Текст книги "Варфоломеевская ночь"

Автор книги: Проспер Мериме

Соавторы: Стэнли Уаймэн,Тюрпен де Сансэ,Джордж Генти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)

XIV. Свидание

Мержи снова поселился у брата. Он снова появился при дворе, чтобы поблагодарить королеву. Придя в Лувр, он заметил, что, до некоторой степени, унаследовал славу Коменжа. Люди, которых он знал только в лицо, почтительно кланялись ему, как близкие знакомые. Мужчины, говоря с ним, плохо скрывали зависть под внешностью предупредительной вежливости, а дамы наводили на него лорнеты и делали ему авансы, так как репутация опасного дуэлянта в те времена была самым верным способом тронуть их сердца. Три-четыре человека, убитых на поединке, могли заменить красоту, богатство и ум Одним словом, когда герой наш появился в Луврской галерее, он услышал, как вокруг поднялся шепот: «Вот молодой Мержи, убивший Коменжа», «Как он молод! Как строен!», «Он очень хорош с виду!», «Как браво у него закручен ус!», «Кто его возлюбленная?»

Но Мержи тщетно старался разыскать в толпе голубые глаза и черные брови госпожи де Тюржи. Он даже сделал ей визит, но ему сообщили, что вскоре после смерти Коменжа она уехала в одно из своих поместий, отстоявшее на двадцать лье от Парижа. Если верить злым языкам, скорбь, причиненная ей смертью Коменжа, заставила ее искать уединения, где бы она без помехи могла предаваться дурному настроению.

Однажды утром, когда капитан в ожидании завтрака лежал на диване и читал «Преужасную жизнь Пантагрюэля», а брат его под надзором сеньора Уберто Винибелла брал урок на гитаре, лакей доложил Бернару, что в нижней зале его дожидается какая-то старая женщина, опрятно одетая, которая с таинственным видом добивается разговора с ним. Он сейчас же сошел вниз и получил из высохших рук какой-то старухи, которая не была ни Мартой, ни Камиллой, письмо, распространявшее сладкий запах; оно было перевязано золотой ниткой и запечатано широкой печатью из зеленого воска, на которой вместо герба изображен был только амур, приложивший палец к губам, и стоял кастильский девиз: «Callad»[46]46
  «Молчите».


[Закрыть].

Он распечатал письмо и увидел всего лишь одну строчку по-испански, которую насилу понял: «Esta noche una dama espera a V. М.»[47]47
  «Сегодня вечером вас ждет одна дама».


[Закрыть].

– От кого это письмо? – спросил он у старухи.

– От дамы.

– Как ее зовут?

– Не знаю. По ее словам, она – испанка.

– Почему она меня знает?

– Вините в этом славу о ваших подвигах храбрости и любви, – произнесла она хвастливо. – Но ответьте, придете ли вы.

– Куда нужно идти?

– Будьте сегодня вечером в половине девятого в церкви святого Германа Оксерского, в левом приделе.

– Что же, я в церкви увижусь с этой дамой?

– Нет. За вами придут и отведут вас к ней. Но будьте скромны и приходите одни.

– Хорошо.

– Вы обещаете?

– Даю слово.

– Итак, прощайте. Главное, не следите за мной.

Она низко поклонилась и быстро вышла.

– Что нужно этой почтенной сводне? – спросил капитан, когда брат вернулся наверх, а учитель музыки ушел.

– О, ничего! – ответил Мержи с напускным равнодушием и принялся с вниманием рассматривать мадонну, о которой упоминалось ранее.

– Брось, что за секреты от меня! Не нужно ли проводить тебя на свидание, покараулить на улице, встретить ревнивца ударами шпаги?

– Говорю тебе – ничего.

– Как хочешь. Если тебе угодно, храни свой секрет про себя. Но бьюсь об заклад, что тебе так же хочется рассказать его, как мне узнать.

Мержи рассеянно перебирал струны гитары.

