Текст книги "Вокруг света по меридиану"

Автор книги: Ранульф Файнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

VI Долгая темная зима

Тишина – великий миротворец.

Г. У. Лонгфелло

Теперь мы находились в лагере у Ривингена на ледяном щите и были предоставлены самим себе всю зиму. Как только потеплеет снова, мы попытаемся пересечь весь континент Антарктиды, которая больше Европы, больше США с Мексикой, больше Индии и Китая и значительно превосходит по площади Австралию. Девяносто девять процентов этого гигантского пространства скрывается под ледяным щитом, который местами достигает четырех километров в толщину и как бы притапливает своей массой подстилающую сушу примерно на 600 метров, хотя в Антарктиде есть и горные пики высотой свыше 5000 метров.

Триста пятьдесят миллионов лет назад здесь наблюдалась какая-то жизнь (черви, скорпионы), затем температура упала и лед сомкнулся над землей. Восемьдесят миллионов лет спустя лед отступил, оставив за собой заболоченные пространства, извилистые реки и торфяники, которые позднее превратились в пласты угля. Двести двадцать пять миллионов лет назад в Антарктиде были леса (хвощи и похожий на кустарник папоротник), где паслись рептилии, питающиеся роскошной зеленью, которые сами служили пищей хищным, хотя иногда и более мелким, рептилиям. Двести миллионов лет назад платформенные основания будущих Австралии, Индостана и Антарктиды объединились, однако десять миллионов лет спустя они стали расходиться, а в течение пятидесяти миллионов лет Антарктида раскалывалась на части в результате извержений вулканов.

Из-за сильных морозов в антарктическом воздухе содержится мало влаги. Очень низкие температуры и удаленность континента препятствуют добыче полезных ископаемых. Ни сэр Вивиан Фукс, ни доктор Арманд Хаммер не допускали даже мысли о том, что в Антарктиде есть хоть малейший шанс для нефтедобывающих компаний, которые в общем-то проявляют к этому континенту весьма поверхностный интерес, да и то с перспективой на отдаленное будущее. И это очень хорошо, потому что Антарктида остается пока единственным заповедником первозданной природы, который человеку еще предстоит ограбить.

Мы быстро прониклись уважением к ветру. Длинные ряды бочек с горючим, ящики со снаряжением, продовольствием и наши «скиду» вскоре скрылись под заносами. Флажки на шестах были сорваны, и я решил, что все, кроме горючего, нужно разместить в помещениях. Хижины и так были забиты всевозможными вещами, поэтому я решил прокопать туннели. Двери хижины, оборудованные «прихожими», вскоре завалило снегом. Снежная пыль все же пробивалась внутрь, и у нас появились лужи. Чтобы бороться с этим, мы заклеили липкой лентой все щели и в каждой хижине пользовались только одной дверью, которая выходила в ледяной туннель.

Прихожая радиохижины Джинни была похожа на круглый дворик, огражденный высокими стенами из снега. Я накрыл его сверху парашютом, но он продержался недолго, потому что под тяжестью снега он провалился и разорвался на части. Пришлось менять парашюты каждые два-три месяца. Джинни отказалась от моего предложения прокопать снежный туннель у ее двери, потому что не хотела, чтобы ее рабочее место превратилось в замкнутое пространство. Кстати сказать, оказалось, что к счастью. В ее крошечный ледяной вестибюль можно было попасть, только протиснувшись сначала сквозь двухсотлитровую бочку со срезанными днищами, снабженную съемным люком. Там была короткая лесенка, однако пользоваться ею было неудобно, особенно если приходилось носить тяжелые двенадцативольтовые кислотные аккумуляторы.

