Текст книги "Вокруг света по меридиану"

Автор книги: Ранульф Файнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

В первую неделю мая я отправил через Джинни радиограмму в Лондон:

На ледяном острове или на этом поле мы должны положиться на дрейф, пока судно не пробьется или к нам, или настолько близко, что мы сократим это расстояние. Вероятно, это случится в июле – августе,

По моему первоначальному плану «сокращение расстояния» заключалось в том, чтобы идти по «мягкому» льду, когда «скиду» окажутся такими же бесполезными, как и наши собственные ноги или даже лодка, идти на водоступах с буксировкой легких ручных санок. Водоступы, с помощью которых мы собирались завершить путешествие, не внушали мне особого доверия, однако нам не оставалось ничего другого, потому что нормальные люди вообще не ходят по такому льду. Поэтому я попросил Джинни обеспечить нас парой легких байдарок. Она передала это сообщение Анту Престону и предупредила его, что лодки должны быть на Шпицбергене уже через три недели, иначе поверхность нашего поля подтает так, что Карл не сможет посадить самолет, а мы не сумеем подобрать груз, сброшенный на парашютах. Бедная Джинни, она проводила в одиночестве многие часы в ожидании связи с нами или передавая радиограммы в Лондон. Теперь, на мысе Нор, ей стало еще хуже, потому что с ней не было ни Бози, ни Тугалук. Лоуренс Хауэлл забрал их в Лондон, чтобы они прошли там полугодовой карантин. 9 мая «Бенджи Би» оказался чуть мористее Лонгьира на Шпицбергене, у основной группы островов архипелага, называемых Свальбард.

Вернувшись на свое поле, мы провели в палатке двенадцать суток. Я потянул мышцы спины и передвигался с трудом. Несмотря на непрерывное «молоко», поверхность поля оставалась вязкой. Следы прошлогодних луж, эти сверкающие зеленоватые пятна, стали заявлять о себе все более явственно по мере того, как исчезал снежный покров. Солнечная радиация съедала нашу ледяную платформу, она буквально таяла у нас под ногами. Я вспомнил Уолли Херберта, который писал:

Нет более ненадежной и туманной пустыни, чем арктический паковый лед в мае.

В ночь на 11 мая, без единого звука, будто кто-то расстегнул застежку-молнию на нашем поле в 500 метрах восточнее нашей палатки. Насколько я мог судить, возникшая трещина прошла отнюдь не вдоль старого гребня сжатия либо какой-то застарелой трещины. Наша территория внезапно уменьшилась на одну треть. Нагнувшись над кромкой нового канала, я определил, что наш дом сидел в воде метра на полтора.

Мы не видели птиц или животных уже три месяца, и вот рано поутру меня разбудило слабое попискивание. Выглянув в щелку полога палатки, я подождал, когда мои глаза привыкнут к ослепительному яркому свету, а потом увидел птичку овсянку, которая сидела на ящике с рационами. Эта встреча снова наполнила мою душу надеждами и уверенностью. Вскоре птичка растворилась в дымке, улетев бог знает куда, проигнорировав кусочки армейской галеты, которые я бросил ей в снег.

Карл наконец приземлился и привез нам две палатки (2,4 х 1,5 метра). Мы попробовали составить их вместе торцами и теперь могли работать в одной половине «дома», а питаться в другой. Из этого ничего не получилось, потому что поверхность льда была слишком неровной, поэтому мы оставили между палатками небольшой зазор и пришли к соглашению, что каждый будет занимать одну из них. Я держал в своей палатке радиоаппаратуру, а Чарли – кухонные принадлежности. В целом мы с Чарли пробыли вместе свыше шести лет, а в этом путешествии разделяли одну палатку, то есть прожили тесно в девяноста лагерях. Поэтому вполне можно было допустить, что нервы у нас поистрепались.

