Текст книги "Вокруг света по меридиану"

Автор книги: Ранульф Файнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

XV Круг замкнулся

Удача и сила ходят рука об руку.

Когда вам сопутствует удача, необходимы силы,

Чтобы идти в ногу с ней.

Силы нужны и для того, чтобы дождаться

удачи.

Марио Пусо

После нашего прибытия на полюс «Дейли мейл» писала:

«В годовщину, с точностью почти до суток, трагической смерти Роберта Фалкона Скотта в Антарктике в 1912 году есть что-то вселяющее удовлетворение в том, что англичане побили норвежцев на другом конце земного шара. Именно так норвежец Руал Амундсен победил капитана Скотта в борьбе за Южный полюс».

Я помню, как впервые прочитал дневник Скотта и то чувство, которое вызвало во мне его замечание:

«На второй час перехода острое зрение Бауера помогло ему обнаружить то, что он принял за пирамиду из камней… Вскоре мы поняли, что этот предмет не имеет отношения к снежному ландшафту. Мы продолжали идти и увидели, что это был черный флаг… Норвежцы обогнали нас и оказались первыми на полюсе. Страшное разочарование, мне очень жаль своих преданных спутников… Все мечтания в сторону – нас ждет тяжелое возвращение». И дальше, словно в предвидении ожидавших их страданий: «О господи. В каком ужасном месте пришлось нам трудиться без вознаграждения – так и не добиться приоритета».

Конечно, когда наши, сами же объявившие себя нашими соперниками, норвежцы прибудут на Северный полюс, то, в отличие от Скотта и его спутников, смогут водрузить свой флаг на девственном льду, потому что уже через сутки после нашего триумфа наш флаг и то место, где он установлен, будут отнесены течением к югу.

Я припомнил известное изречение викингов, имеющее тот же смысл, что и поговорка «Цыплят по осени считают», – «Не хвали день, пока не наступит вечер, жену – до похорон, меч – пока не завершится битва, девушку – до постели, лед – до окончания перехода» . Мы еще не пересекли свой лед и не достигли даже и половины пути.

Когда взломается лед, мы не сможем продолжать путь и должны будем найти прочное поле для дрейфа. Это едва ли могло случиться до середины мая и давало нам четыре недели для того, чтобы проделать извилистый путь до самой кромки льдов и возможность найти безопасное пристанище на «Бенджи Би». На самом полюсе погода была прекрасная, но мы не могли воспользоваться ее преимуществами, потому что в Лойдоне собрались доставить к нам на «Оттере» двух корреспондентов. Планировалось, что Дэвид, Симон, Бози, журналисты и киногруппа проведут на полюсе несколько часов вместе с нами, если позволит погода. Однако Джинни и Лоуренс Хауэлл должны оставаться на радиовахте соответственно в Алерте и Танкуэри-фьорде, чтобы обеспечить тылы Карла.

Самолет приземлился 12 апреля. Карл сказал, что лед в районе полюса повсюду выглядит подозрительно. Однако самолет он все-таки посадил. Карл оказался прав, потому что несколько дней спустя другой «Оттер», зафрахтованный за бешеные деньги японскими туристами, тоже решил сесть на полюсе, довольно успешно совершил посадку, а потом провалился под лед и утонул. Я восхищался тем, как работал Карл, работал несмотря на то, что приближающееся лето давало о себе знать, и лед подтаивал все быстрее изо дня в день, и сам Карл помнил о том, как год назад потерял самолет при подобной же ледовой обстановке.

Люди из «Дейли мейл» доставили послание Его Королевского Высочества принца Чарльза: «До чего же великолепная новость на Пасху… вы совершили замечательный подвиг, и все мы молимся за то, чтобы лед оставался прочным между полюсом и Шпицбергеном».

