Текст книги "Вокруг света по меридиану"

Автор книги: Ранульф Файнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Комитет, особенно его председатель сэр Вивиан Фукс, и наш друг из Министерства иностранных дел все еще пытались добиться у американцев согласия на доставку наших существенно важных двадцати трех бочек с горючим на Южный полюс. Однако пока они не добились успеха. Ант Престон предупредил меня, что Жиль Кершоу сможет выполнять для нас полеты в Арктике только в течение одного сезона из двух, которые мы намеревались провести там, и нам придется подыскать другого пилота. В течение трех недель Джинни рыскала по эфиру час за часом, чтобы войти в контакт с тремя полярными летчиками, по нашим сведениям, обладавшими достаточно богатым опытом для такой работы. Карл З'берг, который обслуживал нас еще в 1977 году, когда нам не удалось достичь Северного полюса, был свободен и заявил, что согласен летать «на нас» за 100 долларов в сутки. Другого выбора не было, и я соединился по телефону со своим старым другом из Оманской армии и попросил сообщить, не оплатит ли он и доктор Омар Завави этот непредвиденный счет. Оба любезно согласились.

За время зимы сложились еще два непредвиденных обстоятельства; самое неприятное заключало в себе проблему, которую нельзя было разрешить с помощью радиосвязи.

26 июля Чарли предупредил меня о том, что, по его мнению, жена Олли Ребекка постоянно «давит» на него, чтобы тот вышел из состава экспедиции после пересечения Антарктиды. Чарли сказал также, что Олли скорее оставит экспедицию, чем свою жену.

«Однако нам едва ли придется стоять перед таким выбором, – запротестовал я, – Олли всегда говорил Ребекке, что примет участие еще в одном этапе экспедиции. Он обсуждал с ней это еще в 1976 году, когда мы собирались в Гренландию, но до сих пор остается с нами. Она всякий раз уступает, когда подходит время. Не будет никаких проблем».

Однако Чарли знал своего друга лучше меня и поэтому не был уверен в моей правоте. Через несколько дней я поговорил с самим Олли, сказав ему, что мы по крайней мере должны предупредить Комитет о его вероятном «исчезновении». Однако Олли отрезал: «Это сугубо личное дело, и из твоего предложения так или иначе ничего не получится».

Поэтому мы отложили это дело до сентября, надеясь, что оно рассосется само собой. Однако случилось иначе. Несчастной Ребекке стало настолько плохо, что она угодила в больницу. Олли удалось поговорить с ней по телефону и заверить, что он выйдет из «Трансглобальной» после пересечения Антарктиды. Мы стали обсуждать ситуацию. Я твердо верил, что не позволю навязать неугодную нам замену. Чарли придерживался той же точки зрения, но не был настроен столь решительно, как я, чтобы сопротивляться давлению со стороны Комитета в случае, если там сочтут, что трое участников – минимально возможный фактор безопасности.

Воспользовавшись защитой от прессы шифром, который изобрела Джинни, мы информировали Лондон о своем намерении продолжать дело в паре, если Олли действительно покинет нас. Реакцию Комитета можно было понять. Они были активно настроены против сокращения числа участников перехода на период выполнения самого опасного этапа экспедиции. Однако, что бы мы ни думали об Арктике, Олли пока был с нами для предстоящего вскоре перехода, поэтому день завтрашний должен был заявить о себе в свое время.

5 августа, в тот памятный морозный день, солнце появилось всего на четыре минуты. По сообщению Симона, в Санаэ дул ветер со скоростью 160 километров в час при очень плохой видимости. Неунывающий Ол сварил «пиво» из залежалых овощей неопределенного сорта, и мы подняли бокалы в честь главного светила.

За последние три месяца у Джинни прибавилось работы чуть ли не вдвое, потому что «длинноволновая» программа после экспериментов в первой половине зимы возобновилась на этот раз всерьез. Ей приходилось «вступать в игру» точно в одно и то же время, как и радиостанциям двух других антарктических прибрежных станций, задействованных по программе. Пожалуй, стоит пояснить, что этот эксперимент известен под названием Международная программа Уистлера.

