Текст книги "Империя степей. Аттила, Чингиз-хан, Тамерлан"
Автор книги: Рене Груссэ (Груссе)
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 52 страниц)
Устранение шамана Коктчу не помешало новой империи чингизидов опираться на религиозную основу, на старый тюрко-монгольский анимизм, более или менее вобравший в себя китайские элементы и элементы маздеизма. Божеством, эманацией которого является великий хан, остается Тангри, обожествленное небо или бог неба, сходный в некоторых отношениях с китайским Тьеном, не говоря уже о воздействии иранского Хормузда. [504] [504]В связи с этим, напомним, что Чингиз-хан обратился для своей выводы к духу, даже букве древних протоколов каганов ту-кю VII-VIII веков, такими, каковыми они фигурировали на надписях Кошо-Цайдама: «Я тот, кто подобен Небу и я послан Небом, Бильга каган тюрков». (Thomsen, Inscription de 1 Orhon-122).
[Закрыть]
Все последователи Чингиз-хана, пока они не будут полностью синизированы на Дальнем Востоке, полностью исламизированы в Туркестане, в Персии и в России, будут выдавать себя за представителей Тангри на земле, их приказание будет его приказанием, восстание против них будет восстанием против него.
Чингиз-хан и сам каким-то особенным образом преклонялся божеству, находившемуся на горе Буркан Калдун, на современной Кентей, на истоках Онона. Когда, в начале своей карьеры, он убежал, благодаря быстроте своего коня, от Меркитов, которые забрали его жену Бортэ, то он укрылся именно там. Сразу же после этого он совершил паломничество, взойдя на гору; после того, как в знак повиновения, по монгольскому обычаю, он снял шапку и набросил ремень на плечи, он девять раз преклонил колени и осуществил ритуальное жертвенное возлияние кумыса, ферментированного кобыльего молока, которое являлось спиртным напитком кочевников. Позднее, прежде чем предпринять великую «национальную» войну против Цинской империи Пекина, он вновь совершил паломничество в Буркан калдун и, приняв ту же смиренную позу, с ремнем на плечах, произнес: «О Вечный Тангри, я вооружен, чтобы отомстить за кровь моих предков, которых Цины заставили умереть с позором. Если ты одобряешь меня, то дай мне в помощь свою силу». Так заставляет говорить его Рашид ед-Дин, и другие источники нам показывают его, накануне этой кампании, закрытым в течение трех дней в своей палатке, один с Духом, в то время как вокруг народ умоляет Небо: «Тангри! Тангри!». На четвертый день, хан – сила-Неба выходит наконец-то из палатки и объявляет, что Вечный Тангри пообещал ему победу. [505] [505]Rachid ad-Din, apud d'Ohsson, I, 123, Vkdimirtsov, Life of Chingis khan, 92.
[Закрыть]
Из этой старой анимистической религии с ее культом вершин и источников выйдут предписания, обозначенные как мусульманскими писателями, так и христианскими миссионерами: взойти на вершину священных гор, чтобы приблизиться к Тангри и взывать к нему, сняв шапку и накинув на плечи ремень в знак повиновения, как и перед самим великим ханом; спрятаться, когда оно гремит, то есть когда Тангри выражает свой гнев; не загрязнять источники, населяемые духами, ни водные течения, моясь в них или стирая там одежду (вначале это станет серьезной причиной недоразумений с мусульманским обществом, верным практике омовений).
Отметим, что в своей суеверной боязни Неба и магических формул, Монголы посчитают осмотрительным заполучить помимо своих шаманов и других возможных представителей Божества, то есть всех предводителей культа, способных обладать сверхъестественными Силами – несторианских священников, которых они найдут обосновавшимися у Кереитов и у Онгютов, буддистских монахов Уйгуров и Киданьцев, таоистских кудесников Китая, тибетских лам, францисканских миссионеров, мусульманских мулл. [506] [506]«В высочайших указах императора Чингиз-хана говорится: – Повелеваю, чтобы хо-шаны (буддистские священники), йеликовены (несторианские священники), сьен-шены (таоистские священники) и ташеманы (мусульманские священники), не облагались ни земельными, ни торговыми, ни другого вида, налогами, но предписываю им взывать к небу и молиться о счастье для императора». Указ императора Хубилая 1275 г. у Шаванна, письменные документы концелярии, Тун-пао, 1908, 377-378.
[Закрыть]
Их благосклонность в отношении представителей этих различных культов обеспечивало такую же дополнительную страховку в отношении Тангри. Суеверная всеобщая взволнованность создавала, таким образом, всеобщую терпимость. А когда они перестанут быть боязливо суеверными, тогда в Туркестане и в Персии потомки Чингиз-хана сделаются нетерпимыми.