Однажды между нами все же возник долгий спор. Чарли заявил, что у меня вообще негативный взгляд на жизнь. Я упорно отрицал это. Тогда он сказал, что я очень неискренен. Парировать такой удар оказалось сложнее, так как однажды он слышал, как моя мать и Джинни обвиняли меня в этом грехе. Я контратаковал, сказав, что нет ничего удивительного в том, что он так агрессивен, после того как я не согласился с ним по поводу расположения палаток. Пожалуй, это был самый опасный разговор между нами; осознав это, уже через несколько минут мы спокойно обсуждали достоинства снежного бордюра вокруг основания палатки.

За время арктического путешествия между нами не возникало безобразных сцен и не было гнетущей атмосферы. В 1977 году дела обстояли не так безоблачно, однако мы стали старше и мудрее, как совы. Может быть, мы настолько хорошо изучили стрессовые состояния друг друга, что отлично знали, в какой момент нужно свернуть в сторону.

Крис Бонингтон [48]48
  Британский альпинист, организатор нескольких выдающихся экспедиций (южная стена Аннапурны, Эверест по ю.-з. стене и др.), во многом положивших начало высокотехничным восхождениям в Гималаях. Автор книги «Quest for Adventure», вышедшей в 1982 году, в русском переводе под названием «В поисках приключений» – в 1987 году. Эта книга – своего рода библия искателя приключений. В ней точно схвачен дух приключений, присущий, возможно, лишь весьма небольшой части людей: «Поиск человеком приключений нельзя объяснить просто тем, что „они существуют“. Ответ остается скрытым, непостижимым, заключенным в сложности самой человеческой натуры…» – Прим. ред.


[Закрыть] писал о путешествиях, которые были значительно короче нашего:

Число конфронтации в горах, если вырвать их из контекста экспедиции, оказывается невероятно ничтожным, и тем не менее такие ситуации легко выходят из-под контроля и подрывают моральное состояние участников. С другой стороны, я уверен, что легкое ворчание и выражение неудовольствия вслух все же помогают снять напряжение.

Чарли так сказал о самом себе:

Либо я нравлюсь людям, либо нет. Я могу быть очень резким, но в душе я весьма застенчив, хотя никто не верит в это. Мне же люди тоже либо нравятся, либо нет, что ужасно само по себе. Я пытался перешагнуть через это. Не терплю людей, которые любят выпячиваться или держат вас на расстоянии. Существуют пределы, в которых я могу снести это. Но если кому-то плохо, я спокойно выслушаю, потому что умею слушать других.

Палатки были так загромождены, что мы не могли стоять там во весь рост. Так называемые полы, выровненные ледорубами, были в буграх, к тому же сам лед все больше насыщался влагой, и мы просто валялись на спальных мешках, чтобы спастись от сырости и холода. Я пристроил свой мешок выше уровня талой воды на ящики с рационами и подкладывал деревянную доску, чтобы облегчить свою ненадежную спину.

Большую часть времени нас окутывал густой туман, и у Карла не было никакой возможности посадить самолет на наше поле, хотя лед в середине мая был еще достаточно прочным. Но в одно прекрасное утро с удивительно чистого неба засияло солнце, и мы стали загорать у своих палаток. Карл прилетел вместе с Брином Кемпбеллом, который часа два занимался фотосъемками.

17 мая Джинни сообщила, что «Бенджи Би» наглухо застрял во фьорде Лонгьира из-за перемены ветра. Этот же ревущий южный ветер отшвырнул нас обратно на север, к полюсу, вызвал новое взламывание льда и вторую большую трещину на нашем поле, которая теперь разделила его на две равные части. К концу месяца мы все еще выбивались из расписания.

Каждый день я обходил поле по периметру. Следов медведей не было, поэтому я брал с собой только пистолет. Несмотря на то что уже через несколько метров палатки пропадали из виду, я не мог заблудиться, потому что всегда мог вернуться по собственным следам и, в конце концов, поле теперь окружила вода; местами разводья достигали ширины сорока метров, а их берега окаймляли отвесно задранные ледяные плиты.

Каждую ночь Чарли готовил великолепный ужин, который он приносил ко мне в палатку. Там было достаточно места для двоих. 1 июня он выдрал из моей шевелюры три седых волоса. «Жалкий старикашка, – сказал он, – скоро дашь дуба!»