Мы также узнали, что Буззард Уэймаут, матрос с «Бенджи Би», и Энн, его новозеландская «добыча», сочетались браком в небольшой церкви в Бедфорде. Церковь была заполнена «трансглобальниками». На невесте было длинное белое платье, а в руках у нее – букетик весенних цветов. Я закрыл глаза и постарался представить себе эту картину – мир, совсем не похожий на наш. Они должны были провести короткий медовый месяц, а затем вернуться на судно, которое под руководством Кена Камерона лихорадочно ремонтировалось в Саутгемптоне. Через три недели «Бенджи Би» намеревался выйти в Северное море и идти к Шпицбергену.

Самолетная «Омега» и полетные расчеты показали, что мы находились в 600 метрах от географического полюса. На Бози это не произвело никакого впечатления. Он прогуливался трусцой по ледяному полю и время от времени поливал лед неподалеку от флага Великобритании (к счастью, не сам флаг) и других стягов, которые мы установили: «Нью-йоркского клуба исследователей», аналогичных клубов в Новой Зеландии и Кейптауне, полка САС, султаната Оман, «Голубой Питер», «К. Боуринг энд Марш и Макленнан корпорейшн».

Карл прошелся по взлетной полосе и осмотрел дыры, которые насверлил Чарли для определения толщины льда. Он остался очень доволен. Отведя меня в сторону, прежде чем взлететь, он посоветовал следовать вдоль Гринвичского меридиана километров сто шестьдесят от полюса, а потом склоняться к востоку для того, чтобы скомпенсировать преобладающее западное течение.

Когда наши друзья улетели, мы упаковали вещи и выступили вечером, потому что я решил идти теперь по ночам и отсыпаться днем. При таком расписании солнце будет у нас за спиной, таким образом я сам и мой «скиду» будем отбрасывать тень вперед, что позволит мне воспользоваться теневым циферблатом и не прибегать к компасу довольно долгое время. К тому же солнце не будет слепить нас, и мы получим более широкое поле обзора.

Наше новое расписание было воспринято отнюдь не с восторгом остальными членами нашей команды там, в Алерте, так как сильно сокращало их дневную квоту сна. Итак, мы двигались теперь с двух часов дня до двух часов ночи, а в эфир выходили в пять утра. Мне нужно было пройти по прочному льду к тому месту, где «Бенджи Би» мог бы подобрать нас. Куда же мне целиться в этом году с такой теплой погодой? Какой путь окажется самым безопасным?

Неопределенность по поводу наивыгоднейшего курса стала складываться и в Лондоне. Председатель Комитета и пара его членов посоветовали выходить на северо-восточное побережье Гренландии, а оттуда добираться на нартах через ледяной щит к той части побережья, куда мог бы подойти «Бенджи Би». Однако Эндрю Крофт не согласился с этим и посоветовал нам придерживаться моего первоначального плана, то есть идти на восток, к северному побережью Шпицбергена.

Доверяя в целом Эндрю Крофту, я все же опасался уже проявившихся признаков раннего взламывания льда. На мысе Нор американский метеоролог объявил, что паковый лед взломан севернее пролива Фрам, причем намного сильнее, чем за последние тридцать семь лет, в течение которых ведутся подобные наблюдения.

В связи со всем этим я не осмеливался уходить слишком далеко на запад или на восток. Казалось, безопаснее держать посредине, между Гренландией и Шпицбергеном, почти на Гринвичском меридиане, где южное течение проявляется сильнее. Поэтому я решил больше доверять местным сведениям, чем мнениям извне.

В истории полярных путешествий две экспедиции проходили с полюса на юг в этом районе, однако их результаты не могут быть для нас палочкой-выручалочкой, с помощью которой можно было бы извлечь выводы относительно выбора нашего маршрута. Погода из года в год отличается весьма радикально, и, так или иначе, обе экспедиции были сняты со льда при исключительно сложной ледовой обстановке способом, не подходящим для нас.