Наше участие было определено отделом космической физики Шеффилдского университета, который разработал для этого переносное оборудование, состоящее из «рамочной» антенны, предусилителя, магнитофона, гониометра, осциллографа, гетеродина, излучателя, наушников и блока питания. Это позволяло Джинни записывать электромагнитные сигналы, образующиеся во время гроз в Арктике, и определять направление движения на источник сигналов. При совместной работе с другими записывающими станциями она получала данные, по которым в Шеффилде устанавливали точку влияния ионосферы. Определялись наиболее интересные физические явления, влияющие на распространение радиосигналов.

Несмотря на подготовительный курс, пройденный в Шеффилде, Джинни пришлось нелегко, когда пришлось самой возводить антенну и настраивать оборудование. Для начала мы с Чарли, следуя ее указаниям, установили 12-метровую стальную мачту в миле от главной хижины, затем уже втроем проложили четыре пронумерованных кабеля (от сильных морозов они утратили гибкость, и поэтому их изоляция стала хрупкой) между «длинноволновой» будкой и этой мачтой. Джинни подсоединила их к уложенному в «землю» предусилителю, и мы стали поднимать сложную антенну с помощью блоков. Когда мы подняли все это, литые чугунные блоки у вершины мачты, поставленные нам из Шеффилда, и весь сложный антенный комплекс рухнули. Из-за сильного мороза это падение привело к повреждению большей части кабеля.

Работая при свете фонаря, согреваясь в палатке маломощным обогревателем, в течение двух дней Джинни все же отремонтировала кабель. Не желая, чтобы упала сама 12-метровая мачта, мы решили взобраться наверх сами и для этого прикрепили к ней несколько 18-метровых трапов. В темноте мы сумели подняться наверх (мачта гнулась и дрожала) и поставить вместо блоков карабин из нержавеющей стали с фиберглассовым блочком.

Когда антенна оказалась на месте, на следующий день мы ее апробировали. Затем Джинни обнаружила, что генератор-излучатель поврежден из-за мороза. Это означало, что придется либо отказаться от выполнения программы, либо делать многое вручную. Ручная операция состояла в том, что Джинни должна была нажимать на кнопку записывающего устройства каждые четыре минуты в течение суток. Ночи напролет она просиживала в крошечной хижине, осаждаемой ветром. Тщательная тренировка в Шеффилде позволила ей распознавать и записывать в журнале различные типы «свистов». Они шли под такими названиями: «гиббоны», «хор» и «щипки». Только в исключительных случаях она позволяла мне попытать счастья в несложных экспериментах, предлагаемых «Коув-радио». Закутавшись в одеяло, она просиживала целые ночи, поддерживая силы чашкой крепкого кофе. В хижине «длинноволновой» не было стационарного обогревателя, поэтому я зажигал ради Джинни керосиновую горелку. Пары вызывали у нее сильную головную боль, но это было лучше, чем работать в ледяном ящике.

Иногда я приносил туда спальный мешок и ночевал там просто за компанию. У меня вообще сохранились странные воспоминания об этой крошечной картонной комнате, дрожавшей от шторма под непрерывное завывание ветра, в которой звучали неземные звуки. Иногда все смолкало и наступала гнетущая тишина. Затем, словно сводящий с ума хор джунглей Борнео рано поутру, из микрофона в уши врывался хаос электронного щебетания, воплей и криков диких животных.

К октябрю Джинни устала как собака и страдала галлюцинациями. Она стала допускать нелепые ошибки, и однажды я застал ее спящей на холодном полу с синевато-багровым рубцом между распухшим глазом и щекой. Пламя свечей колебалось, они почти догорели. Она выходила проверять антенну и забыла прикрыть лицо клапаном маски. Ей вообще приходилось совершать путешествия в кромешной тьме в сильную метель, обходясь без надежных указателей с одной лишь страховочной веревкой. Время от времени в темноте ей чудились крики, чей-то плач, кто-то шептал ей неразборчивые слова за спиной. Если я не ночевал у нее в хижине, то просто провожал ее и приходил утром.

