Текст книги "Опознание невозможно"

Автор книги: Ридли Пирсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

– Изображение расплывается, – сказала ассистентка. – Мне это не нравится.

– Вытащи камеру, протри линзы, и попробуем снова, – распорядился Лофгрин, потом добавил: – Отметь пройденное расстояние.

– Тридцать один с половиной дюймов, – сообщила она.

– Вас понял, – откликнулся Лофгрин.

– Вынимаю камеру.

Лофгрин кивнул, словно ассистентка могла видеть его. Он вытер пот со лба и, обращаясь к Болдту, заметил:

– Вот почему мы используем своих людей вместо штатных саперов: она могла находиться прямо под мембраной. Это мембрана могла искажать изображение, а не вода или конденсат. Она знает об этом. А другой парень, который не так близко знаком с оборудованием… – Он не закончил фразы, оставив Болдта с видением его собственного дома, стены которого проваливаются внутрь и из окон вырывается ослепительно белый фонтан света.

– Линза забилась, – доложила женщина. – Я очищаю ее и попробую нанести мазь, чтобы удалить запотевание.

– Конденсат, – объяснил Лофгрин Болдту. – Итак, она была права. Один-ноль в нашу пользу.

Прошла минута. Болдт взглянул на Багана и Фидлера, которые присоединились к ним.

– Ну? – спросил Болдт.

Ответил Баган:

– Мне кажется, это датчик давления. Таким образом, жертва сама инициирует пожар.

– При этом остается элемент случайности – пощекотать себе нервы, – добавил Фидлер.

– Ваше мнение? – поинтересовался Болдт.

– Мы передали рисунок художника на все пожарные станции в городе. Может, нам повезет, – сказал Баган.

В пределах пятидесяти ярдов от дома не было ни души; полицейский в форме сдерживал толпу зевак, среди которых мелькали репортеры. Страх подобен пожару, подумал Болдт: он поражает случайных людей и быстро распространяется.

– Все готово, – раздался голос женщины по радио, – вторая попытка.

Она сообщила о том, что прошла поворот в вертикальный стояк, потом на двадцати дюймах, потом на тридцати. Начиная с тридцати с половиной дюймов, она докладывала о прохождении каждой четверти дюйма. Болдт чувствовал, как с каждым сообщением внутри него нарастает напряжение. Лофгрин спросил ассистентку о конденсации, и она ответила:

– Сейчас выглядит получше. У меня хорошее изображение… Останавливаюсь на тридцати трех с половиной.

– Изображение?

– Перехожу на тридцать три и три четверти… тридцать четыре. О’кей… о’кей… – По радио ее голос звучал напряженно и сухо. – Вижу отсвечивающее черное изображение. О’кей… о’кей… Это – чужеродный объект. Повторяю, – она почти кричала в рацию, – чужеродный объект, загораживающий проход. Черный пластик. – Болдт почувствовал, что у него зачесалась кожа на голове. Женщина сказала: – Подхожу ближе: тридцать четыре с половиной. Как поняли?

– Тридцать четыре с половиной, – подтвердил Лофгрин.

– Может быть, стоит послать сапера, чтобы посмотрел. На месте объект удерживается резиновым кольцом. Похоже на детонатор.

– Я знал, будь я проклят! – воскликнул Лофгрин, обращаясь к Болдту. – Они не даром платят мне большие деньги.

Болдт уловил черный юмор; зарплата у Берни была мизерной.

– Что дальше? – спросил он.

– Мы пригласим сапера, чтобы он посмотрел на эту штуку, а потом попытаемся нейтрализовать. У нас здесь около восемнадцати футов четырехдюймовой вентиляционной трубы заполнено гиперголовым топливом, Лу. Это же настоящий «Аполлон-11». Если мы провалим дело… – Он не договорил. – Нужно эвакуировать жителей еще нескольких домов. Такого количества я не ожидал.

У Болдта ослабели колени. Он прошептал:

– Там была моя семья. Лиз, дети!

Полчаса тянулись невероятно медленно. Сапер из подразделения по разминированию подтвердил наличие детонатора. На крышу отправили вакуумный баллон с насосом. В верхней мембране проделали отверстие и осторожно откачали содержимое вентиляционной трубы. В воздухе повисло напряжение.