Я напомнил ему, что он на год старше меня и у него самого залысина, площадь которой увеличилась вдвое с той поры, как мы покинули Гринвич. Он заглянул в мой дневник и подсчитал, что наступил тысячный день экспедиции.

Казалось, мы пробыли на этом поле миллионы лет, но, как ни странно, мы не скучали. Любая беседа на самую простую тему, казалось, длилась вечность. В тот вечер, насколько помню, мы минут пятнадцать обсуждали поведение некоторых типов людей в Гайд-парке.

Лицо и руки Чарли почернели от копоти, которую выделял примус. У нас отросли кудлатые бороды, одежда изорвалась. Однако болячки, доставшиеся нам от прежних странствий, излечились. День ото дня моя палатка оседала, в ней стало еще мокрей, палатка Чарли тоже стала ненадежной по мере того, как таял бордюр вокруг нее. Лед под стенами его палатки исчезал, и однажды его постель выскользнула наружу.

В последних числах мая два члена Комитета прилетели в Лонгьир из Копенгагена, а затем вместе с Карлом полетали над ледяными полями между Свальбардом и нашим районом.

2 июня, вернувшись в Лондон, они предупредили остальных членов Комитета, что наши шансы на успех этим летом весьма призрачны. Самая заурядная мудрость подсказывала, что нас надо снимать со льдины в ближайшие полмесяца, потому что позже мы не сможем принять самолет. Джинни приняла соответствующую радиограмму. Она была составлена довольно невыразительно, но, когда Джинни переговорила с ними лично из Кейп-Нора, стало ясно, что же имелось в виду в этом послании – последнее слово все же оставалось за мной. Только после этого Джинни связалась со мной, и я ответил Комитету, заверив их, что мы полны решимости продолжать начатое и согласны принять всю ответственность за последствия на себя.

В Лонгьир были доставлены лодки, и, когда Карл вылетел за ними, Чарли попытался подыскать на нашем же поле другую взлетно-посадочную полосу, потому что существующая раскисла. Он нашел-таки все еще прочную полосу, начинавшуюся в двадцати метрах западнее нашего лагеря и тянувшуюся метров на 300 вдоль кромки поля. 3 июня Карл приземлился там и выгрузил две алюминиевые байдарки с веслами и съемными лыжами на случай их буксировки по льду.

К середине июня вторая полоса тоже разбухла – и мы были отрезаны. Теперь снятие со льдины зависело только от нас самих. Запись из моего дневника:

Сильные западные ветры 6 июня, средняя температура – 3 °C. Сплошной туман. Прошлой ночью наше поле навалило ветром на соседа. Там, где они встретились, вздыбилась ледяная стена пять метров высотой и девять метров в длину, там что-то грохочет и изрыгает новые глыбы. Я вычерпываю воду из палатки ведром уже через день. Связь с Джинни неважная. Непрохождение в эфире не позволяет разговаривать с Англией и «Бенджи Би», датчане тоже не могут связаться с кем-либо. Я пробился к Джинни только морзянкой, и то на 9002 мегагерцах.

Мы прожили на этом поле пятьдесят дней и ночей, но не видели еще ни одного медведя. Во время вечерних прогулок уже слишком сыро даже для того, чтобы воспользоваться снегоступами, поэтому мы надеваем болотные сапоги и берем лыжные палки, чтобы не скользить.

15 июня. К моему удивлению, подслушал разговор Говарда Уилсона с «Бенджи Би» с каким-то другим судном. Он обслуживает второй радиопередатчик в вагончике, доставленном из Англии и установленном рядом со взлетно-посадочной полосой в Лонгьире. Когда мы отправимся дальше на юг, экипаж «Оттера» и Симон будут пользоваться этой хижиной тоже.

Джинни сообщает, что брат Дэвида Мейсона находился на военном корабле «Сэр Гэлахед» на Фолклендских островах и участвовал в деле на прошлой неделе, когда их бомбили, и на борту начались пожары. Многие члены экипажа были убиты или ранены, однако Мейсон-младший избежал их участи.

