Текст книги "Варфоломеевская ночь"

Автор книги: Проспер Мериме

Соавторы: Стэнли Уаймэн,Тюрпен де Сансэ,Джордж Генти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

Стэнли Джон Уаймэн
Волчье логово
Эпизод из Варфоломеевской ночи

Глава I
Берегись волка!

У меня было слишком много причин, чтобы запомнить события этого жаркого летнего дня. Мари и Круазет, мои братья, и я лежали, наблюдая за облаками, а неподалеку от нас, на террасе, сидела Катерина.

Август, второй четверг этого месяца; очень жарко, так что даже галки приутихли. Я уже стал засыпать, когда раздался голос Круазет, переносившего жару не хуже любой ящерицы.

– Мадемуазель, – сказал он, – почему вы так пристально смотрите на Кагорскую дорогу?

Я повернулся к Катерине. И что же! Лицо ее покрылось румянцем и обращенные теперь на нас чудные глаза были полны слез. Мы приподнялись на локтях и смотрели на нее. Она долго молчала. Потом сказала нам совершенно просто:

– Мальчики, я выхожу замуж за месье де Паван.

Я повалился на спину и раскинул руки.

– О, мадемуазель!

– О, мадемуазель, – повторил за мною Мари. Он также упал на спину, раскинул свои руки и застонал. Мари был добрый и послушный брат. И маленький Круазет также закричал:

– О, мадемуазель!

Но он был такой смешной. Он повалился на спину, хлопнул себя руками и завизжал, как поросенок. Но это был догадливый мальчик, Он первый из нас вспомнил о заведенном порядке в таких случаях; он подошел к Катерине со шляпою в руке, в то время как она сидела полусмущенная, полусердитая, и обратился к ней, слегка покраснев, с такими словами:

– Мадемуазель де Кайлю, кузина наша, позвольте вам пожелать всяких радостей и долгой жизни; мы ваши верные слуги, добрые друзья и союзники месье де Паван во всех ссорах с его врагами, как…

Но тут я уж не мог выдержать.

– Не спешите, Сент-Круа де Кайлю, – сказал я, отталкивая его (он всегда забегал вперед в то время) и занимая его место. Потом, с самым изысканным поклоном, я начал:

– Мадемуазель, мы желаем вам всяких радостей и долгой жизни, мы ваши верные слуги и добрые друзья и союзники месье де Паван во всех его ссорах с врагами, как, как…

– Как подобает членам младшей линии вашего дома, – подсказал вполголоса Круазет.

– Как подобает членам младшей линии вашего дома, – повторил я. После этого Катерина встала и низко поклонилась мне, и мы все по очереди целовали ее руку, начиная с меня и кончая Круазет, как того требовало приличие. Потом Катерина закрыла лицо платком, – она плакала, а мы все сели на прежнее место.

Но Круазет не мог угомониться.

– Что-то скажет Волк? – прошептал он мне.

– Да, конечно! – воскликнул я. – Что-то скажет Видам, Кит?

При этом вопросе она выронила платок и так побледнела, что я раскаялся в своих словах.

– Дома ли месье де Безер? – спросила она.

– Да, – отвечал Круазет. – Он вернулся прошлым вечером с маленькою свитою.

Эта новость, видимо, успокоила ее, вместо того, чтобы усилить ее тревогу, как я ожидал. Я полагаю, что она беспокоилась более за Луи де Паван, чем за себя. Да это и понятно, потому что даже у Волка вряд ли хватило бы жестокости чем-нибудь повредить нашей кузине. Ее тонкая, стройная фигура, бледное, овальное лицо с кроткими, карими глазами, ее нежный голос, ее доброта – все это казалось нам тогда идеалом женской прелести. С тех пор, как мы себя помнили, включая и младшего из нас, Круазет, которому минуло семнадцать (он был годом моложе нас с Мари, бывших близнецами), мы были всегда влюблены в нее.

