Текст книги "Варфоломеевская ночь"

Автор книги: Проспер Мериме

Соавторы: Стэнли Уаймэн,Тюрпен де Сансэ,Джордж Генти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

V. Разменный мост

Дом Моревеля, как все, выстроенные на Разменном мосту, стоял частью на мосту, а частью на сваях.

Его наружность не представляла ничего замечательного. Входная дверь с несколькими ступенями, с каждой стороны которой находилось окошечко с каменным выступом, на который можно было сесть. Составляя угол набережной, дом мясника был единственным на этом обширном мосту, который был отделен от других домов расстоянием в несколько футов, на котором находился парапет.

В Париже Моревеля считали ружейным мастером, хотя у него не было мастерской. Все думали, что он снабжает короля Карла IX мушкетами, которые он выписывал из провинции для армии. Мнение это распространилось потому, что у Моревеля часто бывал де Кос-Сен, начальник королевских пищальников, и кроме того, его часто встречали с Габастоном, начальником дозорных. Сверх того, Моревель открыто посещал швейцарцев, алебардщиков и французских гвардейцев.

Моревель сидел у стола и заряжал мушкет. Вдруг вдали раздался звук колокола. Моревель вздрогнул и прислушался.

Раздался странный звук, похожий на крик совы. Это был сигнал, что гугенот приближается…

Моревель, схватив мушкет подошел к окошечку в углу стены, тихо отворил раму и быстро выглянул на улицу. Он клал уже на плечо свой мушкет, когда кто-то дотронулся до его руки.

– Когда стреляют в королевскую дичь, Моревель, тогда по крайней мере запирают дверь, – сказала женщина, прихода которой Моревель не приметил.

Моревель поспешно обернулся и, бросившись к незнакомке, сорвал с нее маску.

– Мария!.. – воскликнул он.

– Кто же достоин твоей убийственной пули? Жан Гужон? герцог Гиз? Или маршал Монморанси? – продолжала бывшая фаворитка. – Говори же, ты знаешь, что мне можно говорить все.

– В самом деле? Но вы ошибаетесь, жертва гораздо важнее!..

– Да? Адмирал Колиньи не захотел сделаться католиком!.. Ты потеряешь напрасно время, Моревель… Адмирал носит кольчугу, которая спасает его от пуль.

– О, остается голова!

– Надо прицеливаться так метко… особенно когда жертва остерегается!

– Стало быть, его предупредили?

‘ – Да.

– Если бы я знал, кто это сделал, его чрезмерное великодушие могло бы дорого ему обойтись.

– Это сделала я.

– Вы?..

– Да… Неужели ты осмелишься исполнить твою угрозу?

Моревель опустил голову. Мария Тушэ смотрела на него с минуту, потом, сев на скамью, сказала:

– Послушай. Давно ты уверял меня, что я могу положиться на тебя во всех обстоятельствах.

– Это правда. Вы рекомендовали меня его величеству Карлу IX… Следовательно, вам я обязан всем моим состоянием; итак, за исключением нарушения приказаний моего короля, я вам предан и телом и душой.

– Сегодня я пришла не за тем, чтобы заставить тебя нарушить то, что называешь своей обязанностью, – тихо сказала Мария Тушэ. – Я хочу вспомнить о нашей молодости.

– О! Наша молодость!.. Время глупостей и любви… любви непонятой! – Наклонившись, он взял руку Марии Тушэ и прошептал: – Простите, любовь умерла… осталась одна преданность.

– Ты помнишь этого богатого старика, которому мой отец обещал мою руку? Мне было семнадцать лет и я поставила условием этого брака, чтобы старик усыновил моего ребенка от Рауля д’Альтенэ.

Моревель вздрогнул, потом, оправившись, отвечал:

– Помню… старик хотел изменить своему слову и… по вашему желанию, я поджег его замок, и этот пожар избавил вас от ненавистного брака.