Мы проводим все двадцать четыре часа в сутки в постели. После прогулки мой пульс 125 ударов в минуту. Да, старею. Кроме того, мы, наверное, уже кукукнулись. Всякий раз, когда в тумане слышится крик чайки, мы отвечаем ей: «Хеллоу, Херберт». Все чайки для нас – Херберты, и без Олли мы не слишком-то хорошо разбираемся в их видах. Мне кажется, что наши посетители – это обыкновенные морские чайки. Другие пташки не появляются.

Только в одном можно быть уверенным: рано или поздно белые медведи отыщут нас, потому что у них легендарное обоняние. Эскимосы говорят, что эти звери чуют тюленя за двадцать миль. У нас были с собой канадские и норвежские брошюры, в которых рассказывалось о повадках медведей и особенно подчеркивались их огромные размеры и вес. Крупные самцы могут весить больше полутонны, достигать двух с половиной метров в длину и возвышаться на три с половиной метра, когда встают на задние лапы. Несмотря на такие габариты, они могут неслышно, как грации, ступать по льду и мчаться со скоростью пятьдесят шесть километров в час. Говорилось также, что белый медведь способен убить 230-килограммового тюленя одним ударом лапы и, если ему почудится угроза, атакует человека. В 1977 году группа австрийцев, в числе которых были и дети, расположилась лагерем на берегу фьорда Магдалины на Свальбарде. Белый медведь забрел в лагерь и стал принюхиваться к палаткам. В этот момент кто-то из туристов расстегнул застежку-молнию полога – и медведь схватил его за плечо. Медведь отволок жертву ближе к морю, на ледяное поле, и неторопливо съел на глазах остальных австрийцев, у которых не было при себе огнестрельного оружия.

Однажды вечером я нежился в спальном мешке, когда услышал пофыркивание у своей головы, которая прижималась к тонкому покрову палатки. Через мгновение звук удалился, но вскоре, совсем неподалеку, послышалось поскрипывание ящика с рационами.

«Рэн?» – позвал Чарли.

Голос Чарли раздавался из его палатки. В конце концов, не он же в самом деле обнюхивал мою палатку и царапал ящик с рационами. Волосы встали у меня на голове дыбом от страшной догадки. Кто-то третий!

«Кажется, у нас визитер!» – крикнул я Чарли.

Надев болотные сапоги и набросив куртку поверх кальсон и фуфайки, я схватил фотокамеру и осторожно выглянул сквозь щелку в пологе палатки.

Я увидел только Чарли, который проделал то же самое, что и я. Мы выползли наружу. Чарли был одет точно так же, как и я, и держал наготове винтовку. Мне вспомнилось шоу «Гунов» [49]49
  Группа актеров-комиков, выступавших в 60-е годы, отличалась своеобразным юмором на грани абсурда. – Прим. перев.


[Закрыть]. Я осмотрел палатку Чарли.

«Здесь ничего нет».

Он в свою очередь осмотрел мою.

«У тебя тоже ничего».

Мы вздохнули с облегчением. Затем я увидел, как Чарли весь напрягся и его глаза стали вылезать из орбит.

«Вношу поправку, – пробормотал он, – у нас действительно посетитель».

Огромный белый медведь вышел из-за моей палатки. Его передние лапы располагались у оттяжек, примерно в трех метрах от нас. Он облизнулся, и меня поразила длина его темного языка. Мне тут же припомнились предупреждения из памятки: «Не позволяйте медведю сближаться с вами». Но с этим медведем уже трудно было что-либо поделать. Забыв поставить фокус и избрать нужную выдержку, я сделал пару снимков, надеясь на то, что зверь не обратит внимание на щелчки затвора аппарата. Медведь оглядел нас с головы до ног, а затем медленно отошел в сторону. Подобно пуделю, который начинает яростно лаять, когда бульдог уже отошел от него, я стал кричать «Убирайся!», когда зверь уже покинул лагерь.

Однако в следующий раз нам не повезло.

Медведь снова шлялся у наших палаток, причем так искусно, что поначалу каждый из нас двоих думал, что это партнер делает что-то снаружи. Когда мы облачились и вылезли на свежий воздух, медведь находился неподалеку от палатки Чарли. Мы закричали, и я выстрелил из револьвера поверх головы медведя. На все это он не обратил ни малейшего внимания.