Один из ассистентов Лофгрина подошел к нему вплотную и негромко заговорил, так что Болдт не мог разобрать ни слова. Лофгрин вернулся к Болдту и гордо заявил:

– Серебристые и синие хлопчатобумажные нити.

– Что?

– Мы взяли несколько волокон с тех окон, которые, как нам известно, предполагаемый поджигатель мыл. Помнишь волокна, которые мы нашли рядом с отпечатками лестницы у дома Энрайт? Грязные. Цвет визуально установить не удалось, они не отстирывались, но ПСМ-анализ – поляризационная световая микроскопия – показал, что это сочетание синтетики и хлопка. В тот момент я исключил мытье окон, потому что хлопок прилипает к стеклам, оставляя следы. Странно, но для этой цели вполне годится газетная бумага, только не хлопок. Но этот парень действительно мыл окна – это видела Лиз. И, по крайней мере, синтетика с хлопком лучше чистого хлопка. Но мочалка или полотенце серебристо-синего цвета? Это тебе ни о чем не говорит?

– Серебристый и синий. «Морские ястребы», – ответил Болдт. Футбольная команда Сиэтла, команда-неудачник.

– Есть, – сказал Лофгрин. – И, насколько мне известно, мы не продаем сувенирных полотенец своим болельщикам, как это делается, например, в Питтсбурге, правильно? Или продаем?

– Я не болею за «Морских ястребов», – признался Болдт, думая о своем: Чарльз Мингус, Скотт Гамильтон, Лайонел Хэмптон, Оскар Петерсон, но только не «Морские ястребы».

– Я хочу сказать, что это очень важная улика, Лу.

– Серебристо-синие полотенца, – протянул Болдт. Сердце его учащенно билось, он не сводил глаз с операции, разворачивающейся на крыше его дома.

– Правильно, – согласился Лофгрин. – Универмаги? Униформа? Откуда, черт возьми, мне знать? Это твоя работа.

Болдт ничего не ответил, мысли его занимало видение собственного дома, пожираемого пламенем. Только полотенец ему сейчас не хватало.

– Теперь у нас есть образцы волокон, сержант. Мы можем сравнить их с любыми вещественными доказательствами, которые ты нам представишь. Ты понял?

– Мы еще раз обыщем трейлер и грузовик Николаса Холла. Теперь мы будем искать серебристо-синие полотенца, или униформу, или даже тенниски, – проговорил Болдт, по-прежнему не сводя глаз с дома.

– Эти волокна могут помочь упрятать того малого, Лу. Ты меня слышишь?

Комментарий Лофгрина, произнесенный зловещим тоном, заставил Болдта оторваться от созерцания своего дома. Он посмотрел в его выпученные глаза, увеличенные стеклами очков.

– Синие и серебристые волокна, – повторил Болдт. – Я с тобой, Берни.

– Обнаружены, по крайней мере, в двух местах совершения преступления. Это для того, чтобы мы поняли друг друга. – Ничто не могло привести Лофгрина в большую ярость, чем невнимательность детектива, которому он давал в руки решающее доказательство. Болдт знал это, и поэтому после перепалки заставил себя прислушаться: Лофгрин действительно верил в эти волокна.

– Я на восьми футах, шести дюймах, – доложил мужчина, работающий с вакуумным насосом.

Лофгрин скомандовал ему спускаться. Было принято решение просверлить отверстие в стене кухни и слить часть Б вниз. Когда это решение передавали всем присутствующим, ночное небо вдруг осветилось узким столбом фиолетового пламени, которое взметнулось до облаков и исчезло. До него было меньше четырех миль – округ Баллард. Через несколько минут зазвучали колокола пожарной тревоги. Лофгрин, не отвлекаясь, сосредоточил все внимание на предстоящей деликатной работе. Долетевший до них отдаленный звук напоминал шум взлетающего реактивного самолета. Этот фиолетовый столб продержался секунд десять. Вдалеке завыли сирены.