– Да, – сказала с сдерживаемым гневом Мария Тушэ, – ты хорошо все исполнил! Но ты не рассказал мне тогда, почему Рауль д’Альтеиэ был убит, и как исчез мой ребенок… Но оставим это, – сказала Мария, – и будем говорить, как старые друзья.

– Я слушаю вас, – сказал Моревель, бросая недоверчивый взгляд.

– Несколько дней тому назад я узнала, что сын мой не был убит…

– Как? – изумленно воскликнул Моревель.

– Да, когда я ходила на развалины замка, подожженного тобой, один крестьянин сказал мне, что за несколько дней до пожара какой-то человек вышел из ворот, держа под плащом ребенка.

– Что же он видел?

– Ты очень любопытен… Не прерывай. В ту минуту, когда человек в плаще хотел бросить его в Луару, он приметил крестьянина и, опасаясь, что тот донесет, бросил ребенка на берегу и убежал.

«Это правда, я испугался!» – подумал Моревель.

– Крестьянин был слишком беден, чтобы кормить лишнего человека, – продолжала Мария Тушэ. – Он принес его в Париж, положил на ступени церкви и с тех пор ничего о нем не слыхал. Моревель, с нынешнего дня ты должен помогать мне. Спеши, потому что моя жизнь находится в опасности, а я уеду из столицы только тогда, когда найду своего ребенка.

И Мария Тушэ рассказала ему, что случилось в этот день у нее в доме. Королевский мясник сразу понял, что приходил Серлабу, и уверил Марию, что ей нечего опасаться.

– Я поклялся быть вашей верной собакой, – сказал он. – Пока я жив, никто из моих не будет иметь права покуситься безнаказанно на вашу жизнь.

Это несколько успокоило Марию Тушэ.

– Я полагаюсь на тебя.

– Но сведения, которые вы достали, очень неопределенны.

Наступила ночь, и Моревель зажег лампу. Слышно было, как шел дождь.

Вдруг какой-то низенький человечек прыгнул на камень, под навес окна, укрываясь от дождя.

Это был горбун Клопинэ.

Слух его был поражен красивым голосом Марии Тушэ. Любопытный, как парижский уличный мальчишка, он спрятался и принялся слушать.

Мария Тушэ говорила вполголоса:

– Я напала на след. С помощью сыщиков я узнала, что на Сент-Женевьевской горе живет сирота, возраста моего сына… Я надеялась увидеть его у Жилля Гобелена, красильщика, но не смогла отыскать.

– Но как же вы сможете узнать своего сына? Ведь прошло столько лет! Он ведь так вырос!

– У него на левом плече шрам от царапины.

«Она обезумела!» – подумал Моревель.

– Завтра, – докончила Мария Тушэ, – я буду ждать тебя у себя дома… Не забудь…

Мария Тушэ надела маску и собиралась выйти. Но у двери вдруг обернулась и, рассказав Моревелю о встрече с своим отцом, спросила, знает ли тот о ее присутствии в Париже.

Мясник короля дал какой-то неопределенный ответ и обещал, что завтра, когда придет к ней, все разъяснит.

Когда Моревель остался один, его охватило лихорадочное нетерпение – он ждал ненавистного жениха Алисы, Этьенна.

Наконец в дверь постучали. Поставив лампу в самый отдаленный угол, так чтобы комната была почти темна, Моревель пошел отпереть дверь.

Это действительно был Этьенн Ферран.

После расспросов, в тот ли дом он пришел, Этьенн спросил Моревеля, тот ли он господин, который может рассказать о его родных.

– Я только слуга этого господина, – отвечал Моревель. – Мой господин вас ждет в другой комнате.

И Моревель указал на дверь смежной комнаты.

Этьенн Ферран отворил ее, но тотчас же отступил назад.

Перед ним расстилался густой мрак. Он понял, что попал в засаду.

