Текст книги "Варфоломеевская ночь"

Автор книги: Проспер Мериме

Соавторы: Стэнли Уаймэн,Тюрпен де Сансэ,Джордж Генти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

При этих словах мы свернули в какую-то узкую улицу близ реки и могли разглядеть находившуюся неподалеку темную массу построек, которая, по словам Бюре, и была Лувром, жилищем короля. Из этой улицы мы повернули в короткий проулок и тут Бюре остановил свою лошадь и громко постучался в тяжелые ворота одного из домов. Было так темно, что, когда ворота открылись и мы въехали во внутренний двор, то могли разглядеть только высокий дом с крутою крышею, которая резко выдавалась на бледно-голубом небе и группу людей и лошадей в одном из углов двора. Бюре ничего не сказал им, но, когда мы слезли с лошадей, указал нам слугу, который должен был проводить нас к месье де Павану.

При мысли, что наше длинное путешествие кончилось и что мы вовремя успеем предупредить Луи о грозившей ему опасности, мы позабыли все наши мучения и усталость. Веселые, бросив повода Жану, мы побежали по лестнице за слугой.

Ура! Дело было сделано, наконец.

Дом, в то время как мы проходили по длинному коридору и подымались по лестнице, показался нам полным народу. Мы слышали голоса и не раз могли различить бряцанье оружия. Но проводник наш, ни разу не останавливаясь, привел нас в небольшую комнату, освещенную висячей лампой.

– Я извещу месье де Павана о вашем приезде, – сказал он почтительно и скрылся за тяжелой занавесью. При этом из-за нее до нас долетел шум разговора и звон стеклянной посуды.

– У него, вероятно, ужинают гости, – сказал я, чувствуя некоторое волнение. Я старался смахнуть хлыстом пыль с моих сапог; я помнил, что мы теперь были в Пар иже.

– Он будет поражен, увидев нас, – сказал Круазет, засмеявшись, хотя, видимо, также испытывал некоторое волнение. Итак, мы стояли в ожидании нашего хозяина.

Минута проходила за минутой и я раздумывал, – вероятно, под впечатлением только что виденной нами блестящей кавалькады, окажется ли месье де Паван в Париже таким же, каким он был в Кайлю и будет ли придворный кавалер также ласков с нами. Я все еще оставался в раздумьи и не мог решить занимавший меня вопрос, когда кто-то раздвинул тяжелую занавесь. У дверей стоял, улыбаясь, громадного роста человек в великолепном черном костюме, с большим белым воротником и маленькою собачкой на руках. Собачка залаяла на нас.

Это не был наш старый друг Луи де Паван!

Это был наш недруг!

На пороге комнаты стоял Видам де Безер.

– Добро пожаловать, господа, – сказал он, улыбаясь, и никогда еще не была так заметна косина в его глазах. – Добро пожаловать в Париж, месье Ан!

Глава IV
В западне

Некоторое время продолжалось молчание. Мы устремили на него негодующий взгляд, а он нам улыбался, он заигрывал с нами как заигрывает иногда кошка.

Круазет рассказывал мне потом, что он готов был умереть от огорчения, от стыда и досады, что мы были так одурачены.

Между тем я не в состоянии был понять наше положение, я никак не мог представить себе, чтобы дом, где я находился, не принадлежал Луи де Павану.

Я смутно подозревал, что Безер убил его и завладел его домом.

Под первым впечатлением, я бросился к Видаму, схватил его за руку и закричал не своим голосом:

– Что вы сделали с месье де Паваном?

– Пока… ничего, – отвечал он спокойно, взглянув мне в лицо и показывая при этом свои белые, острые зубы. И стряхнул меня, как котенка.

– Как же вы тогда попали сюда?

Он взглянул на Круазета и пожал плечами, как будто дивясь неразумию избалованного ребенка.