– Мы здесь сами управимся, Лу. А ты ступай посмотри, не сидит ли на дереве твой парнишка с ножом для резьбы по дереву, – сказал Лофгрин.

Болдту не хотелось покидать собственный дом, но пришлось. Работа на месте преступления продолжалась до трех часов утра, после чего он вернулся к своему дому и обнаружил, что тот еще цел.

По всей вероятности, погибла еще одна женщина, была потеряна еще одна жизнь. Прошел слух, что все три сети кабельного телевидения отправили к ним операторов из Нью-Йорка, чтобы те сняли пожарища.

Утомленный Шосвиц поведал ему, что, несмотря на полное сотрудничество полевых агентов, такие ведомства, как ФБР, военный ОКР, АТФ и департамент полиции Сиэтла по-прежнему боролись за право руководить расследованием. Его последнее замечание было исполнено пессимизма:

– Все разваливается на куски, Лу. Полнейшая неразбериха. Слишком много пожаров, и дело почти наверняка будет похоронено в дебрях бюрократических интриг. Всеобщая свалка. А наклоняют тебя и меня, приятель.

Болдт не помнил, как уснул, но в семь утра его разбудил свеженький, как огурчик, и возбужденный Джон Ламойя. У Болдта затекла шея и болела голова. Ламойя выждал минуту, чтобы убедиться, что он безраздельно завладел вниманием своего сержанта.

– Ты помнишь, Гарман говорил нам о том, что его грузовик украли вместе с лестницей Вернера? – Он продолжал: – Грузовик и в самом деле существовал. Он действительно принадлежал ему. Но Гарману придется нам кое-что объяснить. Он ведь так и не заявил в полицию о краже, сержант. Еще более невероятно то, что он не потребовал за грузовик страховку.

Болдт немного поразмышлял над этим, давая своей голове проясниться.

– Поехали заберем его, – скомандовал он.

Ламойя кивнул и просиял.

– Чудесное утро, не правда ли, сержант?

На улице лил проливной дождь.

Глава сорок четвертая

По дороге к дому Гармана Ламойя и Болдт, которых сопровождала следовавшая за ними почти вплотную патрульная машина, слушали не любимую джазовую станцию Болдта, а беспорядочный набор шоу в прямом эфире на длинных волнах и очередные выпуски новостей. Последнюю жертву идентифицировали как Веронику Делатарио. Она стала четвертой известной жертвой Грамотея, и Болдт мог описать ее, хотя до этого никогда не видел: темные волосы, хорошая фигура, мать восьми-десятилетнего мальчика. По радио звучали оскорбления в адрес полиции, арестовавшей не того человека, то есть Николаса Холла, и жестоко критиковали все городские службы за то, что у дома сержанта полиции – «одного из них» – была сосредоточена уйма людей и техники, а в это время Веронику Делатарио выследил и сжег серийный поджигатель.

Выяснилось, что несколькими часами раньше в этот же день полиция получила очередное стихотворение, к которому прилагался кусочек расплавленной зеленой пластмассы, и «ничего не предприняла по этому поводу».

В прямом эфире велись оживленные дискуссии о необходимости «нового руководства». Федеральные агентства мастерски организовали утечку информации о том, что они хотели бы возглавить расследование, отстранив от дела департамент полиции Сиэтла. Это привело Болдта в тихое бешенство, поскольку ему было известно, что взаимодействие рядовых сотрудников федеральных агентств и полиции Сиэтла было организовано безупречно. И только на административном уровне продолжались силовые игры.

Ламойя, не в состоянии выдерживать поток этой грязи и дальше, переключился на любимую джазовую станцию Болдта, и они стали слушать соло на трубе в исполнении Уинтона Марсалиса.

Движение по дороге I-5 было невероятно медленным в обоих направлениях. Даже включив полицейскую мигалку и сирену, они едва ползли вперед.

Когда телефон и пейджер Болдта зазвонили почти одновременно, он понял, что его ждут крупные неприятности. Вероятно, Шосвиц намеревался отстранить его от расследования, и это сейчас, когда Болдт находился совсем близко к его завершению. Роль, которую играл Гарман, с самого начала не давала ему покоя: он являлся адресатом приходящих посланий, а тут еще и обнаружилась его служба в ВВС, непосредственно связанная с ракетными базами. Их единственная беседа прошла не на должном уровне, и даже сейчас, когда они ехали за ним, чтобы доставить для второго раунда допроса, против Гармана не было прямых улик.

