Текст книги "Похитители тьмы"

Автор книги: Ричард Дейч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Глава 11

Буш стоял на балконе номера «Фор Сизонс», глядя на Мраморное море и Принцевы острова. Потом повернулся и посмотрел по другую сторону Босфора и тут осознал, что находится в единственном городе мира, расположенном на двух континентах, на пересечении миров, встретившихся в этом мегаполисе. Смешанная культурная история которого не похожа на историю ни одного другого города – ни в древности, ни в наши дни. Ничто не могло быть дальше от его дома в Байрам-Хиллс, чем этот город. Он находился в городе, ставшем столицей мира задолго до того, как европейцы попали в ту глухую провинцию, где он теперь обитал.

Майкл спустился по лестнице черного дерева – он принял душ, надел джинсы и блейзер от Армани.

– Классный вид, да?

– Удивительно, в какие только места я не попадал, спасая твою задницу.

– Самолет будет готов в шесть утра, если только ты не хочешь тут еще поошиваться.

– Джинни и без того уже злится. Я путешествую по миру без нее, и если так и дальше будет продолжаться, то мы с тобой станем как попугаи-неразлучники.

Сент-Пьер улыбнулся. Он начал забывать, как нелегко путешествовать, когда ты привязан к дому, когда у тебя семья и обязательства перед теми, кого ты любишь. Пол ни разу не отказался помочь Майклу, каким бы долгим ни становилось путешествие и как бы далеко ему ни потребовалось уезжать от жены и детей. Он был самым преданным другом.

После смерти Мэри Майкл уже стал забывать, что это такое – заботиться о других, каждый день ставить на второе место собственные потребности и нужды ради тех, кого ты любишь. Он завидовал Полу и его жизни, надеясь, что настанет день и он тоже обрастет узами, которые сделают его домоседом.

Послышался слабый стук в дверь, заставший Майкла врасплох. Он посмотрел на часы, прошел по громадной гостиной и открыл дверь.

В номер молча вошла КК, направилась к окну и уставилась на море.

Буш, все еще стоявший на балконе, повернулся и увидел огорченное выражение на лице девушки. Обменявшись взглядами с Майклом, он вернулся с балкона и направился вверх по лестнице.

– Нужно принять душ, привести себя в порядок – совсем провонял, – сказал Пол, исчезая в своей спальне.

Майкл посмотрел на Кэтрин, стоящую на фоне окна.

– Что с тобой?

Та продолжала смотреть на воду, молчание затягивалось.

– У тебя есть место на самолете?

– Конечно, – медленно проговорил Майкл, слыша отчаяние в ее голосе.

– Вот и всё, – сказала КК скорее себе, чем ему.

Сент-Пьер медленно приблизился сзади, положил руку на ее плечо.

– Что случилось?

– Она знает. – Женщина отвечала, словно откуда-то издалека. – Она знает все.

Майкл знал, что Кэтрин говорит об одном человеке, о единственной семье, которая у нее есть. И прекрасно знал, что она чувствует – стыд, злость. Что еще можно чувствовать, когда человек, которого ты любишь, узнает, что ты уголовник?

– Прими мое сочувствие.

– Все эти годы я лгала… жила в плену иллюзий, обманывала себя, убеждала, будто то, что я делаю, никому не вредит.

Они оба стояли теперь молча, глядя на яхты с широкими открытыми парусами, направляющиеся по Босфору в Мраморное море. Наконец Майкл сказал:

– Иногда, защищая тех, кого мы любим, мы вредим им. Мы этого не хотим, но оно происходит независимо от нас… – Он помолчал. – Нужно многое переварить. Ничего, она поймет.

– Ты не видел ее глаза. Сплошное разочарование. Стыд. Она сравнила меня с моим отцом.

Кэтрин, наконец, повернулась, и Майкл увидел ее боль.

– У моего отца не было души. Он грабил и убивал не задумываясь.

– Может быть, – сказал Сент-Пьер. – Но он и ты – разные вещи.