Монгольское государство, основанное на этих принципах, позаимствовало у Тюрков Уйгуров свои инструменты цивилизации: письменность и язык их канцелярии. Мы видели, что в 1203 г., при падении найманского царства, Чингиз-хана взял себе на службу Уйгура Тататонгу, хранителя печати покойного Тайана. Тататонге было поручено обучать сыновей Чингиз-хана писать по-монгольски уйгурской письменностью [507] [507]Pelliot, Notes sur le Turkestan, dans Toung-pao, 1930, 34.
[Закрыть], и в то же время он должен был скреплять подписью официальные акты, прикладывая тамгу или императорскую печать, [508] [508]Относительно тамги (тюрк, слово, монг. транскр. тамага), см. Pelliot, Toung-pao, 1930, 35.
[Закрыть]то, что являлось наброском канцелярии. Начиная с 1206 г., Чингиз-хан наделил функциями великого судьи Чиги-кутуку, Татара, которого он сам и его жена Бортэ в свое время усыновили, когда тот был еще ребенком, и воспитали. Чиги-кутуку было поручено записывать, – разумеется, уйгурской письменностью и на монгольском языке – судебные решения и приговоры, а также распределение населения среди монгольской знати, в «синих тетрадях» (коко-даб-лар), что образовывало одновременно кодекс юриспруденции и, по выражению Пельо, «нечто вроде монгольского Хозьер». [509] [509]Pelliot, Toung-pao, 1930, 38, 40 et sq, rectifiant Barthold et Vladimirtsov.
[Закрыть]
Ясак, буквально регламент, т.е. кодекс или свод постановлений обычного права чингизидов, должен был получить свой первый набросок (или свою императорское признание) на курултае 1206 г. [510] [510]Джасак или джасса по-монгольски, яссак или ясса по-тюркски «урегулировать, фиксировать». См. Pelliot, JA april-mai 1913, 456 et april-juin 1925, 256.
[Закрыть]
Через ясак, великий хан «сила Неба» налагает как на гражданское общество, так и на армию (которые, впрочем, смешиваются), строгую дисциплину, желаемую Небом. Это был суровый кодекс: смертная казнь за убийство, серьезную кражу, заранее согласованную ложь, супружескую измену, содомию, колдовство, укрывательство и т.д. Гражданское и военное неповиновение уподоблялось преступлениям общего права, и ясак, будучи одновременно гражданским и административным кодексом, являлся дисциплиной, приемлемой для управления миром. Он был дополнен в том, что касается юриспруденции, изречениями (билик) Чингиз-хана, сегодня утерянными, как и впрочем, сам ясак.
Результаты этой монгольской дисциплины удивляли западных путешественников. Лет через сорок после курултая 1206 г., францисканец Плано Карпини, возвращаясь из Монголии, отмечает: «Татары (т.е. Монголы) повинуются своим предводителям как никакой из народов в мире, в большей даже степени, чем наши священники повинуются своим вышестоящим по званию. Они почитают их безмерно и никогда им не лгут. Между ними нет никаких спорных вопросов, разногласий или убийств. Отмечают лишь малозначительные случаи воровства. Если один из них теряет скотину, то тот, кто ее находит, не только не посмеет присвоить ее себе, но и чаще всего приводит ее владельцу. Их женщины очень целомудренны, даже когда они развлекаются». Если сравнить это картину с той, что изображала анархию монгольской страны накануне завоевания Чингизханидов или с моральным состоянием современного монгольского народа, то видно, как ясак Чингиз-хана коренным образом трансформировал монгольское общество. [511] [511]Вот каким образом Жуэнвиль (изд, Вейли, 263) говорит, опираясь на свидетельства францисканских миссионеров о том, что он знает о ясаке: «Статус, который он (Чингиз-хан) придал им, был предусмотрен для того, чтобы держать народ в мире; он был таким, что бы никто не посягал на чужую вещь, не украл ее, если хотел быть в покое и чтобы никто не прелюбодействовал с чужой женой, ни с дочерью другого, если хотели быть в покое и не быть казненными. Он предоставил им другие возможности для обеспечения мира».
[Закрыть]
На вершине общественного здания возвышалась семья Чингизханидов, или золотая семья (алтын урук), во главе которой стоял великий хан (каган, каан), принцами семьи являлись сыновья великого хана (кобегун). Она владела огромными захваченными территориями так же, как и предки Завоевателя владели своей частью родной степи. С пастбищ (нутук, юрт), признанных за четырьмя сыновьями Чингиз-хана, начались, таким образом, будущие ханства Чингизханидов. Монгольское общество, – а точнее, тюрко-монгольское общество, ведь мы видели, что Чингиз-хан ассимилировал значительное количество тюркских племен Алтая, – оставалось аристократическим по своей организации. Старая «степная аристократия», умело показанная Бартольдом и Владимирцовым, аристократия богатырей (багадур) и предводителей (найон), [512] [512]«В словаре Хуа йи йи, от 1389, ноян является эквивалентом куей – благородный. Современное произношение – нойон, но кажется, что оно звучало для иностранцев средневековья как ноин». (Pelliot, Revue de 1 Orient chrelien, 1924, p.306, 110). Pluriel noyad.