Может быть, это звонила Лиз, которая прямо дала понять своему супругу, что в этот самый день, во вторник, намеревается вернуться в Сиэтл. Может быть, она не смогла связаться с Мариной, и Болдту предстояло выполнять отцовский долг в течение дня, пока его жена будет заниматься Бог знает чем с Бог знает кем. Он уже кипел от гнева, еще не успев откинуть крышку сотового телефона и ответить на вызов.

– Болдт, – резко бросил он.

– Ты слушаешь радио? – Это была Дафна.

– В машине.

– Пристегнись ремнем и переключайся на станцию КОМО на длинных волнах.

– Мы только что там были.

– Тогда ты слышал Гармана? – возбужденно спросила она.

– Что там насчет Гармана? – поинтересовался Болдт, и Ламойя буквально лег на него, пытаясь расслышать, о чем идет речь. Болдт оттолкнул его локтем.

– Ты готов? – задала она риторический вопрос. – Стивен Гарман, пожарный инспектор, в настоящее время совершает публичное признание в том, что он и есть Грамотей, наш убийца.

Болдт от неожиданности едва не выпустил руль из рук, отчего автомобиль совершил лихой вираж. Ламойя, вцепившись в рулевое колесо, спас обоих, продемонстрировав чудеса реакции.

Болдт сказал своему детективу:

– Гарман только что сделал признание. – Ламойя управлял автомобилем, а Болдт принялся крутить рычажок настройки, стараясь найти станцию. Это в самом деле был Гарман. И он тщательно и скрупулезно описывал все мельчайшие подробности своих преступлений.

Через пятнадцать минут они остановились у дома Гармана, который по-прежнему был в прямом эфире на радио, и сейчас отвечал на вопросы ведущего, которые больше напоминали попытку заставить его замолчать. Два передвижных пункта местных телевизионных станций засекли прибытие Болдта на место действия и сразу же начали прямую трансляцию.

– Он заперся в своей квартире, – закричал Болдту репортер, тыча микрофон ему в лицо. – Что думает по этому поводу полиция Сиэтла?

Болдту хотелось отделаться дежурной фразой: «Никаких комментариев», что было бы в данном случае самым безопасным выходом. Но он испугался негативной реакции на подобное ни к чему не обязывающее заявление.

– Мы прибыли сюда, чтобы арестовать мистера Гармана по нескольким обвинениям, проистекающим из пожаров со смертельным исходом в графстве Кинг-каунти.

Над головой заревел двигатель вертолета, который невероятно быстро приземлился на свободном пятачке. Болдт узнал специального агента Сандерса, спешившего к ним сквозь поднятый вертолетом вихрь пыли и мусора.

Ламойя оттолкнул микрофон репортера, наклонился к Болдту и сказал:

– Лучше бы нам первыми взять его.

Они взбежали по ступенькам, Сандерс что-то кричал им вслед. Болдт кивнул своему детективу, который подергал дверь, издал предостерегающий возглас, отступил на шаг и дважды ударил в дверь ногой. Она осталась запертой, но вывалилась из треснувшего косяка.

Стивен Гарман мирно сидел на диване, держа в руках телефон. Он заговорил в трубку:

– Похоже, за мной приехали.

Ламойя начал зачитывать формулировку закона Миранды, стараясь перекричать шум и крики, доносившиеся со ступенек позади них.

Лу Болдт, кипя от гнева и сдерживаемой ярости, тем не менее спокойно подошел к Гарману, забрал у него из рук трубку телефона и положил ее на рычаги. Ни при каких обстоятельствах он не станет демонстрировать свои эмоции подозреваемому, не выдаст себя. Гарман сохранял хладнокровие, даже казался равнодушным; Болдту понадобилась вся его сила воли, чтобы не сорваться.

Глядя Болдту в глаза, Гарман ядовито заметил:

– Если бы вы схватили меня раньше, пострадало бы меньше людей. Вам придется жить с этим, сержант, не мне.