К началу октября каждые сутки мы располагали уже несколькими часами солнечного света. Всю зиму освещенная луной вершина Ривингена вызывала во мне раздражение. Я испытывал неодолимое желание взобраться на нее. Другие не разделяли моих намерений, поэтому я попытался сделать это в одиночку. При первой попытке я потерпел неудачу, проникнув за пределы каменистой осыпи, а при повторном усилии, которое стало последним, карабкаясь вверх по 300-метровой ледяной стене, я сломал кошки (находясь на полпути) и спускался вниз дюйм за дюймом, обливаясь холодным потом и дрожа от страха. Я вообще боюсь высоты и поэтому больше не испытывал судьбу.

Соседствующий с Ривингеном пик не имел даже названия на нашей карте, поэтому Олли согласился определить его высоту своим барометром-анероидом. У нас оставалась еще одна пара альпинистских кошек, поэтому каждый из нас надел по одной – на правую ногу. Олли боялся высоты больше, чем я, поэтому наша попытка взойти на этот пик (он намеревался окрестить его «Гора принца Чарльза») окончилась позорным провалом. Усевшись на скалистом плече горы на высоте примерно 200 метров, тесно прижавшись друг к другу, разговаривая тенорами, мы старались отводить наши взоры от ужасной пустоты, белевшей под нами.

«Посмотрим, – сказал Ол, – на ту дыру на лыжном склоне». И действительно, широкая синяя трещина зияла в самой середине нашего тренировочного лыжно-санного склона, там, где нам чаще всего приходилось падать.

«Когда это случилось?»

«Не знаю, – ответил Ол, – но последние дни оттуда доносилось что-то вроде взрывов».

Мы спустились с помощью веревок, ледорубов и, наконец, на задницах. Вернувшись, я впервые выпил немного пива, сваренного Олли. Он успокоил свои нервы, нацарапав куплет:

 
Такие дыры на холме
Не по нутру, пожалуй, мне.
У Чарли, впрочем, шире пасть,
Не дай нам Бог туда попасть.
 

По мере того, как солнце поднималось все выше и выше, внезапные взрывы гудели в долинах, отражаясь эхом от горных склонов над лагерем. Что это, снежные лавины или вскрываются трещины? Мы не знали этого.

«Как мне хотелось бы, чтобы вы не уходили», – сказала Джинни.

Мы собирались выступить во второй половине октября, как только получим известие, что Жиль и Джерри благополучно прилетели из Англии и добрались до Антарктиды с Фолклендских островов. 17 октября Джинни связалась с Букингемским дворцом, но уже через минуту, когда принц Чарльз начал говорить с нами, связь прервалась. Все, что я услышал, – он принял участие в стиплчезе и при пяти участниках, завершивших дистанцию, пришел четвертым. Принц преодолел всю дистанцию и заработал 40 фунтов стерлингов. Дворец назначил повторные переговоры. 20 октября все было слышно превосходно, и принц пожелал нам «Бог в помощь».

За неделю до старта температура была -50 °C. Южнее нас снежные штормы завалили снегом наш предполагаемый маршрут вверх по стене обрыва Пенк. За четыре дня до выступления Джинни получила из Лондона копию подборки новостей из Новой Зеландии, где критиковалась наша экспедиция как предприятие плохо экипированное, а наши «скиду» – как слишком маломощные мотонарты. По-видимому, в оффисах Новозеландского антарктического департамента в Крайстчерче служащие заключали пари.

Карта южного континента была утыкана флажками вдоль нашего предполагаемого маршрута с такими комментариями: «Первое падение в трещину», «Первая поломка „скиду“» и «Вывезены спасательным самолетом США „Геркулес“». Начальник базы Скотта Роджер Кларк оказался единственным человеком, который, несмотря на то, что считал наше авиаснабжение слабым звеном экспедиции, верил, что мы выполним задуманное. Коллеги подняли его на смех, зная о том, что Роджер – выходец из Британии. Общее мнение было таково: «Слишком далеко, слишком высоко, слишком холодно».