Это было лето 1572 года. Между католиками и гугенотами был только что заключен мир; в ознаменование этого события через день или два должен был праздноваться брак Генриха Наваррского с Маргаритою де Валуа, сестрою короля, что должно было, как надеялось большинство французов, закрепить мирное соглашение. Виконт де Кайлю, отец Катерины и наш опекун, был одним из губернаторов провинций, которым было поручено следить за водворением этого мира; он пользовался большим уважением обеих партий: он был католик, но не фанатик, упокой Господь его душу! Уже с неделю перед тем он отправился в Байону, свою провинцию. Большая часть наших соседей в Керси также были в отъезде, отправившись в Париж в качестве свидетелей с той или с другой стороны, при королевском браке. Таким образом, мы, молодежь, мало стесняемые присутствием добродушной и сонливой мадам Клод, гувернантки Катерины, пользовались нашею свободой и праздновали вновь заключенный мир по-своему.

Мы постоянно жили в деревне. Никто из нас не бывал даже в По, не только что в Париже. У нашего опекуна, виконта, имелись свои весьма строгие взгляды на воспитание юношества; и хотя нас выучили ездить верхом и стрелять, владеть шпагой и спускать сокола на охоте, но мы не более Катерины были знакомы со светом.

Она выучила нас танцевать и кланяться. Близость ее много способствовала к смягчению наших манер, а за последнее время мы кое-что приобрели в обществе Луи де Паван, – гугенота, которого виконт взял в плен при Монконтуре и который жил у нас до своего выкупа, – уж не походили совсем на деревенщину; но мы были очень застенчивы и потому не любили и боялись незнакомых людей. Так что, когда появился наш мажордом, старый Жиль, и объявил замогильным голосом:

– Месье Видам де Безер желает засвидетельствовать свое почтение мадемуазель! – нас охватил почти панический страх.

– Едва мы успели вскочить на ноги, как тень Видама уже упала перед Катериной.

– Мадемуазель! – сказал он, приближаясь к ней, освещенный ярким солнцем и склоняясь, с прирожденною величественной грацией, над ее рукою, – я вернулся поздно вечером из Тулузы, а завтра еду в Париж. Я только что успел немного отдохнуть и смыть с себя следы дороги и спешу принести вам мои… А!

Он, по-видимому, только что заметил нас и прервал свое приветствие, выпрямившись и небрежно обращаясь к нам:

– А, две молодые барышни Кайлю. Отчего вы не засадите их за прялку, мадемуазель?

Круазет делал страшные гримасы за его спиной. Мы гневно смотрели на него, но не нашли, что сказать.

– Вы покраснели! – продолжал этот злодей улыбаясь. – Вероятно, вы оскорбились, что я просил мадемуазель засадить вас за прялку? Так знайте же, что я сам готов прясть по приказанию мадемуазель и сочту это за большое счастье.

– Мы не девочки, – пробурчал я и вся кровь бросилась мне в лицо, – вы не посмели бы назвать девочкой моего крестного, де Монморенси, месье де Видам!

Хотя мы и шутили между собою над нашими женскими именами, но были еще настолько молоды, чтобы обижаться, когда то же самое позволяли себе другие.

Он презрительно пожал плечами. И какими ничтожными почувствовали мы себя в то время, как его громадная фигура возвышалась над террасой!

– Месье де Монморенси был мужчина, – сказал он небрежным тоном, – а месье де Кайлю…

При этом нахал преспокойно повернулся к нам спиною и сел на низком парапете около Катерины.

При всем нашем тщеславии нам было ясно, что он считает совершенно излишним вступать в какие-либо разговоры с нами…

Это был громадного роста человек; обстриженная клином борода, только что вошедшая в моду при дворе, совсем не подходила к его мужественной фигуре; его серые глаза отличались каким-то леденящим взглядом, может быть, из-за небольшой косины.

В манере его замечалась какая-то суровая вежливость; прибавьте к этому жесткий, повелительный голос, не допускавший никаких противоречий. Все это вместе взятое, при отталкивающем виде этой гигантской фигуры, действовало подавляющим образом.

