Текст книги "Варфоломеевская ночь"

Автор книги: Проспер Мериме

Соавторы: Стэнли Уаймэн,Тюрпен де Сансэ,Джордж Генти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

Глава XI
Тревожная ночь

– Луи! Луи!

Он вздрогнул и повернулся при звуке моего голоса на лице его были написаны радость и изумление. Кто-то раздобыл ему шляпу, помог привести в порядок платье и перевязал рану, – она не была опасна, – так что он имел теперь другой вид. Мрачное облако горя и отчаяния сменилось на мгновение выражением радости при виде меня, и он напомнил мне прежнего Луи в Кайлю, когда мы возвращались вместе с соколиной охоты или с какой-нибудь веселой прогулки, среди холмов. Но, увы! он был теперь без шпаги.

– Скажи мне! – воскликнул он после выражения первого удивления. – Как же вы попали сюда? Как очутились здесь, около меня? Все ли здоровы в Кайлю? Неужто мадемуазель…

– Она совершенно здорова! И думает теперь о тебе, я готов поклясться! – отвечал я с живостью. – Что до нас, – продолжал я, стараясь не касаться пока главного предмета, – то Мари и Круазет позади нас. Мы оставили Кайлю восемь дней тому назад. Вчера вечером мы прибыли в Париж. С тех пор мы не смыкали глаз; мы провели, Луи, такую ужасную ночь, какой я никогда…

Он остановил меня жестом.

– Тш! – прошептал он, подымая руку. – Не говори об этом, Ан, – и я понял, что воспоминание о судьбе его друзей, о тех ужасах, которые он видел и слышал, было еще так свежо, что для него был невыносим всякий намек. Проехав несколько времени в молчании, он опять спросил, что привело нас сюда.

– Мы приехали, чтобы предостеречь тебя, – отвечал я, указывая на одинокую фигуру Видама, ехавшего впереди кавалькады. – Он… он сказал, что Кит никогда не будет твоею женой и угрожал смертью тебе… и напугал ее. Тогда, узнав, что он уехал в Париж, мы двинулись следом за ним, чтобы предостеречь тебя. – После этого я вкратце передал ему все наши похождения, и все те странные случайности и недоразумения, которые задерживали нас в продолжении этой ужасной ночи до той самой минуты, когда уже было поздно что-нибудь предпринять.

Его глаза блестели, и краска покрыла лицо, пока я продолжал свой рассказ. Он крепко сжал мою руку и с нежной улыбкой взглянул назад, на Мари и Круазета.

– Это все похоже на вас! – воскликнул он, глубоко тронутый. – Это похоже на ее братьев! Храбрые, благородные юноши! Виконт будет гордиться вами! Вам всем предстоят славные дела!

– Но, Луи, – отвечал я печально, хотя мое сердце забилось от гордости при его словах, – если бы мы не опоздали! Если бы мы только могли попасть к тебе двумя часами ранее!

– Я боюсь, что ваши слова принесли бы уже мало пользы, – отвечал он, грустно покачивая головой. – Нас предали нашим врагам. Предостережения – сколько их было! Де Рони предостерегал нас, и мы не поверили ему. Взгляд короля предостерегал нас, – а мы верили ему. Но… – и при этом фигура Луи выпрямилась, он поднял руку, – и я вспомнил предсказание его родственника, – но это уже не повторится более во Франции, Ан! Никогда! Никто не будет верить друг другу! Не будет ни чести, ни веры, ни жалости, ни мира! И в доме Валуа свершившего это преступление, убийство не прекратится! Я верю в это! Я верю в это!

