Текст книги "Наследие Ирана"

Автор книги: Ричард Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Точно определить хронологические координаты нашего изложения так же трудно, как и географические рамки. Основная часть книги посвящена Ахеменидам, парфянским Аршакидам и Сасанидам – периоду от VI в. до н. э. до VI в. н. э. Однако для того чтобы правильно понять эпоху Ахеменидов, необходимо исследовать историю их предшественников – мидян, и даже народов, выступивших на историческую арену еще раньше. Не выходят за рамки нашей работы и вопросы этногенеза, заставляющие углубиться в очень отдаленные эпохи. Объяснения требует верхний предел изложения, избранный нами, – десятый век н. э.

Распространение ислама имело, несомненно, огромное значение не только для Ирана, но и для всего Ближнего Востока. История этой части земного шара может быть разделена на два периода – доисламский и мусульманский. С влиянием ислама на страны, лежащие между Средиземным морем и рекой Инд, не могут сравниться ни завоевания Александра Великого, результатом которых был эллинизм III—II вв. до н. з., ни проникновение культуры Запада в наши дни. Однако не следует считать арабское завоевание VII в. концом древнеиранского периода. До тех пор, пока ислам оставался всего лишь религией арабов, Иран не был покорен исламом. Только в десятом веке, когда мы находим новоперсидскую литературу, пользующуюся арабским письмом, которая, пожалуй, больше чем все другое способствовала проникновению древних иранских традиций в культуру ислама, можно говорить о начале новой эры, ибо новоперсидская литература не только персидская, но, что более поразительно, также и мусульманская. Начиная с этого времени Иран прочно становится мусульманским, и все восстания или сепаратистские движения, возникавшие в халифате, которые удобства ради неправильно определяют как проявление «иранского национализма», проходили под флагом ислама. Династии мелких властителей в Иране были в известном смысле скорее рьяными поборниками ислама, чем персидскими патриотами, врагами мусульманства, как их нередко характеризуют. Освободив ислам от ограничений, налагавшихся на него привязанностью только к арабскому языку и к бедуинским традициям арабов, персы действительно много сделали для того, чтобы превратить ислам в мировую религию, и, таким образом, способствовали его сохранению и распространению. Именно поэтому кажется оправданным относить к истории древнего Ирана период вплоть до десятого века н. э., когда начинается история мусульманского Ирана. Такая периодизация не противоречит истории арабов в Иране в седьмом—десятом веках нашей эры, что является совершенно особой темой.

Сформулированная точка зрения расходится с мнением одного знаменитого современного перса, согласно которому для арабов история начинается с ислама, а для персов с приходом ислама она кончается. Хотя и принято считать, что многие обобщения такого рода несут в себе крупицу истины, данное мнение, мне кажется, порождено скорее национализмом XX века, нежели детальным анализом фактического материала; если говорить об историографии, то именно X век – это время больших перемен для Ирана.

Можно было бы привести веские доводы в пользу того, что до ислама у иранцев не существовало хронологической истории, какую мы знаем у греков или у мусульманских авторов. Но здесь не место затрагивать более широкие проблемы, разбирать различия и перемены в системах взглядов на мир (Weltanschauung) у разных народов. Часть ученых предполагает коренные различия между «циклической» теорией исторического процесса у индоевропейских народов и «линейной» теорией у народов семитических. Другие исследователи подчеркивают крупные перемены, происходившие в представлениях данного общества, особенно в его понимании исторических процессов, о которых здесь пойдет речь. Таковы, например, последствия столкновения веры в мессию, или спасителя, со старой традицией, опиравшейся на откровение (Ближний Восток) или на логическое умозаключение (у греков). Ведь, как учит христианство, появлением мессии могла либо начинаться, либо завершаться история для данного общества. Нельзя считать эти вопросы маловажными и неинтересными; они связаны с исследованием истории и историографии домусульманского Ирана настолько, что мы их не можем обходить. Более того, они относятся к числу тех основных положений, на которых зиждется наше построение истории древнего Ирана. Следует все время учитывать, что самый подход к истории на древнем Востоке существенно отличался от нашего. То, что мы воспринимаем как легенды и мифы, составляло часть религиозных воззрений и трактовалось как действительно «реальное», достоверное, в совершенно ином значении, чем для нас. Не нужно забывать, что сколь бы близкими и похожими на нынешние ни казались нам иные века и общества, оценка событий и подход к истории у древних заметно отличались от наших.