– Кстати, Жорж, я сегодня вечером не могу пойти на ужин к г-ну де Водрейль.

– А, значит, свиданье назначено на сегодняшний вечер! Хорошенькая?.. Кто она – придворная дама? Горожанка? Купчиха?

– Право, не знаю. Меня представят даме… нездешней… но кому, мне неизвестно.

– Но, по крайней мере, ты знаешь, где ты должен встретиться с нею?

Бернар показал записку и повторил то, что старуха сообщила ему на словах.

– Почерк изменен, – сказал капитан, – и я не знаю, что подумать обо всех этих предосторожностях.

– Это, должно быть, какая-нибудь знатная дама, Жорж.

– Вот наши молодые люди: по малейшему поводу они воображают, что самые высокопоставленные дамы готовы вешаться им на шею.

– Понюхай, как пахнет записка!

– Это ничего не доказывает.

Вдруг лоб напитана нахмурился и в уме у него промелькнула зловещая мысль.

– Коменжи злопамятны, – произнес он, – может случиться, что записка эта просто выдумана ими, чтобы заманить тебя в западню, в уединенное место, а там заставить тебя дорогой ценой поплатиться за удар кинжала, доставивший им наследство.

– Ну вот, что за мысль!

– Не в первый раз любовью пользуются для мести. Ты читал библию, – вспомни, как Далила предала Самсона.

– Нужно быть большим трусом, чтобы из-за такого невероятного предположения пропустить свидание, которое, может быть, будет прелестным… Испанка!

– По крайней мере, возьми с собой оружие. Хочешь, я отпущу с тобой двух лакеев?

– Фи! Зачем делать весь город свидетелем моих любовных приключений?

– Теперь это довольно принято. Сколько раз я видел, как мой большой друг д’Арделе отправлялся к любовнице в кольчуге, с двумя пистолетами за поясом… а за ним шли четверо солдат из его роты и у каждого по заряженному мушкету. Ты еще не знаешь Парижа, и, поверь мне, предосторожность никогда не вредит. Когда кольчуга начинает мешать, ее снимают – вот и все.

– У меня нет никакого беспокойства. Если бы родственники Коменжа сердились на меня, они могли бы очень просто напасть на меня ночью на улице.

– Одним словом, я отпущу тебя лишь под условием, что ты возьмешь свои пистолеты.

– Хорошо. Только надо мной будут смеяться.

– Это еще не все. Нужно еще хорошенько пообедать, съесть парочку куропаток и хорошую порцию пирога с петушьими гребешками, чтобы сегодня вечером не посрамить семейную честь Мержи.

Бернар удалился к себе в комнату, где он провел по крайней мере четыре часа, причесываясь, завиваясь, обрызгивая себя духами и, наконец, придумывая красноречивые слова, с которыми он предполагал обратиться к прекрасной незнакомке.

Без труда можно догадаться, что на свидание он пришел с точностью. Уже более получаса расхаживал он по церкви. Он уже раза три пересчитал все свечи, колонны и приношения, когда какая-то старая женщина, тщательно закутанная в темный плащ, взяла его за руку и, не говоря ни слова, вывела на улицу. Все время храня молчание, она, после нескольких поворотов, привела его в переулок, крайне узкий и, по-видимому, необитаемый. В самом конце его она остановилась перед маленькой сводчатой дверцей, очень низенькой, и отперла ее, вынув из кармана ключ. Она вошла первой, а Мержи – вслед за нею, держась за ее плащ, так как было темно. Как только он вошел, он услышал, как за его спиной задвинулись огромные засовы. Провожатая вполголоса предупредила его, что он находится у подножия лестницы и что ему предстоит подняться на двадцать семь ступенек. Лестница была очень узкая, а ступени неровные и истертые, так что он несколько раз чуть было не свалился. Наконец, после двадцать седьмой ступеньки, окончившейся маленькой площадкой, старуха открыла дверь, и яркий свет на мгновение ослепил Мержи. Он сейчас же вошел в комнату, обставленную гораздо более изящно, чем можно было предположить по внешнему виду дома.