– Нет. Не разные. И больнее всего – от чего у меня сердце разрывается – то, что Синди права. Яблоко от яблони…

Майкл положил руку ей на плечо, заглянул в глаза.

– Нет, она не права. Ты не похожа на отца. Ты вырастила сестру. Сделала все ради нее. Она еще не поняла, кем бы стала, если не ты. И ты не убийца, не похожа на отца.

– Я делала это, чтобы вырастить ее. Крала, чтобы нам было на что жить. Это можно оправдать. Но последние пять лет… я так и не остановилась. Делала это ради себя. Даже когда помогала Симону, мне казалось, что я в каком-то крестовом походе, что это способ доказать, будто я творю добро, совершая зло.

Майкл не сводил с нее глаз, сочувствие лишь усилилось – он понимал, что она имеет в виду. Девушка выбрала себе воровскую судьбу, и она настигала ее.

– Я больше не могу этим заниматься.

– Это правильно.

– Я должна сказать Симону. Он расстроится.

– Ничего, Симон большой мальчик.

КК отвернулась и стала смотреть на проплывающие суда.

– Майкл, что мне делать?

Он слышал, как разрывается ее сердце от стыда, который теперь испытывала за нее и сестра. Кэтрин находилась в прострации, понимая, что жизнь, единственная жизнь, какая была у нее на протяжении пятнадцати лет, подошла к концу.

– Ты должна поговорить с ней.

– Не могу, – сказала она, словно пытаясь убедить себя.

– Нет, можешь. Ты должна.

– Ничего я не должна, – ершисто отрезала она.

– Должна, – тихим голосом сказал Майкл. – Я ее позову.

– Не смей.

Сент-Пьер вышел из номера и пошел по коридору в президентский номер. Кэтрин, обозленная, припустила следом.

– Сделай мне одолжение – не суйся в эти дела.

– Теперь ты хочешь, чтобы я не совался в эти дела? Сначала приходишь ко мне, изливаешь душу, а потом говоришь, чтобы я заткнулся? – Он демонстративно постучал в дверь.

КК вызывающе смотрела на него, во взгляде сквозила непреклонность, требовавшая, чтобы он ушел.

– Ничего подобного, – Майкл отрицательно покачал головой. – От тех, кого любишь, не отказываешься так легко. Ты сейчас войдешь в эту дверь и станешь говорить с нею. А потом, может быть, я и уйду.

Майкл постучал еще раз.

КК пошарила в карманах.

– Ключа у меня нет.

– Слушай, она, конечно, будет расстроена. С этим ничего нельзя поделать.

– У меня нет ключа, – руки дрожали от собственного бессилия – она продолжала шарить по карманам. – Я была так взбешена – выбежала, забыв обо всем.

– Вы должны обо всем поговорить.

– А что тебе дает право давать мне советы? – отрезала КК.

– То, что я был там, – спокойно сказал Майкл, понимая ее отчаяние. Он постучал еще раз. – Если мы прячемся от людей, которых любим, это знак того, что мы перестаем им верить. Она твоя сестра. Она поймет.

Девушка повернулась, глядя на дверь, потом подняла кулак и принялась колотить.

– Синди, открой эту чертову дверь.

Ответа она не услышала.

– Может быть… – Майкл замолчал. Слово замерло на его губах, они переглянулись и поняли…

Сент-Пьер поднял ногу и ударил по двери.

Как только дверь распахнулась, Майкл сразу же увидел ее – повсюду на полу, на мраморных плитках. Кровь, свежая кровь, лужицами и струйками растеклась по полу. Майкл бросился в гостиную, побежал вверх по лестнице, появился несколько мгновений спустя на площадке, оглядывая пустой номер. Там никого не было.

Следом вошла КК и тоже сразу же увидела кровь. Она не произнесла ни слова, но мысли ее в ужасе метались. Она, как безумная, пробежала по номеру, но никого не увидела. Майкл и КК посмотрели друг на друга; глаза их пылали яростью, которая постепенно сменялась болью и отчаянием.

– Кто это сделал? – Майкл посмотрел на девушку, словно она точно знала, что он имеет в виду.