Как оправдались его слова, мы знаем это теперь. В продолжение двадцати двух лет, после 27 августа 1592 г. война не прекращалась ни на один месяц во Франции. На улицах Парижа, под Арком, Кутри, Иври кровь лилась рекой, дабы смыть кровь, пролитую в ночь на Варфоломеев день! Последний из Валуа был погребен под сводами Сент-Дени, и ему наследовал великий король, первый из всех живших до него французов – самый храбрый, добродушный, самый мудрый из всех: – и тот, в несчастную для Франции минуту, пал под ножом убийцы… И тут только Франция в ужасе своем, отринула от себя зло и предательство.

Разговаривая с Луи, я избегал одного предмета. Какие были намерения у Видама? Что означало это странное путешествие? Какая судьба ожидала Луи? Надежды оставалось так мало, что я старался не думать об этом.

Он сам заговорил позже, после заката, когда уже вечерние тени стали падать вокруг нас, а мы все еще на своих усталых лошадях продолжали двигаться к югу. Он внезапно спросил меня:

– Не знаешь ты, куда мы едем, Ан?

Его неожиданный вопрос сильно смутил меня и прошло несколько времени прежде, чем я ему ответил с затруднением:

– Домой, – сказал я на удачу.

– Домой? Нет. И в то же время по пути домой. В Кагор, – отвечал он с каким-то странным спокойствием. – Твоего дома, мой мальчик, я никогда не увижу. Я не увижу Кит! Мою дорогую Кит! – Он первый раз назвал ее при мне тем самым нежным именем, каким и мы привыкли ее называть. И чувство, звучавшее в его голосе, так тронуло меня, что я не мог удержать слез.

– Полно, мой мальчик, – сказал он тихо, наклонившись ко мне и положив руку мне на плечо, – мы ведь мужчины. Мы должны быть твердыми. Слезы не помогут нам – оставим их женщинам.

Я зарыдал пуще прежнего. Даже его голос дрогнул при последнем слове. Минуту спустя он уже говорил со мною спокойным голосом. Я сказал перед этим:

– Неужели Видам осмелился… публично.

– В этом не может быть и сомнения, – отвечал он. – Чем публичнее, тем лучше для него. Они не задумались в одно утро умертвить тысячи людей. Кто же потребует его к ответу, когда наш собственный король объявил каждого гугенота вне закона, объявил, что гугенота можно безнаказанно убить. Нет, когда Безер обезоружил меня, – и он показал на свою рану, – конечно, я ожидал немедленной смерти. Я видел смерть в его глазах, Ан! Но он не поразил меня.

– Отчего же? – спросил я в трепетном ожидании.

– Я могу только догадываться, – отвечал Луи со вздохом. – Он сказал, что моя жизнь в его руках, по что он убьет меня в другое время. Кроме того, – если я не дам ему слово следовать за ним, не делая попыток бежать дорогой, то он выбросит меня на растерзание тех собак, что ревут снаружи. Я дал слово. И мы едем вместе. И… О, Ан! – еще только вчера в это время мы ехали вместе с Телиньи домой из Лувра, где играли в paume с королем! И весь мир… весь мир казался тогда таким прекрасным!

– Я, или, вернее, Круазет, видел тебя в это время, – начал я и остановился, заметив охватившее его горе, при воспоминании о своих друзьях. – Но как тебе известно, Луи, что мы едем в Кагор?

– Он сказал мне, когда мы проезжали ворота, что назначен губернатором в Керси, чтобы провести эдикт против нашей религии. Разве ты не видишь, Ан, – прибавил мой товарищ с горечью, – что для него недостаточно просто убить! Он хочет измучить меня (но этого не удастся ему) ужасным ожиданием предстоящей смерти. Но, – воскликнул Паван, гордо подымая свою голову, – я не боюсь его! Я нисколько не боюсь его!