Стены были обтянуты узорным штофом, правда, немного потертым, но очень чистым. Посреди комнаты он увидел стол, освещенный двумя свечами из розового воска и уставленный всякого рода фруктами, печеньями, стаканами, графинами, в которых были, как ему казалось, вина различных сортов. Два больших кресла по краям стола, казалось, дожидались гостей. В углублении, наполовину закрытом шелковым пологом, помещалась пышная кровать, покрытая кармазиновым атласом. Множество курильниц распространяли по комнате сладострастный аромат.

Старуха сняла накидку, а Мержи – свой плащ. Он тотчас же узнал посланную, приносившую ему письмо.

– Пресвятая богородица! – воскликнула старуха, заметив пистолеты и шпагу Мержи. – Не думаете ли вы, что вам придется рубиться с великанами? Прекрасный мой кавалер, здесь дело идет не об ударах шпагой.

– Охотно верю, но может случиться, что явятся братья или муж невеселого нрава и помешают нашей беседе. Так вот этим можно пустить им пыль в глаза.

– Вам здесь нечего бояться. Но скажите: как вам нравится эта комната?

– Прелестная комната, но тем не менее будет очень скучно, если придется сидеть в ней одному.

– Кое-кто придет разделить с вами компанию. Но сначала вы дадите мне обещание.

– Какое?

– Если вы – католик, протяните руку над распятием (она вынула его из шкафа), если – гугенот, поклянитесь Кальвином… Лютером… словом, всеми вашими богами…

– А в чем я должен поклясться? – прервал он ее со смехом.

– Вы поклянетесь, что никогда не будете стараться узнать, кто эта дама, которая сейчас придет сюда.

– Условия жестокие.

– Решайте. Клянитесь, или я вас выведу обратно на улицу.

– Хорошо, даю вам слово, – оно стоит смешных клятв, которых вы от меня требовали.

– Вот это хорошо! Ждите терпеливо, кушайте, пейте, если есть аппетит; сейчас вы увидите испанскую даму.

Она взяла свою накидку и вышла, дважды повернув ключ в замке.

Мержи опустился в кресло. Сердце билось неистово; его охватило сильное волнение, почти такое же, какое он испытал несколько дней тому назад на Пре-о-Клер в минуту встречи с противником.

В доме царила глубокая тишина; прошло мучительных четверть часа.

Воображение рисовало ему то Венеру, выходящую из алькова и бросающуюся ему в объятия, то графиню де Тюржи в охотничьем костюме, то принцессу королевской крови, то шайку убийц, то, – и это была самая ужасная мысль, – влюбленную старуху.

Не было слышно ни малейшего шума, по которому можно было бы узнать, что кто-то вошел в дом, как вдруг ключ быстро повернулся в замке, дверь открылась и сейчас же закрылась, будто сама собою, и высокая, стройная женщина в маске вошла в комнату.

Платье, очень узкое в талии, подчеркивало изящество ее фигуры, но ни по крохотной ножке, обутой в белые бархатные туфли, ни по маленькой ручке, к несчастью, покрытой вышитой перчаткой, нельзя было точно определить возраст незнакомки. Что-то неуловимое, может быть, магнетическое излучение, или, если хотите, предчувствие заставляло думать, что ей не больше двадцати пяти лет. Наряд ее был богат, элегантен и прост в одно и то же время.

Мержи тотчас же встал и опустился перед ней на одно колено. Дама сделала шаг к нему и произнесла нежным голосом:

– Dios os guarde, Caballero. Sea V. M. el bien venido[48]48
  Да хранит вас Господь, сударь. Добро пожаловать.


[Закрыть].

Мержи сделал движение, словно удивившись.

– Halba V. М. éspano?[49]49
  Вы говорите по-испански?


[Закрыть]

По-испански Мержи не говорил и даже с трудом понимал этот язык.