[Закрыть]продолжала обеспечивать командным составом разные социальные классы: воинов и верных, являвшихся в высшей степени свободными людьми (нокур), во множественном числе (нокуд), простолюдинов, образовывавших простой народ (арат, карачу). Наконец, крепостных (унаган богол), относившихся, в принципе, к монгольской расе. Владимирцов различает здесь все элементы феодального общества, эшелоны которого, на различных уровнях иерархии, объединялись между собой наследственной связью личной преданности.
В армии, на различных уровнях военной иерархии, царствовал тот же самый феодальных принцип; та же самая связь личной преданности объединяла командиров десятков (арбан), сотен (джагун), тысяч (минган), десяти тысяч (тумен) солдат. Сотники, тысячники и командующие мириадами были предоставлены большой аристократией (найон). Ниже них, основа армии состояла из маленькой знати свободных людей, которые носили старый тюркский титул – тархан (по-монг. дарган) и имели привилегию сохранять в принципе как свои индивидуальные трофеи, добытые на войне, так и дичь, подстреленную на большой охоте. [513] [513]Таркан или даркан в принципе, освобожденный от налогов. (Mostaert, Ordosica, p.38) Sur le nokur, Ralph Fox, Gengis-khan, 109.
[Закрыть]Впрочем, несколько тарханов, ввиду своей ценности, были возведены в ранг найонов.
Эта армия, «аристократически организованная», как пишет Владимирцов, сама имела свою элиту, личную гвардию великого хана. Гвардия (кашик) состояла из десятка тысяч человек. Солдаты этой гвардии (в единственном числе – кашикту, во множественном числе кашиктан), были теоретически распределены на дневную гвардию (туркак), во множественном числе – (туркаут) и ночную гвардию (кабтаул), во множественном числе (кабтавул) или (кабтаут). [514] [514]Что касается данных терминов, см. Pelliot, Notes sur le Turkestan, Toung-pao, 1930, 28 et sq. корректирующий Бартольда, Туркестан, 383. Et Chavannes, T. p., 1904, 429-432.
[Закрыть]К ним надо добавить (кортчин) или лучников «носителей колчанов». «Количество (кабтаут) увеличилось с 800 до 1000, (корчин) – с 400 до 1000, а тургаут насчитывали 1000 человек. Численный состав гвардии в результате достиг 10 000 человек». [515] [515]Бартольд, Туркестан, 384. Нам известно, что группа из 10 000 человек называлась тюмен; из 100 000 человек – туг (от туг – знамя).
[Закрыть]
В нее могли войти только знатные люди или люди, в высшей степени свободные (тархат, даркат). Простой солдат из гвардии имел превосходство над командиром тысячи человек из остальной армии, и именно из гвардии Чингиз-хан выбирал большую часть своих генералов.
Монгольская армия располагалась, в принципе, по трем направлениям. В соответствии с монгольской ориентацией, то есть лицом к югу: левым флангом (джегун-гар, джаун-гар, джун-гар) [516] [516]Дословно «левая рука».
[Закрыть]на востоке, на первых порах командовал джелаир Мукали. В центре (гол), находившемся под командованием Баарин Найа, молодой Тангут по имени Чаган, которого Чингиз-хан приютил и вырастил как своего сына, командовал тысячами элитных гвардий. Правым флангом – барагун-гар, бараун-гар, барун-гар, [517] [517]Дословно «правая рука».
[Закрыть]командовал Арулат Боортчу, или Богурджи. После смерти Чингиз-хана, монгольская армия достигнет численного состава в 129 000 человек; левый фланг, ввиду военных условий, усилится на 62 000 человек, а правый фланг – на 38 000 человек, остальная часть будет распределена между центром и резервом. [518] [518]Бартольд (Чингиз-хан. Исл. Энц. с. 831. Допускает, что во всей монгольской армии насчитывалось 129 000 человек. Подобный подсчет, взятый у Рашид ад-Дина, встречается у Д'Охссона, 11, 3-5. Эрдаманн (Темужин, 455) приводит по тем же персидским источникам другие цифры: охрана – 1000, основные силы – 101 000, правый фланг – 47 000, левый – 52 000, охрана принцев императорской семьи – 29 000 человек. Итого – 230 000 человек.