У Чарли осталось всего два заряда для его винтовки со скользящим затвором. У меня патронов было много, однако мой револьвер 44-го калибра осмеяли еще канадцы как оружие, неэффективное против агрессивного зверя, поэтому я не слишком-то полагался на него. Минут десять зверюга бродил между нашими ящиками с рационами, в то время как мы оскорбляли его на трех языках, гремели кастрюлями и стреляли мимо его ушей.

Через четверть часа Чарли улегся на нарты и тщательно прицелился. Я выпустил в воздух парашютную ракету, и та, просвистев мимо головы Чарли, упала в снег перед медведем, продолжая ярко гореть. На ракету тоже было обращено ноль внимания, медведь просто присел на снегу, мордой к нам, чуть повиливая задом, напоминая кота, готовящегося прыгнуть на мышь, а затем двинулся к нам.

«Если он подойдет на тридцать метров, вон до того сугроба, я выстрелю прямо в него», – шепнул я Чарли.

Медведь, великолепное создание, продолжал приближаться, и я прицелился из своего оружия в его переднюю лапу. Пуля прошила лапу в нижней части.

Медведь внезапно остановился, словно ужаленный, выждал мгновение, а затем как-то бочком отошел в сторону и удалился. Он совсем не хромал, однако брызги крови отмечали его след. Мы преследовали его до взлетно-посадочной полосы на краю поля, где он спрыгнул в воду и поплыл на другую сторону. Может, стоило застрелить его? Мертвый зверь, лежащий неподалеку от нашего лагеря или плавающий в ближайшей полынье, мог бы привлечь внимание других визитеров. А может быть, нужно было вообще не трогать его? А как близко можно подпускать к себе медведя? По-моему, не ближе того ощутимого расстояния, когда при нападении можно застрелить его насмерть. Нельзя допустить, чтобы даже умирающий зверь мог оцарапать человека, потому что раненого невозможно эвакуировать, а первая медицинская помощь, которая будет ему оказана, вызовет насмешки даже у девочек-скаутов.

Затем еще много медведей бродили по нашему полю и восемнадцать раз подходили к лагерю. Каждый из них по-разному реагировал на наши скудные тактические приемы защиты. Однако эти визиты помогли нам не умереть со скуки. Точно так же бодрило наше скрипящее поле. Любой звук, раздававшийся снаружи, заставлял нас настораживать уши. Было много ложных тревог. Однажды ночью во время бурана я проснулся. В завывании ветра я сумел уловить ритмичное топание ног, что выдавало, по моему мнению, медведя. Но это оказалось всего-навсего биение моего собственного сердца, которое отдавалось в парусиновых наушниках моего ночного колпака.

Замкнувшись в своей радиохижине на мысе Нор, Джинни испытывала все больше трудностей с радиосвязью. Иногда переговоры, например с Англией, обрывались. Иногда она могла расслышать только звуки настройки моего передатчика. Мощные глушилки русских вызывали у нее головную боль, долгое бдение заставляло мечтать о том, чтобы выспаться. Все вокруг казалось враждебным, поражало волю по мере того, как она сражалась с помехами в эфире.

Как-то раз в Антарктиде я провел целый час у приемника на радиовахте, дожидаясь вызова другой станции. Я слышал только низкое гудение, треск и высокочастотный свист, которые оглушали и раздражали меня. Я снизил громкость, но из-за этого стало невозможно разобрать едва слышимые «ти-ти-та» морзянки, которых я дожидался. Оставалось либо смириться с этой какофонией, либо все же принять позывные и последующее послание, когда наступит их черед. Для меня этого часа было больше чем достаточно. Радиопомехи – вообще обычная вещь за полярным кругом и нечто большее, чем простой шум в эфире, мешающий всем радиооператорам в мире. Конечно, в этой книге мы не занимаемся техническими проблемами, но тем не менее стоит рассказать о тех условиях, в которых работала Джинни.