Многие народы Востока, в том числе иранцы и индийцы, гораздо больше интересовались религией, чем историей, об этом свидетельствуют сохранившиеся письменные памятники древнего Ирана и Индии. Я думаю, что религия не имеет отношения к «истине», ни к универсальной «логической» истине типа «дважды два – четыре», ни даже к «природной» истине, как, к примеру, физическая, поддающаяся наблюдению характеристика книги, которую вы держите в руках. Религия – это скорее акт убеждения или веры группы людей на протяжении определенного исторического периода, и поэтому религия гораздо труднее поддается анализу или даже изучению, чем установленные человеком «истины». Это следует учитывать при изучении текстов и иных источников по истории Ирана и Индии.

Можно ли доверять этим источникам вообще и что они собой представляют? Характер и ценность наших источников меняются со временем, как и наши методы их интерпретации. Мне кажется, например, что, по мере того как появляются новые письменные памятники, они не только сообщают нам новые факты, но и заставляют заново оценить значение памятников материальной культуры, искусства и архитектуры, раскопанных археологами. Письменные источники служат как бы каркасом, на котором монтируется все остальное. С появлением письменных памятников теряет свое прежнее исключительное значение керамика, служившая для дописьменной эпохи основным источником сведений о волнах нашествий новых народов. Точно так же и реконструкции, добытые методами сравнительной филологии, могут утратить по крайней мере часть своей предполагаемой культурной и историко-социальной ценности, когда с открытием новых текстов обнаруживаются непредвиденные изменения в семантике отдельных слов. Так меняется относительная ценность наших источников. Увеличение количества письменных памятников, естественно, не только снижает значение археологических материалов, но и способствует дальнейшей дифференциации таких дисциплин, как история искусства, архитектуры и нумизматика. Методы работы историка должны изменяться вместе с эволюцией орудий исследования. Монета, увековечившая победу Карла Великого над саксами, имеет, несомненно,

пропущена страница

санидов следует особо отметить латинское сочинение Аммиана Марцеллина; большое значение для этого времени имеют также труды армянских и сирийских авторов. Сравнительно невелика роль прочих иноземных источников – китайских, индийских, египетских, палестинских – в освещении истории домусульманского Ирана; они содержат очень мало новых, по сравнению с другими источниками, сведений. Таковы, в самом кратком перечислении, наши основные источники, дополняемые данными археологии и родственных дисциплин. С их помощью нужно попытаться восстановить историю двух тысячелетий и заполнить пробелы, часто гораздо более значительные, чем периоды, освещенные вспышками света письменных памятников. У нас нет даже сетки, хотя бы фрагментарной, с крупными ячейками, в которых можно было бы разместить имеющиеся данные; в нашем распоряжении только атомы информации, и мы должны расположить их в определенном порядке.

Notes:

Геродот, VII, 62; Моисей Хоренский (I, 29) употребляет наименования arik «ариец» и mar-, med– для обозначения мидян.

Только как этническое название это слово засвидетельствовано у Геродота (III, 93; VII, 66) и Арриана (VII, 6, 3), однако мы можем реконструировать *Aria в качестве обозначения области современного Герата. Вавилонская форма a-ri-e-mu является, возможно, источником греческого *Aria или Areia (арам, ’ryk может значить «арья» или «ариец»).

Область Герата, именуемого Iilyw (harew) в среднеперсидских текстах, унаследовала свое название от древности. Это наименование, с точки зрения истории языка, нельзя смешивать с Агуа, хотя в парфянский период могли существовать исторические причины, приведшие к тому, что греки отождествили Агуа с областью, которую они называли *Аriа.