– Месье Ан, кажется, не понимает, – продолжал он насмешливо-вежливым тоном, – что я имею честь приветствовать его в отеле Безер, на улице Платриер.

– Отель Безер! Улица Платриер! – воскликнул я, совершенно растерявшись. – Но Блез Бюре сказал нам, что это улица Сент-Антуан.

– А! – отвечал он с расстановкой, как будто не сразу понимая. – А! Теперь я вижу в чем дело! – и он злобно улыбнулся. – Так вы познакомились с Блез Бюре, моим достойным конюшим! С почтенным Блезом! Теперь я все понимаю. И вы думали, щенки, – продолжал он, внезапно переменив тон и гневно посмотрев на нас, – тягаться со мною! Со мною – безмозглые! Как будто безерского волка можно затравить, как зайца! Ну, так слушайте же и я расскажу, что вас ожидает. Вы теперь находитесь в моем доме и совершенно в моей власти. У меня тут до сорока человек, которые глазом не моргнут и по моему приказанию перережут горло грудным младенцам! Эта работа будет им даже по вкусу!

Он хотел еще продолжать, но я не дал ему. Сознание, что мы одурачены и его торжество привели меня в такую ярость, что я закричал, совершенно не помня себя:

– Сперва я поговорю с вами, Безер! Я выскажу, что я думаю об вас! Вы подлая тварь, Видам! Собака! Животное! И я плюю на вас! Предатель и убийца! Разве этого не довольно? Обнажай свою шпагу, если ты дворянин!

Он покачал головою, продолжая улыбаться, и даже не пошевелился.

– Я сам не занимаюсь грязной работой, – произнес он спокойным тоном, – и предоставляю такую забаву своим лакеям.

– Хорошо! – ответил я. С этими словами я обнажил свою шпагу и с быстротою молнии бросился к занавеси, откуда он вышел к нам. – Хорошо! Мы убьем тебя сперва! А там пусть разделывается с нами твоя челядь! – гневно закричал я, и казалось все зверские чувства пробудились в моей груди. – Мари! Круазет! На него!

Но они не отвечали на мой призыв. Они стояли неподвижно и не обнажали оружия. В продолжении одного момента этот человек находился в моей власти. Моя рука со шпагой была поднята и конец ее прикасался к его груди; достаточно было одного движения, чтобы пронзить его. И как я его ненавидел! Но он остался неподвижен. Если бы он только сказал одно слово, сделал малейшее движение, или прикоснулся к эфесу шпаги, я бы убил его на месте. Но он не шевелился, и я не мог сделать этого. Рука моя опустилась.

– Трусы, – воскликнул я в негодовании, обращаясь к моим братьям: они еще никогда не отставали от меня. – Трусы! – повторил я тихим голосом и, казалось, с этими словами все силы оставили меня.

Я бросил свою шпагу и она зазвенела по полу.

– Так будет лучше! – произнес медленно и спокойно Безер. – Я только что хотел просить вас об этом. Я буду весьма обязан, если и эти молодые господа последуют вашему примеру. Благодарю вас!

Круазет и вслед за ним Мари исполнили его требование. Я сложил свои руки на груди, в полнейшем отчаянии, и если бы не стыд, то готов был заплакать. Он стоял посреди нас, под самой лампой, на целую голову выше меня., полным господином над нами, и мы чувствовали себя перед ним детьми.

Вот чем кончилось наше длинное путешествие, все наши надежды и ожидания рыцарских подвигов!