Олли соорудил туннель длиной в 9 метров, ведущий к двери в гараж. Там было много острых углов, он был узкий, с низким потолком и подкреплен металлическими стойками, о которые приходилось ударяться головой, если только вы не умеете ползать ужом. Фараоны наверняка заплатили бы Олли кругленькую сумму за право применить его систему в своих пирамидах. Туннели, которые вели к единственной двери в главную хижину, имели три спасательных люка; два из них были снабжены ледяными лесенками и прикрыты брезентовыми дверями, а третий представлял собой высокую бочку, внутри которой висел трап.

Стоило научиться пользоваться этими дырами в темноте и в спешке. Нам было хорошо известно, что случилось с восемью русскими в предыдущем году, когда в их хижине вспыхнул пожар; их тела были найдены в выходном туннеле – все они умерли от удушья. По-видимому, им не удалось отыскать в темноте спасательные люки.

Я вспомнил трехнедельную экспедицию, спонсором которой была Би-би-си, по лондонским подземным сточным коммуникациям, как наш «штурман», семидесятилетний смотритель этих мест по имени Альф, водил нас по кирпичным туннелям с великолепными готическими сводами. Из стен торчали грубы, которые периодически изрыгали сточные воды в главную артерию. Альфу была знакома каждая извилина; однажды какая-то труба у скрещения туннелей выдала в одно мгновение превосходный водопад и Альф остановился, чтобы взглянуть на часы.

«Ровно одиннадцать тридцать, – объявил Альф, – это посол Франции». Он был при этом деле со времен второй мировой войны, и довольно часто совершенное знание всей сети позволяло ему избежать внезапных наводнений.

Месяца через три-четыре мы тоже научились двигаться в своих ледяных норах и в темноте находили люки на ощупь. Однако вероятность внезапного пожара по-прежнему существовала.

Я затратил два месяца на то, чтобы прокопать главные туннели. В их систему входило и крохотное помещение туалета, где в течение всей зимы сохранялась температура – 35 °C. Кстати сказать, иногда там было совсем недурно уединяться, чтобы поразмышлять немного, совсем немного, потому что, несмотря на то что задница замерзает медленнее конечностей, она все же мерзнет, если выставлять ее напоказ слишком долго. К концу марта общая длина наших катакомб достигала двухсот метров, и все наше имущество хранилось там. Заливая керосин в небольшую дыру посреди системы наших туннелей и поджигая его с помощью положенных тряпок, я за три дня «выкопал» выгребную яму глубиной в 9 метров для слива помоев.

Использованную для мытья грязную воду я выплескивал на снежный пол платформы, ступени и в проходы, чтобы они покрылись льдом. То, что получалось, мы назвали «пермапомои».

Однажды, когда у нас кончились гвозди, мы решили нанести визит на заброшенную южноафриканскую базу у подножия горы Хулдреслотте, которая была в 18 километрах от нашего лагеря. Джинни решила, что Бози нельзя оставлять одного и посадила его в свой рюкзак. У меня хранилась фотография засыпаннего снегом входа в коридор базы; мы копали целый час, но обнаружили лишь коробчатую хижину. Там мы добыли несколько гнутых гвоздей и, поскольку было довольно поздно, отправились домой.

На обратном пути Чарли стал преодолевать крутой склон под острым углом – и его нарты, обогнав «скиду», опрокинулись. Переворачивая их в нормальное положение, он заметил, что с каждой стороны пять из восьми стальных опорных стоек между полозьями и платформой сломались. Я проверил свои нарты и обнаружил то же самое. Нарты Олли оказались целы. Дальнейшее обследование показало, что и сами платформы слегка прогнулись. Когда до меня дошел весь смысл этого весьма неприятного открытия, я понял, что наше путешествие под угрозой. В Ривингене у меня было двое запасных деревянных нарт, предназначавшихся для работы в самом лагере, однако запасных стальных нарт не было. После успешных испытаний в Арктике я считал, что они вообще не ломаются.