Как и в низких широтах, радиоволны, проходя через слои полярной ионосферы, искажаются, и разговор в радиотелефонном режиме часто безнадежен. Лучше уж работать морзянкой, потому что сигналы все же отчетливо слышны даже в узком диапазоне. Однако время от времени полярная ионосфера отражает шумы, которые не имеют места в низких широтах, и эти-то шумы часто накладываются на помехи от магнитного поля Земли. Помехи могут возникнуть также в результате активности на поверхности Солнца или штормов в ионосфере. Утренний эффект и космическое излучение тоже вызывают возмущения в эфире.

Однако настоящим жупелом для Джинни были: внезапные возмущения в ионосфере, утреннее поглощение радиоволн, поглощение радиоволн полярным ледяным щитом. Первый фактор распространяется по всему земному шару, но он причинял Джинни не слишком много неприятностей, потому что такие возмущения длятся не более часа. Утреннее поглощение радиоволн – более устойчивые помехи, потому что они происходят в результате вхождения в ионосферу электронов и протонов. Поглощение радиоволн ледяным щитом создает самые неблагоприятные условия. Однажды в течение целых трех суток в Алерте такие помехи заблокировали вообще всю радиосвязь с материковой Канадой. Когда усиливается солнечная активность, немедленно растут помехи, которые начинаются примерно через час после вспышки на Солнце. Поглощение энергии высокочастотных волн часто настолько велико, что все переговоры на высокой частоте в данном районе становятся невозможными.

Джинни давно уже страдала от головных болей и колита, а стрессы от основной работы усугубляли их. Постоянная тревога за нас тоже способствовала нервному напряжению, а рядом не было плеча, где можно было бы выплакаться, найти совет и поддержку. Итак, ей вообще не понравилась эта часть экспедиции. Она четко выполняла свои обязанности, но ей стало трудно делать вид, что все хорошо.

Антон и капитан «Бенджи Би» Лес Девис знали, что мы были уже недалеко от Пограничной ледовой зоны, то есть района исчезновения льда в проливе Фрам. Миллионы квадратных километров Ледовитого океана покрыты паковым льдом и одна треть этой массы ежегодно проталкивается через пролив Фрам, который служит как бы гигантской дренажной воронкой. Очень скоро и наше поле войдет в это бутылочное горлышко, где поверхностные течения усиливаются почти на сто процентов и несут изломанный лед на юг со скоростью до тридцати километров в сутки. Прекрасно сознавая грозящую нам опасность, на «Бенджи Би» решили, при полном одобрении экипажа, попытать счастья. 28 июня «Бенджи Би» достиг внешней кромки пакового льда и оказался в 150 километрах от нас.

Лес понимал, что повреждение судна в паке может оказаться фатальным для исхода всего предприятия и гораздо ощутимее здесь, в Арктике, чем в Антарктиде, где ему удавалось успешно преодолевать льды даже в море Росса. Антарктический паковый лед, как правило, всегда моложе и не настолько прочен. Обычно только ледоколы могут работать в паковом льду на севере, и для них звучат не столь грозно предупреждения в Арктической лоции:

Паковый лед Гренландского моря обычно непроходим. В северной части пак может достигать двух метров в толщину. В результате сжатия, благодаря воздействию ветра или течения, пак может быть заторошен до высоты шести и даже девяти метров. Типичные повреждения судна, причиняемые льдом: поломка лопастей винта, пера руля и вообще винто-рулевой группы, расхождение швов корпуса в районе кормы и носовой части, что вызывает течь, и, наконец, корпус судна вообще может быть раздавлен .

Двое суток у нас не было связи с судном, но 2 июля мы все-таки узнали, что лед вынудил его отойти. После этой неудачи Антон решил, что лучше держаться поближе к кромке пака, зайти в крохотное прибрежное поселение Ню-Олесунн и стать там на якорь, а не возвращаться в Лонгьир. Лес согласился с этим, и, таким образом, получилось, что составные части нашей экспедиции оказались разбросаны по берегам Гренландского моря: Джинни на мысе Нор, Симон и экипаж самолета в крошечной хижине рядом с подметаемой ветром взлетно-посадочной полосой в Лонгьире.

