… далеко.

Но в тот день она была самой собой. Воровкой, проказницей и той, кто любит прятаться.

В тот день я впервые увидел ее.

Странную, откровенную и щедрую, несмотря на свою слабость. Она подарила мне свой драгоценный снежный шар. Я знаю, потому что она иногда брала его с собой в школу и смотрела на него, когда никто не смотрел, будто он был частью ее самой.

Но потом она решила отдать мне эту часть себя.

Она подарила мне снежный шар и девочку, запертую в нем. Когда я смотрю на снежный шар, эта девочка обретает свою форму в моей голове.

Это напоминание о маленькой девочке, которая улыбалась мне с чистым благоговением и обожанием, пока медленно умирала.

Но потом ее манипулятивная сторона все испортила. А может, это была моя хрупкая гордость, которая не могла смириться с мыслью, что ее незаинтересованность ранит меня снова и снова.

Я чувствовал, что мной играют.

Топчут.

И первое, что пришло мне в голову, это отомстить. Я хотел, чтобы она страдала так же, как и я, но у меня не было для этого эффективного метода, кроме как игнорировать ее.

Делая это, я надеялся, что мне удастся забыть ее назойливые глаза, ее непревзойденную красоту и вызывающее привыкание присутствие.

Я ошибался.

Николь девушка, которую я хотел с той же силой, с какой ненавидел ее. И если бы я не обманывал себя, я бы назвал это не просто желанием ее.

Гораздо большим.

Однако она существовала в другом мире, отличном от моего, как королева. Ты можешь смотреть на нее на ее троне, можешь близко подойти, но никогда не сможешь дотронуться.

Она также была сукой, не только для меня, но и для всех. Она носила свой образ злобной девушки как корону и следила, чтобы все видели, как она поправляет ее на светлых локонах.

Никто не имел доступа к Николь, которая таилась внутри, даже ее мать, ее отчим.

Никто.

Однажды я подобрался к ней близко, так близко, что поцеловал ее и высвободил все желание, которое подавлял годами.

Но оно вскоре исчезло. Рассеялось.

Потом я подумал, что она мне изменила. Не обессудьте – мой мозг, ориентированный на член, счел это именно так, поскольку после нее я ни с кем не спал. Я даже пошел на все, заставляя всех, включая Астрид, поверить, что я трахался с кем-то, кроме своей руки, чтобы они не подумали, что я сломался.

Но когда я подумал, что она добровольно переспала с Кристофером, это взбесило меня ещё сильнее, чем когда я впервые увидел, как мой отец трахает женщину, которая не была моей матерью. Хуже, чем мысль о том, что Николь каким-то образом получила удовольствие, чтобы трахнуть другого мужчину.

Это было первое и единственное разбитое сердце в моей жизни, и боль, которую я испытал от этого, до сих пор бьется во мне, как в другом существе.

Поэтому я жил дальше, или делал вид, что жил, целых одиннадцать лет.

Я сделал своей миссией не искать ее, не спрашивать о ней и даже не упоминать ее имя. Всякий раз, когда Астрид мимолетно упоминала о ней, я менял тему быстрее, чем она произносила следующие слова.

И у меня все отлично получалось: я избегал блондинок, как чумы, и заполнял оставленную ею дыру сексом и работой, и делал вид, что живу лучшей жизнью из всех возможных.

Пока она снова не появилась в моей жизни.

Как только я увидел ее, все, все до единого гребаные механизмы преодоления, которые я пробовал на протяжении многих лет, разбились прямо на глазах.

И порочный круг снова запустился.

Я хотел отомстить, причинить ей столько же боли, сколько она причинила мне, но это мне было больно. Это я был один в парке, как одинокий старик, потерявший все и вспоминающий прошлое.

В том самом парке, где я вчера гулял с Николь.

Нет. Я не стану думать о ее смехе или о том, как она покраснела, когда я взял ее за руку.

Я просто не буду.

Прошло ровно тридцать пять минут и двадцать секунд с тех пор, как я сидел здесь и смотрел на шкатулку, которую она выбросила и сказала, что покончила со мной.

Я стоял прямо перед комнатой, когда она плакала, останавливая себя от того, чтобы пойти туда и заключить ее в свои объятия.

Я не мог.

У меня не было на это права.

Не тогда, когда именно я разрушил ее жизнь. Я почти забыл об этом во время блаженства, которое испытывал последние три дня. Почти.

Но ее слова вернули меня в реальность: как сказал этот ублюдок Кристофер, она никогда не простит меня за то, что я толкнул ее в его объятия.

В один прекрасный день она проснется, и ей станет противно со мной.

А я не могу так поступить ни с одним из нас.

Но я все-таки вошёл в комнату, когда ее вопли стихли. Я отнес ее на кровать, мое нутро сжалось от слез на ее лице.

Затем я забрал шкатулку, ключ и ушел. Я должен быть в аэропорту, чтобы вернуться в Нью-Йорк, но я не смогу улететь, не зная, что находится в этой шкатулке.

Медленно, я вставляю ключ от кулона и поворачиваю. Звук замка проникает мне в кожу, а не в уши, как судьбоносное предчувствие. Ощущения усиливаются в десятки раз, когда я нахожу то, что находится внутри шкатулки.

Первое, что я вижу, это фотографии. Ее и мои дни рождения, которые наши матери заставляли нас посещать. С нашего восьмого дня рождения до пятнадцатого – с тех пор они не могли нас ни к чему принудить.

На всех групповых снимках с моих дней рождения она всегда смотрела на меня. На всех восьми фото. На всех групповых фотографиях ее дней рождения я всегда смотрел на кого угодно, только не на нее. На мальчика передо мной. На фотоаппарат. На торт. На подарки. Куда угодно, где ее не было.