Моя ошибка состояла в том, что я решил, будто антарктическая модель по всем параметрам, за исключением длины, совпадающая с моделью, окажется такой же прочной. Вероятно, так оно и было, но я совершил глупость – разрешил членам экипажа, разгружавшим судно, пользоваться этими нартами для перевозки бочек с горючим в глубь побережья. Иногда они грузили на них по три разом. Для этого у нас были большие деревянные нарты, однако я слишком поторопился закончить выгрузку. Конечно, теперь уже было поздно «оплакивать пролитое молоко», поэтому я решил отремонтировать нарты позднее, за зиму.

Когда с туннелями было покончено, мы возобновили тренировки в районе лагеря, где, казалось, не было трещин. Для начала Олли распаковал свой бур и набрал образцов льда от поверхности до глубины десять метров. Ему предстояло проделывать подобные операции на маршруте на каждом градусе широты. Затем, поскольку ни он, ни Чарли не имели опыта хождения на лыжах по пересеченной местности, я проложил полумильную трассу, и они бегали там ежедневно, а позднее ходили даже по плато Ривингена. В начале марта мы стали тренироваться в буксировке легких саней, постоянно увеличивая расстояния. Если мы все-таки пересечем Антарктиду, настанет день, когда нам придется тянуть за собой такие сани в Антарктиде по гористой местности, где не пройдут «скиду». Овладеть этим искусством мы могли только здесь, в Ривингене, пока солнце окончательно не скрылось.

В экспедициях нередки случаи, когда из-за вынужденного пребывания вместе между участниками возникают разногласия, переходящие во взаимную ненависть. Хотя мы проработали вчетвером свыше четырех лет, отношения между нами все же менялись. На новую обстановку мы могли реагировать по-разному. Например, боязнь трещин может воцариться в душе человека на многие месяцы, но не коснуться других. Иногда настроение нам портили мелкие травмы. Одно время Олли не мог поднять левую руку выше плеча, при этом он испытывал острую боль. Однажды утром, когда Джинни попросила его запустить генератор, он реагировал на удивление весьма пассивно – спросил, почему этого не может сделать Чарли, который не так занят.

В нашей крохотной жилой хижине Чарли и Олли жили в одном конце, я и Джинни – в другом. В середине размещалась «коммуналка» – место для приготовления и приема пищи, там же была входная дверь, ведущая в туннели. Две двери отделяли концы хижины, так что обе пары могли разговаривать, не опасаясь подслушивания.

Вот что говорил Олли: «Чарли похож: на меня. Я намного ближе по характеру к Чарли, чем к Рэну. Рэн возглавляет экспедицию и в качестве „вождя“ обязан держаться чуть „в стороне“. Чарли – как и я: он любит получать удовольствия».

Что касается меня и Джинни, то после того, как мы пережили немало ссор как в медовый месяц, так и после, наши отношения настолько наладились, что мы приобрели в лице друг друга целиком и полностью преданных союзников, которые не станут вести двойную игру.

Чарли и Олли были просто добрыми друзьями и могли, подобно нам, доверять друг другу. Таким образом, обстоятельства сложились так, что обе «группы» ценили и уважали друг в друге все присущие им способности и особенности поведения. Так мы избежали страха перед предательством, который ведет лишь к обоюдным подозрениям и агрессивному расколу. Все это очень важно при жизни в стесненных условиях, когда малейшие перемены в «атмосфере» ощущаются немедленно.

Когда по каким-то причинам я был особенно недоволен поведением Чарли или Олли в какой-нибудь мелочи, я мог либо излить злость на Джинни, либо разразиться ядовитой тирадой в своем дневнике. Однако уже через день или через час мое настроение могло измениться, и мне приходилось лишь удивляться, как можно возводить такие обвинения на других. Олли и Чарли, несомненно, пользовались такими же вентиляторами для излечения своего сплина.