В последних числах мая 1937 года Иван Папанин был высажен советским самолетом, снабженным лыжами, вместе с тремя спутниками и сборным домиком на Северном полюсе. В наступившей затем темноте полярной ночи советские полярники медленно дрейфовали на юг вдоль восточного побережья Гренландии. Они выбрали достаточно большое и прочное многолетнее поле, однако к середине февраля оно раскололось на части. К этому времени Иосиф Сталин усилил мощь Советов – и три русских ледокола пробились через паковые льды и спасли попавших в тяжелое положение людей западнее острова Ян-Майен. У нас в распоряжении не было ледоколов, и мы не могли надеяться, что вся Британия будет поднята на ноги ради нашего спасения. Миссис Тэтчер не считала возможным помогать своим гадким утятам.

Я возлагал все надежды на «Бенджи Би», но сознавал, что судно не сможет войти в паковый лед, доступный для ледоколов. Оно могло достичь нас только благодаря искусству капитана и духу товарищества всего экипажа при условии взаимодействия с Карлом и только в светлое время года, в летних условиях. Таковые сохраняются в Арктике всего пять-шесть недель в году с последних чисел июля до последних чисел сентября, поэтому нам нужно было не позднее этого срока достичь 81° широты, предпочтительней восточнее Гринвичского меридиана, в противном случае все попытки «Бенджи Би» не принесут успеха. Задержка в Арктике может иметь тяжелые последствия для самого судна.

Если не считать Папанина и его команду, единственными людьми, которым довелось путешествовать на юг с Северного полюса по эту сторону земного шара, были четверо членов экспедиции Уолли Херберта в 1968 году. На сорока собаках Херберт и его спутники покинули полюс 7 апреля, однако к концу мая оказались отрезанными от своей цели – берега Свальбарда – после того, как взломался лед. Все же двоим членам экспедиции удалось выкарабкаться на крошечный островок, расположенный примерно в двадцати милях от Свальбарда, и добыть несколько кусочков гранита как символ достижения успеха. Поверхность океана все быстрее превращалась в кашу мелкобитого льда; экспедиция сдрейфовала на запад к месту встречи с кораблем ВМФ Британии «Эндьюранс» – судном ледовой разведки, вертолеты которого сумели подобрать людей и собак и доставить их на борт.

Наши «скиду» не могли работать в «каше» при обилии открытой воды потому, что, в отличие от собак, они не являлись амфибийными средствами, то есть не могли плавать. «Бенджи Би» не мог проникнуть в паковый лед так же глубоко, как «Эндьюранс», который был намного крупнее. И у «Бенджи Би» не было вертолетов. Исходя из всего, было бы глупо пытаться следовать маршрутом Уолли, даже если предположить, что взламывание льда в 1982 году произойдет в последних числах мая, как это было в 1969 году.

Я решил придерживаться чего-то усредненного. Один римский философ всю жизнь придерживался правила «золотой середины». Такой подход к делу устраивал меня больше всего – продвигаться на юг своим ходом примерно со скоростью Уолли Херберта, покуда температура оставалась достаточно низкой, а пак – относительно стабильным. Однако, когда местные условия ухудшатся настолько, что взламывание льда станет неминуемым, тогда я найду поле, такое же прочное, как у Папанина, на котором мы и будем дрейфовать на юг в ожидании прибытия в наивыгоднейшую точку для снятия, где-то неподалеку от Гринвичского меридиана, западнее или восточнее. Таким способом мы доберемся до «Бенджи Би» в крайней точке дальности действия судна во льдах до наступления полярной ночи и формирования молодого льда, который вытеснит судно из Арктики. Еще никому не удавалось пересечь Ледовитый океан за одно лето, но, если бы в нашем распоряжении оказалось чуть больше времени при условии сохранения прочности льда и удачном маневрировании судна, мы, пожалуй, смогли бы добиться этого.

В течение первых четырех ночей поверхность льда была лучше, чем это было до сих пор, погода стояла теплая и ясная, температура воздуха не опускалась ниже – 28° и, несмотря на признаки недавней подвижки льда, открытой воды не было. Мы проходили в среднем по тридцать пять километров за ночь, не ускоряя гонку.