От этих мрачных предсказаний нельзя было просто так отмахнуться, когда мы сидели в картонной хижине за обсуждением нашего недалекого будущего. Во всяком случае, это были голоса тех, кто хорошо знал Антарктиду.

Уолли Херберт, в послужном списке которого были и разведывательные путешествия в Антарктиде (помимо уникального пересечения Ледовитого океана), сделал интереснейший комментарий:

Лично я сделал такое открытие – у меня масса сомнений по поводу астрологии, но остается один аспект, который давно поражает меня. Если взять тридцать ведущих полярных исследователей за последние 200 лет и проверить их знаки солнца, то обнаружится, что все они склонны оказаться в зоне захода. Например, астрологи утверждают, что каждый человек на земле рождается с душой лидера, организатора либо посредника. Это зависит от того, под каким знаком он родился. Что касается ведущих тридцати полярников, то восемнадцать из них родились под знаком солнца, и они, как утверждают астрологи, в силу этого стали организаторами, десяток были лидерами и только двое являлись посредниками. Эти двое (так уж получилось) были капитан Скотт в Антарктиде и доктор Кук в Арктике. Что можно сказать об этом? Оба потерпели неудачу. Скотту не удалось вернуться назад после достижения цели. Кук, вероятно, тоже добился своего, но ему не удалось убедить общественность в этом.

Поразительный факт заключается в том, что Рэн, согласно этой классификации, тоже посредник. Теперь дело только за ним самим. Вероятно, для него это вызов судьбы, который он принял, чтобы доказать, что астрологи лгут. Однако он будет действовать вопреки этим историческим фактам.

Преуспели ли мы в чем-нибудь или нет, но мы выдержали восьмимесячную зимовку и остались друзьями. Конечно, возникали угрожающие обстоятельства, размолвки и даже раздоры, но, как сказал Чарли, «мы дружно работали при подготовке этого путешествия. Мы изучили характеры друг друга и знали, когда необходимо спустить пар. Поэтому напряжение было незначительным».

28 октября Жиль Кершоу тяжело посадил самолет на нашу самодельную полосу. Он доставил почту из большого внешнего мира, по дороге подобрал Симона в Санаэ. Мы проспали четыре часа, а затем в 20.45 29 октября попрощались с Джинни, Симоном и Бози и покинули Ривинген навсегда.

Температура была – 50°, дул устойчивый ветер 10 м/сек, когда Чарли, Олли и я двинулись к Южному полюсу.

VII Последняя неисследованная область земли

Как мне кажется, одно качество

в астронавте развито сильнее

остальных – это любопытство.

Он хочет добраться туда,

где никто не бывал.

Джон Глет

Чарли и Олли напялили на себя пять слоев одежды, а сверху – эскимосские парки из волчьего меха, которые все еще пахнут гнилой макрелью. На мне столько же, однако внешним слоем у меня служит большая стеганая куртка на парусиновой подкладке; может быть, это не так тепло, зато легче двигаться и выглядывать из одежды. Куртка пахнет мокрой псиной. Несмотря на три пары обуви на ногах, рукавицы, шапки, защитные очки и лицевые маски, мороз все же достает нас – мы словно голые. Пальцы рук быстро немеют, но в них еще теплится жизнь, поэтому они болят. Это хорошо. Нос и пальцы на ногах ведут себя так же.

Я иду впереди, буксируя за собой двое нагруженных саней, придерживаясь курса 187° по магнитному компасу. Мы направляемся через ледник Пенк к высокой леядной стене под названием Эскарп-Кирван. Шестьдесят четыре километра по сине-белой равнине, усеянной ледяными дюнами. Всякий раз, когда мы поднимаемся на вершину такой дюны, видим, словно указатель, черную скалу Стигнабен; это последняя приметная точка ландшафта на полторы тысячи километров, а может быть, и более.