Сердце мое разрывалось. Я вспомнил, что гнев Видами был направлен более против моей кузины, чем ее жениха; и теперь, судя по угрозам, я угадал его намерение лучше Павана. Целью Видама было отомстить женщине, которая отвергла его. Он вез сюда из Парижа ее жениха, чтобы казнить его, предуведомив ее об этом. Вот в чем заключался его план: он не только сообщит ей, но сама казнь может совершиться в ее присутствии! Он мог заманить ее в Кагор и тогда…

Я весь затрепетал, точно пропасть внезапно открылась под моими ногами. В этом плане было столько адской жестокости, впрочем, совершенно в характере слышанных мною рассказов про Волка, что я не сомневался в справедливости моей догадки. Я прочитал замыслы его злого ума, и мне стало ясно, почему он взял на себя лишнее затруднение возиться с нами. Он надеялся через нас привлечь в Кагор мадемуазель Кайлю.

Конечно, я ничего не сказал об этом Луи. Я, как только мог, скрывал свои чувства; но мысленно дал себе страшную клятву, что в последний час мы еще поборемся с Видамом. В крайнем случае мы можем убить его, и хотя мы сами погибнем при этом, но зато избавим от страданий Кит. Мои слезы высохли при этих мыслях. Во мне загорелся огонь благородного негодования, или так мне казалось, по крайней мере.

Только на третий день нашего путешествия нас стали опережать гонцы, посланные из Парижа. Одного из них, который, как я узнал из разговоров окружающих, ехал в Кагор с письмами к губернатору и епископу, Видам остановил и потребовал к себе. Я не знаю, как это было устроено, но только епископ никогда не получил этих писем, в которых, мне думается, заключались полномочия на совместную власть с Видамом. Я знаю только, что мы оставили гонца, который, вероятно, не захотел рисковать своей жизнью, в одном весьма удобном помещении в Лиможе, откуда в свое время и не спеша он, должно быть, потом возвратился в Париж.

Самым странным в нашем путешествии было, пожалуй, то обстоятельство, как к нам относились наши спутники… На второй день нам не препятствовали ехать вместе, если мы только держались в середине растянувшейся кавалькады. Видам ехал один впереди, в мрачной задумчивости, с наклоненной головой, размышляя о своем плане мщения, как мне думалось. Он ехал так по целым дням, не говоря ни с кем и не отдавая никаких приказаний. По временам я даже почти жалел его. Он по-своему любил Кит, насколько была к тому способна деспотическая натура, не привыкшая к противоречию, и теперь он потерял ее безвозвратно. Что же даст ему задуманное отмщение? Только одно удовлетворение бессильной злобы. И но временам на меня производила чрезвычайно грустное впечатление эта одинокая гигантская фигура.

Он редко обращался к нам. Еще реже того к Луи. Когда это случалось, его резкий голос и жесткий взгляд ясно обнаруживали всю ту злобу, которую он питал к нему. Во время еды он сидел на одном конце стола, – мы четверо на другом, подобно тому, как было в наш первый вечер в Париже. И по временам я трепетал, случайно уловив те мрачные, насмешливые взгляды, которые он иногда бросал на своего соперника и пленника; иногда, впрочем, в его лице появлялось такое выражение, которого я не мог себе объяснить.

Я осторожно сообщил Круазету свои подозрения. К моему удивлению, он не был так поражен этим, как я ожидал. У него были свои предположения на этот счет.

– Как ты думаешь, Аи? – спросил он вполголоса, когда мы были одни. – Не замышляет ли он заставить Луи отказаться от Кит?

– Отказаться от нее! – воскликнул я, не понимая. – Как так?

– Предоставить ему выбор… ты понимаешь?

Я помял и увидел все в один момент. Как я не догадывался об этом прежде! Безер мог поставить вопрос так: отказ от невесты и жизнь, в противном случае – смерть.

– Луи ни за что не откажется от нее! – отвечал я. – Для Безер а – никогда!

– Он потеряет ее во всяком случае, – отвечал тихо Круазет. – Но может быть еще хуже. Луи теперь в его власти. Представь, что он сделает саму Кит решительницей судьбы Луи. Предоставит ей выбор: принять его любовь и спасти жизнь Луи, или отказаться и сделаться причиною его смерти?