[Закрыть]
Эта ориентация лицом к югу будет соответствовать целям монгольского наступления, направленного по вееру к разным «южным» странам: захват Китая «с левой стороны», Туркестана и восточного Ирана, с центра, и русской степи «с правой стороны».
Китайские живописцы из школы Чао Монфу замечательно изобразили этого монгольского воина, героя эпопеи, и, читая, как изображает его, после своих путешествий в Монголию, Фернан Гренар, историк Чингиз-хана, мы можем наоборот представить себе, как будто бы разворачиваем полотно этих старых мастеров: «В лагере, сообщает Гренар, солдат носит меховую шапку с наушниками, штаны из войлока и сапоги, шуба у него ниже колен. В бою он надевает кожаный шлем, закрывающий затылок, надевает на себя крепкую и гибкую кирасу из кожаных лакированных черных полосок. Наступательное оружие заключается в двух луках на человека и двух колчанов, кривой сабли, топорика и железной палицы, подвешенной на седло, пики, оснащенной крюком для выбивания всадников из седла, веревки из конского волоса со скользящей петлей». [519] [519]Grenard, Gengis-khan, 76. Плано Карпини, указывая дату 1246 г., дает подробное описание этого оружия, в частности, пики с крючком, которую использовали для того, чтобы подцепить и выбить из седла всадника.
[Закрыть]
С монголом надо ассоциировать монгольскую лошадь. Впрочем, они близки друг другу, это дети одной степи, взращенные на одной и той же земле, в одинаковых климатических условиях, привыкшие к одним и тем же упражнениям: монгол, он маленький, коренастый, с крепкими костями, широкоплечий, необычайно выносливый. Его лошадь, тоже маленькая и коренастая, неприглядная, «с крепкой шеей, толстоватыми ногами, густой шерстью, но в том, что касается ее пыла, прочности, выносливости, невозмутимости, твердой поступи, она просто великолепна». [520] [520]Гренар, то же самое. Добавим, что это переброженное кобылье молоко, кумыс, который был любимым напитком монголов. CfPeliiot, J. A., 1920, 1,170.
[Закрыть]
Несомненно, что на заре истории, этот скакун северных кочевников обеспечил превосходство «укротителям индоевропейских лошадей». Ну а в конце античного периода, он уже нёс гуннов к завоеванию Китая и Римской империи. И вот, в середине средних веков, вся эта степная кавалерия вновь рвется к золотым дворцам Пекина, Тауриса и Киева.
О монгольской тактике было много написано. Ее сравнивали с тактикой Фридриха II или Наполеона. Кахун рассматривал ее как результат из ряда вон выходящих гениальных замыслов, возникших однажды на каком-то сверхъестественном военном совете. На самом же деле, монгольская тактика – это усовершенствованная старая тактика Хун-ну и Тукю, извечная тактика кочевников, привыкших к регулярным набегам на приграничные участки полей, засеянных культурами, а также к большим охотничьим облавам в степи. «Днем, говорит Чингиз-хан в соответствии с традицией, надо быть бдительным, как старый волк, ночью, зорким как ворон. В бою, кидаться как сокол на свою жертву». Терпеливая засада в ожидании оленьих стад научила кочевников посылать вперед своих сил линию бесшумных и незаметных разведчиков, миссия которых заключалась в том, чтобы наблюдать, но ни в коем случае не попадаться на глаза дичи или врагу. Использование на охоте сети загонщиков научило их практике охвата фланга (ту-лугма), позволившей им охватывать вражескую армию с двух флангов, как охватывают стадо убегающих в прерии диких животных.
Благодаря своей подвижной кавалерии, кочевники производят впечатление неожиданности и повсеместности, которое, еще до всяких действий, приводит уже противника в замешательство. Если у того еще есть силы и он продолжает стойко держаться, то монгольские эскадроны не настаивают, они распыляются, исчезая, наподобие всем степным расхитителям, рискуя вернуться, как только китайский копейщик, хорезмский мамелюк или венгерский всадник ослабят свою бдительность. Если противник совершит ошибку и начнет преследовать монгольскую кавалерию в ее ложном отступлении, то горе ему: он заблудится, отдалится от своих основных сил, окажется на неведомой опасной территории, попадет в ловушку, где и будет окружен и повален как скот. Легкая монгольская кавалерия помещалась в авангарде и на флангах, и она должна была привести врага в смятение потоком своих стрел, которые страшно опустошали его ряды. Монгол, как когда-то Гунн – это лучник-всадник. Он рожден на лошади и с детства стреляет из лука. Его стреле без промаха удаются выстрелы, поражающие человека на 200, на 400 метров. К своей неуловимой подвижности он добавляет это тактическое превосходство, уникальное для того времени. Уверенные в своем преимуществе, его авангарды часто сменяли друг друга эшелонами, скрывавшимися из вида после каждого «залпа», и только после того, как враг, заманенный довольно далеко, был достаточно деморализован этой стрельбой на расстоянии. Тяжелая монгольская кавалерия, помещенная в центре, стремительно атаковала с саблями, обращая неприятеля в бегство и рубя все подряд. Во всех этих операциях, Монголы превосходно играли на чувстве страха, который внушала их жуткая наружность и смрадный запах, исходивший от них. Появлялись они внезапно, развертывались, заслоняли горизонт, удивительно тихо подкрадывались мелкой рысью, маневрируя без единого крика, только по знакам знаменосцев. Как вдруг, по сигналу атаки, вся эта кавалерия устремлялась вперед с адскими криками. [521] [521]См. Altunian, Die Mongolen und Hire Eroberungen, p.74 (Kriegskunst und Taktik der Mongolen), Berlin, 1911.