– Я… не знаю. – Кэтрин наклонилась, посмотрела на кровь. Дыхание у нее участилось, лицо побледнело от ужаса.

Они оба оглядели комнату, впадая в такое состояние, при котором чувства обостряются, глаза отмечают мельчайшие детали. Они увидели это одновременно: в DVD-плеере выдвинут лоток компакт-дисков.

Майкл задвинул его на место и нажал кнопку «плей». Потом включил 72-дюймовый плазменный телевизор, на экране которого появился Симон, лежащий без сознания лицом вверх на мраморном полу в том месте, где теперь стоял Майкл. Потом камера взяла выше, и появилось искаженное ужасом лицо Синди; оно целиком заполнило большой экран, ее неровное дыхание вырывалось из громкоговорителей. КК отдернула руку, поняв, что держится за стул, на котором несколько минут назад плакала сестра.

– КК, – полился из динамиков голос – низкий и, как это ни странно, с акцентом, с каким говорят на американском Юге. – Я так рад, что тебе удалось уйти из «Хирона» живой. Даже деньги поставил на то, что тебе это удастся. Впечатляюще. Любовник-плейбой на шикарном самолете. Отличная работа.

Камера развернулась, и на ней появилось лицо – смуглое и какое-то детское. Его глаза сияли невероятной голубизной под идеальными черными бровями. Камера замерла, а потом на лице появилась улыбка. Неестественная, в ней отсутствовала теплота, в глазах – ни намека на то чувство, которое вроде бы изображали остальные части лица. Наконец камера снова развернулась и взяла общий план, в котором оказались Симон и Синди.

Человек с голубыми глазами вошел в кадр, посмотрел на Синди, которая плакала и дрожала на своем месте.

– Она выросла – стала настоящей женщиной. Она красивая, КК, и, насколько я могу понять, успешная и получила хорошее образование. Наверное, ты очень гордишься ею. Твоя мать не смогла бы сделать для нее и половины того, что сделала ты. Я ненавижу себя за то, что мне приходится делать. – Человек по-прежнему смотрел на Синди. Он протянул руку и прошелся пальцами по ее каштановым волосам. – Но иногда в жизни мы вынуждены делать вещи, которые кому-то могут показаться неприятными… безнравственными… преступными. Я уверен, ты понимаешь это как никто другой. Ты должна украсть посох Селима, кадуцей, как вы с Симоном и планировали, вот только ты сделаешь это одна.

– Кадуцей? Что это такое? – Майкл недоуменно смотрел на девушку, но она не отрывала глаз от изображения плачущей сестры.

– О карте можешь забыть, – сказал человек. – Она моя. И всегда была моей. Вызов судьбы, моя карта. Маленькая проверка навыков. – В этом голосе, казалось, присутствовало какое-то могущество, как у диктора в эфире. Человек убрал руку с головы Синди. Его взгляд внезапно уставился в объектив камеры, его глаза с экрана словно впились в глаза КК. – Хочу, чтобы это было предельно ясно. Не приближайся к этой карте. Ее украду я.

Человек внезапно расслабился, и его натянутая навязчивая улыбка вернулась на лицо.

– Кто мог знать, что нам снова придется работать вместе? Напарники, да? – Низкий голос сотряс комнату. – Ты принесешь мне эту палку, этот посох султана в пятницу, в час дня. Буду ждать тебя перед Голубой мечетью.

Человек подошел к Симону и склонился над его бесчувственным телом. Несколько мгновений смотрел на их друга и небольшую лужицу крови, натекшую из его головы.

– Я перевяжу его раны, но не больше. Кровопотеря у него значительная, как вы сами наверняка видите. Надеюсь, никакого заражения не произойдет. А если произойдет, то, по моему прогнозу, он протянет без врачебной помощи не больше трех-четырех дней.

Человек вернулся к Синди, которая смотрела в камеру умоляющим взглядом, встал у нее за спиной и положил руки ей на плечи, отчего она сморщилась и задрожала.