– Сент-Круа! – воскликнул я с негодованием. – Он не способен на такую низость!

– Может быть, – отвечал Круазет, устремив свой взгляд вдаль, на которую уже спускались вечерние сумерки. В это время мы опередили кавалькаду, перед нами не было никого, кроме Видама. – Может быть, мы ошибаемся… – повторил Круазет. – Мне иногда кажется, что мы не понимаем его и что на свете могут быть люди хуже Безера.

– Хуже? – сказал я. – Вряд ли!

– Да, хуже, – продолжал он, покачав головой. – Помнишь, как мы укрывались в алькове большой кровати у Мирпуа?

– Разумеется. Разве можно забыть это?

– И как вошла мадам д’О?

– С коадъютором? – сказал я, содрогаясь. – Да, помню.

– Нет, во второй раз, – отвечал он, – когда она возвратилась одна. Уже было темно, помнишь? И мадам де Паван стояла у окошка, так что сестра не видела ее?

– Да, да, помню, – отвечал я с нетерпением. Я уже видел по тону его голоса, что он собирался передать мне нечто о мадам д’О, и это было крайне неприятно для меня.

– Ты помнишь, что она подошла к кровати, Ан? – продолжал Круазет. – Ты был ближе всех к ней. В темноте она не могла разобрать и приняла тебя за свою сестру. И тут я вскочил с кровати.

– Я знаю это! – воскликнул я сердитым тоном. – Ты перепугал ее до смерти, Сент-Круа. Я не могу представить, зачем ты сделал это?

– Чтобы спасти твою жизнь, Ан, – отвечал он серьезным голосом, – а ее от преступления! Ужасного, противоестественного преступления. Она возвратилась, мне трудно даже говорить это, чтобы убить свою сестру. Ты вздрогнул. Ты не хочешь верить этому. Это чересчур ужасно. Но мне было лучше видно, чем тебе. Она как раз стояла между тобою и светом. Я видел поднятую руку с ножом, видел ее злое лицо! Если бы я не вскочил с кровати, она бы заколола тебя. В испуге она уронила нож и я его поднял; он при мне. Вот, смотри!

Я украдкой взглянул на него и отвернулся с ужасом.

– Зачем, – бормотал я, – зачем она сделала это?

– Ей не удалось, как ты знаешь, увлечь свою сестру в дом Павана, где ее легко было убить. Безер, хорошо знавший мадам д’О, помешал этому. Тогда эта ужасная женщина вернулась с ножом; она ожидала, что среди общей резни это убийство пройдет незамеченным и не будет расследовано, а Мирпуа будет молчать.

Я ничего не сказал. Я был совершенно уничтожен; но верил рассказу. Когда я повторил в своем уме все факты, то увидел, что множество мелочей, не замеченных среди той тревоги и быстроты событий, вполне подтверждали его.

Подозрения другого Павана были основательны. Хуже Безера? Да, во сто раз хуже. Насколько предательство хуже насилия; насколько безжалостное коварство змеи хуже свирепости волка.

– Я подумал, – прибавил тихо Круазет, несмотря на меня, – когда увидел, что ты ушел с нею, что уже никогда не увижу тебя, Ан. Я считал тебя погибшим. Когда ты вернулся, это было счастливейшим моментом в моей жизни.

– Круазет, – прошептал я умоляющим тоном, и мои щеки запылали при этом, – не будем никогда говорить о ней!

Утром, при солнечном свете, я невольно был в лучшем настроении и мрачные мысли не одолевали меня. Худшее время для меня было, когда закатывалось солнце. Мы продолжали наш путь до позднего вечера, и тут Луи обыкновенно ехал рядом со мною и говорил о своей возлюбленной. И как трогательно он говорил! Сколько его последних заветов я должен был переметь ей! Как часто он вспоминал про старое время, проведенное с нами между холмами Кайлю, когда мы все пятеро резвились и смеялись, как дети! И меня часто поражало, между тем как слезы струились по моим щекам, скрытые темнотою, как он мог говорить так спокойно об ожидающей его судьбе, не восставая против Провидения! Как он мог все время думать только о ней, о том, как пойдет ее жизнь, когда она будет одна!