Раздался хохот. Этьенн бросился на Моревеля, но тот уже успел прицелиться из мушкета, и пуля попала молодому человеку в голову. Этьенн упал. Тогда Моревель перетащил тело жертвы в темную комнату и, нажав пружину, сказал:

– Прощай, прекрасный певец любви! Теперь я примусь за твою горлицу.

Тело Этьенна исчезло под опустившейся дверью, сообщавшейся с Сеной.

VI. Любовь невесты

Перрен Модюи, известный в квартале Сен-Марсельском как сен-медарский звонарь, жил в маленьком домике, смежном с церковью, колокола которой находились в его распоряжении.

В доме было только одно нижнее жилье, но комнаты удобно расположены для него самого, дочери Алисы и старой и верной Жермены.

Перрену Модюи нетрудно было попасть из дома на колокольню, стоило только пройти из комнаты по крытой и длинной галерее. Церковное начальство велело выстроить эту галерею, чтобы избавить от излишней ходьбы звонаря, ноги которого уже не имели силы молодости.

На другой день после того, как Моревель бросил Этьенна в реку, в низкой комнате, служившей столовой, Жермена шила ризу, которую хотела поднести аббату в день его именин. Давно уже звон на колокольне Сен-Медарской возвестил жителям предместья, что настал полдень. Алиса задумчиво перелистывала книгу.

– Мне кажется, что в дверь постучались, – сказала Алиса.

– Я не слышала, – ответила Жермена, не поднимая головы.

– Время уходит, а батюшка не возвращается! Он обыкновенно так долго не остается на колокольне.

– Он привязывает новую веревку к большому колоколу.

– Все-таки мне не нравится, что батюшка не дома в такое беспокойное время.

«Бедное дитя! – подумала Жермена. – Если бы она знала, что один злой человек хотел лишить места нашего звонаря!»

– Жермена, я озябла.

– Озябла! В августе… при таком солнце!

Алиса встала и начала ходить по комнате.

– Вы, однако, не больны, Алиса? – с беспокойством спросила Жермена.

– Нет, мне только неприятно; батюшки нет…

– И вы напрасно ждали вчера вечером Этьенна Феррана, не правда ли?

– Жермена!

Старушка ласково ее обняла.

– Полно, полно. Мне вы можете в этом признаться; я вас люблю так же, как ваша покойная матушка… Ведь я кормила вас своим молоком!.. Да, дитя мое, вы беспокоитесь, потому что Этьенн первый раз не пришел вчера по своему обыкновению… Вы улыбаетесь… я угадала…

– Как ты добра! – сказала Алиса, целуя ее.

Слеза остановилась на ее ресницах; в дверь раздался стук молотка.

Дверь отворилась и вошла высокая дама, недоверчиво смотревшая на Алису и кормилицу.

Это была Мария Тушэ.

– Можно нам остаться вдвоем? – сказала она старухе, – я хочу говорить с одной Алисой.

– Нет!.. Нет!.. Я так не оставлю. Я должна узнать…

Алиса кротко перебила свою кормилицу.

– Оставь нас, прошу тебя, – сказала она. – Наверное эта госпожа пришла не с дурными намерениями… Притом разве женщина должна бояться остаться наедине с другой женщиной?

Мария Тушэ улыбнулась.

– Вам может показаться странным, – сказала Мария, когда они сели, – что я пришла к вам в дом, но все, что говорят о вашей редкой красоте и о ваших добродетелях при дворе Карла IX, внушило мне большую охоту удостовериться самой, не был ли двор слишком к вам снисходителен.

– Двор нашего государя слишком добр, если занимается такой ничтожной девушкой, как я, – прошептала Алиса, однако покраснев от этой лести.

– Ну нет!.. И я вижу, что предположения знатных вельмож гораздо ниже истины. Поверьте, что если при дворе занимаются вами, то желают также знать, какой счастливый смертный способен тронуть ваше сердце.

Алиса задрожала.

– Я не стану от вас скрывать, – продолжала орлеанка, делая ударение на этих словах, – что на вас клевещут, предполагая вас способной решиться на брак, недостойный вашего благородства и красоты.