Ночью 22 апреля я заметил следы песца на широте 88°, за многие сотни миль от ближайшей земли. Хотя медвежьи следы нам не попадались, разумно было предположить, что песец мог бороться за существование так далеко от естественных источников питания, например зайцев, только в том случае, если был как бы тенью медведя, то есть питался остатками его пищи. Медведей замечали в нескольких милях от полюса только с самолетов.

Мы удалялись от полюса и находились уже на пределе дальности полета Карла из Алерта, поэтому Джинни решила потихоньку свертывать наши базы, сначала в Танкуэри-фьорде, а затем в Алерте, чтобы перебраться на следующую базу – мыс Нор, в восточной Гренландии. Дэвид Мейсон собирался в Англию, потому что у него заболел отец, и в Танкуэри-фьорде остался только Лоуренс Хауэлл. 16 апреля Карл собирался вылететь туда, чтобы вывезти Лоуренса и радиооборудование, но на взлете отказал правый мотор.

Из-за плохой погоды и преждевременного отбытия Дэвида Лоуренс застрял в Танкуэри на две с половиной недели, но теперь, к несчастью, он оказался один. Стая волков спустилась к лагерю и осталась там. У Лоуренса было при себе единственное оружие – револьвер «Смит энд Вессон» 38-го калибра. Настойчивое, днем и ночью, внимание волков вовсе не скрашивало жизнь Лоуренса. Однажды он оставил револьвер в хижине, когда отправился в отдаленный туалет, и был осажден там примерно в течение часа, пока не смог совершить рывок обратно к дому. Когда в конце концов Карл смог вызволить несчастного Лоуренса, шесть волков преследовали самолет среди бела дня, когда тот разбегался по полосе.

Когда мы отошли от полюса на сто семьдесят километров, нам понадобилось горючее. Карлу удалось посадить самолет в полутора километрах от нашего лагеря. Он доложил, что лед взломан неподалеку от нас к югу, и добавил, что всего в 200 километрах южнее нас есть ледяной остров. Окрещенный «Северный полюс-22», этот плоский айсберг в течение нескольких летних сезонов был пристанищем русских ученых, которые жили там в хижине на обочине взлетно-посадочной полосы. Однако теперь «Северный полюс-22», после нескольких лет блужданий по океану, направлялся к опасному проливу Фрам, и последние русские обитатели покинули его наконец всего неделю назад.

Ночью 18 апреля мы форсировали полынью – пересекли узкую спайку льда между двумя водоемами зеленоватой воды. Затем последовал пояс сероватой «каши», кипевшей словно в котле. Пока мы наблюдали за этим явлением, каша стала медленно перемещаться у нас на глазах на юго-запад, унося с собой обломки ледяных полей и прочие куски льда. От этого канала исходил громкий звук – словно билось гигантское сердце, а мы, завороженные, стояли и слушали у самой кромки. Два пласта ниласа, наслоенные друг на друга, ритмично пульсировали, и мы решили, что это и есть источник «сердечных сокращений». Мы уже давным-давно узнали, что пласт ниласа может проломиться под тяжестью «скиду», однако два пласта вместе, как бы они ни прогибались, выдерживают наш вес. Поэтому мы ринулись вперед и форсировали полынью. В тот день мы проехали пятьдесят километров за четырнадцать часов. По-видимому, это был наш рекордный ночной переход. За последующие ночи мы прошли тридцать девять и тридцать два километра соответственно, однако обстановка постепенно ухудшалась. Появилось много гребней сжатия и мелкобитого льда ничуть не лучше того, что мы встречали у острова Элсмир.

«Как тут не рассмеяться, – заметил Чарли, когда мы прорубали дорогу сквозь заграждение высотой метров восемь, – с обеих сторон от полюса, между 88° и 89°, навалены такие кучи как раз там, где мы рассчитывали на хорошую езду».

Он был прав. Пири и Кук, Плэстид и Херберт, все они испытали заметное улучшение ледовой обстановки севернее 88°. Возможно, мы оказались в необычных условиях.