10 июля мне удалось взять высоту солнца в полдень. Мы пробыли на своем поле семьдесят суток, но наша широта была все еще 82°. Пока я готовил теодолит к наблюдению, мне пришлось минут пятнадцать топтаться в луже. Дело в том, что тренога прибора никак не устанавливалась, и почти после каждого замера пришлось возиться с уровнями; каждая такая операция отнимала пять-шесть минут, прежде чем успокаивались пузырьки воздуха.

Солнце являло собой бледный белый круг, видимый настолько неотчетливо сквозь темный или даже голубой фильтр, что мне пришлось пользоваться зрительной трубой вообще без фильтров и подвергать опасности сетчатку глаза. Я вычислил и долготу.

На широте примерно 82° приличный кусок нашего поля площадью акра два откололся от нашего юго-восточного угла. Наш сосед с севера наскочил на нас и вполз на наше поле метров на сорок; восемьдесят процентов нашего поля было покрыто «кашей», глубина которой колебалась в пределах от полуметра до более чем двух метров. Все новые гребни сжатия с большим шумом появлялись ежедневно там, где мы сталкивались с соседями. Ветер словно хлыстом подгонял небольшие волны на озерцах, где, словно яхты на регате, плыли мелкие льдины. Лед лишился снежного покрова, поэтому даже слабые швы виднелись теперь отчетливо. Они напоминали расширенные вены. День за днем солнце не показывалось, и темное, низко нависшее небо отражало обширные пространства открытой воды к югу и северу от нашего «плота».

В Университете Данди испытывали трудности. Там никак не могли получить со спутника полную картину ледовой обстановки в нашем районе, этому мешали сильная облачность и, частично, высокая печная труба на университетской крыше, которая служила помехой приему данных с нужного направления. Когда в середине июля была получена нормальная карта обстановки и ее представили членам нашего Комитета, там установили сильное разрежение пакового льда между нашим полем и Гренландским морем. Капитану Тому Вудфилду, который в прошлом командовал многими судами Британской антарктической гидрографической службы и имел большой опыт расшифровки спутниковых данных по ледовой обстановке, стоило лишь взглянуть мельком на полученную в Данди картинку, чтобы прийти в изумление:

«Как? Никакого сомнения, о чем тут говорить? Конечно, судно легко пробьется сквозь эти плавающие блины».

Он сам вызвался вылететь в Лонгьир и лично провести судно на север сквозь паковый лед.

К 20 июля на нашем поле было неспокойно. Едва ли проходил день без того, чтобы нас не посещал медведь, а то и пара. Мы стояли у палаток с оружием в руках, надеясь, что посетители не голодны. Звери приходили к нам со стороны единственного «сухого» края, но по мере того, как он сужался, они стали переплывать озерцо талой воды, которое теперь окружило нас. Несмотря на массивное туловище, медведи плавают бесшумно.

Вой ветра и шум прибоя теперь дополнялись журчанием вод, стекавших из одного водоема в другой, а затем в море, съедая по дороге все шлюзы. В воде, окружавшей нас со всех сторон, болтались небольшие льдины, а горбатые киты, поднимавшиеся на поверхность с громким шумом, плавали там взад и вперед, совсем как дельфины, отличаясь от них огромными, как у Моби Дика, хвостами. Иногда они фыркали, как лошади, и к вечеру эта неземная музыка разносилась над покрытыми туманом ледяными полями. Порой нам слышался жуткий вой оборотней и странное, меланхолическое погребальное пение, словно выражающее все печали нашего бренного существования.

Теперь мы были отделены от других ледяных полей, если только не задувал сильный ветер, который подгонял нас к соседям, что причиняло нашему полю солидные повреждения по краям. Я часто просыпался и внимательно прислушивался – нет ли поблизости медведя, не разрушается ли наше поле? В ответ, как правило, до меня доносился грохот многотонной массы льда, откалывающегося от кромки нашего поля, и эти звуки разносились над океаном эхом, а волны ударялись о дальние края полыньи.

По мере того как мы приближались к мальстрему в проливе Фрам, наше поле стало вращаться, двигаясь по спирали, как пена, которую втягивает в воронку. Солнце заметно снизилось над горизонтом, а по ночам поверхность водоемов талой воды стала замерзать.