Дама, по-видимому, смутилась. Она позволила довести себя до кресла и села в него, пригласив знаком Мержи занять другое. Тогда она начала разговор по-французски, но с иностранным акцентом, который то был очень заметен и как бы утрирован, то совсем пропадал.

– Сударь, ваша отвага заставила меня забыть о сдержанности, присущей нашему полу; я хотела видеть прославленного кавалера и нахожу его таким, каким живописует его молва.

Мержи покраснел и поклонился.

– Хватит ли у вас жестокости, сударыня, все время сохранять на лице эту маску, которая, подобно завистливому облаку, скрывает от меня лучи солнца? (Он вычитал эту фразу в какой-то переведенной с испанского книге.)

– Господин кавалер, если я останусь довольна вашей скромностью, вы не раз увидите меня с непокрытым лицом, но на сегодня ограничьтесь удовольствием беседовать со мною.

– Ах, сударыня, как бы велико ни было это удовольствие, но оно только увеличит мое желание видеть вас!

Он опустился на колени и собирался снять с нее маску.

– Росо а росо[50]50
  Тише.


[Закрыть], сеньор француз, вы слишком проворны. Сядьте на прежнее место, а то я сейчас же вас покину. Если бы вы знали, кто я и чем рискую, назначая вам свидание, вы удовлетворились бы той честью, что я вам оказываю, придя сюда.

– Право, мне голос ваш кажется знакомым.

– А между тем вы слышите его впервые. Скажите мне, способны ли вы полюбить и быть верным женщине, которая бы вас полюбила?

– Около вас я уже чувствую…

– Вы меня никогда не видели, – значит, вы меня не любите. Разве вам известно, хороша ли я или безобразна?

– Я уверен, что вы очаровательны.

Незнакомка отняла свою руку, которой он уже завладел, и поднесла ее к маске, как будто собиралась ее снять.

– Что бы вы сделали, если бы сейчас увидели перед собой пятидесятилетнюю женщину, безобразную до ужаса?

– Это невозможно!

– В пятьдесят лет еще влюбляются.

Она вздохнула, и молодой человек задрожал.

– Эта изящная фигура, эта ручка, которую вы тщетно стараетесь у меня вырвать, – все мне доказывает вашу молодость.

В этой фразе было больше любезности, нежели уверенности.

– Увы!

Мержи начал испытывать некоторое беспокойство.

– Вам, мужчинам, любви недостаточно. Вам нужна еще красота. – Она опять вздохнула.

– Позвольте мне, прошу вас, снять эту маску…

– Нет, нет! – И она с живостью его оттолкнула. – Вспомните о своем обещании. – Затем она прибавила более веселым тоном: – Мне приятно видеть вас у моих йог, а если, случайно, я оказалась бы не молодой и не красивой… с вашей точки зрения, по крайней мере, – может быть, вы оставили бы меня в одиночестве.

– Покажите, по крайней мере, эту маленькую ручку.

Она сняла раздушенную перчатку и протянула ему белоснежную ручку.

– Мне знакома эта рука! – воскликнул он. – Другой, столь же прекрасной руки, нет в Париже!

– Правда? И чья же эта рука?

– Одной… графини.

– Какой графини?

– Графини де Тюржи.

– А… знаю, что вы хотите сказать! Да, у Тюржи красивые руки благодаря миндальным притираниям ее парикмахера. Но я горжусь тем, что у меня руки мягче, чем у нее. – Все это было произнесено самым естественным тоном, и Мержи, которому сначала показалось, что он узнал голос прекрасной графини, теперь уже сомневался в этом и был почти готов отбросить эту мысль.

«Две вместо одной! – подумал он. – Что же, значит, мне покровительствуют феи». Он старался отыскать на этой прекрасной руке знак от перстня, который заметил у Тюржи, но на этих превосходно сформированных пальцах не было ни малейшего следа хотя бы легкого нажима.