– На меня не клевещут, я помолвлена.

– Хорошо, помолвку можно допустить, но чтобы ваш будущий муж – по словам двора – был сомнительного происхождения…

Алиса вскочила вся дрожа.

– Этьенн Ферран честный человек!

Алиса, успокаиваясь слушала биение сердца, а потом продолжила:

– Вас не послал двор, хотя, видя вас, я соглашаюсь, что вы знатная дама… Вы пришли ко мне, неизвестно для чего…

– Уж не принимаете ли вы меня за соперницу?

– Может быть… – отвечала Алиса, пристально смотря на Марию Тушэ.

– Благодарю вас, что вы осмелились унизить меня, поставив наравне с вами, давая мне в любовники незаконнорожденного.

– Милостивая государыня!..

– Но, конечно, я не воспользуюсь случаем…

– Милостивая государыня, я запрещаю вам оскорблять в доме моего отца того, кто должен сделаться моим мужем! Не угодно ли вам сейчас оставить этот дом!

Пока Алиса плакала горькими слезами, несмотря на утешения Жермены, Мария, хотя и будучи католичкой, входила в протестантский храм на Патриаршем дворе.

Там она долго разговаривала о чем-то с реформатским пастором Мерленом. Через два часа Мария Тушэ постучалась в дверь парфюмера Ренэ.

– Моревель меня уверил, что там я найду моего отца. Ну, смелее! Тот, кто жил при дворе Карла IX, не должен краснеть».

Она вошла. Но Мария не приметила, что после ее ухода из храма Патриархов, какой-то человек подошел к пастору Мерлену. Человек этот был совсем молод. Он сильно волновался.

– Вы знаете эту женщину?

– Знаю, – отвечал пастор.

– Скажите мне ее имя, о, скажите мне ее имя, прошу вас!

– Мария Тушэ.

Незнакомец испустил крик радости.

– А!.. Злодейка!.. Теперь я стану лицом к лицу с моим убийцей!

VII. Сен-медарский звонарь

Горести чистой души похожи на облако в летний день. Они только на время затемняют солнце. Чтобы возвратить спокойствие своему сердцу, Алиса стала убеждать себя:

«Слова этой женщины сплетение фальши и лжи… Я верю в любовь моего жениха. Он скоро, скоро придет».

Дверь неожиданно отворилась и в комнату действительно вошел Этьенн Ферран.

Но прежде мы должны рассказать, каким образом он спасся.

Пуля Моревеля только оцарапала череп. Оглушенный ударом, Этьенн потерял сознание. Придя в себя, он увидел, что при малейшем движении упадет в реку. Этьенн застрял на сваях, которые держали мост, ноги повисли в воде. Нужно было как-то выбираться.

Этьенн уцепился руками и ногами за неровности свай и моста.

После огромных усилий ему удалось наконец добраться до парапета…

Но от слабости и потери крови он упал и чуть не свалился в реку.

Ухватившись за железное кольцо, вбитое в арку, он закричал.

Крик услышал горбун Клопинэ, возвращавшийся с Перреном Модюи, сен-медарским звонарем. Отец Алисы ходил просить позволения остаться на своем месте, которого его хотели лишить по клевете и доносам.

Услышав крик, Клопинэ, сердце которого всегда было готово отозваться на зов несчастных, бросился к мосту и через несколько секунд Этьенн был вне опасности. Невозможно описать изумление Клопинэ и Модюи, когда в спасенном они узнали Этьенна. И тогда он указал старому звонарю на дом своего убийцы, Перрен Модюи вскричал:

– О! Убежим!.. Тут живет коршун; в этом логовище скрывается убийца, мясник короля!

Это гнусное звание начинало распространяться по всему Парижу.

Алиса бросилась к жениху и начала укорять его, почему он забыл ее вчера. И, конечно, был принят первый же предлог, который пришел в голову молодому человеку.