Конечно, нас выводило из равновесия состояние неизвестности – опасение перед тем, что ждало нас впереди. Стрессы подстерегали на каждом шагу, и время от времени наши эмоции прорывались наружу. В ту зиму в кругу знакомых Олли и Чарли в Англии поползли слухи о том, что в нашем картонном лагере начались раздоры и даже поножовщина. К счастью, на самом деле, не говоря уж о применении кулаков, мы слышали друг от друга гораздо меньше словесных оскорблений, чем бывает у большинства супружеских пар за такое же время и в гораздо менее стесненных условиях.

У наших двух друзей в Санаэ возникли свои проблемы. Вот что гласит запись в дневнике Симона:

Работаю молча, сдерживая бешенство. Когда я в таком настроении, малейшее движение Анто вызывает страшное раздражение. Думаю, это оттого, что нет возможности провентилировать мои переживания, привести себя в чувство. Стиснув зубы, продолжаю работать в гнетущей тишине. Хорошее настроение и взаимопонимание непременно возвращается, если промолчать… Мы отправились к южноафриканцам на «скиду». Анто не придерживается нужной дистанции, несмотря на плохую видимость. Я очень зол, но помалкиваю… он очень замерз, у него ломит руки от холода, его шатает. Я сунул его в «генераторную», чтобы он отогрелся. Тема, которая считается у нас запретной, – апартеид. На этот счет существует два мнения: крайне левое британских комми (так называют коммунистов) и крайне правое– продукт мышления фермера-бура. Я ни за то, ни за другое. По-видимому, мы с Анто «спаслись», посетив южноафриканиев. Когда двое тянут в одной упряжке четыре месяца, они, конечно же, могут действовать друг другу на нервы и даже подумывать, а не пустить ли в ход кулаки.

Присутствие Бози скорее примиряло нас, чем служило помехой. Он продолжал оставлять автографы в самых нежелательных местах, и, будучи лагерным уборщиком, я ежедневно убирал его замерзшие подарки. Научить его тому, что «снаружи» – т. е. место для выгула – это вовсе не туннели, а открытый воздух, было выше моих сил, а Барбары Вудхаус под рукой для совета не было.

Джинни не хотела появления Бози в радиохижине, где проходили голые электрические провода. Однако позднее, когда там все было сделано, она брала его туда каждый день, когда не было метели. Тогда ей и самой было тяжело – приходилось держаться за спасательный линь обеими руками, чтобы добраться до хижины. В таких условиях Бози нельзя было выводить без поводка. Он мог легко потеряться и погибнуть в считанные минуты. Такое могло случиться и с нами, если бы не страховочные веревки, протянутые между хижинами. Большую часть времени Бози приходилось держать в тепле главной хижины. Олли, в обязанности которого входило составлять метеосводки каждый шесть часов (эту работу на большинстве научных станций выполняют трое) и обслуживать три генератора, большую часть времени работал в гараже. Мое личное время в основном уходило на возню в туннелях и хождение с лопатой и ручными санями вокруг лагеря, поэтому Чарли, главным делом которого была стряпня, часто оставался один на один с Бози. В своем дневнике он жаловался, что Джинни привезла собаку, а ухаживать за ней приходится ему. Однако думаю, что в общем-то ему нравилась компания собаки, они действительно провели много часов, играя друг с другом, главным образом резиновым мячом, который Бози умудрился ловить и бросать назад.

Несмотря на отсутствие экзотических продуктов, Чарли все же ухитрялся вкусно готовить. Когда у нас кончились сушеные овощи, двое из нас пошли в южноафриканский лагерь – на этот раз мы все-таки обнаружили главную хижину. Докопавшись до входа, мы проникли в темный коридор с потолка которого свешивались сосульки. Жилая комната с койками и чугунной печкой осела. Секции пола вздыбились, а потолочное перекрытие прогнулось вниз. Ненадежное место для ночлега. Однако его последние обитатели оставили много продовольствия, что позволило Чарли на две трети обеспечить свою «заявку».

Мы совершили этот набег вовремя, потому что погода испортилась, что совпало с заметным сокращением светового дня. К 2 мая температура упала до —41 °C при ветре 15 м/сек. Сочетание ветра и мороза можно было оценить в – 80 °C.