Ближе к эскарпу я замечаю, что он не белый, а серый, и догадываюсь, что это уже лед самого щита, отполированный как мрамор вековыми ветрами. Словно темные вены покрывают, как кружевом, склоны – это трещины. Я оглядываюсь – мои товарищи выглядят крошечными точками на волнистой поверхности ледника Пенк. К востоку длинные узкие ленты наметенного снега украшают эскарп. У подножия Стигнабен видимость хорошая, и я отмечаю, как равнина плавно переходит в подъем. Поступление адреналина в кровь снижает ощущение холода. Я даю полный газ. Будут ли держать резиновые гусеницы на ледяном склоне? Ведь ничего подобного не было ни в Гренландии, ни в Ледовитом океане. Если нет, то нам грозит неудача. Я пытаюсь заставить «скиду» двигаться вверх, выжимая по капле полную мощность из небольшого движка. 550 килограммов груза тянут назад подпрыгивающие на буграх нарты – это непомерная тяжесть для двигателя в 640 куб. сантиметров на высоте 2100 метров над уровнем моря. У меня дважды ёкает сердце, когда траки буксуют. Я наклоняюсь всем туловищем вперед, раскачиваюсь из стороны в сторону и молюсь вслух. Положение спасает какая-то неровность – траки цепляются снова, и «скиду» набирают скорость.

Карта 4. Санаэ и Ривинген

Кажется, что подъем будет продолжаться вечность. Наконец угол наклона уменьшается, два финальных рывка – о чудо! – вот и бровка. Пятьсот метров над нашим зимним лагерем в 64 километрах от него. Я останавливаюсь и слезаю со «скиду». Подобные минуты душевного подъема мимолетны и редки. Я упиваюсь победой. На севере пики массива Борга кажутся прыщиками на поверхности необъятного снежного моря. Ривинген – обыкновенная тень, лежащая на обратном азимуте. Через час мои товарищи тоже наверху, мы весело болтаем. Может быть, мы все же докажем недоброжелателям, что они не правы.

Однако здесь не место для задержки, поэтому мы бросаем последний взгляд на далекие горы и жмем дальше. Приближаются сумерки. Куда ни посмотри – бесконечные снежные поля. Теперь я могу ориентироваться только по облакам, но они тоже скоро исчезнут.

30 октября довольно гадкая погода. Ветер 15 м/сек шевелит снег, и вскоре все вокруг словно окунается в жидкий гороховый суп. Незаметно для себя мы продолжаем подъем – истинное плато находится еще на 1200 метров выше. Твердые ледовые кочки, невидимые в полумраке, то и дело опрокидывают «скиду». Когда машина заваливается набок, водителю нужно спрыгивать половчей, чтобы 320-килограммовая масса не придавила ноги. Этим утром Чарли разбил защитные очки, и пронзительный ветер больно ущипнул его за переносицу. Он вообще не очень хорошо видит, и ему приходится концентрировать всё внимание для того, чтобы не потерять мои следы. Нам нельзя терять из виду друг друга.

Когда мы складывали нашу трехместную палатку, Олли пожаловался на сильную усталость. Слушать это было непривычно от человека, который вообще ни на что не жалуется. После четырех часов езды он неловко соскочил со «скиду» и, пошатываясь, направился ко мне, не пользуясь страховкой. Он едва выговаривал слова.

«Кажется, я обморозился. Нужно ненадолго остановиться».

Его трясло от холода. Как медик, он отлично знал, что за этим последует. В наших условиях на подготовку лагеря ушло бы четыре часа, поэтому мы с Чарли просто распаковали брезент, которым мы накрываем машины, и, борясь с ветром, закрепили его вокруг нарт так, что получилось нечто вроде укрытия. Затем мы растопили снег, вскипятили воду и дали Олли две кружки чая и немного шоколада. Физически он крепче нас обоих, поэтому, раз уж его так мучает холод всего на второй день, несмотря на полный комплект полярной одежды плюс волчья шкура, значит, и нам нужно соблюдать осторожность. Главная проблема при езде на открытой машине – ветер. Однако это не повод для того, чтобы жаловаться на отсутствие у нас закрытых машин, потому что они жрут слишком много бензина, гораздо больше, чем может доставить нам двухмоторный «Оттер». Мы обязаны продолжать движение изо дня в день и вести себя осмотрительно.