Чего стоила уже одна эта молва, ходившая про него! Хотя мы мало были знакомы с разными проявлениями людской злобы, но имя его всегда соединялось с доходившими до нас рассказами о разных преступлениях. Мы слышали о нем, как о самом наглом дуэлисте и что он часто пользовался услугами наемных убийц. Даже в те дни, которые теперь, слава Богу, миновали, он славился своей жестокостью и мстительностью и имя его часто произносилось шепотом при рассказе о каком-нибудь убийстве.

Про него сложилась поговорка, что он «не уступит перед Гизом и не покраснеет перед Самой Пресвятой Девой».

Таков был наш гость и сосед, Рауль де Мар, Видам де Безер. В то время как он сидел на террасе, говоря любезности Катерине и взглядывая искоса на нас, мне казалось, он походил на большого кота, пред которым, ничего не подозревая, порхала красивая бабочка.

Бедная Катерина! Она, по-видимому, лишилась голоса и едва отвечала, запинаясь, разговор не клеился. Видам также не был из таких людей, чтобы задавать себе излишние беспокойства в такой жаркий день. После одной из более продолжительных пауз в разговоре, я вздрогнул, почувствовав, что взгляд его остановился на мне. Ужас мой еще увеличился, когда я заметил во взгляде Видама особое выражение, которого я не замечал прежде. Это было выражение боли, какое-то беспокойство. Он медленно перевел свой вопросительный взгляд на Мари и потом глаза его остановились на Катерине. Но по какой-то случайности или по воле самого Провидения, ее внимание было отвлечено чем-то другим и она не сознавала его пристального взгляда. Ее глаза были устремлены вдаль, она вся покраснела, губы были полуоткрыты. Мрачная тень пробежала по лицу Видама, он отвел от нее глаза и также стал смотреть по направлению к северу.

Замок Кайлю стоит на крутой скале, посреди узкой долины того же имени.

Город гнездится у подножия скалы так близко к нему, что мальчиком мне случалось перебрасывать камень через крыши домов. Ближайшие холмы подымаются по обеим сторонам, выделяясь своим более темным цветом над окружающими их зелеными полями по берегам ручья. С террасы замка можно разглядеть всю долину и извивающуюся по ней дорогу.

Глаза Катерины были устремлены к северной оконечности этой ложбины, где к ней спускается большая дорога из Кагора, Все время с полудня лицо ее было обращено в этом направлении.

Я также стал смотреть в эту сторону. Какой-то одинокий всадник спускался с крутых холмов.

– Мадемуазель! – внезапно воскликнул Видам таким голосом, что мы все взглянули на него, а лицо Кит покрылось смертельной бледностью. В этом голосе было нечто такое, чего она не слышала прежде, точно ее кто ударил. – Мадемуазель, – продолжал он тоном грубой насмешки, – ждет, вероятно, известий из Кагора от своего жениха. Имею честь поздравить месье де Паван с победой!

Он угадал верно! Как только раздались эти обидные слова, я вскочил на ноги, возмущенный ими, но в то же время пораженный его удивительным зрением и сообразительностью. Он, видимо, разглядел на этом расстоянии цвета фамильной ливреи Паванов.

– Месье де Видам, – воскликнул я с негодованием, Катерина вся бледная не произносила ни слова, – месье де Видам… – но тут я остановился в затруднении. За ним я видел фигуру Круазета, и с его стороны не было заметно никаких признаков одобрения или поддержки.

Так мы стояли несколько времени, лицом к лицу, не говоря ни слова. Потом Видам поклонился мне совершенно по-новому.

– Месье Ан де Кайлю желает отвечать за месье де Паван?

Я угадал смысл его слов. Что-то как будто подтолкнуло меня и я отвечал ему:

– Нет, не за месье де Паван, но скорее за мою кузину. – Тут я поклонился и продолжал, – от ее лица я принимаю ваше поздравление, месье де Видам. Ей приятно, что добрые пожелания первыми исходят от нашего ближайшего соседа. Вы верно угадали, что она скоро выходит замуж за месье де Паван.

Я думал – и в этом убеждает меня изменившееся выражение лица гиганта, и его дрогнувшие губы, – что его слова были вызваны одной догадкой. Казалось, взгляд самого дьявола на мгновение сверкнул в его глазах.