Географический фон

В центре Иранского нагорья располагаются безлюдные солончаковые пустыни – Деште Кевир и Деште Лут. Они служат барьером между востоком и западом, не раз заставлявшим свернуть с пути многочисленные группы мигрирующих народов и направиться либо на восток, в сторону Индии, либо на запад, к Месопотамии. Вдоль северной границы пустыни Деште Кевир пролегал торговый путь, начинавшийся на равнинах Месопотамии, там, где у древнего Ктесифона (нынешнего Багдада) сближаются реки Тигр и Евфрат. Отсюда дорога шла к Иранскому плато, через современные Керманшах, Хамадан, Тегеран, затем по северному краю Деште Кевир, ответвляясь у Герата на северо-восток, к Мерву, Бухаре и Самарканду и далее в Китай, или поворачивала на юг, к Секстану, на восток, к Кандахару и через горы вела к равнинам долины Инда. Эти трассы были не только путями торговли, почитавшимися издревле, но и дорогами нашествий. Другие пути вели из Тегерана или Хамадана на север, в Азербайджан и Армению, к берегам Черного и Каспийского морей, или на юг, в Исфахан и в провинцию Фарс. Но главным путем для истории был путь «восток – запад», описанный выше; отдельные его участки известны как Великий хорасанский путь, «Шелковый путь» в Китай, а также под другими названиями.

В горах, вдали от дорог, люди часто спасались от нашествий разбойничьих орд или от проходящих воинских отрядов.

На востоке суровые хребты Гиндукуша служили идеальным убежищем для племен и народов, не желавших подчиниться господству жителей равнин или спасавшихся от религиозных и политических преследований. Большое разнообразие языков и диалектов в обширной горной области современного Восточного Афганистана и Северо-Западного Пакистана достаточно ясно показывает, что предки современных кафиров и других индоиранских горцев распространялись далеко на запад от районов, где они живут в настоящее время. В этом суровом краю контакты устанавливались всегда с большим трудом, поэтому не удивительно, что у обитавших здесь народов черты различий всегда были более заметны, чем признаки, их объединяющие. Горы в те времена были, очевидно, более лесистыми, чем сейчас, но и в наши дни дерево остается здесь основным материалом для строителя, а также для скульптора или резчика. Этот край никогда не слыл богатым, но уже на заре истории мы узнаем о рубинах и ляпис-лазури, добываемых в копях Бадахшана.

К югу от горных убежищ, в нескольких районах, в том числе в сравнительно изолированной долине современного Келата, живут брахуи, народ, говорящий на одном из дравидийских языков и являющийся, по всей вероятности, потомком доарийского населения Восточного Ирана. Несомненно, что иранские племена белуджей, которые дали свое имя обширной области, протянувшейся от реки Инд до Персидского залива, от Индийского океана до персидских городов Керман и Бам и далее на север, до афганских городов Фарах и Кандахар, распространились на этой территории не ранее XI в. н. э. Но почему вообще они пришли сюда – вопрос, который вправе задать всякий, кто побывал в этих районах, ибо сухая, знойная и пустынная равнина, предстающая перед взором путешественника сегодня, вряд ли была иной в древности. В те времена, как и сейчас, здесь приходилось сооружать жилища глубоко в земле, чтобы укрыться летом от нестерпимой жары. Почва была такой же каменистой и бесплодной, как и в наши дни, так что надо было рыть глубокие колодцы и подземные каналы для орошения полей, а финиковая пальма была и остается поныне основой существования. К этим районам могли приспособиться только кочевники или те, кто выбрал для себя полукочевой образ жизни, но вряд ли здесь могли поселиться оседлые племена.

Другая, менее обширная «область убежища» лежала в Восточной Персии. В раннеисламское время она известна под именем Кухистан, сейчас это район афгано-персидской границы. Здесь нет таких высоких гор, как в районах, лежащих далее к востоку, земля не столь бесплодна, как на юге, а климат более умеренный.

Внушительные горы Эльбурса, увенчанные вершиной Демавенд (5670 м), отделяют Иранское плато от узкой полосы Каспийского побережья, лежащей ниже уровня моря. Контраст между плато и прибрежной низменностью очень разителен: все побережье – сплошные джунгли, настоящий рай для тигров. Малярия, рис и экзотические растения тропиков с давних времен, делали побережье совсем особым миром, отличным от раскаленного плато. Горы и тропические низменности образовали своего рода заповедник, где сохранялись старые традиции и обычаи, не затронутые переменами, происходившими за хребтами Эльбурса. Для жителей плато горы и джунгли представлялись всегда чужой, запретной страной, населенной демонами и диковинными зверями.