Олли стал пепельно-серым, но утверждает, что чувствует себя хорошо. Мы снова натягиваем лицевые маски, завязываем капюшоны и неохотно выходим навстречу стихии. Стало еще хуже. Теперь я не в состоянии разглядеть ни тени, ни облака, а вижу только свою машину. Даже нарты у меня за спиной превратились в смутное пятно в этой завывающей мгле. Через 29 километров последние признаки видимости исчезают, и мы разбиваем лагерь.

Запись Ола в тот день:

Очень плохая погода. Думаю, нам лучше оставаться в палатке.

Я понял его, однако опыт наших гренландских путешествий в 1976 году доказал, что мы можем ехать даже при отсутствии видимости, в «молоке», при сильном ветре. Каждый час, потраченный на продвижение вперед, каким бы оно ни было медленным и мучительным, в конечном счете склоняет чашу весов в сторону успеха. Нам предстоит долгий путь – 3500 километров через всю Антарктиду, и отпущено на это всего четыре месяца, в течение которых существуют более или менее подходящие условия для путешествия. Трудно заставлять себя покидать палатку, когда снаружи ревет ветер и глаза колют остренькие, шипящие крупинки летящего снега. Когда высовываешься из палатки и не можешь разглядеть даже ближайшие нарты, не говоря уж о солнце, нетрудно уверить себя в том, что двигаться дальше бессмысленно, зная наперед, что после двенадцати часов изматывающего труда продвинешься вперед в лучшем случае на два-три километра.

Бедняга Чарли разлил полную кружку кофе на свои спальные принадлежности. Единственным утешением ему служат пальцы на руках у меня и Олли, кожа на которых сильно потрескалась на самых кончиках и у ногтей. Неизвестно почему, только наши пальцы всегда страдали больше, чем у Чарли.

Я сверяюсь с картой и сообщаю, что мы находимся на высоте 2700 метров над уровнем моря. «Скиду» отлично справляются с буксировкой нарт. Если все пойдет так и дальше, когда мы поднимемся еще на 600 метров, то нам не придется беспокоиться о потере мощности двигателями на большой высоте, как предсказывали новозеландцы.

А вот и плохая новость – я замечаю, что вертикальные распорки нарт Олли тоже дали трещину. Таким образом, на нас троих остались трое еще не поврежденных деревянных нарт, а трое остальных дышат на ладан. Всю зиму я сверлил сломанные трубки нарт, чтобы вставить внутрь металлические стержни; я закрепил их заклепками. Пока что эти заклепки держат. Однако мы в пути всего два дня.

Когда солнце будет стоять в небе круглые сутки, ультрафиолетовые лучи станут глодать снежные мосты над трещинами, поэтому чем раньше мы пересечем их, тем крепче они будут, тем меньше вероятность рухнуть вниз навстречу стремительной смерти. Чтобы избавиться от ослепительного солнца в глаза во время езды, я специально выбрал период времени, который по гринвичскому расписанию зовется ночью. Тем не менее, после того как состояние Олли заставило меня поволноваться, я переключился на передвижение в «дневное» время, когда немного теплее. Джинни, Симон и экипаж самолета скоординировали свою работу с нами, однако эта процедура предоставила нам дополнительные двенадцать часов отдыха. Такая перемена вызвала побочный эффект – затруднилась навигация, особенно до и после полудня, когда солнце оказывается точно по курсу, и это настоящая проблема. Стало заметно труднее определять состояние снежных полей впереди, куда ведет наш компасный курс.