– Мадемуазель желает услышать мои поздравления? – сказал он медленно, как бы с трудом выговаривая каждое слово. – Она действительно услышит их, когда наступит счастливый день. В этом она может быть уверена. Но теперь бурное время. И, если я не ошибаюсь, жених мадемуазель гугенот и отправился в Париж. Воздух Парижа, как я слышал, не особенно полезен теперь для гугенотов.

Я видел, что Катерина вздрогнула и была готова лишиться чувств. Мой гнев восторжествовал над боязнью и нерешительностью, и я грубо перервал его следующими словами:

– Будьте уверены, что месье де Паван сумеет позаботиться о своей безопасности.

– Может быть, – отвечал Безер. – Но, во всяком случае, это будет памятный день для мадемуазель… когда она услышит от меня первое поздравление… Она будет помнить его во всю свою жизнь! Да, за это уж я отвечаю, месье Ан, – продолжал он, сверкнув на нас своими косыми глазами, – я уверен, что мадемуазель никогда не позабудет этого дня!

Невозможно описать тот демонский взгляд, который он бросил, уходя на полуживую девушку. Кит вся в слезах вошла в дом, достаточно наказанная за свое невинное кокетство, если такое было; а мы трое посматривали друг на друга с вытянутыми лицами.

Не подлежало сомнению, что мы приобрели теперь злейшего врага в самом близком соседстве.

– Хорошо, если бы виконт был здесь, – сказал Круазет в заключение нашего неприятного разговора о возможных последствиях всего этого.

– Или хотя бы наш кастелян Малин, – прибавил я.

– От него было бы мало толку, – отвечал Круазет, – а кроме того, он в Сант-Антонен и раньше недели не вернется. Отец Пьер также в Альби.

– Как ты думаешь, – сказал Мари, – не нападет он теперь на нас?

– Конечно, нет, – ответил пренебрежительно Круазет. – Даже Видам не посмеет сделать этого в мирное время. А кроме того, у него здесь не более десяти человек, и если считать старого Жиля, то нас будет не меньше. Паван всегда говорил, что три человека легко могут защищать въездные ворота против двадцати. Нет, он не решится на это!

– Конечно, – согласился я.

Но тут меня прервала Катерина. Она быстрыми шагами вышла из дому и имела теперь совсем другой вид; лицо ее горело от гнева; слез и следа не было.

– Ан! – сказала она повелительным тоном. – Посмотри, что там делается внизу?

Мне стоило только подойти к парапету, чтобы увидеть весь город. В такой жаркий, летний день в городе обыкновенно было тихо. Если бы мы не были так заняты собственными делами, то давно заметили бы некоторые признаки начинавшегося волнения внизу, шум которого теперь уже явственно доносился до нас. Мы могли видеть в конце улицы часть дома Видама, мрачную квадратную постройку, доставшуюся ему от матери. Его наследственный замок Безер находился далеко, во Франшконтэ, но за последнее время (и Катерине, вероятно, лучше была известна причина этого) он почему-то отдавал предпочтение этому жалкому жилищу в Кайлю. Это был единственный не принадлежавший нам дом в городе. Он был известен под названием «Волчьего логова» и представлял из себя мрачного вида каменную постройку, окруженную двором. По сторонам его окон виднелись высеченные из камня волчьи головы, вечно скалившие свои зубы на противоположную церковную паперть.

Посмотрев в этом направлении, откуда доносился шум, мы увидели фигуру самого Безера, высунувшегося со смехом из окна. Причиною его веселости, как мы тотчас заметили, был всадник, подымавшийся не без затруднения в верх по крутой улице. Он сдерживал свою лошадь и отбивался от небольшой толпы оборванцев, преследовавших его ругательствами и бросавших в него камни и комки грязи. Человек этот обнажил свою шпагу, и до нас доносились его возгласы, перемешанные с пронзительными криками толпы, заглушенные стуком копыт испуганной лошади. В эту минуту брошенный камень ударил его в лицо, которое залилось кровью, и мы услышали громкие проклятия.