– Тюржи! – воскликнула незнакомка со смехом. – Право, я вам очень обязана, что вы меня принимаете за Тюржи. Но, кажется, я стою несколько большего!

– Клянусь честью, графиня – прекраснейшая женщина из всех, что я видел до сих пор!

– Значит, вы влюблены в нее? – спросила она с живостью.

– Может быть; но снимите, прошу вас, вашу маску и дайте мне увидеть женщину более прекрасную, чем Тюржи.

– Когда я удостоверюсь, что вы меня любите, тогда вы увидите меня с открытым лицом.

– Любить вас… но, черт возьми, как же я могу полюбить, не видев того, кого любишь?

– Разве моя рука не красива? Представьте себе, что и наружность ей соответствует.

– Теперь я окончательно уверен, что вы очаровательны: вы выдали себя, забыв изменить свой голос. Я узнал его, я уверен в этом!

– И это голос Тюржи? – смеясь, спросила она с очень ясным испанским акцентом.

– Точь-в-точь!

– Ошибка, ошибка с вашей стороны, сеньор Бернардо: меня зовут донья Мария, донья Мария де… Позднее я вам скажу свое имя. Я – дворянка из Барселоны: отец мой, который с некоторого времени держит меня под строгим присмотром, отправился путешествовать, и я пользуюсь его отсутствием, чтобы развлечься и посмотреть на парижский двор. Что же касается Тюржи, – перестаньте, прошу вас, говорить мне об этой женщине; мне ненавистно ее имя, она – самая злая женщина при дворе. Кстати, вы знаете, каким образом она овдовела?

– Да, мне что-то рассказывали.

– Ну, и что же вам рассказывали?

– Рассказывали, что, застав мужа за слишком нежным объяснением с одной из камеристок, она схватила кинжал и довольно сильно поранила беднягу, так что он через месяц умер.

– Поступок этот вам кажется… ужасным?

– Признаться, я его оправдываю. Говорят, она любила своего мужа, а я уважаю ревность.

– Вы говорите это потому, что думаете, что перед вами Тюржи, а в глубине души презираете ее, я уверена в этом.

В голосе слышались грусть и горечь, но это не был голос Тюржи. Мержи не знал, что и подумать.

– Как! – произнес он, – вы – испанка, и не питаете уважения к ревности?

– Оставим это!.. Что это за черная лента у вас на шее?

– Ладанка.

– Я думала, вы – протестант.

– Это правда. Но ладанку дала мне одна дама, и я ношу ее на память о ней.

– Послушайте! Если вы хотите мне понравиться, вы не будете больше думать о дамах. Я хочу быть для вас всеми дамами! Кто дал вам эту ладанку? Опять Тюржи?

– Право, нет.

– Вы лжете!

– Значит, вы – госпожа де Тюржи.

– Вы выдали себя, сеньор Бернардо.

– Каким образом?

– Когда я встречусь с Тюржи, я спрошу у нее, почему она делает кощунство, давая священные предметы еретику.

С каждой минутой неуверенность Мержи усиливалась.

– Я хочу эту ладанку! Дайте ее сюда!

– Нет, я не могу ее отдать.

– Я так хочу! Ужели вы посмеете мне отказать?

– Я обещал ее вернуть.

– Глупости! Пустяки – такое обещание! Обещание, данное фальшивой женщине, ни к чему не обязывает. Притом, будьте осторожней: может быть вы носите наговоренную вещь, какой-нибудь опасный талисман. Тюржи, говорят, большая колдунья.

– Я не верю в колдовство.

– И в колдунов тоже?

– Верю немного в колдуний (он сделал ударение на последнем слове).

– Послушайте, дайте мне ладанку – и я, может быть, сниму маску.

– Ну, право же, это голос госпожи де Тюржи.

– В последний раз: дадите вы мне ладанку?

– Я вам ее верну, если вы снимете маску.

– Ах, вы меня выводите из терпения с вашей Тюржи! Любите ее на здоровье, мне что за дело!