– Ну, теперь вы, может быть, выслушаете меня, – продолжал он мягко, – и тогда узнаете, как я хочу поступить с вами. Я продержу вас здесь, молодые господа, пока вы не понадобитесь мне, чтобы исполнить мое поручение к мадемуазель, вашей кузине, и сообщить от меня известие, насчет ее жениха. Я не заставлю вас долго дожидаться, – прибавил он со зверской улыбкой. – Вы приехали в Париж как раз вовремя. Здесь предполагается… одним словом, сегодня ночью приведется в исполнение – и как это вышло для вас удачно! – один маленький план, с целью устранения нескольких неудобных людей, в числе которых могут случиться и наши знакомые, месье Ан. Вот и все. Вы услышите выстрелы, шум, пожалуй, и вопли. Но не обращайте внимания. Вам не грозит опасность. Что касается до месье де Павана, – продолжал он, понижая голос, – то, пожалуй, к утру я в состоянии буду сообщить вам некоторые известия о нем, чтобы передать от меня в Кайлю, мадемуазель, вы понимаете, что.

Маска упала на один момент. На лице его блеснула улыбка торжества, губы его зашевелились, он как будто предвкушал сладость и видел пред собою картину ожидаемого мщения. Я так сильно проникся этой мыслью, что, содрогаясь, отступил несколько шагов назад; взглянув на лицо Круазета, я убедился, что та же самая мысль, вместе с поздним раскаянием, преследовала и его. Я был до того потрясен злобным выражением лица Безера, адскою радостью, сверкавшей в его глазах, что мне на мгновение показалось, будто я вижу перед собою воплощение самого дьявола.

Но его обычное хладнокровие скоро возвратилось к нему и, повернувшись к двери, он сказал небрежно:

– Если вы последуете за мной, то я позабочусь о вашем ночлеге. Может быть, помещение будет вам не совсем по вкусу, – мне некогда думать о гостеприимстве сегодня вечером.

Он отдернул занавес и вошел в следующую комнату, нисколько не помышляя, о том, что мы могли поразить его сзади. В нем временами обнаруживались черты, по-видимому, не имеющие ничего общего с тем понятием, которое мы составили о нем.

Мы вошли в длинную, узкую комнату, освещенную серебряными лампами, стены которой были увешаны коврами. Драгоценное серебро с чеканкою – работы знаменитого флорентинца Челлини, как я узнал потом, только что умершего в этом году, – богатое венецианское стекло и множество другой посуды, с разными блюдами и напитками покрывали стол, имевший такой вид, как будто за ним только что пировало многочисленное общество. Но, кроме двух лакеев у буфета и какого-то духовного лица за дальним концом стола, в комнате никого не было.

Монах встал, когда мы вошли, и Видам поклонился ему, как будто они только что увиделись.

– Добро пожаловать, месье, – приветствовал он его довольно холодно. Они посмотрели друг на друга не особенно дружелюбно, напоминая, скорее, двух хищных птиц, готовых вступить в драку из-за добычи, чем гостя и хозяина. Может быть, на это сравнение наводили меня сверкающие глаза и, похожий на птичий клюв, нос монаха.

– Ха, ха! – воскликнул монах, пронизывая нас своим взглядом. Вероятно, после дороги мы представляли собою довольно жалкое зрелище. – Кто они такие? Уж не первая ли добыча сегодняшней ночи?

Видам мрачно посмотрел на него.

– Нет, – отвечал он грубо. – Как вам известно, я не особенно стесняюсь на улице, но они в моем доме и будут ужинать. Может быть, для вас и непонятна эта разница; но она существует для меня, – добавил он ядовитым тоном.

Монах не сводил с нас взгляда, и угнетал меня; все это, вместе с душившей меня злобой, возбудило во мне такое отвращение, что когда Безер пригласил меня знаком сесть за стол, я отшатнулся и отвечал с нахмуренным, почти детски строптивым видом:

– Я не стану есть вместе с вами.

Мне в голову не приходило, что эти слова могут пронять толстую шкуру Видама. Но при этом лишь легкая краска пробежала по его мрачному лицу и жилы надулись на висках, хотя в его взглядах и была не одна злоба. Все это продолжалось один момент.

– Арман, – сказал он спокойным тоном слуге, – эти господа не будут ужинать вместе со мной. Накрой им на другом конце стола.