– О, мое письмо! – воскликнула Катерина, сжимая руки, – они отнимут у него мое письмо!

– Проклятие! – воскликнул Круазет, – она права! Это посланный от месье де Павана. Мы должны разогнать их, этого нельзя допустить, Ан!

– Они дорого заплатят за это, клянусь Пресвятой Девой! – воскликнул я. – Да еще в мирное время… Негодяи! Жиль! Франциск! – кричал я. – Сюда, ко мне!

Я стал искать мое ружье, между тем, как Круазет вскочил на выступ террасы, и приложив руки ко рту, кричал во всю мочь:

– Прочь! Он везет письмо от виконта!

Но эта попытка ни к чему не привела, а я не находил своего ружья. С минуту мы были совсем беспомощны, и прежде чем я успел вынести свое ружье из дому, всадник, с преследующею его толпой, повернули за угол и скрылись за крышами домов.

Но при следующем повороте они должны были уже приблизиться к воротам замка, и я поспешил вниз к подъездной дороге. Я остановился на минуту, приказав Жилю собрать наших слуг, и в это время Круазет успел уже выйти на узенькую улицу. В то время, как я следовал за ним, меня чуть не сшибла с ног испуганная лошадь всадника, лицо которого было покрыто кровью и залеплено комьями грязи. Он ничего не мог видеть, я отскочил в сторону, чтобы его пропустить; тут я заметил, что Круазет, – бравый мальчуган! – схватил за шиворот одного из бродяг и колотил его эфесом своей шпаги; между тем как остальные из толпы остановились, несколько опешившие; но глаза их метали грозные взгляды. Опасный народ, подумал я, и большею частью не горожане.

– Долой гугенотов! – заревел один из них, показавшийся мне смелее других.

– Прочь вы, канальи! – крикнул я в ответ, окидывая грозным взглядом это разбойничье сборище. – Как вы смеете нарушать королевское перемирие, презренные твари! Убирайтесь по своим конурам!

Едва были произнесены эти слова, как я увидел, что человек, на которого напал Круазет, выхватил кинжал. Я закричал, чтобы предупредить его, но было поздно. Лезвие опустилось; но, благодарение Богу, конец его ударился о пряжку на кушаке и скользнул в сторону, не причинив вреда. Я увидел, как сталь опять заблестела в воздухе… злоба была в глазах этого человека, но прежде, чем опустилось оружие, он был пронзен насквозь лезвием моей шпаги. Он повалился, как сноп, увлекая за собой Круазета, за которого ухватился своими коченевшими пальцами.

Я до тех пор никогда не убивал человека и не видел смерти; и мне, наверное, сделалось бы дурно, если бы я успел подумать о том, что сделал. Но думать было некогда. На нас напирала толпа с рассвирепевшими лицами. Опустив глаза, я увидел, что противник мой был мертв. Наступив ногою на труп, я закричал безумным голосом:

– Собаки! Сволочь! Прочь по своим норам! Как вы смеете подымать руку на Кайлю! Прочь… а не то, по возвращении виконта, дюжина из вас будет висеть на рыночной площади!

Должно быть, у меня был свирепый вид… Страха я не чувствовал, а только незнакомое мне возбуждение. Они подались назад. Неохотно, заминаясь, но толпа стала расходиться, последними были люди из шайки Безера, к числу которых принадлежал, как я догадался, и убитый мною человек. Я продолжал стоять на одном месте, устремив на них гневный взгляд, пока улица не опустела, и последний человек не скрылся за углом.

Тогда я повернулся и увидел Жиля, с полудюжиною наших слуг, стоявших с бледными лицами позади меня. Круазет схватил мою руку.

– О, сеньор! – воскликнул Жиль прерывающимся голосом.

Но я взглянул грозно на него и оттолкнул Круазета.

– Подымите эту падаль, – сказал я, прикасаясь к трупу ногой, – и повесьте его на этом дереве. Потом ворота на запор! И поворачивайтесь скорее!

Глава II
Угроза Видама

Круазет рассказывал мне потом историю о том, что делалось со мною в эту ночь, сам я ничего не помню…

Мне все это казалось страшным сном.