Том Вудфилд прибыл в Лонгьир, и поначалу его встретили довольно враждебно. Капитан «Бенджи Би» и экипаж уже пытались дойти до нас, но потерпели неудачу и тем не менее не понимали, почему какой-то ледовый маэстро должен быть посажен во главе, хотя он и был членом нашего Комитета и даже одним из членов правления, который три года назад сам отбирал экипаж. Однако Том Вудфилд был не дурак. Он выставил экипажу виски, сам приложился к фляжке, когда очередь дошла до него (трубка мира), и открыто обсудил положение со всеми и с каждым в отдельности.

Вот как Антон описал последовавшую затем попытку пробиться к нам:

Том у машинного телеграфа, он бросает судно на ледяные поля толщиной до двух метров, которые пока что раскалываются под нами. Однако лед заметно прочнее, чем во время предыдущей попытки. Вечер: мы застряли в точке с координатами 82°07′ с. ш. 01°20′ в. д. До Рэна 82 мили. Двое членов экипажа спустились по штормтрапу за борт, и Джимми Янг заметил треснувший шов на обшивке кормы. Кен и Хауард тоже отправились за борт со сварочным агрегатом, чтобы поправить дело.

Команда восприняла плавание с энтузиазмом. Казалось, что, покуда Том успешно разбивает на куски пак средней трудности, ничто не остановит «Бенджи Би». Брин Кемпбелл снова прибыл из Лондона, а Майк Гувер, начальник киногруппы, вылетел к месту событий из США, чтобы вовремя «схватить момент». Затем в течение суток температура воды в море понизилась сразу на пять градусов, а ветер зашел на юг. Пак довольно угрожающе начал смыкать ряды, и после четырехсуточной борьбы судно неохотно уступило, пройдя всего около десяти миль, остановившись значительно южнее широты, достигнутой во время предыдущей попытки. Настроение у всех упало – крушение надежд, разочарование.

Майк Гувер вернулся в США, а Том Вудфилд отправился обратно в Лондон, где доложил Комитету, что ничего не поделаешь, а придется ждать, пока не разредится лед.

В течение последней недели июля за пять дней наш лагерь посетили семь медведей. Мы не слышали, как они приближались, так как сильный южный ветер заглушал все звуки, кроме треска льдин, отрывавшихся от нашего поля. Ночью 28 июля я почти не спал, прислушиваясь к грохоту взрывов, доносившихся со стороны моря. Словно слоны падали с небоскребов. С каждым днем «мы» уменьшались в размерах.

29-го Чарли предупредил меня, что обнаженные швы между нашим туалетом и палатками расширяются, так же как и те, что проходили между его палаткой и ближайшим берегом озерца. Мы находились на своем поле уже девяносто пять суток, неумолимо приближался тот час, когда мы войдем в зону разреженного льда. Лес решил немедленно отплыть к кромке паковых льдов и при первых же признаках его разрежения пробиваться на север к нам. Поэтому в первый день августа, нашего седьмого месяца пребывания на льду, «Бенджи Би» вполз в полосу низкого тумана. Незадолго до этого Джинни, наконец-то убедившись в том, что она сможет поддерживать связь с нашим полем с борта судна, покинула мыс Нор и гостеприимных датчан. Теперь она тоже находилась на «Бенджи Би», и только Симон оставался в крошечной хижине на берегу Гренландского моря.

Поздно вечером 1 августа я услышал, как Антон переговаривается непосредственно с Симоном. Судно было в сорока девяти милях от нас и медленно двигалось во льду средней тяжести сквозь туман. Плавание сильно затруднялось небольшими льдинами, которые заклинивались между крупными полями; их можно было расталкивать носом, но не расколоть; приходилось разгонять такой лед струей воды от винта – нудное дело, которое требовало умелой работы на мостике. Совершая многочисленные обходные маневры, «Бенджи Би» пробивался сквозь этот то и дело изменяющийся, скудно освещенный ледовый ландшафт, распугивая тюленей, медведей и китов.