Мы ели в молчании, даже после того как Круазетт, схватив мою руку под столом, просил меня не судить его слишком строго. Два компаньона наших на другом конце стола быстро говорили о чем-то; но из долетавших до меня отрывков из разговора, я мог только заключить, что монах старался что-то внушить своему хозяину. Внезапно Безер возвысил голос.

– У меня своя цель, – гневно воскликнул он, – и я буду служить ей. Далее этого я не пойду. У вас своя задача. Хорошо, служите ей, но не толкуйте мне о святом деле! Святое дело? Пусть оно провалится к черту! У меня своя цель, также как и у вас свои цели. И вы меня не убедите, что есть какое-то другое дело, которому вы служите!

– Дело короля? – сказал монах с кислою улыбкой.

– Скажите лучше, – итальянки! – отвечал презрительно Безер, подразумевая, вероятно, королеву мать, Екатерину Медичи.

– Дело католической церкви, наконец? – настаивал монах.

– Католической церкви? Это ваше собственное, мой друг! – добавил Безер, похлопав фамильярно по груди своего собеседника, крестившегося в это время. – Католической церкви? – продолжал он. – Нет, нет, мой друг. Вот что я вам скажу. Вы хотите, чтобы я пособил вам избавиться от пугала и предлагаете мне свою помощь в борьбе с моим… тогда, говорите вы, над нами никого не останется. Но поймите вы раз навсегда, – и тут Безер стукнул кулаком по столу, – я не допущу, господин церковник, чтобы кто-нибудь вмешивался в мои дела! Никого! Слышите ли? Ваше же дело меня совсем не касается. Кажется теперь ясно?

Рука монаха затряслась в то время, как он подносил рюмку к своим губам, но он не сказал ни одного слова; и Видам, увидев, что мы кончили свой ужин, встал с своего места.

– Арман! – закричал он и лицо его было мрачно, – проведи этих господ в их комнату.

Мы церемонно ответили на его поклон, монах при этом не обратил на нас никакого внимания, и пошли вслед за слугой. Пока мы шли по длинному коридору и поднимались по крутой лестнице, стало ясно, что всякое сопротивление теперь будет бесполезно. При нашем приближении по сторонам коридора открывались двери, из которых выглядывали вооруженные люди в кирасах. Нас преследовал звон оружия и людской говор; и проходя мимо окна мы слышали бряцанье уздечек и удары лошадиных копыт об камни, которыми был вымощен двор… Дом, видимо, представлял из себя временную крепость. Все это удивляло меня. Разве это не было в Париже, с его ночною стражею и крепкими воротами и к тому же, это была краткая августовская ночь!

Конечно, все это возбуждало наши подозрения и особенно Круазета. Когда мы подымались по узенькой лестнице, я услышал позади себя, что он остановился и быстро побежал назад. Ничего не понимая и пробормотав несколько слов Мари, я бросился вслед за ним. Добежав до конца лестницы, я оглянулся назад. Мари со слугой остановились в нерешительности на прежнем месте и я слышал, как слуга требовал, чтобы мы вернулись.

Этим временем Круазет уже был в конце коридора. Успокоив жестом нашего провожатого, я поспешил за ним. Очутившись в дверях той самой комнаты, где мы только что ужинали, я остановился, как пригвожденный к месту; гордость не позволяла мне принять участие в том, что я увидел.

Посредине комнаты стоял Безер рядом с ужасным монахом. Перед ним склонился Круазет, протягивая к нему свои руки, с умоляющим видом.

– Но, месье де Видам! Лучше сразу убить ее, чем разбивать ее сердце! Имейте жалость! Убить его – будет та же смерть для нее!

Видам хранил молчание, устремив гневный взгляд на мальчика. Монах издевался над ним.

– Сердца скоро заживают, особенно женские, – сказал он.

– Но не у Кит, – воскликнул с горячностью Круазет, до тех пор не обращавший на него внимания. – Не у Кит, Видам! Видам! Вы не знаете ее!