Он уверял, что ночью я поднялся с моего тюфяка (как старший я спал один, а он с Мари помещались на другом тюфяке вместе, в той же комнате), пришел к нему и разбудив его, умолял его со слезами и весь трясясь, не оставлять меня одного.

Так я и проспал на его тюфяке до утра.

Но, как я уже сказал, я ничего не помню из этого: мне только казалось, что я видел какой-то страшный сон в эту ночь; и, проснувшись, я нашел себя на одном тюфяке вместе с Круазет и Мари; так, что я не могу утверждать, случилось ли все то, что он рассказывал.

Во всяком случае, если меня и мучила совесть, то это продолжалось недолго; напротив, мне льстило то новое уважение, с которым теперь Жиль и другие слуги относились ко мне.

Я не знаю, что думала Катерина о случившемся. Она получила свое письмо и, по-видимому, успокоилась. Мы ее почти не видели.

Мадам Клод была занята приготовлением трав и лечением раненого посланца. Поэтому было совершенно естественно, что первенство в замке выпало на мою долю.

Не могло быть сомнения (по крайней мере мы были уверены в этом), что нападение на посланного с письмом было сделано по наущению самого Видама. Еще казалось удивительным, что он не зарезал его, чтоб захватить письмо.

Но вспоминая эти времена, мне кажется, что тогдашним людям нравилось вносить игривость в самые возмутительные зверства; это было время религиозных войн, когда возбуждаются самые ужасные страсти.

Тогда казалось малым убить своего врага: с его отрезанной головой играли, как в мячик (я ничего не прибавляю), а сердце бросали собакам.

И без сомнения, Видаму с его диким юмором пришла фантазия, чтобы принесший первое любовное письмо Павана явился к невесте весь окровавленный и залепленный грязью. Свалка у самых наших ворот также входила в его план, как оскорбление нашему дому.

Вряд ли на Видама могли хорошо подействовать успокоительная развязка всей этой истории и заслуженное наказание, которому и подвергся от моей руки один из его людей. Поэтому мы тщательно осмотрели все запоры, укрепления и окна, хотя замок был неприступен, так как стоял на скале, спускавшейся крутым обрывом на глубину двадцати футов. Ворота, как показал нам Паван, можно было взорвать порохом, но мы сделали все приготовления, чтобы вовремя закрыть железную решетку, преграждавшую путь на половине подъездной дороги. При этом даже, если бы неприятелю и удалось ворваться через ворота, то он только очутился бы в узкой ловушке, обстреливаемой с боковых стен и спереди. У нас были две кулеврины, небольшие пушки, которые виконт захватил двадцать лет тому назад в битве при Сент-Квентине. Мы поставили одну из них напротив ворот, а другую на террасе, откуда могли навести ее, по желанию, на дом Безера, находившийся в нашей власти. В действительности мы не ждали нападения. Но мы также не знали, что могло случиться и были готовы ко всему. У нас не оставалось и десяти слуг, так как виконт взял до двадцати самых надежных людей с собою в Байону. На нас, таким образом, лежала громадная ответственность. Наша главная надежда заключалась в том, что Видам поспешит с отъездом в Париж и отложит свое мщение; и потому время от времени бросали беспокойные взгляды на Волчье логово, в ожидании увидеть там какие-нибудь признаки скорого отъезда.

Поэтому я был страшно поражен, когда Жиль с испуганным лицом появился на террасе и объявил, что месье де Видам у ворот и желает видеть мадемуазель.

– И думать нечего допускать его к ней, – добавил старый слуга, в раздумье почесывая голову.

– Без сомнения. Я сам выйду к нему, – отвечал я решительно. – Поставь Франциска с другим человеком у ворот, Жиль. А ты, Мари, будь поблизости. Круазет пусть останется со мной.

Все эти приготовления заняли одно мгновение, и я встретился с Видамом.

– Мадемуазель де Кайлю, – сказал я с поклоном, – к сожалению, не совсем здорова сегодня, Видам.

– Значит, она не примет меня? – сказал он, взглянув на меня весьма неласково.