[Закрыть]
Будучи хитрыми наследниками охотника, доводящего зверя до полной потерянности, чтобы тот сдался на его милость, признав себя побежденным, Монгол и его лошадь будут охотиться на Китайца, Перса, Русского и Венгра, как они охотились на антилопу или тигра. Своей стрелой, монгольский лучник поражал незащищенного доспехами всадника так же, как если бы он поражал летящего орла. Самые удачные монгольские походы – на Трансоксиану и на Венгрию – будут похожи на огромные облавы, с целью измотать «дичь», свести ее с ума, окружить, доведенную до изнеможения, и увенчать охоту методической резней.
Впрочем, вся эта тактика была умело показана Плано Карпини, проницательным наблюдателем, свидетельство которого представляет для нас особую ценность: «При виде врага, они атакуют, и каждый из них пускает три или четыре стрелы. Если же враг не сломлен, то они отступают к своим, но лишь для того, чтобы увлечь за собой врага и заманить его в заранее заготовленную западню. Если они признают, что вражеская армия сильнее них, то они отдаляются на один-два дня и грабят соседние кантоны… Или же разбивают лагерь где-то на хорошо выбранных позициях и, когда вражеская армия начинает дефилировать, они неожиданно предстают перед взором… Их военные хитрости многочисленны. Первому натиску кавалерии они противопоставляют фронт пленных и иностранных помощников; что касается их главных сил, то они располагаются по правому флангу и по левому флангу для того, чтобы с двух сторон охватить противника, да так умело, что тому кажется, что их намного больше, чем на самом деле. Если противник хорошо обороняется, то они размыкают свои ряды, чтобы открыть ему проход и дать ему вырваться, после чего они бросаются за ним в погоню и убивают столько, сколько смогут. Эта тактика была использована Суботаем против Венгров в 1241 г., в битве при Сайо. Но они как можно реже идут в рукопашную схватку, стараясь только ранить (стрелами) людей и лошадей». Рубрук описывал подобную тактику, говоря о большой монгольской охоте: «Готовясь к охоте, они в большом количестве собираются вокруг тех участков, где знают, что там находятся дикие звери, и потом постепенно сближаются с ними, до тех пор, пока не поймают их как в сеть, чтобы убить их выстрелами из лука».
Завоевание северного Китая Чингиз-ханомПосле того, как Монголия была объединена, Чингиз-хан приступил к завоеванию северного Китая.
Вначале он атаковал царство Си-ся, основанное в Кан-су, в Ала-шане и Ордосе тангутской ордой, тибетской расы и буддистской религии. Как мы видели, под китайским влиянием их культурный уровень поднялся до определенной планки, в частности, на основе китайских знаков у них была развита особая письменность. Начав войну с Си-ся, Монголы впервые направили свои силы против оседлого и цивилизованного народа. Чингиз-хан попробовал таким образом оценить силу своей армии, атаковав самое слабое из трех государств, которые разделяли землю древнего Китая. Более того, по мере захвата территории Си-ся, он брал под контроль дорогу из Китая в Туркестан, одновременно окружая с запада Цинское царство Пекина, традиционного врага Монголов. Разумеется, Монголы, отлично организованные для разрушения вражеских сил в открытом поле, были достаточно неопытными, когда дело касалось взятия укрепленных городов. Это явно проявится в их походе против Цинов. Уже это было видно в их экспедициях в Си-ся, где, в различные периоды (1205-1207 гг., 1209 г.), Чингиз-хан опустошал страну, но не смог захватить тангутские столицы, Нин-ся и Ланьчжоу. Правитель Сися – Ли Нганюан (1206-1211 гг.), временно спас свой трон, признав себя плательщиком дани, но в 1209 г. Чингиз-хан вернулся еще раз и осадил Чан-нин, нынешний Нин-ся, который он попытался захватить, отведя течение Хуанхэ. Однако эти работы по преграждению плотиной были слишком тяжелы для Монголов и наводнение пошло не в нужном им направлении. Царь Ли Нганюан вновь приобрел мир, отдав Чингиз-хану в жены одну из своих дочерей (1209 г.) [522] [522]Yuan-che, trad. Krause, Cingis Han, p.28.