Жан Гарнье пришел в этот дом позднее, когда дом уже опустел, и лишь звонарь остался отдохнуть перед службой.

Сен-медарский звонарь окинул мясника с ног до головы и сказал:

– Жан Гарнье, я угадываю причину вашего посещения; стало быть, бесполезно говорить мне о том… Но объявляю вам решительно, что вы должны отказаться от намерения просить руки моей дочери.

– Я не могу понять причину отказа.

– Разве моя дочь вам не говорила?

– Конечно, но я желаю знать не ее причины, а ваши.

– У Алисы в сердце любовь; я ее одобряю. Я дал слово. Кроме того, мне не нравятся разговоры, которые ходят о вас.

Это на минуту смутило мясника.

– Но я живу, как все, – вскричал он, притворившись рассерженным. – Неужели вы предпочтете отдать вашу дочь человеку без всякого состояния… незаконнорожденному?

– Да. Я предпочитаю отдать мою дочь честному и незаконнорожденному бедняку.

Жан Гарнье сдержал ярость и хладнокровно, сказал:

– Послушайте, Модюи, вы бедны, стары и почти дряхлы; откажите Этьенну Феррану, и в самый день моей свадьбы я отдам вам половину моего состояния.

– Негодяй! – закричал звонарь. – Он мне предлагает продать ему мою дочь!

– Я вам предлагаю обеспечить ее жизнь и вашу!

– Жан Гарнье! – вскричал звонарь. – Я здесь хозяин и прогоняю тебя.

– А я не уйду прежде, чем не заставлю тебя, Модюи, согласиться на собственное твое счастье.

– Ты, может быть, уступишь силе? Если окажется необходимо, я должен буду вспомнить, что я был солдат.

Перрен Модюи подбежал к стене, схватил кинжал и, указывая на дверь, сказал:

– Уходи отсюда, или я убью тебя, как собаку!

Он сделал шаг.

– О, глупый старик! Ты угрожаешь мне, когда я одним движением могу обезоружить тебя.

Кровь бросилась в голову старому солдату.

– Обезоружить меня! – вскричал он. – Ты слишком труслив для этого! Осмелься дотронуться до этого оружия! Однако, и у тебя есть кинжал! Защищайся же, защищайся против старика!

– Ты этого хочешь? Ну, горе тебе!

Дверь распахнулась и на пороге показался Этьенн. Быстрее молнии он бросился и, выхватив кинжал из рук Модюи, прыгнул Гарнье.

При виде работника Гарнье с изумлением отступил.

– Отец!.. Этьенн!.. – закричала Алиса.

Жан Гарнье на одно мгновение был испуган. Но понимая, что более продолжительная нерешительность может его погубить, вскричал:

– О, успокойтесь, сударыня!.. Из уважения к вашим прекрасным глазам я пощажу этого незаконнорожденного!

В порыве бешенства Этьенн выбил кинжал из рук своего противника.

– На колени, негодяй! На колени перед человеком, которого ты оскорбил!

Жан Гарнье, посинев и дрожа от бешенства, должен был склониться под железною рукою Этьенна. Потом красильщик, отворив дверь комнаты, выпихнул в нее Гарнье.

VIII. Проблеск прошлого

Уже несколько дней в доме парфюмера Ренэ гостил друг детства – Жером Тушэ.

Оба в детстве учились в Орлеане одной профессии, и теперь Ренэ практиковал в Париже, а Тушэ, оставшись в родном городке, следил оттуда за успехами друга.

Ренэ знал о горе отца, знал о том позоре, какой пришлось стерпеть Тушэ, когда до Орлеана дошла весть, что его дочь Мария стала любовницей короля, и теперь сочувственно отнесся к безумной затее Жерома Тушэ – отравить Карла IX. Именно для осуществления этого сумасшедшего и почти нереального плана и приехал старый Тушэ в Париж.

Друзья сидели за столом, заваленном пергаментами с химическими записями ядов и противоядий, беседовали, обсуждали составы снадобий. Разговор прервал лакей, который доложил, что какая-то дама желает говорить с Жеромом Тушэ.