Эти слова были некстати. Гневная судорога пробежала по лицу Видама.

– Вставай, мальчик! – крикнул он, – я написал мадемуазель, что я сделаю, и я исполню это. Безер держит свое слово. Клянусь именем Бога, хотя в эту дьявольскую ночь я сомневаюсь даже в Его бытии, что я сдержу свое слово! Иди!

Его лицо перекосилось от ярости. Глаза были устремлены вверх, как будто он призывал свидетелем своей клятвы Того, чье имя только что готов был отвергнуть. Я отошел от двери и прокрался той же дорогой назад; я слышал, что Круазет следовал за мною.

Эта сцена была последним ударом для меня. Я ничего не замечал, что делалось вокруг и только скрип ключа, поворачиваемого в замке нашим тюремщиком, пробудил меня и я видел, что мы заперты одни в маленькой комнате под самою черепицей крыши. На полу был оставлен подсвечник, и мы все трое стояли вокруг него. Кроме нашей длинной тени, отбрасываемой на стене, и двух соломенных тюфяков, брошенных в углу, в комнате было совершенно пусто. Я бросился на тюфяк и, повернувшись лицом к стене, в отчаянии стал думать об наших рушившихся планах и торжестве Видама, я проклинал в душе Круа за то последнее унижение, которому он был причиной. Потом гнев мой стал утихать, и я перенесся мыслями к Кит, в Кайлю, находившейся так далеко от нас – бедной Кит с ее бледным, кротким лицом. И понемногу я простил Круазета. Ведь он просил не за нас… он унизился только ради нее.

Я не знаю, сколько времени пролежал в этом полузабытьи, и что делали в этот промежуток мои товарищи, – спали или в молчании ходили по комнате. Но вдруг я почувствовал прикосновение руки Круазета.

– Ан! – звал он меня. – Ан! Что ты спишь?

– Что такое? – спросил я, поднявшись на своем тюфяке и смотря на него.

– Мари… – начал он.

Но не было надобности продолжать. Я сам увидел, что Мари стоял в другом конце комнаты у окна, без рамы и стекол, расположенного наклонно в покатой части крыши. Он поднял закрывавшую его ставню и стоял около него на цыпочках, – подоконник был почти на высоте его роста, – выглядывал наружу. Я пристально посмотрел на Круазета.

– Нет ли там водосточной трубы? – прошептал я в волнении.

– Нет. Но Мари говорит, что он видит ниже брус через улицу, до которого мы, пожалуй, можем добраться.

Я быстро вскочил на ноги и занял место Мари у окна. Когда глаза мои несколько привыкли к мраку, я мог различить только бесконечную пустыню остроконечных крыш, тянувшихся во всех направлениях. Ближе, под самым окном, зияла пропасть узенькой улицы, отделявшей нас от другого дома, который был несколько ниже нашего, так что конец его крыши приходился почти в уровень с моими глазами.

– Я не вижу никакого бруса!

– Смотри вниз, – отвечал Мари.

Я сделал это и разглядел, на пятнадцать или шестнадцать футов ниже нашего окна узкий брус между двумя домами, служивший, как часто бывает в городах, опорою для них. Я мог с трудом разглядеть в темноте, что дальний его конец упирался как раз ниже какого-то слабо освещенного изнутри окна в другом доме.

Я покачал головой.

– Мы не можем спуститься до него, – сказал я, прикидывая расстояние до бруса и чернеющую глубину под ним.

– Мари говорит, что может при помощи веревки, – отвечал Круазет, с блистающими глазами и весь в волнении.

– Но у нас нет веревки, – возразил я со своею всегдашней недогадливостью. Мари не отвечал. Это был ужасно молчаливый парень. Я посмотрел на него. Он снимал свой камзол и шейный платок.