[Закрыть]
После того, как Си-ся было сведено к вассальной зависимости, Чингиз-хан повернулся против Джурджитского царства, то есть против тунгусов северного Китая, так называемой Цинской империи. Мы видели огромную территорию этого государства, которое охватывало Маньчжурию и северный Китай: Хань и Хуай с главной столицей, Пекином, и второстепенными столицами, Татин в Жело-ле, Лю-йан, Татон в Шанси, и Кайфонфу в Хунани. Мы также видели, что Чингиз-хан, в молодости, вместе с Кереитами, воевал в счет двора Пекина против Татар. Поэтому он был клиентом, вассалом Цинов, которые платили ему как наемнику и наградили его за заслуги скромным китайским титулом. Но Цинский царь Матаку (1189-1208 гг.), который мог бы напомнить ему об этой вассальской связи, тем временем умер. Чингиз-хан воспользовался приходом к власти его преемника Чонхея (1209-1213 гг.), чтобы с презрением нарушить верность. Цинский посланник хотел, чтобы Чингиз-хан, как вассал, на коленях встретил извещение о восшествии на престол своего хозяина. Завоеватель вспылил: «Достоин ли такой глупец как Чонхей царского престола и должен ли я позориться перед ним?» и он «плюнул в сторону юга». Чонхей и в самом деле был неудачником, без авторитета, без престижа, неспособный, игрушка в руках его собственных генералов. В данном случае, как это произошло в хорезмийской империи, сильный повелитель, каким был Чингиз-хан, имел шанс, что перед ним оказались жалкие или сверх меры хвастливые противники.
Северные границы Великой Стены со стороны Монголии на севере провинции Шаньси охранялись союзными тюрками в пользу цинов, Тюрками Онгютами, которые проповедовали несгорианское христианство. [523] [523]См. Pelliot, Chretiens d Asie Centrale et dExtreme-Orient, Toung-pao, 1914, p.630.
[Закрыть]
Мы знаем, что в противоборстве между монгольскими племенами предводитель онгютов Алакуш тегин, начиная с 1204 г., встал на сторону Чингиз-хана. Преданность династии Алакуша была весьма эффективной в борьбе Завоевателя против Цинов, что помогло ему открыть ворота вторжения, когда онгюты сделали для него доступными приграничные подступы, которые они охраняли (1211).Чингиз-хан отблагодарил онгютов, выдав одну из своих дочерей – Алагай баки за Пояохо, сына Алакуша. [524] [524]«Энергичная женщина Алагай-баки, после смерти своего мужа, правила своим племенем». (Pelliot, Chretiens dAsie centrale,!.с.,631).
[Закрыть]
Чингиз-хан превратил борьбу монголов против цинов в национальную войну. [525] [525]Монголы называли императора Цин по имени Алтан-хан ( алтан,по-монг. имеет то же значение, что и цинпо-кит.: Золотой правитель.)
[Закрыть]
В торжественной обстановке он обратился к Тенгри, вспомнив бывших монгольских ханов, посаженных на кол и пригвожденных джурджитами к деревянным козлам. «О, Вечное Небо! Я еще недостаточно вооружен, чтобы отомстить за пролитую кровь моих близких, братьев моего отца Окинбаркаки и Амбагая, которых цины подлым образом умертвили. Если ты одобряешь меня, окажи мне помощь свыше!» В то же время Чингиз-хан представлял себя, как мститель за бывших правителей Пекина, киданей, когда-то ограбленных цинами. В свою очередь кидане с рвением встали на сторону Чингиз-хана. Один из принцев – Юлю Лиуко из последнего царского клана Юелю, возглавил мятеж в пользу Чингиз-хана в бывшей стране киданей Люохо (юго-запад Маньчжурии) (1212). Мы знаем, что кидане говорили на монгольском языке. Безусловно, между ними и Чингиз-ханом установилась расовая солидарность в борьбе против тунгусской династии Пекина. Чингиз-хан принял клятву верности от Юелю Лиуко и послал ему в помощь армию под командованием найона Джебе. В январе 1213 года Джебе помог Лиуко отнять Лиюань у цинов и сделал его «правителем Люо» в бывшем царстве его предков, поставив его под сюзеренитет монголов. До самой своей смерти (1220), этот потомок бывших правителей киданей проявил себя самым преданным вассалом монгольского императора. Границы цинов, таким образом, оказались разорванными, как на северо-востоке, так и на северо-западе, как со стороны киданей, так и со стороны монголов.