От 88° до 86° наблюдалось постоянное ухудшение. Поля мелкобитого льда попадались все чаще, все больше становилось открытых разводий. Поля, пригодные для посадки самолета, встречались все реже. Я уже привык почти автоматически подмечать потенциальные взлетно-посадочные полосы подобно тому, как в Аравии подсознательно отличал любые места, пригодные для засады. Никогда не знаешь заранее, когда понадобится убежище. В Арктике же невозможно предсказать, когда плоское ледяное поле толщиной по меньшей мере шестьдесят сантиметров может неожиданно стать для путешественника спасительным прибежищем. В ночь с 20 на 21 и с 21 на 22 апреля на протяжении более чем шестидесяти километров нам так и не встретилось ни одного поля, пригодного для посадки самолета. Паковый лед на огромных пространствах был слишком изломан и тонок, и ничто из того, что мне удалось увидеть, не могло послужить нам плавучей платформой для плавания на юг.

Температура воздуха держалась в пределах —20° и повышалась днем. Лицевые маски стали не нужны. По всем правилам я мог рассчитывать еще недели на четыре до взламывания льдов, если бы погода оставалась нормальной. Однако этот год оказался из ряда вон выходящим, и с каждым днем я становился все осторожней по мере того, как погода становилась мягче. Впервые я почувствовал, что теперь не будет большой беды, если кто-нибудь из нас провалится сквозь лед во время пешей разведки. Выкарабкаться можно всегда, а вот риска обморожения уже не было.

Открытая вода, огромные лужи и полыньи встречались теперь на каждом километре пути, признаков же формирования молодого льда совсем не наблюдалось. Часто я уходил с ледорубом вперед, чтобы отыскать дорогу в лабиринте каналов. Чарли же располагался где-то посредине между нартами и мной, чтобы видеть все. Когда он замечал, что какая-то трещина проявляет признаки активности, то кричал мне и делал сигналы, а я кидался назад, поэтому мы ни разу не были отрезаны друг от друга. Конечно, некому было вести пристальное наблюдение за поведением разводьев между Чарли и нартами, и в этом заключался риск, которого мы не могли избежать. За последние дни мы совершили немало акробатических прыжков, и нередко наша жизнь висела на волоске; купались наши нарты, а дважды собирались тонуть и «скиду». Однако нам с Чарли удавалось спасти их.

Ночью 22 апреля над нами сомкнулось «молоко», и мы расположились лагерем на крошечном ледяном поле. Ветер усилился до двадцати пяти узлов, запуржило, видимость стала нулевой. При такой ледовой обстановке, при обилии мелкобитого льда было бы глупо переть на рожон, поэтому мы оставались на месте двое суток. Вечером 23 апреля ветер, дувший с юга, усилился до тридцати узлов. «Молоко» приподнялось над поверхностью океана, и нашим глазам стал доступен бледно-желтый источник света на северо-западе, способный служить средством навигации. Температура воздуха поднялась до -14°.

Два часа работы ледорубами на невысокой зеленоватой стене из ледяных блоков открыли доступ в область извилистых проток и формирования молодого льда. Вокруг были лишь черные водоемы со взъерошенной ветром водой. Казалось, что все это вот-вот придет в движение. Несколько раз, приближаясь к «каше», я проваливался сквозь пропитанный водой лед, который на вид казался прочным. На берегу одного узкого канала я споткнулся и упал головой вперед. Рука, которая держала ледоруб, инстинктивно вытянулась вперед, чтобы смягчить тяжелый удар. Ледоруб тут же провалился под лед, так же как и моя рука – по самый локоть, и, непонятно как, одна нога тоже – по колено. Я вымок, однако покрытая снегом «каша» выдержала мой вес. Ледоруб утонул.

Еще через одиннадцать километров вода отрезала нас от всего на свете, полностью окружив нас, поэтому мы разбили лагерь. Ветер все еще не стих, он продолжал дуть со скоростью тридцать узлов при устойчивой температуре воздуха – 13 °C. Обломки льда, плававшие в разводьях и длинных протоках, снежная каша – все, казалось, движется на восток.