– Отлично, – воскликнул я. Тотчас же мы сняли наши шарфы и платки; на счастье, они были домашнего изделия: длинные и крепкие. У Мари, кроме того, оказался моток здоровой веревки в кармане, а у меня, кроме пары новых подвязок, нашлось с десяток футов крепкой бечевы, которую я захватил с собой, на случай если бы сдали подпруги. Через пять минут все это было прочно связано вместе.

– Я легче всех, – сказал Круазет.

– Но у Мари меньше всех кружится голова. – Мы знали это уже давно: нам часто приходилось видеть, как Мари спокойно прогуливался по самому крайнему выступу стены замка, точно это был пол в комнате.

– Верно, – согласился Круазет. – Но он должен быть последним, потому что ему придется спускаться самому.

Я не подумал об этом и кивнул головой в знак согласия. Роль предводителя теперь как будто переходила от меня к другим. Но все-таки я настоял на одном. Если Мари приходилось спускаться последним, то я спущусь первым. Как самый тяжелый из нас троих, я лучше испытаю прочность веревки. Так и было решено.

Время было дорого. Нам могли помешать каждую минуту. Веревка была крепко привязана к моей левой руке; потом я вскарабкался на плечи Мари и вылез, не без трепета, в окно; уже било полночь; я торопился, как только мог.

Все это было сделано очень скоро, в увлечении момента; но когда я повис на руках за окном в непроглядном мраке, с доносившимися до меня ударами колокола… Это была страшная минута. Сознание зиявшей подо мною глубины, окружающая меня пустота наполненная мраком, – все это приводило меня в ужас.

– Готов ты? – спросил Мари, и в голосе его послышалось нетерпение. У этого мальчика не было на волос соображения!

– Нет еще, постой минутку! – закричал я, ухватившись рукой за подоконник и бросив прощальный взгляд на пустую комнату, с двумя темными фигурами, стоявшими между мною и светом.

– Слушайте! – прибавил я торопливо. – Круазет… мальчики, я недавно назвал вас трусами. Я беру свои слова назад! Я не хотел этого сказать! Вот и все! – Я задыхался. – Спускайте!

Через момент я почувствовал, что спускаюсь по стене. Свет исчез надо мною. Голова моя закружилась. О, как я держался за эту веревку! На полпути мне пришла мысль, что если что-нибудь случится, они не в силах будут поднять меня. Но было уже поздно думать об этом, и через секунду ноги мои коснулись бруса. Я вздохнул свободнее. С крайнею осторожностью я утвердился на этом узеньком мостике и, развязав веревку, отпустил ее. Потом, все еще чувствуя дурноту, я уселся верхом на брус и засвистел, чтобы дать знать о моем удачном спуске.

Я находился теперь действительно в необычайном положении, о котором часто вспоминал впоследствии. Подо мною покоился Париж, объятый глубоким мраком. Но это только казалось; темная завеса мрака скрывала те ужасные тайны великого города, которые должны были обнаружиться в эту адскую ночь. Сколько вооруженных людей бодрствовало под этими высокими, смутно обрисовывавшимися крышами? Сколько из них не спало, поглощенных одной мыслью о предстоящих убийствах? Сколько было и таких, не спящих теперь, которые должны были заснуть под утро вечным сном, а другие спящие только проснуться под ножом убийцы?

Все это было скрыто от меня, как и от тех запоздавших гуляк, которые только что встали теперь из-за игры в кости и один из них вышел на улицу, ничего не подозревая, идя на верную смерть, в то время, как другой провожал его глазами. Я не мог представить себе, – благодарение Богу, – одной сотой части тех ужасов жестокости, предательства и алчности, которые таились под моими ногами, готовые разразиться все сокрушающим потоком, по первому сигналу пистолетного выстрела. Для меня не имело значения, что прошлый день был 23 августа и что это был канун Варфоломеева дня!