Так как я предпочитаю брать высоту солнца в полдень, а не в полночь и в то же время не желаю прерывать движение продолжительными остановками, новое расписание означает меньшее количество астрономических определений места. Я решил для приблизительного расчета продвижения по широте использовать спидометр. Кроме того, теодолитом я пользуюсь только тогда, когда мы останавливаемся ради Олли (когда он занимается бурением для набора образцов льда). Это нужно делать на каждом градусе широты.

Измерив высоту солнца 31 октября, я получил координаты 74°32′ ю. ш, и 02°26′ з. д., то есть всего на градус в сторону от предполагаемого маршрута, и это несмотря на сложные метеоусловия. В тот день мы сняли лагерь в 05.30 и двигались до 17.30, невзирая на пронизывающий холод.

Особенно плохо чувствуют себя пальцы на руках и ногах, нос, лоб и щеки. Чарли все еще испытывает трудности со зрением, и теперь к этому добавилось распухшее колено после опрокидывания «скиду» этим утром. У меня приступ геморроя, а тыльная сторона ладони раздулась и стала похожа на яйцо. Руку зажало между шасси машины и застругой. Тем не менее травма не слишком серьезная. Барометр-анероид Олли показывает, что мы уверенно набираем высоту.

В среднем я останавливаюсь каждые десять минут, чтобы взять пеленг на облака, он по-прежнему равен 187°. Облака движутся медленно и поэтому подставляют мне свои силуэты довольно долго. Однако полуденное солнце настолько ослепительно, что я испытываю симптомы снежной слепоты и, когда плотно закрываю глаза, продолжаю видеть прыгающие черные точки на темно-красном фоне.

Снег стал порыхлей и поглубже, что заставляет думать, что мы находимся в неглубокой долине. Может быть, это всего лишь игра воображения, хотя Чарли тоже заметил, что «вокруг только склоны, ведущие наверх», Я осмотрелся и понял, что он имеет в виду. Местность действительно уходила вверх во все стороны.

В середине дня, после остановки для пеленгования, я попытался тронуться с места, но безуспешно. Олли тщательно осмотрел машину:

«Полетела ведущая ось».

«Можешь исправить?»

«Да, могу, но в таких условиях на это уйдет целый день. Мы ушли всего на 154 километра от лагеря. Не вызвать ли Жиля? Вокруг довольно плоско. Он мог бы доставить запасную ось».

Моя естественная реакция – отказ. Кажется бессмысленным везти сюда ось, когда неизбежна замена самой машины. Кроме того, авиационное горючее, которым мы располагаем в Санаэ и Ривингене, строго ограничено. Нам еще понадобится каждая капля, а незапланированные полеты могут исчерпать все. Мы выделили двадцать процентов горючего на случай непредвиденных обстоятельств, однако то, что произошло сейчас, не является таковым.

Покуда шли дебаты, мы разгрузились и поставили палатку, потому что в любом случае нам понадобилось бы укрытие – будем ли мы менять ось или же дожидаться прибытия самолета. Затем мы разожгли примус, чтобы подогреть радиопередатчик. Чтобы привести его в готовность, нужен час. Мы вызвали Джинни и от нее узнали, что Жиль в Ривингене и очень рад возможности помочь нам, он и так собирался взлететь, чтобы определить наше местонахождение, прежде чем мы заберемся слишком далеко. Это решило дело. Всего через три часа «Оттер» появился над нами, и мы обменяли «скиду». Жиль подтвердил наше место и просил экономить горючее. Он предложил нам строить пирамиды из снежных блоков всякий раз, как мы разбиваем лагерь, – так ему будет легче визуально определять наш маршрут при ясной погоде, потому что солнце будет отражаться от вертикальной поверхности пирамид на плоской местности. Он объяснил, что ему приходится летать в основном вслепую, потому что мы вышли далеко за пределы действия радионавигационной системы «Омега», а незначительная ошибка в счислении может привести к потере самолета или нашей команды. Больше всего на свете Жиль опасался позорной для летчика вынужденной посадки посреди «неизвестности». Тогда пришлось бы звать на помощь самолеты с других авиабаз в Антарктиде, до которых многие сотни миль.