– Может быть, мне и придется жить с этим, зато вы умрете с этим. При таких условиях я бы сказал, что мне повезло, – ответил Болдт.

– Вы так думаете? – усомнился Стивен Гарман. – Посмотрим.

Не прошло и часа, как шеф полиции провел пресс-конференцию, на которой яблоку негде было упасть. Он заявил, что Гарман находится под стражей и вообще с самого начала числился в очень коротком списке подозреваемых. Он сообщил аудитории, что незадолго до ареста Гармана допрашивали и что он, шеф, напрямую связывает его признание с проведенным допросом. При этом с Болдтом никто даже не счел нужным не то что посоветоваться, но хотя бы просто поставить его в известность, несмотря на то, что имя сержанта на брифинге упоминалось неоднократно.

На пятом этаже, где обычно решались наиболее трудные вопросы, разворачивалось торжество. На столе стояли морковный торт из супермаркета, свежее молоко, кофе-эспрессо нескольких сортов и даже кофе с молоком, принесенные из ближайшего ресторанчика, а не приготовленные в автомате, стоявшем в коридоре.

Болдт постарался, чтобы его утомление не бросалось в глаза, и для поддержания духа своих сотрудников пытался держаться бодрым. Но увидев в толпе Ламойю и Мэтьюз, он прочитал в их глазах те же опасение и тревогу, которые не покидали его самого. Гарман воспользовался привилегиями, данными ему законом Миранды, отказался отвечать на любые вопросы и обратился к самому известному адвокату в городе с просьбой представлять его интересы. Так что о формальном допросе не могло быть и речи. У них была магнитофонная запись его признания, сделанного по радио, но после внимательного прослушивания выяснилось, что оно очень расплывчатое, в нем не хватает жизненно важных деталей и подробностей, на которых можно было бы построить обвинение.

Берни Лофгрин и его небольшая команда экспертов и техников не участвовали в торжествах, поскольку были заняты тщательным осмотром дома Гармана, рассчитывая обнаружить там улики. Они с радостью поделили обязанности и ответственность с элитным подразделением судебных экспертов, возглавляемым доктором Говардом Карстенштейном, которых доставили по воздуху из лаборатории АТФ в Сакраменто.

К Болдту, который стоял, погрузившись в глубокую задумчивость, подошел офицер полиции. Похоже, ему очень не хотелось прерывать размышления сержанта, но в конце концов он решился нарушить уединение Болдта, сообщив ему о телефонном звонке.

Звонил Лофгрин. Болдт ответил на вызов из своего крошечного кабинетика.

– У меня для тебя две новости – плохая и очень плохая, – начал Лофгрин. – Какую ты хотел бы выслушать первой?

– Все равно, – ответил Болдт, догадываясь, о чем пойдет речь.

– Вот что мне приходится тебе сообщать. Если мы ищем лабораторию этого молодца, тогда нам лучше поискать ее в другом месте. Карстенштейн согласен со мной. Мы ищем не то и не там. Никакого гиперголового топлива, никакой лестницы Вернера, никаких сине-серебряных нитей.

– Это возможно? – поинтересовался Болдт. Подняв голову, он увидел, что рядом стоит Дафна. Пачка фотографий в ее руке вызвала у Болдта любопытство, но он не мог хорошенько рассмотреть их. Она поймала его взгляд и махнула рукой в сторону конференц-зала дальше по коридору; она хотела увидеться с ним с глазу на глаз. Он кивнул, и Дафна ушла. Болдт смотрел ей вслед слишком долго для женатого мужчины.

– Моя работа заключается в том, чтобы я прочесал дом и нашел улики, а не строил предположения. Я просто хочу тебе сказать, что с этой точки зрения твой парень выглядит не слишком-то хорошо. Мы не предъявим тебе револьвер, из дула которого еще струится дымок. О’кей? Откровенно говоря, Лу, мне это не нравится. Слишком уж тут чисто. Господи, да мы рассчитывали найти хоть что-нибудь: кору дерева, перочинный нож, средство для мытья окон.