Она повернулась в кресле, будто надулась. Атлас, покрывавший ее грудь, быстро подымался и опускался.

Несколько минут она хранила молчание, потом, быстро повернувшись, произнесла насмешливо:

– Vala me, Dios! V. М. no es caballero, es un monge.[51]51
  Помоги мне, Боже! Вы совсем не кавалер, вы – монах!


[Закрыть]

Ударом руки она опрокинула две зажженные свечи на столе и половину бутылок и блюд. Свет мгновенно погас. В ту же минуту она сорвала с себя маску. В полной темноте Мержи почувствовал, как чьи-то горячие губы ищут его губы и руки крепко сжимают в объятиях.

XV. Темнота

На соседней церкви пробило четыре часа.

Господи, четыре часа! Я едва поспею вернуться домой до рассвета!

– Какая злая! Оставить меня так скоро?

– Нужно! Но мы скоро опять увидимся!

– Увидимся! Но дело в том, дорогая графиня, что я вас совсем не видел.

– Какой вы ребенок! Бросьте вашу графиню! Я – донья Мария; при свете вы увидите, что я – не та, за кого вы меня принимаете.

– С какой стороны дверь? Я сейчас кликну кого-нибудь.

– Не надо. Помогите мне встать с кровати, Бернардо; я знаю комнату и сумею отыскать огниво.

– Осторожней, не наступите на битое стекло; вы вчера много его разбили.

– Пустите меня: я сама все сделаю.

– Нашли?

– Ах да, это мой корсет. Пресвятая богородица! Что мне делать? Я все шнурки перерезала вашим кинжалом!

– Нужно спросить другие у старухи.

– Не шевелитесь, я сама все сделаю.

– Adios, querido Bernardo![52]52
  Прощай, возлюбленный Бернардо!


[Закрыть]

Двери открылись и сейчас же опять захлопнулись. Громкий смех раздался за дверью. Мержи понял, что добыча его ускользнула. Он сделал попытку догнать ее, но в темноте натыкался на мебель, запутывался в платьях и занавесях и никак не мог найти выхода. Вдруг двери открылись и кто-то вошел с потайным фонарем. Мержи сейчас же схватил в охапку женщину, несшую фонарь.

– Ага, попались! Теперь уж я вас не выпущу! – кричал он, нежно ее целуя.

– Оставьте же меня в покое, господин де Мержи! – произнес грубый голос. – Можно ли так тискать людей?!

Он узнал старуху.

– Чтоб черт вас побрал! – воскликнул он.

Он молча оделся, забрал свое оружие, плащ и вышел из дома в таком состоянии, как будто после превосходной малаги хватил, по недосмотру слуги, стакан противоцинготной настойки, долгие годы стоявшей в погребе.

Мержи был очень сдержан, передавая брату свое приключение; он рассказал об испанской даме редкой красоты, насколько он мог судить без освещения, но ни слова не проронил о появившихся у него подозрениях относительно этой дамы, скрывшей свое имя.

XVI. Признание

Прошло два дня, от мнимой испанки не было никаких вестей. На третий братья узнали, что госпожа де Тюржи приехала накануне в Париж и в течение дня, наверное, явится к королеве-матери засвидетельствовать свое почтение. Они сейчас же отправились в Лувр и нашли ее в галерее, окруженной дамами, с которыми она болтала. Увидя Мержи, она не выказала ни малейшего волнения. Даже самый легкий румянец не показался на ее щеках, бледных, как всегда. Как только она его заметила, она кивнула ему головой, как старому знакомому. После первых приветствий она наклонилась к нему и сказала на ухо:

– Надеюсь, теперь ваше гугенотское упрямство несколько поколеблено? Для вашего обращения потребовались чудеса.

– Каким образом?

– Как! Разве вы не испытали на самом себе чудодейственную силу мощей?

Мержи недоверчиво улыбнулся.