Пока мы устраивались на ночлег, я отметил, что температура воздуха – 53 °C. Олли предположил, что мы находимся на высоте выше 3000 метров над уровнем моря. Вся беда в том, что мы, наверное, так и не привыкнем к морозам – эта реальность, как и ощущение немеющих рук и ног, никогда не покидает нас. Ворочаясь в палатке, стараясь попасть в свой мешок, я сказал Олли, что в будущем нам придется, по-видимому, поменять ведущие оси на всех «скиду».

«Ну так что же, – ответил он, сильно кося глазами (верный признак переутомления), – у меня только одна запасная, и, если ты не перестанешь останавливаться через каждые десять минут из-за твоих определений, мы наломаем еще много дров. Не забывай, что у них пластмассовые зубчатки. Всякий раз, когда ты рвешь стартер на рыхлом снегу, зубчатая передача испытывает огромные перегрузки, не говоря уже о скручивающем моменте. Не останавливайся так часто, иначе мы никуда не доберемся».

Я согласен с его доводами, но не мог удержаться, чтобы не привести свои:

«Мы никуда не доберемся, если заблудимся. Определяться необходимо. Здесь и так не за что зацепиться».

Он не ответил, но мы оба понимаем, что мне придется выработать иные методы навигации, при которых будет меньше остановок.

По мере того как мы уходили на юг, удаляясь от гор и моря, стихали штормы, пропали облака, остались позади поземка и туманы. Когда исчезают облака, земля становится словно обезличенной. Временами, когда «молоко» закрывает солнце, мне остается лишь целиться пеленгатором в неровности на снежной поверхности впереди. А когда солнце появляется, как помог бы мне солнечный компас, который был у меня во время армейской службы в Аравии! Но его легко сделать самому! На следующий день я нацарапал серию линий на ветровом экране «скиду» (он совсем не защищает меня от ветра, поэтому вполне, можно изменить его назначение). Затем я проделал то же самое на фиберглассовом капоте мотора перед рулевой колонкой.

Для того чтобы проверить точность нового компаса и вернуть к жизни наши застывшие мышцы, теперь я останавливался на пять минут через каждый час. Чарли держался позади в одной миле, а Олли – еще на милю дальше, поэтому, когда я останавливался, чтобы взять компасный пеленг на эти два пятнышка, ползущие следом, я немедленно получал угол опережения за прошедший час. Если мы уклонялись на пару градусов к западу, то на следующий час я брал поправку на пару градусов к востоку.

Четверо суток температура колебалась в пределах – 50 °C, что способствовало странным и красивым световым эффектам – появлению ореолов, солнечных столбов и других солнечных эффектов, но нам было некогда любоваться. Поломок больше не происходило, но три стойки на нартах Олли все же исчезли. Появились новые трещины в местах сварки на нартах. Мы замечаем это почти каждый вечер.

Во время одной из остановок Олли покуривал сигарету. Все мы топтались на небольшом пятачке, стараясь прокачать кровь в пальцы ног. И тут, без всякого предупреждения, словно из-под земли прозвучал низкий звон колокола – зловещее предупреждение о том, что здесь, по этим невинным с виду снежным полям нельзя передвигаться без страховочной веревки и нужно быть постоянно начеку.

В начале сезона в этих краях все еще сохраняется солидный снежный покров, скрывающий трещины, поэтому, если таковая окажется у нас по курсу, я сомневаюсь, что замечу ее вовремя. Тут можно провалиться всем троим сразу. А мне и без того приходится таращиться на далекие облака или следить за царапинами на капоте моего «скиду». Что касается Чарли, то его зрение едва позволяет ему держаться моих следов, не говоря уж о том, чтобы замечать провалы. А Олли… что ж, он чуть ли не спит на ходу, пытаясь хоть как-то избавиться от мук, которые причиняют ему онемевшие руки и ноги.