– Со мною? – удивился старик.

– Да, с вами.

– Проси, – сказал парфюмер. – Если я буду тебе нужен, позови, – обратился он к старику. – Я прибегу тотчас.

Ренэ исчез в ту минуту, когда лакей вводил даму в маске. Увидев ее, Жером почувствовал трепет, в котором не мог дать себе отчета. Он указал ей на стул, и когда дама села, спросил с любопытством:

– Кого имею честь видеть?

Вместо ответа гостья поспешно сняла свою маску.

Жером узнал свою дочь. Он побледнел и сдерживая гнев, хотел уйти.

– Проклятая, оставь меня, оставь! – закричал старик.

– Нет, батюшка, вы должны меня выслушать.

– Но разве ты не видишь, что твое присутствие заставляет меня страдать?

– Я уже не любовница короля… Я раскаивающаяся и несчастная дочь! Прошу у вас помилования и сострадания!..

Эти слова смягчили раздраженное сердце старика. Он скорее упал, чем сел на скамью, и, собираясь с мужеством, сказал:

– Чего вы хотите от меня? Говорите!

Мария закрыла голову руками, потом, преодолевая стыд, сказала:

– Я пришла просить у вас прощения во всех огорчениях, которые я на вас навлекла.

– Бесславие моего дома совершилось; мои губы не могут взять назад проклятие.

– Это правда! Я проклята… страсти погубили меня… Я была увлечена честолюбием, в котором не отдавала себе отчета… О, батюшка, батюшка! Вы видите мое раскаяние и мои слезы!

– Это не такие кровавые слезы, какие проливал я!

– Но если бы я вас умоляла отворить родительский дом и обращаться со мною там как с служанкой… скажите, приняли ли бы вы меня?

– Никогда!.. Тень твоей матери прогнала бы тебя из святилища твоей семьи, если бы у меня самого не достало на это мужества!

– О! Вы неумолимы!

– Если ты не имела другой цели приходя сюда, как вымаливать прощения в гнусном поведении, уйди сию минуту!.. Тебе приказывает твой отец. Прощай!

Мария Тушэ подняла голову, склоненную отчаянием, и как бы отвечая своим мыслям, сказала:

– Да, у меня была другая цель, когда я шла сюда. Мать моя была католичка и воспитала меня католичкой. Но вы, мой отец, гугенот!

– Молчи! – перебил Жером, оглядываясь.

– Вы гугенот, – продолжала Мария, – и я пришла вам сказать: бегите из Парижа, здесь готовится что-то страшное!

– Я не хочу принимать от тебя советов. Оставь меня! Оставь!

– Я спасу вас против вашей воли, батюшка!

– Ты меня спасешь!.. Ты, унизившая мое имя, запятнавшая мою честь!..

– О, вы неумолимы! Батюшка, ваша жизнь в опасности и я хочу вас спасти!

– Это бесполезно. Если Провидение назначило мне выпить чашу горечи до конца, не ты должна отнять ее от моих губ… Ступай!

– Если я унижена и обесславлена, – вскричала в отчаянии Мария, – вы сами толкнули меня в эту бездну!

– Ты лжешь!

– Я сказала правду: разве вы не хотели с самой ранней молодости выдать меня за старика?

При этих словах с Жеромом сделалось как бы головокружение. Он схватил со стола нож и судорожно сжал его подергивающимися руками. Но гнев старика тотчас утих. Он отбросил нож, и крупные слезы покатились по его щекам.

– Если я ошибаюсь, – сказала молодая женщина, растроганная этими слезами, – скажите мне правду, батюшка.

Жером вытер слезы и, сделав усилие над собой, сказал:

– Старый дворянин, которому я обещал твою руку, оказал мне одну из таких услуг, за которые нельзя заплатить даже чрезмерной признательностью. Соединив тебя с ним в браке, я думал заплатить часть моего долга… если он соглашался усыновить незаконнорожденного сына умершего отца.