Районы Кавказского хребта занимают, пожалуй, первое место в мире по разнообразию языков и этнических групп. Это не котел, как считают некоторые, а убежище par excellence, где небольшие этнические группы смогли сохраниться на протяжении тысячелетий истории. Потомки средневековых алан, скифского иранского народа, и по сей день живут на Северном Кавказе – это осетины. Иранские культурные традиции были сильны в среде армян, грузин и других народов Кавказа, многие районы не раз попадали под власть персидских завоевателей, так что и о них приходится упоминать в этом обзоре.

Наконец, имеются горные убежища в Западном Иране, где сейчас живут в горах Загроса курды, луры и другие народы. Уже на заре истории эта суровая страна, граничащая с плодородными равнинами Тигра и Евфрата, служила источником беспокойства для жителей Месопотамии. Кочевники и горцы, спускавшиеся с востока, нередко грабили и разрушали богатые города Междуречья.

Можно, таким образом, заключить, что равнины были бурлящими котлами, в которых сталкивались и переплавлялись самые разные народы, тогда как в труднодоступных горных районах, в относительной изоляции от основных арен истории, могли сохраниться древние религиозные верования (или ереси), старые традиции и обычаи. Эти особенности делают изучение Ирана занятием весьма увлекательным и вместе с тем позволяют лучше понять его историю.

На территории плато неполивное земледелие в наши дни представлено только на северо-западе, в Иранском Азербайджане; сходным, по-видимому, было положение и в древности.

Во всех остальных районах необходима ирригация; чтобы спасти драгоценную воду от раскаленного солнца или провести ее без потерь сквозь пористую почву, была изобретена замечательная система подземных каналов. В Западном Иране их именуют qanat, в Восточном – kariz; оросительные каналы известны в Иране уже в глубокой древности (о существовании большого числа таких каналов в Мидии упоминает Полибий 1). Подземные каналы существовали, несомненно, и в других странах – в Аравии, Северной Африке, возможно, даже в Южной Америке (до Колумба), но наибольшее распространение они получили в Персии, где и сейчас есть каналы, которые тянутся на несколько миль от источника. Строительство и поддержание такой оросительной сети было настоящим подвигом инженеров древности, потребовавшим весьма опытных специалистов и для сооружения каналов, и для их эксплуатации.

Из всего сказанного можно сделать вывод о том, что ландшафт страны в историческое время не претерпел значительных изменений и что факторы, определяющие способ и образ жизни населения плато в наши дни, в основном действовали и в древности. Иран – страна контрастов. В небольших горных долинах можно встретить яблони и персиковые деревья, а неподалеку, в оазисах центральных пустынь, растут финиковые пальмы и цитрусовые. Глиняная стена может отделять унылые голые пески и камни от прекрасного благоухающего сада. И та же глиняная стена может отделять угрюмого, исхлестанного всеми ветрами погонщика верблюдов от изнеженного и обходительного хозяина этого райского уголка.

Notes:

Полибий, История, X, 28.

Народы уходят, народы остаются

Что представляет собой народ Ирана в наши дни и каким он был в прошлом? Люди различаются прежде всего по языку. Человека учат с помощью языка, и с помощью языка он может выразить себя. Если вспомнить, что при раскопках Мохенджо-Даро, очень древнего города доарийского времени в долине нижнего Инда, были обнаружены черепа брахи-, мезо– и долихоцефалов, живших примерно 5 тыс. лет назад, то вряд ли окажутся состоятельными все попытки дифференцировать расы на территории Ирана, по крайней мере в историческое время. Мы отнюдь не хотим перечеркнуть результаты работы антропологов, но применительно к нашим задачам для Ирана вполне достаточно пользоваться основными определениями рас – монголоиды, негроиды и кавказоиды, последние с несколькими подразделениями. Монголоидные и негроидные народы появились в Иране в основном уже в исламское время: первые – тюрки и монголы, вторые – главным образом рабы, доставлявшиеся из Африки через Аравию. Наличие негритосов в прибрежных районах Южной Персии может, по-видимому, указывать на существование некогда аборигенов, связанных с негритосами Африки, Ост-Индии или Полинезии. В целом население Ирана можно отнести к кавказской расе; здесь представлены все три ее подгруппы – северная, альпийская и средиземноморская, с преобладанием альпийской, или «круглоголовой», которая, в свою очередь, делится на арменоидов и ираноидов (последние выделяются некоторыми антропологами в иранскую или скифскую субрасу). Неоднократно археологи и антропологи предпринимали попытки связать ту или иную расовую группу с миграцией определенного народа, но к первому тысячелетию до н. э. (а возможно, и гораздо раньше) все эти народы в расовом отношении были уже смешанными. Учитывая это, нам придется обратиться к рассмотрению языковых групп, а также различных хозяйственных укладов пастушеских и земледельческих племен и народов.