Оливер установил анемометр для регистрации скорости и направления ветра. Мачта располагалась позади гаража, а кабель проходил под снегом к автоматическим счетчикам в конуре Олли. Режущие, как нож, холодные ветры подметали полярное плато, увеличивая скорость у края полуторакилометровых обрывов, срываясь оттуда на первое попавшееся им на пути препятствие – наш крошечный картонный лагерь у подножия горы Ривинген. Мы были частично защищены от юго-восточных ветров, но совершенно открыты с юго-запада. Когда задувало оттуда, жизнь в лагере превращалась в проблему. Затруднялась любая работа, и поэтому все заботы по обеспечению жизнедеятельности лагеря превращались в круглосуточную работу. Олли мучился с генераторами, потому что выхлопные газы загонялись ветром обратно в хижину. Как ни пытался он бороться с этим явлением, ничего не получалось.

Ветер настигал нас без предупреждения. Анемометр Олли мог доказывать абсолютный штиль, и вокруг царила мертвая тишина, но уже через мгновение хижина содрогалась так, будто нас бомбили, – это налетал восьмиузловой ветер (4 м/сек), сорвавшийся с высот плато.

Однажды утром по пути в «высокочастотную» хижину порывом ветра меня сшибло с ног, хотя секундой раньше не было ни намека хотя бы на зефир. Минутой позже, когда я попытался подняться на ноги, меня ударило по спине пластиковым ветровым экраном моего «скиду», сорванным с капота (я никогда больше его не видел). Пустая двухсотлитровая бочка, которую Джинни оставила у подножия 24-метровой мачты, куда-то исчезла, а лагерные рабочие нарты, весившие 140 килограммов, сдуло на пятьдесят метров в сторону и опрокинуло. Затянутый парашютом «вестибюль» Джинни обвалился, и две тонны снега завалили дверь.

Я поставил пирамидальную палатку, которой мы собирались пользоваться во время перехода, и вскоре обнаружил, что две оттяжки порваны, а одна из четырех металлических стоек изогнута. У самой палатки самая удачная конструкция из всех известных типов палаток, и недаром ею пользуется персонал Британской антарктической службы и другие полевые научные партии в Антарктике. В БАС меня предупредили, что ветры, срывающиеся с плато, способны сорвать даже трехместную пирамидальную палатку. В последние годы БАС из-за этого даже несла потери в личном составе.

В подобных условиях страховые веревки играли особо важную роль, хотя хижины располагались всего в пятидесяти метрах друг от друга. Однажды утром я расстался с Чарли у входа в главный туннель, примерно в ста метрах от жилой хижины. Я хотел отснять на кинопленку, как он швыряет лопатой снег через люк в емкость для растапливания снега – наш единственный источник пресной воды. Он вышел на поверхность на минуту раньше, так как я готовил камеру к съемке.

Когда я тоже выбрался на поверхность, там господствовал только ветер. Только сконцентрировав все свои физические силы, я смог продвигаться в нужном мне направлении. Полное отсутствие видимости было налицо. Я выпустил из рук страховочную веревку и тут же безоговорочно заблудился и был сбит с толку. Открыть глаза, стоя лицом к ветру, было бы безумием из-за острых кристалликов снега, которые мело горизонтально со скоростью 4 м/сек (восемь узлов). Я споткнулся и почувствовал под руками бочку. По ее расположению (я нашел и другую рядом с ней) я определил направление к хижине; до нее было тридцать шагов. Я нацелился в середину хижины и, к своему облегчению, ткнулся прямо в стену там, где снегу еще не намело выше крыши. Цепляясь за стену, я двинулся вдоль нее, пока не наткнулся на Чарли. Ему тоже удалось добраться до люка после подобных же приключений. Промахнись каждый из нас, шагни шаг влево или вправо от той бочки, разойдись с ней, и пришлось бы плутать до самой смерти.