– Умершего отца? Но не сами ли вы велели убить Рауля д’Альтенэ?..

– Я? Бог мне свидетель, что моя душа никогда не была осквернена мыслью об убийстве!

– Однако он был убит… Это убийство Рауля заставило меня бежать из родительского дома. Это преступление и заставило меня броситься в объятия Карла IX.

– Рауль д’Альтенэ, – продолжал старик с тем же спокойствием, – был убит одним негодяем, Моревелем, который жил тогда в нижнем предместье Орлеана. Моревель любил тебя.

Мария медленно опустилась на колена.

– Батюшка, – сказала она голосом таким кротким, что растрогала старика, – роковая судьба погубила мою жизнь… Хотите протянуть руку вашей смиряющейся и раскаивающейся дочери?

Жером размышлял несколько секунд, потом, встав, он произнес медленно, как бы с вдохновением:

– Я возьму назад свое проклятие в тот день, когда совершится мое мщение.

– Что вы хотите сказать?

Жером Тушэ хотел отвечать, когда дверь из лаборатории вдруг отворилась и появилось испуганное лицо.

– Королева-мать! Бегите, бегите! – прошептал парфюмер.

Указывая Марии на дверь, он продолжал:

– Туда! Туда! Мой слуга спрячет вас!

Только Мария исчезла, как вошла Екатерина Медичи. Возле нее бежала одна из тех маленьких собачек, которых любил Карл IX и которые обыкновенно бывали при нем.

Несмотря на свои лета, Екатерина была еще хороша, высока ростом и одарена пылким темпераментом, которому она умела во всех возможных обстоятельствах придавать самую очаровательную небрежность; поэтому она производила замечательное влияние на всех приближенных.

Жером Тушэ, несмотря на свою инстинктивную ненависть к гонительнице гугенотов, не мог с первого взгляда удержаться от некоторого волнения.

– Кто этот человек? – спросила Екатерина, нахмурив брови при виде Жерома Тушэ.

– Добрый католик, – без малейшей нерешимости отвечал Ренэ, – друг, которого я призвал из Бургундской провинции, где он занимался наукой колдовства.

– Я могу говорить при нем?

– Совершенно безопасно, ваше величество.

Мы не будем рассказывать разговор этих трех лиц; события покажут нам его впоследствии. Мы скажем, однако, что речь шла о протестантах и о мерах, какие следовало принять, чтобы заставить короля действовать решительнее.

– Приближается минута, – заключила Екатерина, – когда исчезнет все, что мешает моему могуществу.

Раздался глухой стук; королева-мать с беспокойством осмотрелась вокруг.

– Так кто-то есть, отворите! – приказала Екатерина.

Ренэ поспешил отворить дверь… Комната была пуста. Озабоченная Екатерина посмотрела на своих собеседников; их спокойствие возвратило спокойствие и ей.

Неожиданно собака, пользуясь тем, что ее никто не видал, прыгнула на стол и, утащив кусочек пастилы из ящика, неосторожно оставленного открытым, съела его.

Ренэ один заметил это и быстро заменил эту коробочку другою, которая была у него в кармане.

Забившись в предсмертных судорогах, через несколько секунд собака была мертва.

– Эта пастила была отравлена! – закричала испуганная Екатерина.

Жером Тушэ побледнел.

– Я не знаю, какой причине приписать смерть этой собаки, но во всяком случае, яд был дан ей не в моем доме…

Ренэ взял кусочек пастилы и съел его, глядя на королеву совершенно невозмутимо.

Это успокоило Екатерину.

Жером Тушэ с этой минуты отказался от своего плана мщения.

Когда королева-мать воротилась к своим носилкам, она сказала парфюмеру на пороге дома:

– Я жду тебя в башне Астрологов…

Через час после этих событий Мария Тушэ, воротясь к себе домой, послала просить свидания у адмирала Колиньи.