– КК, ты знаешь меня, знаешь, на что я способен и что мне нравится. Мне нравишься ты. – Человек сделал паузу, чтобы подчеркнуть сказанное. Он еще раз провел сбоку по голове Синди. – Я люблю тебя так, как если бы ты была моей плотью и кровью, но я без малейших сомнений заберу то, что близко и дорого тебе в этой жизни. У тебя есть три дня, чтобы украсть этот посох. И помни – к моей карте и близко не подходи.

Камера задержалась на Симоне, лежащем на мраморном полу; судорожные вздохи вырывались из его груди. Потом камера переместилась на Синди, ее опухшие глаза смотрели с отчаянием, тушь растеклась по лицу от слез. Человек взял ее под подбородок, чуть приподнял ее лицо ближе к камере, улыбнулся в последний раз – и экран почернел.

Майкл и КК стояли в гулкой тишине комнаты, смотрели на лужу крови, на пустой стул.

– Его зовут Иблис, – тихо сказала девушка, переведя взгляд на черный экран телевизора.

Майкл молчал, пытаясь осмыслить случившееся.

– Он опасный и спятивший – хуже не бывает. – КК впилась взглядом в телевизор, словно боялась, что, оторвав от него взгляд, разорвется на части. – Он вор, Майкл. Не чета мне…

– Откуда ты знаешь?

Кэтрин села, молчание тянулось, пока она не повернула голову и не посмотрела на Майкла. Глаза полны боли и поражения.

– Он был моим учителем.

Глава 12

При рождении он получил другое имя. Арабское же выбрал, чтобы нагонять страх на людей. На самом деле он родился в Кентукки, в семье жокея. Его мать – наполовину гречанка, наполовину турчанка, и эта смесь, по словам ее мужа, дала вздорную личность. Тот, кто знал судьбу Иблиса, его растленный ум, мог бы счесть, что он из неблагополучной, расколотой семьи или что он, может быть, рос сиротой и ополчился на весь мир за царящие в нем несправедливости. Но на самом деле невозможно представить себе более любящую, устойчивую семью, чем та, в которой он вырос.

Кристофер Миллер-старший, который предпочитал, чтобы его называли Ржавый – прозвище, полученное им за огненно-рыжий цвет волос, какой был у него в юности, – считал себя консерватором, верил в право человека носить оружие и знать, как им пользоваться. Он еще в нежном семилетием возрасте научил стрелять сына Криса-младшего. В восемь лет юный Крис мог попасть в тарелку с пятидесяти ярдов, а к десяти стал настоящим снайпером. Ржавый научил его охотиться и жить тем, что давала земля. Он научил его пользоваться ножом, показал, каким полезным тот может быть в лесной чаще для снятия шкуры с животного, для приготовления пищи, как оружие, как инструмент. Ржавый научил сына выживать и использовать в будущей жизни – будь то в лесной чаще или в джунглях города – эти уроки самодостаточности, выживания.

Нури Миллер была черноволосой красавицей, ее сын унаследовал от нее глаза небесной голубизны и смуглую кожу. Если Ржавый давал сыну уроки выживания с помощью физической силы и насильственных средств, то она обучала его более тонким приемам. Рассказывала ему о людях, учила общению, учила получать то, что нужно, мягким убеждением и рассказами о возможных последствиях. Она научила его поведению в различных обществах, что прекрасно умела сама, будучи дочерью православного администратора судоходной компании и мусульманки-матери, турчанки по происхождению. Она разбиралась в тонкостях дипломатии, умела вставать на разные точки зрения и таким образом завоевывать доверие у всех.

Такие уроки она давала Крису, и это позволило сыну преодолеть детские комплексы, связанные с внешностью, которой он скорее напоминал террориста, чем парнишку из Кентукки. Он был худощавого сложения, с волосами, черными как смоль; детская красота его личика придавала сходство с женщиной. Ходил он, как легко возбудимая собака, быстрым, порывистым шагом и для такого тонкошеего подростка имел необыкновенно низкий голос.