– Нездоровье лишает ее этого удовольствия, – отвечал я с большим усилием.

Поистине это был удивительный человек: при виде его вся моя храбрость уходила куда-то, должно быть, в пятки.

– Значит, она не желает принять меня. Хорошо, – повторил он, как будто и не слышал, что я сказал. И эти простые слова звучали точно смертный приговор. – Теперь, месье Ан, я должен поговорить с вами. Какое удовлетворение намерены вы предложить мне за смерть моего слуги? Это был скромный, тихий человек, которого вы убили вчера, бедняк только слишком увлекся своею преданностью истинной вере.

– Я его убил потому, что он обнажил кинжал на месье Круа де Кайлю у самых ворот дома виконта, – отвечал я решительным тоном. Я уже заранее приготовился к этому ответу. – Вам известно, месье де Безер, – продолжал я, – что виконту предоставлено право на жизнь и смерть всех, живущих в этой долине?

– За исключением моего дома, – прибавил он спокойным тоном.

– Совершенно верно, пока ваши люди находятся за стеною вашего дома, – возразил я. – Но так как наказание последовало неожиданно, и человек не имел времени покаяться, то я готов…

– Что?

– Заплатить отцу Пьеру за десять поминовений по его душе.

Я был страшно поражен тем неожиданным впечатлением, которое произвели эти слова. Видам разразился громким смехом.

– Клянусь Пресвятой Девой, любезный друг, – воскликнул он, продолжая смеяться, – уж и потешили же вы меня. Вот так шутник! Поминовения? Да ведь убитый был протестант!

Эти слова поразили меня более всего. Казалось, что этот человек с его кощунствующим смехом совсем не походил на других людей. При выборе своих последователей, он не считался с их верой. Он знал, что по его приказу гугенот будет готов убить своего единоверца, а католик прокричать лозунг гугенотов «Да здравствует Колиньи!».

Я был так ошеломлен его словами, что не находил ответа и меня выручил Круазет.

– Как же объяснить, месье де Видам, его преданность истинной вере?

– Истинная вера для моих слуг, – отвечал тот, – моя вера. – Потом у него, по-видимому, блеснула новая мысль. – А что важнее всего, – продолжал он медленно, – не пройдет и десяти дней, как в этом убедятся многие тысячи. Запомните мои слова, мальчуган! Это вам пригодится. А теперь вот что, – продолжал он своим обыкновенным тоном, – я не прочь сделать приятное соседу. Я не желал доставлять вам беспокойство, месье Ан, из-за моего канальи. Но мои люди будут ждать какого-нибудь вознаграждения. Выдайте мне эту зловредную тварь, бывшую причиной всей свалки, чтобы я мог его повесить. Тогда мы будем квиты.

– Это невозможно, – отвечал я с напускным хладнокровием. Разве я мог выдать посланного Павана? Никогда!

Он взглянул на меня с такой улыбкой, что я почувствовал себя весьма неловко.

– Не придавайте большого значения одному удачному удару, молодой сеньор, – сказал он шутливо, покачивая головою. – В ваши годы мне приходилось драться уже с дюжину раз. Однако должен ли я понимать, что вы отказываете мне в удовлетворении?

– Предлагаемым вами способом, конечно, – отвечал я. – Но…

– Однако! – воскликнул он с грубой насмешкой, – дело прежде всего! Безер, конечно, получит свое удовлетворение и в свое время, будьте уверены в этом. И, конечно, не от такого неоперившегося цыпленка. Это к чему? – И при этих словах он ткнул ногой стоявшую на террасе кулеврину, незамеченную им раньше. – Вот что! Понимаю, – продолжал он, бросив на нас проницательный взгляд. – Вы ждали осады! Эх, вы, ротозеи, вы и забыли, что из вашей кухни идет спуск над крышею лавки старого Фрэти! Я готов прозакладывать себя, что он открыт! Неужто вы воображаете, что я подступил бы с этой стороны, пока найдется хоть одна лестница в Кайлю! Уж не воображаете ли вы, что старый волк превратился в барана?

С этими словами он повернулся к нам спиной и пошел с гордым, торжествующим видом.