Война Чингиз-хана против цинов, начатая в 1211 г., продолжилась, с короткими передышками, до самой его кончины (1227) и закончилась только с приходом его преемника (1234). Дело в том, что если монголы с их мобильной кавалерией отличались тем, что грабили села и незащищенные города, у них достаточно долгое время не хватало умения захватывать укрепленные поселения, возводимые китайскими инженерами. К тому же они вели войну в Китае, словно находясь в степи, совершая последовательно разбойничьи набеги, после которых уходили с добычей, оставляя после себя цинов, которые вновь возвращались в города, восстанавливали их из руин, заделывали пробоины, укрепляли форпосты, несмотря на то, что в период войны монгольские военачальники были вынуждены дважды и трижды завоевывать одни и те же города. Наконец, монголы на своих степных просторах, были приучены окончательно завершать военные действия путем уничтожения противника или массовой высылкой или всеобщим сбором под Белым Стягом. В оседлых странах, особенно в густонаселенных китайских муравейниках, убийства ничего не решали, так как всегда кто-то оставался: мертвецы оказывали сопротивление. Заметим, что цины, эти бывшие джурджиты, обустроившиеся и перешедшие на оседлый образ жизни уже почти в течение ста лет, сохранили еще всю мощь тунгусской крови. Таким образом, трудности, которые возникали во время осадных боев, к которым монголы не привыкли, удваивались из-за того, что осаждавшие одновременно сталкивались с изобретениями китайских инженеров и храбростью тунгусских воинов. В остальном, как это мы увидим, Чингиз-хан лично руководил военными действиями только в начале этой войны. После осуществления поставленных целей (1211-1215), Чингиз-хан увел из Китая основные военные силы для захвата Туркестана. После ухода Потрясателя Вселенной, его военачальники вели неэффективные военные действия, которые, конечно, наносили урон цинам, но не в такой мере, что можно было нанести по ним окончательный удар.
Однако было бы несправедливым не признавать, что когда монгольский завоеватель находился в Китае, то он вел военные действия с присущим ему упорством. [526] [526]На источник этой кампании указывает Юань-ши, перев. Краузе, Чингиз-хан, стр. 30-31. Он в период засухи дает точную картину топографии.
[Закрыть]
В период 1211-1212 г. он методично опустошал приграничные районы Татуана (Сикин у цинских правителей) на крайнем севере Шаньси и региона Сюаньхуа (в то время Сюаньту) и Пангана на севере Хубея. Страна систематически разрушалась, но укрепленные строения оказывали сопротивление. Если на юге Маньчжурии Джебе, один из лучших военачальников Чингиз-хана, сумел в 1212 г., как мы это знаем, захватить Лиюань, благодаря хитрому маневру отступления, сам Чингиз-хан на севере Шаньси не смог одолеть Татун. С еще большим основанием монголы не могли предпринять методическую осаду Пекина, где располагался императорский двор. В 1213 г. Чингиз-хан, став властителем Сюаньхуа, разделил армию на три части. Первая армия под командованием Джучи, Чагатая и Угэдэя проникла в Центральный Шаньси и достигла Тайюаня и Пиньюаня, города, которые она заняла, по свидетельству Юань ши, но оттуда ушла, чтобы унести добычу на север. Чингиз-хан со своим молодым сыном Толуем, возглавил армию в центре, спустился через долину Хубея, где он захватил Хокьенфу, и, пройдя Шантонг, завоевал Тзинань. Кажется, что кроме Пекина не были взяты только несколько других укрепленных городов, таких как Ченьтин и Тамин в Хубее. Монгольское нашествие дошло до южных окраин Чантона. Наконец, третью армию возглавили Кассар, брат Чингиз-хана, искуснейший лучник армии Чингиз-хана и самый младший брат Темюже Очигин. Они двинулись вдоль залива Печили у самых ворот Юонпина и Лиуоси. [527] [527]Yuan-che, trad. Krauseop. cit., p.32.
[Закрыть]
Осуществив тройственный поход, Чингиз-хан объединил войска возле Пекина, чтобы, по крайней мере, взять город в блокаду (1213). Там произошла дворцовая драма, которая пошатнула императорский двор цинов. Цинский правитель Чонхей был убит (1213) одним из своих офицеров по имени Хушаху, который посадил на трон племянника своей жертвы – Утупу. Новый правитель (1213-1223) к несчастью был также посредственен, как и его предшественник. Однако Чингиз-хан не был достаточно подготовлен для обычной осады. Будучи осторожным правителем, он дал согласие, несмотря на нетерпеливость своих военачальников, на мир, запрошенный Утупу. Цины выплатили огромную по военным меркам контрибуцию: золото, шелк, три тысячи лошадей, юноши и девушки, одна из которых, джурджитская принцесса, предназначалась для самого Чингиз-хана, и он, взяв добычу, ушел в Монголию через Калган (1214).