– Он – следователь, – напомнил Болдт. – Если лаборатория находится где-то в другом месте, то у него должно было хватить ума сменить обувь и одежду, то есть принять меры предосторожности, чтобы не оставить никаких следов. Он сделал признание – если его можно так назвать. Может быть, он поступил так, зная, что мы не найдем ничего, что позволило бы обвинить его. А, может, для него это просто игра.

– Да? Ну что же, в таком случае, он выигрывает. Это все, что я могу сказать. Карстенштейн – дока в своем деле, Лу, и он расхаживает кругом и качает головой, как ребенок, который вытащил «пусто-пусто» на рождественской лотерее. Если бы ты был здесь, то понял бы, что́ я имею в виду, и тебе это не понравилось бы, поверь мне. Мы только зря тратим здесь время, Лу. Я думаю, что самой серьезной уликой, самой надежной связью остаются пока только эти чернила. О’кей? Связать обнаруженную в доме пишущую ручку с угрозами, которые он рассылал. Может быть, нам удастся это сделать. Пока что мы собираем все его ручки.

– Я согласен и на это, Берни, пойми меня правильно. Даже с радостью. Но это не то, что я ищу. Собственно говоря, это не обыск дома в прямом смысле.

– Тогда скажи мне, что это.

– Ниточки, ведущие к его лаборатории, вот что мне нужно. Найди мне что-нибудь, что указывало бы на место, где находится его мастерская. Когда ты сделаешь это, я смогу пойти домой и лечь спать.

– В таком случае я начал бы пить кофе, будь я на твоем месте. Тебе нужно взяться за эти волокна, синие и серебристые. Как ты сказал, Гарман – следователь. Черт бы его побрал, он знает, что делает. Я бы не очень рассчитывал на то, что мы здесь что-нибудь найдем. – Он быстро добавил: – Прибереги для меня кусочек торта, если останется, хорошо? И не крайний кусок, что-нибудь из середины. Вам, ребята, достается все веселье.

Болдт повесил трубку, думая о жене. Сегодня Лиз приезжала в город, где провела весь день, и, насколько Болдту было известно, уже вернулась в летний домик, и при этом даже не удосужилась позвонить мужу. Он попробовал дозвониться ей на сотовый телефон, попал на голосовую почту и сказал:

– Горизонт чист, милая. Можно возвращаться домой. Я по тебе страшно соскучился. Поспеши домой.

Основная масса расследования, тот самый пресловутый камень, катящийся с горы, достиг подножия и потерял скорость. Эксперты в лабораториях еще несколько недель будут изучать и анализировать то немногое, что удалось найти в домах Холла и Гармана. Читая в городской прессе постоянные уверения политиков в том, что отныне жить в городе безопасно, Болдт будет наблюдать за тем, как, вопреки его возражениям, расследование сворачивается у него на глазах. Он уже видел это раньше; он чувствовал, как его снова накрывает с головой черное облако депрессии. Он медленно двинулся по длинному коридору в конференц-зал, пытаясь собраться с мыслями.

Дафна сидела за столом под безжалостным светом флюоресцентных ламп. Волосы у нее были собраны в узел на затылке. Выглядела она усталой. Дафна подвела его к карте города, в которую воткнула несколько кнопок.

– Дороти Энрайт, Мелисса Хейфиц, Вероника Делатарио – красная, желтая и зеленая кнопки. Все в одном районе города. Почему?

Болдт внимательно рассматривал карту и расположение кнопок. Самое очевидное часто не бросалось в глаза, хотя и пропустить это они, конечно, не могли.

– Это район, который обслуживает его дивизион. Он должен очень хорошо его знать.

Она поджала губы, и когда заговорила, голос ее был таким же резким, как и освещение.

– Послушай, это правда, что психопаты часто ограничивают свои передвижения районом в одну-две мили от места своего проживания, но Стивен Гарман настолько далек от психопатического мышления, что даже малейшие сравнения неправомерны. Откровенно говоря, у меня не было времени поработать с ним, но я прослушала это так называемое признание столько раз, сколько не слушал ни один из вас, и должна сказать, что здесь чувствуется острый ум. Если ты внимательно послушаешь запись, то поймешь, что все это ерунда. Он не признается ни в чем. Неужели интеллигентный, имеющий хорошую репутацию и всеми любимый мужчина, такой, как Стивен Гарман, начнет убивать женщин на собственном заднем дворе? Я так не думаю, Лу. Может быть, на другом конце города, может быть, в Портленде, в Спокейне или где-нибудь в другом месте, далеко, очень далеко от своего дома, но не по соседству же?