При исследовании истории древнего Ирана оказывается весьма полезным провести сравнение с жизнью страны в раннеисламский период, предшествующий нашествиям тюрок. Для этого периода мы располагаем значительным количеством источников, которые могут помочь восстановить и облик доисламского Ирана. Эти источники позволяют заключить, что области Ирана, населенные кочевниками в сравнительно недалеком прошлом, были заняты кочевниками и в древности. Правда, в некоторых районах городского и оседлого населения, по-видимому, раньше было гораздо больше, чем сейчас, но можно наблюдать и обратное, так что в целом это не нарушает общего вывода, сделанного нами. В древности, как и в настоящее время, существовали районы с настолько высоким уровнем оседлости, что их следовало бы назвать «центрами политической власти», в которых могли возникать более или менее независимые государства. Тот факт, что они существовали и в древности, свидетельствует о силе традиций, устойчивом характере влияния географической среды, а также других условий, из совокупности которых складывается определенное единство.

Начнем с юго-запада. Здесь раскинулась равнина Хузистана, где в древности господствовали эламиты. Хотя, строго говоря, Хузистан является продолжением, выходом на восток Месопотамской равнины, но, с точки зрения исторических событий, поскольку Хузистан действительно образовывал выход на восток и давал возможность легко попадать на плато, он был тесно связан с нагорьем. Эти связи восходят еще к «доисторическим» временам, когда эламиты проникли в провинцию Фарс. Река Карун с ее притоками позволяла заниматься земледелием, и потому Хузистан очень рано стал центром цивилизации и районом формирования государства.

Жители Фарса, Персиды античных авторов, страны равнин и долин, в основном идущих в направлении с северо-запада на юго-восток, могли угрожать соседним областям, как это не раз бывало, когда они объединялись под властью воинственных правителей. Этим правителям приходилось, конечно, прилагать немало усилий, чтобы добиться единовластия в Фарсе, но зато, став полновластными хозяевами области, они получали возможность распоряжаться мощными людскими ресурсами и богатствами плодородных земель и пастбищ. Естественно, что со времен Ахеменидов Фарс оставался в памяти народа «сердцем Персии».

Однако по географическим условиям настоящим сердцем Персии является область современных городов Хамадана – Тегерана – Исфахана, соответствующая примерно древней Мидии. Эти города лежат внутри чаши плато, так что связи между ними осуществляются легче, чем в других местах. Стратегически, соответственно, этот район был всегда более открыт для завоевателей, и, кроме того, через Мидию проходил торговый путь «восток – запад». Жизнь земледельцев на внутренних склонах гор Загроса или Эльбурса не очень сложна; широкие равнины, спускающиеся к соленым пустыням в центре чаши плато, служили превосходными пастбищами для лошадей и скота. Но этот район не имел такого единства традиций, как Фарс, и в значительно меньшей степени, чем Фарс, мог стать базой для возникновения централизованного государственного объединения, распространявшего свою власть на соседние области.

Область вокруг озера Урмия, центр Иранского Азербайджана, располагала, по-видимому, наиболее благоприятными условиями для жизни на плато. Плотность населения здесь всегда была большей, чем в других районах, жители этой области уже с древности играли важную роль в жизни страны. Но Азербайджан лежал на торговых путях, проходивших через Кавказ, по его территории шел и путь «восток—запад», который вел к Черному морю. По этим дорогам двигались армии, по ним шли и переселяющиеся племена, что препятствовало установлению политического единства. В древности, как и сейчас, эта область, как мы увидим ниже, не была полностью «иранской» землей.