Как только монголы ушли, цинский правитель Утупу, считая, что Пекин недостаточно защищен, покинул его и переехал в Кайфын (1214). Это напоминало бегство. Чингиз-хан сделал вид, что этот отъезд означал возобновление военных действий и воспользовался этим, чтобы самому покончить с перемирием. Он захватил Хубей и взял в осаду Пекин. Между Пекином и Хубеем в Па-чоу была рассеяна армия, пришедшая на помощь с продовольствием. Придя в отчаяние, правитель Пекина Ваньен Ченхуэй покончил жизнь самоубийством. Монголы захватили город, расправились с жителями, разграбили дома и устроили пожар (1215). [528] [528]Yuan-che, ibid., p.33. Но он молча обходит случаи расправы – Пекин в повествовании Секретной Истории (Хениш, с. 86) обозначается по-монгольски под наименованием Джунглу, по-кит. – Чонту.
[Закрыть]
Разбой и разрушения длились тридцать дней. Очевидно, что кочевники не имели представления, что они могли делать с городом, и каким образом можно было его использовать для укрепления и расширения своей власти. В данном случае наблюдается один из самых любопытных фактов для специалистов человеческой географии: замешательство людей степей, когда, без какой-либо подготовки, судьба дарила им возможность обладать древними цивилизованными странами. Кочевники устраивали поджоги и убивали, конечно, не из-за садистских устремлений, а потому что были растеряны, не зная, что предпринимать в таких случаях. Заметим, что у монгольских предводителей, которые оставались верны ясаку, такой разбой не имел никакого интереса. Военачальник Шижи Кутуку отказался от того, что бы оставить себе что-то от цинских трофеев. [529] [529]«Я пришел к выводу, сказал Шижи Кутуку Чингизхану, что все что есть в Пекине принадлежит тебе после его завоевания и никто другой, кроме тебя, не имеет право на что-то претендовать». Подобное поведение Шижи Кутуку, с одной стороны, и Онггура и Аркая, с другой – описывается Эрдманном на основе персидских источников. Temudschin, 329. См. Histoire secrete, ed. Haenisch, 86.
[Закрыть]
Этим можно объяснить бедственное положение цивилизации. Монголы Чингиз-хана, такими, какими они предстают из летописных текстов и если рассматривать этих степняков в приватном порядке, не представляли из себя негодяев; они подчинялись правилам ясака, в свою очередь являвшегося неблагодарным делом, что было своего рода кодексом чести и достоинства. К несчастью, они странным образом отстали от предшествовавших им орд, в особенности киданей X в. и даже джурджитов XII в., которые, по крайней мере, не допуская массового кровопролития, обеспечивали тут же преемственность предыдущих династий и избегали разрушать все то, что становилось их собственностью. Чингизханидские монголы, несомненно, не являлись более жестокими, чем их предшественники. Благодаря ясаку они были более организованы и под влиянием Чингиз-хана были более уравновешенными. Они старались соблюдать правила морали, но они совершили гораздо больше разрушений просто потому, что были более неорганизованными и даже из-за того, что они более четко вслед за хун-ну, жуань-жуанями, тукю и уйгурами представляли саму сущность варварства. [530] [530]Что касается жестокостей, совершенных в Китае, в частности, в Пекине, армией Чингиз-хана, останков трупов, разбросанных по земле, полей, покрытых человеческими костями, эпидемий, возникших в результате кровавой бойни, то о них рассказываается в мусульманских источниках Табакати Нашири в изложении хорезмского посла Беха ад-Дина Рази, воочию видевшего эти ужасные события (Бартольд, Туркестан, 393-394). Юань-ши, для которого монгольский завоеватель в ретроспективном плане и посмертно является императором Китая, пытается стыдливо завуалировать имеющиеся факты.
[Закрыть]
Парадокс Чингизханидской истории заключается в том контрасте, который существовал между мудрой, взвешенной и моральной характеристикой Чингиз-хана, который подчинял свое поведение и действия своих подчиненных принципам здравомыслия и солидным образом обоснованного права и грубым поведением народа, только что вышедшего из первобытной дикости. Он стремился подчинить врагов, только прибегая к системе всеобщего террора. Это был народ, для которого жизнь человеческая ничего не стоила, который, ведя кочевой образ жизни, не имел никакого понятия, что представляет собой жизнь оседлого населения, условия городской жизни, занятие сельским хозяйством, словом все то, что не являлось его родной степью. Удивленность современного историка, в сущности, равносильна той, которая возникала у Рашид ад-Дина или составителей Юань ши перед этой почти естественной смесью мудрости или личной воздержанностью предводителя и свирепости в его воспитании, в его наследственных реакциях, в обычаях окружавшей его среды.