Теперь я понимаю это. Он был все еще под впечатлением гибели друзей. Смерть казалась ему близкой и естественной после того, как он видел стольких друзей, погибших неожиданно, без всякого приготовления к смерти. Она казалась ему теперь как бы нормальным состоянием человека, а жизнь – исключением.

Как-то раз после полудня с нами произошел исключительный случай. Пред нами открылись Овернские холмы, и мы увидели влево от себя возвышающуюся над ними вершину Пюи де Дом. Мы ехали все четверо вместе и оказались позади кавалькады. Наша дорога представляла узкую тропу, извивающуюся по волнистой равнине, заросшей местами дроком и кустарником. Мы отстали от прочих, так что виднелось только с полдюжины всадников, на расстоянии около четверти версты перед нами и двое на таком же расстоянии позади. Я посмотрел в обе стороны, и сердце мое забилось. В первый раз за всю дорогу мне представилась мысль о возможности побега. Дикие Овернские холмы были поблизости от нас. Если бы нам удалось опередить погоню на четверть мили, они вряд ли настигли бы нас до наступления темноты. Отчего нам не дать шпоры лошадям?

– Невозможно, – отвечал тихим голосом Паван на мои слова.

– Почему? – спросил я с живостью.

– Во-первых, потому, что я дал слово.

Но я воскликнул, весь вспыхнув:

– Что это значит? Ты был захвачен предательски, вопреки охранного листа от короля. К чему же тебе стесняться! Твои враги поступают иначе. Это неразумно!

– Не думаю, – отвечал Луи, покачав головой, – ты и сам поступил бы так на моем месте. Да к тому же это и бесполезно – При этом он повернулся и, прикрывая рукою глаза от солнца, пристально посмотрел назад. – Я так и думал, – продолжал он. – Один из них на серой Марго, самой быстрой кобыле, по словам Бюре, во всем отряде. Под другим нормандский конь, которым мы любовались еще сегодня утром. Это западня, устроенная Безером нарочно, Ан. Если бы мы только на двенадцать ярдов свернули в сторону, эти двое как ветер понеслись бы за нами.

– Ты хочешь сказать, – воскликнул я, – что Безер нарочно уехал со своими людьми вперед?

– Именно так, – отвечал Луи. – Для него было бы приятнее всего, – сперва отнять мою честь, а потом уже – жизнь. Но, слава Богу, только одна из них в его власти.

Когда стемнело, всадники приблизились к нам, по обыкновению. Подъехавший Бюре глядел на нас хитро. Он, видимо, понял, что мы догадались, но мало заботился об этом. Другие тоже. Но при мысли, что один я, пожалуй, попался бы в ловушку, возбудило во мне новую ненависть к Видаму. В этих мрачных размышлениях я почти не замечал, что делалось вокруг, пока не услышал крики, что виден Кагор. Город действительно открывался перед нами в мелкой лощине, окруженный небольшими холмами. Купола собора, башни моста Валиндре, поворот Ло, где она огибает город, все это было мне хорошо знакомо. Наше долгое путешествие кончилось.

Меня преследовала теперь только одна мысль. Несколько раньше я сообщил Круазету свой отчаянный план внезапно напасть на Безера, посреди его людей, и убить. Это было все, что нам оставалось. Теперь наступил последний удобный момент для этого; другого случая уже не представится. Мы остановились в беспорядке на вершине холма, между тем как два человека поскакали в город, чтобы сообщить о приезде нового губернатора, а Бюре, с полудюжиною вооруженных пиками всадников, выехал вперед в качестве авангарда.