В палатке я сказал Чарли, что пора поискать подходящее поле для дрейфа на юг. Три дня не удавалось взять высоту солнца, поэтому по приблизительным расчетам пришлось считать себя на широте 86°10. Чарли чувствовал себя несчастным. Он не хотел дрейфовать до тех пор, пока мы не достигнем широты 83°, а для этого нужно было пройти еще более трехсот километров. Тем не менее он понимал, что мы просто не успеем сделать это вовремя, поэтому не слишком противился моему решению остановиться. Чарли подтвердил, что последнее слово остается за мной, однако выразил свое особое мнение. Я понимал его. После многих недель, проведенных на морском льду, мы оба желали только одного – поскорее убраться отсюда ко всем чертям. Поэтому рискованное решение остановиться так рано и так далеко на севере показалось ему чем-то вроде акта мазохизма.

За последние три дня в течение многих часов я снова и снова взвешивал все «за» и «против». Все должно быть подчинено тому решению, которое сулит наибольший шанс на возможный, но отнюдь не сиюминутный успех. Я старался заставить Чарли смотреть на вещи моими глазами, но он так и не сумел сделать этого. Я считал, что он, по-видимому, истощился морально и был уже не способен оценивать трезво любой шаг, который обещал бы быстрейшее освобождение из плена. Он в свою очередь, наверное, чувствовал, что я тоже устал от ежедневных стрессов и хочу просто остановиться, невзирая на альтернативные шансы убраться восвояси из Арктики. Несмотря на наши разногласия, мы не спорили. За это я благодарен Чарли, его выдержке. По-видимому, ему очень хотелось разубедить меня, но он почти не предпринимал попыток сделать этого. С другой стороны, он не мог согласиться с моими доводами. Он просто высказал свою позицию. Раз уж я так решил, мы немедленно начнем подыскивать подходящее поле, и быть посему. Однако мне надлежало помнить, что это мое, а не его решение.

«А что бы сделал ты, если бы решающее слово было за тобой?» – спросил я его однажды.

«Продолжал бы движение до середины мая, – ответил он, – если температура воздуха оставалась бы на уровне – 12° или ниже, и просто соблюдал бы крайнюю осторожность, а при резком повышении температуры и изменении направления ветра с его усилением, угрожающим взламыванием льда, немедленно стал бы дрефовать».

«Однако, Чарли, – заспорил я, – пуститься в дрейф – это нечто такое, к чему невозможно приступить немедленно, по своему желанию. Посуди сам, за последние восемьдесят километров мы видели совсем немного полей, которым можно довериться. Мне бы тоже очень хотелось пройти дальше до начала дрейфа, но выбор, перед которым я стою, – это либо остановиться, как только признаки взламывания льда станут очевидными, как ты предлагаешь, и в данном случае весьма вероятно, что подходящее поле нам так и не подвернется и я окажусь в положении обманутой девственницы, проявившей мудрость слишком поздно, либо я подвергаюсь риску быть обвиненным в сверхосторожности, если попытаюсь отыскать прочное поле, пока это еще возможно».

После того как я тридцать восемь лет вел себя, подобно слону в посудной лавке, высмеивая хитрых и осторожных, теперь я сам решил вступить в их ряды.

Было ли это решение правильным – уже другой вопрос. Результат такого раннего дрейфа мог сказаться позднее, если мы так и не доберемся до кромки льдов и окажемся вне досягаемости «Бенджи Би» к тому времени, когда в сентябре или октябре сформируется молодой лед. Если такое случится, все пальцы укажут на меня.

Было ясно, что никто не хотел, чтобы мы останавливались так рано. Решение должен был принимать один, но я уже видел, что всеобщим мнением будет «нажимай, ребята!». Однако мы с Джинни отдали десять лет этой экспедиции и наконец-то вышли на финишную прямую. Течение теперь работало на нас. Мои природные инстинкты, всегда подбивавшие меня спешить, противоборствовали теперь интуиции, которая подсказывала проявлять осторожность. Это была та самая интуиция, которую я выработал за пятнадцать лет в экспедициях.