– Если по соседству, то он может выбрать их, – предположил Болдт.

Дафна запротестовала:

– Получается, тебе известно, по какому принципу Грамотей выбирает свои жертвы, так?

– Тебе прекрасно известно, что я этого не знаю.

– Ну, я тоже этого не знаю и готова поспорить на что угодно, что не знает и Стивен Гарман. – Воцарилось долгое молчание. Она не сводила с него пристального взгляда. – Он слишком крупный мужчина, чтобы оказаться твоим мальчуганом на лестнице, так ведь? – задала она риторический вопрос. – То же самое, что и в случае с Холлом. Мы ведь должны прислушиваться к уликам, правильно? Правильно, Лу?

– Шосвиц сократит бригаду. Мне повезет, если останутся хотя бы четверо: Ламойя, Баган, Фидлер и…

– Когда мы поймем, что снова арестовали не того человека?

– Понять и говорить об этом вслух – две разные вещи, – ответил он. – Шосвиц не захочет и слышать об этом. Точка. Начальство вещает на всех волнах, что мы поймали нашего парня. Если мы выступим с опровержением, то полетят головы.

– Это я понимаю, – сказала она. – Но мы не можем с этим мириться. Даже если мы сделаем все втихую, то все равно продвинемся вперед. Будет еще один пожар, Лу, – заявила она, озвучивая свои тайные страхи.

– Ты давно была в отпуске? – поинтересовался он, меняя тему в надежде отогнать от себя видение еще одного пожара.

– Давно.

– Куда бы ты поехала, если бы сейчас тебе дали отдохнуть? Какие места нравятся Оуэну?

– Оуэн не любит отпуск.

– А я много думаю о Мексике. Тепло. Солнце. Дешево.

– А мне кажется, я могла бы одолжить у тебя летний домик, – мечтательно протянула она. – Взять с собой несколько книжек, пару ящиков свежих овощей, какого-нибудь по-настоящему хорошего вина, компакт-диски. У тебя там есть ванна?

– Естественно.

– Свечи. Масло для ванн. Хочется побаловать себя, понимаешь? Предаться вредным привычкам.

– Лосьон для загара, – предложил он. – Плейер со всеми концертами Оскара Петерсона. Босиком по пляжу. Спокойный и долгий сон.

– С детьми?

– Разумеется. Еще бы! Я бы проводил время, просто наблюдая за ними, вот так сидел бы и смотрел, понимаешь?

– Шосвиц предлагает уйти в отпуск? – спросила она.

Болдт кивнул.

– Складывается ощущение, что он готов выпихнуть меня силком. Он упомянул еще тебя и Джона.

– Он обо всем подумал. Шосвиц не производит такого впечатления, но в действительности он всегда держит нос по ветру.

– Похоже, что так.

– В общем, давай считать, что Грамотей все еще на свободе, – сказала она. – Арестовав Холла, ты отрезал его от поставщика. Забудь на минутку о Гармане. Сейчас Грамотей похож на наркомана, он испытывает зависимость от власти, которую дают ему эти поджоги. Раньше, более чем вероятно, у него было оправдание своим поступкам. Он давал им рационалистическое объяснение. Но где-то в череде событий произошел перелом, и отныне поступок оправдывает сам себя, потому что доставляет ему удовольствие. Он стал ощущать себя всемогущим. Цитаты из Библии означают, что он верит в Божественное правосудие, считает себя носителем этого знамени. Но ты сунул ему палку в колеса. Ты высушил его источник. Ты вселил в него страх. В ответ он вломился на базу «Шеф Джозеф» и украл гиперголовое топливо. Это говорит о том, что он планирует все свои действия. Он следил за Николасом Холлом: ему было известно, какой склад выбрать. Мы не знаем, давно ли, но ему было известно и место хранения этих катализаторов. Он довольствовался тем, что платил за них, потому что при этом риску подвергался Холл, а не он сам, и пока Холл делал свое дело, поставки могли продолжаться бесконечно. А ты все это изменил. Успех в такого рода мероприятиях, – продолжала она, – порождает самодовольство и самоуспокоенность. Он поверил, что так будет длиться без конца. Он уверился в том, что ты не сможешь ни идентифицировать, ни выследить его. Но теперь у нас есть и Гарман – а Гарман пытается прикрыть его. Почему? Вполне вероятно, что Грамотей украл достаточное количество катализатора, может быть, даже огромное количество. Зачем? Устроить грандиозный финал? Продолжит ли он убивать женщин, удовлетворившись тем, что сумел украсть топливо? Или затаится, чтобы вновь взяться за свое спустя год или два?