Но вместе с сознанием, что мы еще могли восторжествовать над нашим врагом, в душе моей было предчувствие чего-то недоброго. Из намеков Видама, вместе с его угрозами, можно было предполагать, что на утро следующего дня должно было произойти нечто более ужасное, чем убийство одного человека. Те предостережения, которые мы слышали от барона де Росни в гостинице, также получали теперь новое значение в моих глазах. И я не мог избавиться от этого чувства. Мне казалось в то время, как я сидел в темноте верхом на моем брусе, что я могу разглядеть в конце узкой улицы тяжелую массу построек Лувра, что я слышал шум голосов и топот людей, собиравшихся в разных дворах громадного здания и что до меня долетали сдержанные голоса перекликавшихся часовых, или проверявших их офицеров.

Я почти не видел под собою прохожих; так что мне не грозила опасность быть открытым. Но вместе с тем, мне казалось, что с каждым легким дуновением ветра до меня доносились отовсюду звуки шепота и крадущихся шагов. Ночь была полна призраков.

Все это прошло, когда ко мне присоединился Круазет. При нас остались наши кинжалы, и это успокаивало меня. Если бы только мы могли пробраться в противоположный дом и просьбами или силой открыть себе выход на улицу, чтобы поспешить в дом Павана! Ясно, что весь вопрос, то есть кто из нас, мы или шайка Безера, поспеет туда первыми, – заключался во времени. Я стал шепотом торопить Мари. Он, казалось, медлил.

Наконец, он спустился к нам, перебирая руками по веревке, и я увидел, что он медлил не понапрасну. Вылезая из окна, ему удалось спустить ставень, кроме того, он ухитрился с немалым риском для себя удлинить веревку и пропустить ее через петлю ставни, так что оба ее конца были внизу – когда он присоединился к нам, мог вытащить веревку, потянув за один конец. Вот каким умным оказался Мари!

– Браво! – сказал я, похлопывая его по спине. – Теперь они не узнают, как вылетели птички!

Итак, мы опять собрались вместе; но не скрою, что я дрожал от страха. Мы легко добрались по брусу до противоположного дома, но когда остановились там друг за другом лицом к стене, обдуваемые ночным ветром… у меня кружится голова на высоте, и я стал задыхаться. Окно было около шести футов над брусом; хотя оно было открыто и в нем была спущена только легкая занавесь, но его защищали три поперечных железных полосы и они казались очень толстыми.

Для нас не оставалось другого выбора, как добраться до него и влезть в комнату, и я уже хотел подняться, когда Мари быстро перелез через нас и вскочил с размаху, точно в седло, на узкий подоконник. Он протянул мне свою ногу, ухватившись за которую, я тоже поднялся на эту страшную высоту. Круазет оставался пока внизу.

Ухватившись руками за железные полосы, мы держались теперь на этом узеньком выступе, на высоте шестидесяти футов над мостовой. С ужасом я уцепился за железную решетку, завидуя даже положению Круазета. На один момент мне опять сделалось дурно; но преодолев это, я почувствовал отчаянную решимость. Я вспомнил, что нам ничего не оставалось, как пробивать себе дорогу далее, даже если бы и желали, мы не могли теперь возвратиться в нашу прежнюю тюрьму. Я прильнул лицом к самой решетке и, приподняв угол занавеси, заглянул в комнату.

В пей было только одно живое существо… женщина, богато одетая и ходившая по ней взад и вперед, несмотря на такой поздний час. Комната походила на нашу и представляла мансарду. Большая четырехугольная кровать с занавесями стояла в одном из углов; у очага были два стула и вся эта жалкая обстановка говорила о бедности. Но как же объяснить богатый наряд этой женщины, хотя в нем и были заметны следы беспорядка, эти драгоценные камни, сверкавшие в ее волосах и на руках? Когда она повернула к нам свое лицо, – оно было прекрасно, хотя заплакано и расстроено, – я сразу увидел, что это была благородная дама; когда она быстро подошла к двери и, приложив к ней руку, стала, по-видимому, прислушиваться, когда взявшись за ручку она потрясла ее несколько раз и, опустив руки, в отчаянии отошла опять к камину… тут я сделал другое открытие. Я понял, что мы собирались только променять одну тюрьму на другую. Неужто в каждом парижском доме были темницы и неужели под каждой крышей скрывалась какая-нибудь ужасная тайна?