И действительно он мог торжествовать. Мы стояли, как пораженные громом, стыдясь взглянуть друг на друга. Разумеется, спуск был открыт. Мы вспомнили теперь об этом и были до того уничтожены сознанием его превосходства, что я даже забыл проводить его до ворот, как того требовала вежливость.

– Это сам воплощенный дьявол, – воскликнул я с негодованием, ходя в нетерпении взад и вперед и потрясая кулаками по направлению Волчьего логова. – Мне кажется, я ненавижу его пуще прежнего!

– Я также, – сказал Круазет спокойно. – Но гораздо важнее, что он нас тоже ненавидит. Во всяком случае следует закрыть спуск.

– Постой минутку! Посмотри-ка, что там делается внизу.

– Честное слово, ведь он, кажется, собирается покинуть нас! – воскликнул Круазет.

Внизу действительно слышался шум лошадиного топота. Несколько всадников выезжали из ворот Волчьего логова, и сквозь чистый утренний воздух до нас доносились звуки их голосов и бряцанье уздечек. Последним выехал лакей Безера. Через седло его была перекинута пара туго набитых дорожных мешков, при виде чего мы не могли удержаться от радостного восклицания.

– Он уезжает! – пробормотал я, едва доверяя своим глазам. – Он, конечно, уезжает!

– Подожди, – отвечал сухо Круазет.

Но я был прав. Нам не пришлось долго ждать. Видам действительно уезжал. Вслед затем мы увидели его самого; Видам сидел на сильной, серой лошади, и у его седла виднелись пистолеты. Его мажордом бежал около него, выслушивая, вероятно, последние приказания. Калека, привлеченный этой суетою, покинул свое обычное место у церковной паперти и протянул руку за милостынею. Видам, проезжая мимо, хлестнул его плетью по лицу, и до нас донеслись его ругательства.

– Будь он проклят! – воскликнул в праведном негодовании Круазет. Но я не сказал ничего, вспомнив, что этот нищий пользовался особенным покровительством Катерины.

Мне пришел на память случай, бывший незадолго до того, когда в бытность виконта дома, у нас устроилась большая соколиная охота на пари. Безер и Катерина ехали тогда вместе; при этом Катерина подала нищему монету, а Безер швырнул ему весь свой выигрыш. Сердце мое сжалось при этом воспоминании. Но ненадолго. Он все-таки уехал или собирался уехать. Мы стояли безмолвные, провожая маленькую кавалькаду из семи всадников, двигавшуюся к северу по белой дороге, пока наконец они не стали подыматься по крутой, горной дороге, ведущей в Кагор, а затем и в Париж.

После этого с радостным криком мы бросились в замок.

– Он удрал! Он уехал в Париж! И пусть его преследуют всякие неудачи!

Но ожидаемого нами ответа со стороны присутствующих дам не последовало. Когда мы, несколько сконфуженные, посмотрели на Катерину, она, вся бледная, глядела на нас большими полными презрения глазами.

– Глупые вы, глупые, – только сказала она.

Эта добрая, кроткая Катерина назвала нас дураками! Я ничего не мог понять и в смятении обратился к Круазету. Он смотрел на Катерину испуганными глазами, а мадам Клод тихо плакала в своем углу. Меня охватило тяжелое предчувствие предстоящей беды.

– Глупые, – повторила наша кузина с горечью. – Уж не думаете ли вы, что он мог унизиться до мщения вам? Или что он мог бы повредить мне, оставшись здесь? О! Он мужчина! Он понимает! – воскликнула она, гордо подымая голову. – А вы что – мальчишки! Разве вы можете это понять!

Я смотрел, пораженный, на эту раздраженную женщину. Мне было трудно представить, что это наша кузина. В это время Круазет сделал шаг вперед и поднял что-то белое, валявшееся у ее ног.

– Да, прочтите это! – воскликнула она. – Прочтите! О! Зачем вы не убили его? Зачем вы не воспользовались случаем? Ведь вас было трое против одного! Вы могли убить его и не сделали этого! Теперь он убьет меня!