– Вот ты и скажи мне, – предложил Болдт.

– Он одурачил меня с самого начала, Лу. Я не верю своим собственным суждениям. Я снова и снова ошибалась в нем. Все дело в том, что никто из нас не верит, что поджигателем является Гарман. Но нам никогда и никого не удастся убедить в этом, пока мы не узнаем, что вынудило его сделать признание.

– Он защищает кого-то, – сказал Болдт, повторяя предположение, высказанное ею ранее.

– Если только он не защищает самого себя, – заметила она, чем привела его в замешательство. – Если только в нем не уживаются два человека: пожарный инспектор и поджигатель. И если только пожарный инспектор не превратился в конце концов в поджигателя. – Она вытащила фотографию. – Вот тебе камень преткновения: его бывшая жена. – Она убрала руку, и Болдт увидел счастливое лицо женщины, которая улыбалась ему с фотографии.

– Горошины в стручке, – сказала она, доставая одну из последних семейных фотографий Дороти Энрайт. Сходство Энрайт и бывшей жены Гармана было поразительным. Болдт переводил взгляд с одного фотоснимка на другой. – Невероятно.

– Проблема с пожарами состоит в том, что в огне сгорают жертвы, а также альбомы с их фотографиями, снимки в рамочках над кроватями. А нам остаются фотографии пятнадцатилетней давности. А мы, женщины, со временем меняемся. Мы идем в ногу с модой. Мы с тобой стали жертвами этих пожаров – ты и я, Лу, – потому что работали со снимками, из которых не поймешь, как эти женщины выглядят сейчас. Вот фотография Мелиссы Хейфиц, которая есть у нас, – сказала Дафна, доставая очередной снимок. – Выкрашенные хной рыжие волосы до плеч. Но если начать выяснять, как она выглядит сейчас, то окажется, что хна давно вышла из моды; в конце восьмидесятых она начала седеть, поэтому покрасилась в темный цвет, как эти двое. Постригла волосы короче и оставила их прямыми. – Она фломастером изменила форму волос Хейфиц, и на глазах возникло то же сходство.

– Проклятье! – воскликнул Болдт. Еще один кусочек его головоломки.

– Вот что заводит его, Лу: этот самый вид, эта самая внешность.

– Получается, что, в конце концов, это может быть Гарман? – задал неудобный вопрос Болдт. Ему не хотелось в это верить. – Он защищает себя от самого себя? И ты в самом деле в это веришь?

– Ни за что, – сказала психолог, которая и подсунула ему эту версию. – Хотя найти аргументы в ее поддержку достаточно легко.

– Ты смеешься надо мной, – проговорил он.

– Ничуть не бывало. – Дафна улыбнулась, хотя улыбка не могла скрыть ее усталости. Потом улыбка исчезла, словно она стерла ее со своего лица. – Есть третий элемент, третий участник. Кто-то, о чьем существовании мы даже не подозреваем – не подозревали до настоящего момента, – поправилась она. – Гарман может быть хорошим лжецом, но он – не убийца. Может быть, у нас пока нет улик, чтобы доказать это, но мы оба знаем, что это правда.

– Третий элемент, – пробормотал Болдт, нетвердой рукой придвигая к себе стул и усаживаясь на него.