– Воспоминание о прекрасной ручке, давшей мне эту маленькую ладанку, и любовь, которую она мне внушила, удвоили мои силы и ловкость.

Она, смеясь, погрозила ему пальцем.

– Вы становитесь дерзким, господин корнет! Знаете ли вы, с кем вы разговариваете таким тоном?

При этих словах она сняла перчатку, чтобы поправить волосы; Мержи пристально смотрел на ее руку, с руки взгляд перешел на оживленные, почти злые глаза прекрасной графини. Удивленный вид молодого человека заставил ее расхохотаться.

– Чему вы смеетесь?

– А почему вы смотрите на меня с таким изумленным видом?

– Простите меня, но за последние дни со мной происходят такие чудеса, которым можно только удивляться.

– Право? Это должно быть любопытно! Так расскажите же нам поскорее какое-нибудь из этих чудес, которые происходят с вами каждую минуту.

– Я не могу вам рассказать о них сей час и в этом месте. К тому же я запомнил один испанский девиз, которому меня научили три дня тому назад.

– Какой девиз?

– Одно слово: Callad[53]53
  Молчите.


[Закрыть].

– Что же это означает?

– Как! Вы не знаете испанского языка? – сказал он, наблюдая за ней с большим вниманием.

Но она выдержала его взгляд, не подав виду, что понимает смысл, скрытый за этими словами, и молодой человек, пристально глядевший на графиню, принужден был опустить глаза, как бы побежденный могуществом этого взора, которому он осмелился послать вызов.

– В детстве, – ответила она с полным безразличием, – я знала несколько слов по-испански, но думаю, что теперь позабыла их. Так что, если вы хотите, чтобы я вас понимала, говорите со мною по-французски. Ну, что же гласит ваш девиз?

– Он советует быть скромным, сударыня.

– Клянусь честью, не мешало бы нашим придворным кавалерам присвоить этот девиз, а главное, оправдать его своим поведением. Однако вы, оказывается, ученый, господин де Мержи! Кто вас научил испанскому? Бьюсь об заклад, что какая-нибудь дама.

Мержи нежно и ласково на нее посмотрел.

– Я знаю по-испански только несколько слов, – произнес он шепотом, – но их начертала в моей памяти любовь.

– Любовь?! – повторила графиня насмешливо.

Так как она говорила очень громко, то при этих словах многие дамы обернулись, как бы спрашивая, в чем дело. Мержи, немного задетый ее насмешливостью и недовольный таким обращением, вынул из кармана испанское письмо, полученное им, и подал его графине.

– Я не сомневаюсь, – сказал он, – что вы не менее учены, чем я, и без труда поймете этот испанский язык.

Диана де Тюржи схватила записку, прочла ее или сделала вид, что прочла, и, громко смеясь, передала ее даме, находившейся к ней ближе всех.

– Вот, госпожа де Шатовье, прочтите любовное послание, только что полученное г-ном де Мержи от своей возлюбленной. Он хочет подарить его мне. Самое забавное, – что почерк этого письма мне знаком.

– Я в этом не сомневаюсь, – произнес Мержи с некоторой горечью, но не повышая голоса.

Госпожа де Шатовье прочла письмо, расхохоталась и передала его какому-то кавалеру, тот – другому, и через минуту в галерее не было ни одного человека, который бы не знал, как хорошо относится к Мержи какая-то испанская дама.

Когда взрывы смеха немного утихли, графиня насмешливо спросила у Мержи, находит ли он красивой женщину, написавшую эту записку.

– Клянусь честью, сударыня, она не менее красива, чем вы.

– Что вы говорите! Господи, боже мой! Вероятно, вы видели ее ночью; ведь я ее хорошо знаю… Могу вас поздравить с удачей!

Она принялась смеяться еще громче.

– Красавица моя, – сказала Шатовье, – скажите же нам, как зовут эту испанскую даму, которая так счастлива, что овладела сердцем г-на де Мержи?