Обширную восточную провинцию, известную в мусульманское время под именем Хорасан, лучше всего разделить на три области – центральную со столицей Гератом на реке Герируд, восточную, или Бактрию, с главным городом Балхом (современный Мазар-и Шариф), и западную, протянувшуюся от Каспийских Ворот (к востоку от современного Тегерана) на восток, до Мешхеда, нынешней столицы провинции Хорасан. Эта огромная территория, «земля востока», как гласит ее имя, была всегда открыта для нашествий из Средней Азии. Бактрия, или, как называют ее сейчас афганцы, Туркестанская равнина, черпала свое богатство с земель, орошаемых Оксом (Амударья), и была основным культурным центром обширного района, опоясанного горными хребтами на севере, востоке и юге. Следует различать Северную Бактрию, лежащую к северу от Амударьи, и Южную Бактрию. Через горные перевалы шли из Бактрии торговые пути – на юг, в Индию, на восток, в Китай, и на север, в Среднюю Азию; через Бактрию эти торговые пути шли и на запад, в сторону собственно Персии. Важный стратегический узел, Бактрия была в то же время богатым краем, и ее людскими ресурсами нередко пользовались основатели новых государств.

Герат, лежащий в плодородной долине Терируда, еще в большей степени был стыком дорог, ведущих во все стороны света. С известным правом Герат можно назвать самым крайним восточным пределом распространения иранцев, ибо в древности к востоку от Герата, за суровыми хребтами Гиндукуша, на территории современных районов Кабула, Газни и Кандахара жили народы, которых правильнее всего именовать индоиранцами, хотя иранский элемент у них и был преобладающим.

Западный Хорасан с несколькими столицами, от Гекатомпила на западе до Нишапура на востоке, был как бы большой проезжей дорогой и потому не мог сохранить традиций единства, как это было в Фарсе. Он и в самом деле служил мостом, соединявшим Восточный Иран с Западным. Именно через этот мост проходили народы, чаще всего двигавшиеся на запад. Не было никаких мощных факторов, ни географических, ни исторических, которые бы властно диктовали необходимость объединения для населения этой части Хорасана, и, поскольку кочевники проходили через эту область для того, чтобы основать свои империи на западе, правителями Хорасана наиболее часто становились выходцы из Западного Ирана.

Следует упомянуть и другие населенные центры, хотя они и не играли столь значительной роли в истории страны, как отмеченные выше. В Средней Азии оазисы Мерва, Бухары, Самарканда и Ферганская долина были весьма важными торговыми и стратегическими пунктами на «Шелковом пути» в Китай. На юге Сеистан, область, лежащая вокруг озера Хамун и по реке Гильменд, давал возможность оседлому населению обрабатывать плодородную равнину, отдаленную от гор. Далее к востоку, в предгорных районах верховьев Гильменда и его притоков, на территории современной Кандахарской провинции, древней Харахувати (или Арахосии, как называли ее греки), земля также была достаточно плодородной, чтобы прокормить многочисленное оседлое население.

Наконец, жители низменности, лежащей на южном побережье Каспийского моря, благодаря обособленности от плато сохранили некоторое единство традиций. Несмотря на столкновения и нашествия, обе стороны, джунгли и плато, оставались как бы изолированными мирами.

Из сказанного выше можно заключить, что основная черта оседлой жизни в Иране – ее оазисный характер и относительно слабая связь с окружающим миром. На протяжении всей истории персы жили в домах, окруженных высокими стенами, и стремились сохранить замкнутый мир своих семей. Это же стремление можно проследить и в масштабе племени, даже целой области (или географического региона). Индивидуализм персов, порой яростно защищаемый, и отсутствие единства в стране, столь разнообразной по своим ландшафтам, весьма характерны для истории страны на протяжении веков. Так, представляется вероятным, что неудача попытки покойного Реза-шаха перевести на оседлый образ жизни иранских кочевников может скорее всего объясняться тем, что Реза-шах оказался не в состоянии справиться с духом рода или племени, еще живым у кочевого населения – иначе племена не смогли бы сохраниться. Стороннему наблюдателю может показаться, что оседлый народ с его сильной привязанностью к семейным институтам недалеко ушел в этом отношении от сородичей, для которых главное – сознание принадлежности к своему племени. Не является ли это важной причиной падения эфемерных восточных государств, основанных могущественными вождями, которые сумели добиться беспредельной преданности от своих подданных, но наследники которых оказались неспособными укрепить эти связи? Не все племена Ирана – кочевые, часть их перешла к оседлости, но чувство принадлежности к племени сохранялось и после изменения их образа жизни.