Нередко снежные вихри высотой до 12 метров, подобные песчаным смерчам, натыкались на наш лагерь, а затем уносились вниз в долину. Иногда они объединялись в настоящие фронты и сплошной белой стеной надвигались на нас, чтобы захватить наши хижины; они отчаянно вопили в арматуре радиомачт, всасывая любой предмет, оставленный на поверхности.

Когда не было луны и вокруг царил сплошной мрак, штормы на плато действовали на нервы особенно сильно. Даже в самой хижине разговаривать было невозможно, когда ветер с ревом сотрясал хрупкие стены, а панели пола скрипели так, словно собирались оторваться. Снег проникал в малейшую трещину и любое отверстие. В не заклеенной пленкой замочной скважине свистела тонкая струя воздуха, как в реактивном двигателе, и вскоре температура в помещении понижалась до уровня температуры этой струйки. Поэтому мы тщательно заклеивали все дыры в хижинах и туннелях.

Ежедневно я проводил много часов с лопатой в руках, очищая от завалов входы и вестибюли, особенно заботясь о спасательных люках, и сжигал мусор в колодцах так, чтобы его не могло выдуть оттуда. Не проходило и дня, чтобы я не переделывал работу, проделанную накануне. Снег продолжал заваливать входы, засыпая также бочки с горючим, страховочные веревки. Так как ради безопасности бочки были расставлены на значительном удалении от хижин, мне ежедневно приходилось откатывать необходимое количество их на площадку, где мы производили забор топлива.

Мой первый колодец для мусора был неподалеку от входа, под барабаном спасательного люка. Однажды вечером шторм почти завалил вход снегом. Покуда я орудовал лопатой, сквозь мглу появился Олли. Он направился к люку, собираясь спуститься вниз по подвесному трапу. К счастью, я вовремя спохватился, вспомнив, что непосредственно под барабаном, внизу, в 3-метровом колодце бушевало разведенное мной пламя. Я бросился навстречу метели, торопливо перебирая руками страховочную веревку, и добрался до Олли в тот миг, когда он начал опускаться. В своей куртке он вспыхнул бы, как неощипанный цыпленок.

Итак, больше всего на свете мы боялись пожаров. Наши печки работали на простом гравитационном принципе подачи топлива. Количество тепла зависело от количества керосина, поступающего в форсунку у основания печки. Любая посторонняя тяга снаружи через вытяжную металлическую трубу могла погасить пламя, и за несколько минут температура воздуха в хижине понижалась до минус двадцати градусов; работать тогда (особенно в радиохижине) становилось, мягко выражаясь, трудно.

Я провел много часов, пытаясь модифицировать трубу, но безуспешно. Одна двухсотлитровая бочка с топливом, подключенная к питательной системе печки, обеспечивала ее на одиннадцать суток. Верхнее днище бочки (там, где была нанесена спецификация топлива) после пребывания на открытом воздухе на месте складирования покрывалось коркой льда. Каждую неделю я откапывал три-четыре бочки с дизельным топливом и бензином для сарая Олли и керосином для главной хижины. В условиях плохой видимости, без дополнительного освещения иногда я допускал ошибки и однажды подключил бочку с бензином к керосиновой системе Джинн. Результат был весьма впечатляющим; к счастью, Джинни находилась внутри и успела воспользоваться огнетушителем прежде, чем вся хижина превратилась в огненный шар.

Мы также пользовались небольшими фитильными подогревателями, но с ними была своя сложность – копоть. Если длина фитиля была плохо отрегулирована, если фитиль продолжал гореть после того, как вышло топливо, копоть тут же покрывала все предметы в хижине – жирный, черный налет, который пачкал и осквернял все. Однако самые сложные проблемы возникали, когда господствовали юго-западные ветры, и это часто совпадало с необходимостью использовать самый большой генератор Олли для питания однокиловаттного передатчика Джинни. При таких ветрах Олли не мог открыть ни одной двери гаража, чтобы туда сразу же не намело снега. Дизель генератор выделял очень много тепла, и за ним приходилось присматривать, так как он был с норовом. При температуре наружного воздуха – 45 о Олли приходилось сидеть практически нагишом в «генераторной» и, обливаясь потом, отсчитывать каждую минуту радиопереговоров в ожидании когда он сможет остановить генератор.