Конечно, одно дело решать – дрейфовать или нет, и другое – отыскать подходящее ледяное поле, а еще лучше – тот недавно покинутый русскими ледовый остров. С неделю я отклонялся на 15–30° на восток от меридиана всякий раз, когда это позволяла поверхность льда.

К вечеру 24 апреля ветер стих до десяти узлов. Шел легкий снег, а температура держалась в пределах – 15 °C. В ту ночь мы напоролись на целую серию препятствий: русла разводьев, где лед прогибался под нами, «болота», протоки с неровными берегами, течения в которых были направлены в противоположных направлениях, и обширные пространства тонкого молодого льда, готового расколоться на куски при малейшем воздействии ветра или течения. Довольно странная местность для путешествия – в любое мгновение можно оказаться в тупике, из которого нет выхода, если за нами опустится «крепостная решетка».

В тот день, выходя к открытой воде, мы часто разлучались, чтобы отыскать переправу. Встречаясь снова, мы обменивались результатами разведки и сообща находили решение. Если не оказывалось естественного моста, мы шли вдоль преграды километра четыре-пять, пока какое-нибудь узкое место не представляло нам случая построить мост самим. Однако нередко берега в таких местах неожиданно расходились, и глыбы льда, которые мы швыряли туда, тонули или уплывали прочь. Я замечал полыньи, защищенные от ветра, где вода вела себя спокойно, однако там не было даже признаков формирования молодого льда. «Лечебный» процесс зимы, казалось, приостановился окончательно.

Около полуночи, при форсировании глубокой полыньи, через которую мы навели грубую дамбу, Чарли по неосторожности нажал на кнопку отключения электропитания и внезапно встал в самый критический момент – как раз тогда, когда, наоборот, нужно было прибавить газу. Его нарты стали быстро погружаться. Я швырнул ему буксирный конец (мы держали его все время под рукой), и Чарли в мгновение ока закрепил его за буксирную скобу. Затем мы потянули за тросики стартеров – и наши «скиду», буксуя, замолотили изо всех сил. Мы вытащили провалившиеся нарты – вода стекала с них, как с собаки, выбравшейся на берег из реки.

В ту ночь мы преодолели всего восемь километров и добрались до поля среднего размера из годовалого льда. Это была первая жизнеспособная взлетно-посадочная полоса, которую я увидел за последние сто километров. Однако это поле было недостаточно старым для того, чтобы послужить нам плавучим домом. Уже днем Чарли однажды проснулся и почувствовал, как поле содрогается, столкнувшись с каким-то препятствием.

Широкая полынья задержала нас на несколько часов на дальнем конце этого поля на следующую ночь, однако нам удалось форсировать ее по «каше», и, к моему восторгу, мы вышли на довольно большое поле возрастом два-три года, испещренное желтоватыми округлыми буграми. Несмотря на то что там были две трещины, это поле позволило нам пройти еще около семи километров на юг. Странного вида полынья, двухцветная – серая и бурая, положила конец нашему продвижению. Мы прошли патрулем далеко на запад и на восток, но не нашли ничего хорошего. Река «каши» казалась самой узкой как раз в том месте, где мы впервые уперлись в нее, не шире ста метров.

Чарли так описал попытку форсировать ее:

Лед там не вскрылся полностью. Это был сильно подтаявший лед, похожий на резиновую губку. Мы попытались форсировать полынью. Я дал фору Рэну, а потом стартовал сам. Затем я увидел, как он остановился, развернулся и поехал обратно ко мне; в то же самое время я почувствовал какое-то движение под собой – я словно оказался на доске серфинга. Я оглянулся назад. Лед взламывался волнами, и я понял, что под Рэном происходит то же самое. Он пытался удрать. Когда две волны, моя и Рэна, встретились, я подумал, что не хотел бы оказаться в том месте. Поэтому я тоже развернулся по широкой дуге, и мне удалось въехать на твердый лед, а Рэн проскочил мимо меня и поехал к тому полю, которое мы только что покинули. Мы обсудили случившееся. Нам уже приходилось бывать на подобном льду прежде, но мы еще ни разу не встречали ледяные волны.