Оазисы Ирана отделены друг от друга большими необжитыми пространствами. Некоторые участки этих земель могли бы возделать и оросить крестьяне, но большая их часть слишком засушлива, а воды в этих районах так мало, что земледелие невозможно. Здесь могут жить лишь кочевники, переходя с места на место и меняя, в зависимости от времени года, пастбища для своих стад. Через всю историю Ирана, как можно судить уже по самым ранним письменным источникам, проходит конфликт между кочевой степью и оседлостью. Эта проблема остается актуальной и для современной Персии, так было и 3 тыс. лет назад, когда существовали в основном те же обширные области пастушеского скотоводства, что и сейчас. Горы южного Загроса вновь и вновь пересекают племена бахтиаров и луров. Курды, живущие к северу от них и сохранившие племенную организацию, перешли в большинстве к оседлости, тогда как на юге кочевники-тюрки – кашкайцы, афшары и другие,– по-видимому, лишь сменили ираноязычные кочевые племена. Далее к югу и на восток, до реки Инд, обитают племена белуджей, в основном кочевые, пришедшие на эти территории с северо-запада после XI в. н. э. и вытеснившие племена брахуи или других кочевников неарийского происхождения. Районы современной афгано-пакистанской границы в древности были заняты, вероятно, в основном теми же кочевыми племенами, которых мы сегодня находим среди кочевников-патанов, носителей афганских диалектов паштб и пахтб. Однако две тысячи лет назад индо-иранское население, ныне сохранившееся только высоко в горах, в современном Нуристане, Читрале, Свате и еще в нескольких местностях, должно было занимать и территории к югу от реки Кабул и к западу от Бамиана.

Степи Средней Азии всегда служили приютом для кочевников, сначала для скифов-иранцев, позднее для тюркских племен, так что оседлое население Хорасана постоянно находилось под угрозой опустошительных набегов всадников с севера. Если задуматься над тем, почему тюрки, пройдя через весь Иран на пути из Средней Азии в Анатолию, не смогли превратить Хорасан в тюркскую область, то приходится предположить, что оазисы Хорасана, населенные персами, закрыли свои ворота и, защищенные толстыми стенами, вынудили кочевников следовать на запад. Оседлые сельские поселения и городская жизнь в Иране не могли возникнуть недавно, они должны были существовать с глубокой древности. Но несомненно и то, что сами иранцы были некогда кочевниками, пришедшими на плато, где ранее жил оседло другой народ.

Этнографы утверждают, что пастушеское скотоводство является сравнительно высокоразвитой формой хозяйства, возникающей позже, чем оседлое земледельческое общество, которое, в свою очередь, пришло на смену этапу охотничьих племен. Если принять эту схему, то следует предположить, что предки индийцев и иранцев перешли к пастушескому скотоводству после того, как они познакомились с земледелием на территории своей прародины. По мере продвижения на юг они подчиняли оседлое население, у которого они вновь учились обрабатывать землю, но уже гораздо более совершенными методами. На индийском субконтиненте и на Иранском плато пришельцы были ассимилированы местным населением, но передали завоеванным народам свои языки и обычаи. Традиции мигрирующего пастушеского народа надолго сохранились на его новой родине, в среде, сходной, вероятно, с той, в которой очутились перешедшие к оседлости арабы, с их ностальгией и печальными воспоминаниями о жизни бедуинов в пустыне, «настоящих арабов». Об этом полезно помнить, когда читаешь древние иранские или индийские религиозные тексты, – их содержание навеяно жизнью раннего пастушеского общества, а не культурой оседлого населения. Но о пастухах-скотоводах мы узнаём впервые от оседлых народов, поскольку только у них были необходимые стабильность, время и желание вести записи событий и религиозных гимнов, – передававшихся из уст в уста кочевниками. Фиксируя эти гимны и песни воинских отрядов, писцы из среды оседлого населения обычно видоизменяли их, подгоняя под определенные литературные каноны. Поэтому до нас дошли своего рода интерпретации оригиналов. На протяжении тысячелетий степь и оседлость сосуществовали в Иране, плохо зная и понимая друг друга.