После ужина Олли отправлялся немедленно в постель, потому что в полночь ему приходилось вставать для метеонаблюдений. Джинни, Чарли и я играли в карты каждый вечер при свете свечи, потому что генератор отключался ровно в десять часов.

После игры в карты мы с Джинни отправлялись к себе. Мы спали на досках под самым коньком крыши, уменьшая на ночь подачу топлива в печь ради экономии. Тогда на уровне пола температура воздуха падала до -15 °C, а у наших постелей, на 2,5 метра выше, – примерно —2 °C. В другом конце хижины Олли все же поддерживал тепло, потому что ему приходилось вставать в полночь и в шесть утра. По ночам, когда ветер задувал печи, в постелях было прохладно.

В помещении у Олли и Чарли нашлось место для одежды, книг и кружки кофе. У нас с Джинни такого не было, зато мы обладали другими преимуществами. Олли и Чарли никогда открыто не жаловались на отсутствие женского общества, но, как мне кажется, это обстоятельство могло стать невысказанной причиной трений, если бы мы не работали вчетвером вместе и долго. Те ночи под завывание ветра, устойчивый запах смазочного масла в темноте теперь для нас лишь воспоминания, которыми мы дорожим.

Я говорю день и ночь, однако в нашей жизни разница заключалась лишь в том, была ли в небе луна или стояла кромешная тьма. Тем не менее мы придавали этому обстоятельству не больше внимания, чем летом, когда царил полярный день. Затем, в апреле, ночи иногда стали озаряться великолепными карнавалами полярного сияния, когда небо покрывалось люминесцирующими зелеными или белыми лентами, которые извивались как змеи, образуя сложные орнаменты от одного края горизонта до другого.

В безлунные ночи блестящие звезды, казалось, прижимались к земле. При -41 °C и полном безветрии практические занятия по мореходной астрономии доставляли удовольствие. Обычно я брал высоту главной звезды в созвездии Стрельца, которое волочилось за напоминающим морского конька созвездием Скорпиона, а также Сириус или другие любимые еще по небу Северного полушария звезды.

Прежде чем солнечный свет окончательно покинул плато, мы совершили поход к пику под названием Брапигген. Это было наше последнее тренировочное путешествие на лыжах протяженностью восемь километров в оба конца. Мы несли по очереди 32-килограммовый рюкзак и волочили за собой двое саней с 90 килограммами груза. Через семь часов мы намеревались вернуться в лагерь. Когда мы стартовали, ветра не было. Наше дыхание обозначалось ореолами над головой, зажженными оранжевыми лучами солнца.

У подножия Брапиггена мы остановились, чтобы подкрепиться шоколадом, снять лямки с усталых плеч и вообще насладиться плодами победы, добытой в тяжелой борьбе. Прошло четыре часа, но обстановка успела осложниться. Я заметил, что Олли тащится далеко позади, но сначала не придал этому значения, так как с тяжелым грузом на плечах или буксируя сани Чарли обычно идет быстрее. У нас были кроссовые лыжи с дополнительным креплением из ремешков тюленьей кожи для охвата ноги при подъеме в гору. На обратном пути эти кожаные ремни ослабли, но руки у нас слишком занемели от холода для того, чтобы снова затянуть их. Продвижение замедлялось. Сильный снегопад, замеченный мной у подножия Ривингена, перешел в снежный шторм местного значения. Сани, которые мы буксировали, словно потяжелели.