– Мадам! – проговорил я тихо, с целью обратить ее внимание. – Мадам!

Она вздрогнула, не зная, откуда доносились к ней звуки моего голоса и первым делом взглянула на дверь. Потом она подошла с испуганным видом к окну и быстро отдернула занавесь.

Наши глаза встретились. Что будет, если она воплем своим подымет весь дом?

– Мадам, – быстро повторил я, стараясь говорить самым мягким голосом, – мы умоляем вас о помощи! Мы пропали, если вы откажете в ней.

– Вы? Кто вы такие?

– Мы были заключены в противоположном доме, – спешил я в несвязных словах объяснить причину нашего появления. – Нам удалось бежать. Мы не можем вернуться назад, даже если бы захотели. Если вы не пустите нас в комнату и не скроете нас…

– Мы разобьемся вдребезги об мостовую, – добавил с полным спокойствием Мари и даже как будто с некоторым удовольствием.

– Пустить вас сюда? – отвечала она, отпрянув с ужасом от окна. – Это невозможно.

Вид ее напоминал мне нашу кузину; она была также бледная и черноволосая. Ее волосы, теперь в беспорядке, были собраны в виде короны на голове. Но она была старше Катерины. Всматриваясь в нее, я старался угадать ее нрав и наконец заговорил в полном отчаянии.

– Круазет! Подымись сюда! – и я прижался в самый угол, чтобы сделать для него место между нами. – Посмотрите на него, мадам, – продолжал я, – разве вы не сжалитесь?

Как я и ожидал, полудетское лицо Круазета, его белокурые волосы, смягчили ее и она сказала тихим голосом:

– Бедный мальчик!

Я воспользовался этим.

– Мы в большом горе… в отчаянии! Сколько я могу судить, вы в таком же положении, как и мы. Мы пособим вам, если вы только спасете нас теперь. Мы можем постоять за вас.

– Боже сохрани, – она остановила свои глаза на Круазете, – чтобы я отказала в помощи тем, кто нуждается в ней. Влезайте сюда, если хотите.

Я засыпал ее выражениями благодарности и просунул голову между решеткой (с уверенностью, что она и останется там), как только у нее сорвались эти слова.

Но попасть в комнату было не так легко. Круазет, однако, успел кое-как пролезть, и затем, с большим трудом, он втащил нас по очереди. Но только одна горькая необходимость и вид оставшейся за мною пропасти могли заставить меня выдержать такую мучительную операцию. Когда я, наконец, встал на ноги, я чувствовал, будто все мое тело, от головы до ног, было покрыто царапинами. И каково было представиться в таком виде даме!

Но зато какой восторг я испытывал. О, презренный Безер! Мы еще успеем разрушить его козни. Прошло не более получаса после полуночи, и мы еще не опоздали.

Я приблизился к нашей хозяйке с самым низким поклоном… Жаль только, что не хватало моей шпаги.

– Мадам, – сказал я, – я месье Ан де Кайлю, а это мои братья. Мы готовы служить вам, чем можем.

– А я, – отвечала она с слабой улыбкой (и я не пойму, что вызвало ее), – мадам де Паван и я с благодарностью принимаю ваше предложение.

– Де Паван, – воскликнул я с изумлением и восторгом в то же время. Мадам де Паван! Так она, должно быть, родственница Луи! Без сомнения, она знает его дом и может облегчить наше главное затруднение. Как все это вышло удачно! – Так вы знаете месье де Паван? – продолжал я в большом волнении.

– Конечно, – отвечала она с очаровательною улыбкой. – Даже очень хорошо. Он мой муж.