Перед нами лежала узкая дорога, извивавшаяся по крутизне холма. Лошади устали. Время и место были неудобны для моего плана и мне благоприятствовала только наступающая ночь. Меня поддерживало одно отчаяние.

– Ты помнишь, что я говорил, Круазет? – прошептал я брату. – Готов ли ты?

Он вздрогнул и повернул ко мне свое бледное лицо, потом взглянул на одинокую фигуру, ехавшую шагах в двадцати впереди нас; между ею и нами никого не было. Он колебался. Я не знаю, под влиянием ли раздавшегося в это время тихого звона к вечерне, но только он колебался.

Я повторил мой вопрос.

Он положил руку на мою уздечку и начал говорить что-то несвязное. Этого было довольно для меня! Я с негодованием прервал его и тотчас же обратился к Мари.

– В таком случае ты? – сказал я.

Но Мари только покачал головой в недоумении.

Итак, это случилось второй раз.

Странно! Но я не был особенно поражен. Я чувствовал, как будто так и должно было случиться, и, без всякого упрека опустив голову, отказался от своего плана. Я опять впал в прежнее равнодушное оцепенение. Видам был слишком силен. Не мне было бороться с ним. Мы все были как околдованные. Как только кавалькада тронулась вперед, я поехал за ними в молчании, охваченный полной апатией.

Мы въехали в ворота Кагора; и, без сомнения, представившаяся нам сцена заслуживала внимания; но я смотрел на все безучастными глазами, как смотрит с тупым любопытством человек перед колесованием на это орудие его смерти, если ему не приходилось видеть его прежде.

Все население города стояло по сторонам улиц, через которые мы проезжали, и смотрело на нас с едва скрытым опасением.

Молча мы слезли с лошадей во внутреннем дворе замка и хотели идти вместе, когда к нам подошел Бюре.

– Месье де Паван, – сказал он довольно грубо, встав между нами, – будет сегодня ужинать один. Вас, господа, прошу идти сюда.

Я пошел без возражения. К чему бы оно повело? Я чувствовал, что Видам с верхней площадки главной лестницы следил за нами с самым злобным выражением. Я шел молча. Но Круазет энергично на чем-то настаивал.

Мы вошли через низкую дверь в какую-то комнату в нижнем этаже, весьма похожую на тюрьму. Здесь мы поужинали в молчании. Когда мы кончили, я бросился на одну из приготовленных для нас постелей, избегая всякого разговора с моими товарищами в несчастья, но не в борьбе.

Между нами не было никаких объяснений. Но я сознавал, что они по временам взглядывали на меня, ожидая, что я заговорю. Я пытался заснуть, но слышал, как вошел Бюре пожелать нам спокойной ночи и вместе с тем посмотреть – не убежали ли мы. Я слышал также, как Круазет спросил его:

– Месье де Паван спит один сегодня, Бюре?

– Не совсем, – отвечал тот мрачно. – Видам заботится о его душе и послал к нему священника. – И ключ повернулся в замке.

Они вскочили на ноги и стали ходить взад и вперед по комнате, в страшных мучениях раскаяния, проклиная при этом Видама и укоряя себя.

Даже Мари не мог здесь найти ни малейшей лазейки, через которую мы могли бы убежать из нашей тюрьмы. Дверь была замкнута; окно защищено решеткою, через которую с трудом пролезла бы и кошка; стены из толстого камня.

Между тем я продолжал лежать, притворяясь спящим, как вдруг биения моего сердца стали отвечать на раздавшийся вскоре и продолжавшийся до самого рассвета стук молотков. Мы ничего не могли видеть из нашего окна, находившегося близко от земли и прямо против стены. Но мы догадывались, что обозначал этот шум. Мы не могли следить за работой или слышать голоса рабочих; до нас не доходил отблеск их огней. Но мы знали, что они делали.

Они строили эшафот.