На нас было обычное зимнее, а не полярное снаряжение, потому что при буксировке саней сильно потеешь в ветронепродуваемой одежде, которая плохо пропускает воздух. Я ощутил укусы мороза на запястьях, шее и бедрах, там, где зазоры между складками одежды позволяли ветру вырывать у тела тепло. Я знал, что от этого на теле образуются «ветровые» волдыри.

Нам оставалось до дома километров пять, когда я вошел в полосу шторма и тут же потерял из виду остальных. Я не мог разглядеть даже кончиков своих лыж, однако, словно отсеченный от своего подножия, пик Ривинген, окрашенный в розовый цвет лучами солнца, оставался видимым над штормовой пеленой. Впереди лежал крутой склон. У его подножия я натолкнулся на Чарли. Одна щека у него была поморожена, руки закоченели. Вместе мы втащили мои сани, загруженные палаткой, печкой и спасательным снаряжением, на кромку подъема, и в то же мгновение стало совсем темно. Еще час нам пришлось пребывать в задубевшем состоянии мороженного мяса. Олли, который волочил палатку и кухонную плитку, пробивался в одиночку. Во время тренировок в Уэльсе мы всегда двигались самостоятельно, стараясь полагаться только на самого себя. Подобная тактика не принята при восхождении в горах, и тем не менее так заведено в САС. К тому времени, как мы заметили свет мощного прожектора, установленного Джинни у входа в туннель, мы почти лишились дара речи. Джинни была весьма обеспокоена, но не сказала ни слова и тут же подала горячий суп.

Олли появился лишь через сорок пять минут, его лицо распухло – оно было сплошь покрыто волдырями. Осознав опасность положения, он бросил сани у подножия Брапиггена и сумел добраться до дома, хотя его руки потеряли всякую чувствительность. Он испугался не меньше нашего, когда пришлось брести почти на ощупь целый час в темноте. На следующий день была превосходная безветренная погода, и я подобрал сани Олли. Недельки две мы ходили с опухшими физиономиями, словно боксеры после боя. Олли и Чарли, которые пострадали больше меня, принимали антибиотики примерно с неделю, и только тогда у них из волдырей перестала выделяться жидкость, а сами волдыри постепенно исчезли.

Этот опыт доказал, что не всякая одежда, приемлемая для езды на «скиду», идеально подходит для ходьбы на лыжах. У моей куртки «балаклава» ручного пошива имелось лишь небольшое отверстие для рта, что было вполне удобно во время езды на «скиду». При ходьбе на лыжах в метель дышишь значительно глубже, и этой «замороженной» дыры явно не хватает, чтобы втягивать воздух полной грудью, поэтому мне пришлось разорвать лицевой клапан и в результате обморозить губы. Кроме того, несмотря на то что моя шея была защищена от ветра специально скроенным воротником, при интенсивном движении ветер все равно проникал внутрь. От этого ниже кадыка шея у меня покрылась красными мягкими волдырями.

Очки тоже быстро затуманивались. Будучи навигатором, я часто снимал их, и глазная жидкость (особенно если дуло в лицо) замерзала, поэтому приходилось вообще закрывать глаза, и их быстро запечатывало льдом.

Этот лыжный пробег обогатил нас ценным опытом – у нас было еще много времени для того, чтобы переделать лицевые маски и сообразовать их конструкцию с условиями «ручной» буксировки саней. Через неделю над нами сомкнулась полярная мгла, и мы уже больше не выходили.

После нескольких недель, затраченных на прокладку кабелей, установку антенн и настройки аппаратуры на разных частотах, Джинни добилась устойчивой связи с радиостанцией «Коув» и с морской радиостанцией «Портсхед» в устье Северна. Через последнюю мы могли соединиться с любым телефонным абонентом в мире, когда складывались благоприятные условия для прохождения радиоволн в ионосфере. Так как те, кто знал о нашем местонахождении, никак не ожидали телефонного звонка от нас, мы решили воспользоваться этим в день всех дураков – 1 апреля.