– Прошу вас, г-н де Мержи, прежде чем я ее назову, скажите в присутствии этих дам – видели ли вы вашу возлюбленную при дневном свете?

Мержи положительно было не по себе, и на его лице довольно комично были написаны беспокойство и досада. Он ничего не ответил.

– Отбросив всякие тайны, – сказала графиня, – открою, что записка эта от сеньоры Марии Родригес. Мне ее почерк известен, как почерк моего отца.

– Мария Родригес! – воскликнули все дамы со смехом.

Мария Родригес – мадридская дуэнья[54]54
  Дуэнья – испанское слово, означающее пожилую женщину, приставленную к молодой девушке знатного происхождения в качестве надзирательницы или гувернантки. Нередко, впрочем, эти дуэньи играли роль сводниц.


[Закрыть] – была о оба лет за пятьдесят. Не знаю, каким образом она попала во Францию и за какие заслуги Маргарита де Валуа взяла ее себе ко двору. Может быть, она держала около себя это чудовище, чтобы этот контраст еще больше оттенял ее прелести. Так художники изображают на своих полотнах какую-нибудь красавицу и рядом с ней карикатурный портрет ее карлика. Когда Родригес показывалась в Лувре, она смешила всех придворных дам своим напыщенным видом и старомодным нарядом.

Мержи вздрогнул. Он видал дуэнью и с ужасом вспомнил, что дама в маске назвала себя доньей Марией; в памяти у него все спуталось. Он был совсем сбит с толку, а смех усиливался.

– Она – дама очень скромная, – продолжала графиня де Тюржи, – и вы не могли сделать лучшего выбора. Она еще недурна собой, когда вставит челюсть и наденет черный парик. К тому же ей не больше шестидесяти лет.

– Она его приворожила! – воскликнула Шатовье.

– Оказывается, вы – любитель древностей? – спрашивала другая дама.

– Какая жалость, – со вздохом проговорила вполголоса одна из фрейлин королевы, – какая жалость, что у мужчин такие смешные причуды!

Мержи защищался, как мог. На него сыпались иронические поздравления. Его положение становилось смешным, но, к счастью, в это время в конце галереи показался король. Смех и шутки немедленно прекратились. Каждый поспешил посторониться, и молчание сменило гул голосов.

Король провожал адмирала, с которым долго беседовал у себя в кабинете. Он фамильярно опирался рукой на плечо Колиньи, седая борода и черное платье которого составляли контраст с молодостью Карла и его блестящим расшитым костюмом. Смотря на них, можно было бы сказать, что юный король с редкой для королей проницательностью выбрал себе в любимцы самого добродетельного и самого мудрого из своих подданных.

Пока они проходили через галерею и пока глаза всех были устремлены на них, Мержи услыхал у своего уха голос графини, шептавшей тихонько:

– Не сердитесь! Возьмите, – не вскрывайте, покуда не выйдете на улицу!

В то же время, что-то упало к нему в шляпу, которую он держал в руках. Это была бумага, в которую был завернут какой-то твердый предмет. Он положил его в карман и через четверть часа, как только вышел из Лувра, вскрыл и увидел маленький ключ с припиской:

«Этим ключом отворяется калитка ко мне в сад. Сегодня ночью, в десять часов. Я люблю вас. Я буду без маски, и вы, наконец, увидите донью Марию и Диану».

Король проводил адмирала до конца галереи.

– Прощайте, отец, – произнес он, пожимая ему руки. – Вы знаете, что я люблю вас, а я знаю, что вы преданы мне душой и телом, с требухой и потрохами.

Фразу эту он заключил громким хохотом. Потом, возвращаясь в свой кабинет, остановился перед капитаном Жоржем.

– Завтра, после обедни, – сказал он, – придите ко мне в кабинет для разговоров.

Он обернулся и бросил почти тревожный взгляд на дверь, в которую только что вышел Колиньи, затем покинул галерею и заперся с маршалом де Ретц.