Когда Крису исполнилось тринадцать, семья переехала в Бруклин, где его отец устроился работать неподалеку – на ипподром «Белмонт» в Элмонте. И вот тут-то ситуация и вышла из-под контроля. Подросток оказался чужаком, говорил с чудн ы м акцентом и необыкновенным голосом, имел до слащавости хорошую внешность и миниатюрную фигуру, а потому он стал объектом насмешек. В шестом классе он проучился, не имея друзей, оставаясь одиночкой, которого все высмеивали. Он не говорил родителям о своих трудностях в школе, о том, как его поддевали, как его колотили ради смеха, чтобы узнать, с какой силой нужно бить для появления синяков на коже.

Он был чужаком, а чужаки, как это нередко бывает, объединяются. Это они не вписываются в общую массу, они нелюбимы, они другие, и они понимают, что сила в численности. Крис нашел дружков в агрессивной среде, которая берет числом, кулаками и в конечном счете оружием. Он стал беспрекословным главарем в шайке из двенадцати человек, научил их стрелять и ухаживать за оружием – навыки, которыми с удовольствием овладевали одиннадцать бруклинцев. Крис научил их пользоваться устрашением, объяснил, как ведет себя испуганный человек, показал, что убеждение гораздо эффективнее физического принуждения.

Их шайка из двенадцати парней обрела дурную славу, стала властвовать на улице. Они брали что хотели и у кого хотели. Самоуверенность росла вместе с умением устрашать; они чувствовали, что весь мир принадлежит им и никому не по силам их остановить.

Это случилось в четверг вечером. Крису тогда едва исполнилось пятнадцать. Они ограбили для разогрева нескольких ларечников, а потом решили совершить что-нибудь более существенное. Несколько пацанов из шайки встали «на шухере», другие заняли позиции в проулке. Крис проскользнул сквозь маленькое окно, благо его миниатюрные размеры позволяли. За поясом у него был нож, за спиной спрятан пистолет, и он чувствовал себя неуязвимым. Быстро прошел по магазину, хватая ожерелья и часы, серьги и браслеты. Ему понравилось это чувство – упоение преступлением, вторжением в чужое пространство. Сработала сигнализация, но это не имело значения – менее чем через минуту он уже выбирался из магазина.

Но когда Крис выпрыгнул из окна и приземлился в проулке, то вместо своих подельников увидел направленный на него ствол полицейского полуавтоматического пистолета калибра 0,38. Его друзья – вся шайка – исчезли. Полицейский был один, пистолет держал двумя руками, по правому виску стекала капелька пота, свидетельствуя о том, что это новичок. Молодой полицейский, пораженный юной внешностью вора, прокричал Крису, чтобы тот поднял руки…

И в этот момент слова отца зазвучали в ушах. Вот для чего он учил его стрелять, обдирать кожу с добычи – чтобы выживать. В лесной ли чаще, в джунглях ли города – отец учил его выживать.

Крис бросил сумку с драгоценностями, отвлекая внимание полицейского. Тот замешкался лишь на одно мгновение, а в следующее был уже мертв. Нож прошил его шею насквозь, перерезал сонную артерию, дошел до самых позвонков – чуть не отделил голову от тела.

Крис оглянулся – вид крови совершенно не смутил его; он бросил взгляд на тело молодого полицейского так, словно ему чуждо все человеческое. С любопытством смотрел, как подергивается уже мертвое тело. Оглянулся и понял, что шайка бросила его – все они пустились по домам к родителям, в безопасное место, чтобы он один разбирался с последствиями.

Полиция пришла три дня спустя по наводкам, по слухам. Они пожелали поговорить с Крисом. Нури, как всегда обаятельная и убедительная, пригласила полицейских и объяснила, что ее сын на ипподроме с отцом. Она приготовила им кофе, сказала, что, вероятно, произошла какая-то путаница и они могут подождать здесь. Но те принесли извинения и поехали прямо на ипподром. Мать поднялась наверх, собрала сумку и разбудила Криса. Они сразу же поехали в Канаду, где она дала ему денег, купила билет на самолет в Турцию и сказала, что вернуться назад он не сможет никогда.