Так как у нас не было возможности для объезда или форсирования, мы стали лагерем и в последующие четыре дня периодически выходили на разведку, чтобы проверить состояние льда. Однажды я прошел две трети расстояния до кромки поля, но поверхность там сильно подтаяла и уже не держала меня. Однако я знал, что там, где не могу пройти я сам, проскочат «скиду», поэтому сказал Чарли, что все о'кей, и мы свернули лагерь. У полыньи температура воздуха была – 24 °C, и я почувствовал уверенность в том, что нилас, несмотря на свою странную серовато-коричневую окраску, теперь выдержит нас.

Чарли настороженно следил, как я перебирался по этой сероватой массе наискосок к менее прочной бурой полосе посредине. К моему удивлению, мои нарты провалились сквозь серую «кашу» там, где всего час назад я свободно бродил пешком. Я немедленно повернул обратно к Чарли. Мы снова поставили палатку метрах в десяти от прежнего места.

В ту ночь я перечитывал дневники русских – участников папанинского дрейфа. Я записал:

Если мы будем дрейфовать со скоростью Папанина, то попадем в точку 80° с.ш. и 08° з.д. к 15 августа.

Я прошелся к краю поля в самой узкой его части и вскарабкался на ледяную глыбу высотой метров шесть, что дало мне возможность разглядеть обстановку к югу. Лед выглядел таким же: повсюду лужи, полыньи, «болота». Темные пятна на брюхе облаков указывали на то, что под ними обширные озера; они-то и отражались в небе. Было очевидно, что, несмотря на довольно низкую температуру, продолжает происходить раннее взламывание льда. Все это случилось благодаря ненормально теплой зиме 1981 года.

Через шесть суток после прибытия мы все еще оставались на ледовом поле. Мне удалось пересечь поле и выйти на его дальнюю кромку, однако поверхность льда была по-прежнему непрочной, а полозья нарт прихватывало. При более низкой температуре такой лед затвердел бы за полсуток. По мере того как проходили дни, я стал постепенно свыкаться с мыслью о том, что Провидению угодно привести нас в неподвижное состояние, и нам оставалось устроиться как можно лучше. С другой стороны, если русский остров был где-то поблизости, стоило попытаться добраться до него и найти там более безопасное пристанище.

30 апреля Джинни закрыла свою базу в Алерте, распрощалась с канадцами, которые оказались такими гостеприимными хозяевами, и присоединилась к Симону и экипажу самолета для перелета над проливом Робсон и Гренландским щитом в Кейп-Нор. Там расположена военная радиостанция, команду которой составляют пятеро датчан; она служит также самой северной базой для собачьих упряжек «Сириус», которые каждое лето патрулируют северо-восточное побережье Гренландии.

Покуда Джинни занималась демонтированием радиоаппаратуры, Карл вылетел на север, чтобы найти русский ледяной остров. Однако тот не подал признаков существования. Карл пролетел над нашим радиобуем и сообщил нам нашу широту – 85°58′. За три недели с плохой видимостью, при сильных северных ветрах мы продрейфовали к югу почти на семьдесят километров дальше, чем того можно было ожидать при нормальных условиях. К сожалению, таких «помогающих» ветров больше не было. Первый выход на связь Джинни с Нора подтвердил, что «Бенджи Би» вышел из Саутгемптона в Северное море, а ледовая команда норвежцев, наконец-то достигнув Северного полюса, решила отказаться от попытки пересечь Ледовитый океан. Самолету удалось снять их со льда и доставить в Кейп-Нор, где Джинни долго беседовала с руководителем группы Рагнаром Торсетом (удивительный индивидуалист и довольно милый человек).