Крис прожил с родственниками целую неделю, которой ему хватило, чтобы понять: эта страна не для него. Из Турции он улетел в Лондон. Там говорили по-английски, и если он собирался чего-то достичь в жизни, то должен был по меньшей мере понимать язык, на котором говорят жители, которых он будет грабить.

Крис, выглядевший моложе своих пятнадцати лет, едва сошел с поезда, как почувствовал, что в спину ему уперся ствол пистолета. Человек завел его в пустынный проулок, приставил пистолет к его голове и потребовал деньги. Несколько мгновений спустя Крис вышел из проулка. Крови пролилось совсем немного. У придурка, который пытался ограбить его, оказалось пять тысяч наличностью. Так было положено начало.

Он снимал комнаты, останавливался в ночлежках. Работал на улицах, завоевывал себе репутацию. Обучался мастерству. Действовал методом проб и ошибок. Карманные кражи, уличный грабеж, мелкие кражи со взломом. Проворный и сильный совсем не по своей комплекции, Крис накачивал мышцы, бегал, изучал различные боевые искусства, доводил тело до совершенства, как спортсмен, чтобы выжить в том опасном мире, в котором решил обосноваться.

Он рос: ювелирные магазины, арт-галереи, дома богачей. Совершенствовал мастерство. Учился – читал книги по гемологии, по истории и видам живописи. Стал экспертом-оценщиком. Набирался опыта, посещая аукционы – как легальные, вроде «Сотбис» и «Кристис», так и невидимые, вроде «Киллиан Макшейнс», который известен не только торговлей предметами искусства и драгоценностями на черном рынке, но и приемом заказов.

В отличие от других воров Лондона Крис считал, что для него нет ничего невозможного. Если он клал на что-то глаз, то, невзирая ни на какие трудности, добивался успеха. Он перемещался по континенту – похищал Ренуара в Стокгольме, Дега в Амстердаме, три наброска углем Фермета из Лувра.

И, занимаясь всем этим, он поднаторел в еще одном мастерстве: убийстве. В этом деле Крис стал большим умельцем, высококлассным специалистом. Оставлял после себя лишь залитое кровью место преступления, но никаких следов, которые могли бы вывести на него. Использовал он пистолет или более предпочтительное для него оружие – нож, он убивал без малейших угрызений совести. Будь то мужчина, женщина или ребенок – ничто не могло поколебать, ничто не могло остановить его. Если они стояли на пути – то должны быть уничтожены.

Но вообще-то Крис иногда предлагал свои услуги в качестве исполнителя заказных убийств. Он рассматривал это как вызов, как проверку способности спланировать и осуществить убийство, не оставив следов. Иногда он делал это ножом, глядя в глаза жертве, иногда с расстояния в полмили, используя снайперскую винтовку.

И его хрупкая ангельская внешность, которая в детстве была предметом насмешек, стала его союзником, идеальной маской для предъявления ничего не подозревающему миру, чистым фасадом, позволяя чудовищу находиться среди невинных.

К двадцати одному году Крис стал самым уважаемым и опасным человеком на улице. Никто не знал о нем ничего, кроме того, что раздражать его не следует ни в коем случае.

В конечном счете, он поселился в квартире на Пикадилли-Серкус. Любя ночную жизнь, неоновые огни, атмосферу ночного воздуха, там он и обосновался – в квартире с тремя спальнями. С годами купил себе дом в Стамбуле, большой летний дом, выходивший на море. Его мать родилась в Турции, и хотя он после бегства так и не видел родителей, которые к этому времени уже умерли, Крис чувствовал связь с матерью. Он выучил язык ее родины, культуру.

И вот в возрасте двадцати одного года он оставил в прошлом мирское имя Крис Миллер и принял культуру, которую когда-то с отвращением отверг. Его новое имя состояло всего из одного слова – когда-то и его отец был известен как Ржавый, а мать – как Нури. С этого времени он стал известнее как Иблис. Оно казалось ему наиболее подходящим, это имя, которое порождало страх, потому что по-арабски означало «дьявол».