Текст книги "Варфоломеевская ночь"

Автор книги: Проспер Мериме

Соавторы: Стэнли Уаймэн,Тюрпен де Сансэ,Джордж Генти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)

Он и теперь, по-видимому, не вполне понял меня. Я не мог видеть его лицо; но в голосе его звучало сомнение и изумление.

– Мирпуа, перчаточник, – проговорил он шепотом. – Это честный человек, хотя и католик. Ее задержали там! Кто же ее задержал?

– Кажется, в основании всего этого была настоятельница Урсулинок, – воскликнул я, сгорая от нетерпения. Допрос его был несвоевременен; время уходило. – Мадам д’О узнала, где ее скрывали, – продолжал я, – и доставила ее домой, а меня послала за вами, услышав, что вы были на той стороне. Вот вкратце все, что я могу рассказать.

– И эта женщина послала вас за мною? – повторил он опять.

– Да, месье де Паван, – отвечал я с раздражением.

– В таком случае, – произнес он медленно и с видом глубокого убеждения, сильно на меня подействовавшего, – для меня устроена западня! Это самая ужасная, самая жестокая, самая низкая женщина в мире! Если она послала вас, то с целью устроить для меня западню! Моя жена уже попалась в нее! Бог помоги ей… а также и мне!..

Глава VIII
Парижская утреня

Если бы мы были не одни, я сказал бы месье де Павану, что он лжет, и обнажил бы мою шпагу. Но я ничего не сделал, только стоял, как окаменелый, в ожидании, что он скажет далее.

– Она сестра моей жены, – продолжал он суровым голосом. – Но защищать ее только поэтому? Если бы вы пожили хоть месяц при дворе, месье де Кайлю, то убедились бы сами, что всякая такая защита бесполезна. Она известна не менее мадам де Сов. И как ни тяжело мне это говорить… я убежден в этом, хотя моя жена и не верит, что первое желание мадам д’О отделаться от своей сестры и от меня также… чтобы захватить наследство Маделены! Недаром я вчера испытывал такой ужас, когда моя жена не возвращалась домой, – прибавил он.

– Но в этом, по крайней мере, вы несправедливы к мадам д’О! – воскликнул я, содрогнувшись при таком обвинении, которое на меня особенно действовало в темноте ночи. – Вы без сомнения несправедливы к ней! Как вам не стыдно, месье де Паван!

Он приблизился ко мне и, положив руку мне на плечо, заглянул в мое лицо.

– Видели вы с ней монаха? – спросил он медленно..

Я отвечал утвердительно, и дрожь пробежала по всему моему телу. Я рассказал ему, какое участие принимал монах в этом деле.

– В таком случае, я прав, – добавил Паван. – Для меня устроена западня. Настоятельница Урсулинок! Похищение моей жены? Да она самый близкий ее друг. Это невозможно. Она скорее спасла бы ее от опасности… хм! постойте минуту.

Я дожидался в ужасе новых открытий. Наконец, он пробормотал, видимо сдерживая себя.

– Может это быть? Не знала ли настоятельница об опасности, грозившей нам всем, и не хотела ли она укрыть Маделену? Мне думается…

И я думал также; мысли воспламеняются, как порох, от самой ничтожной искры. Этих нескольких слов было достаточно, чтобы пробудить целый взрыв новых идей в моем мозгу, так что на момент я стоял как ослепленный и весь затрясся от охватившего меня ужаса. Когда я несколько успокоился, мне представилась возможность такого злодейства, которого я никак не мог подозревать. Мне припомнились сопротивление Мирпуа и горячая настойчивость монаха. Я припомнил то суровое предостережение, которое Безер (и как странно это было с его стороны!) сделал мадам де Паван, когда он сказал, что для нее будет лучше оставаться в этом месте. Я припомнил замеченное мною оживление на улицах, безмолвные группы, спешившие в разных направлениях, признаки близкой борьбы… И какой контраст все это представляло с тишиной и видимой безопасностью дома Мирпуа. Я быстро спросил Павана, в котором часу он был арестован.

– За час до полуночи, – отвечал он.

– В таком случае, вы ничего не знаете, что делается? – быстро проговорил я. – Даже теперь, пока мы теряем здесь время… но слушайте!

И второпях, путаясь и сбиваясь в моем судорожном волнении, я рассказал ему все, что я заметил на улицах, а также о слышанных мною намеках; также показал ему значки на платье, которыми снабдила меня мадам.

Когда я кончил свой рассказ, он почти силою оттащил меня к окну дома, в котором незадолго перед тем появился свет.

– Кольцо! – воскликнул он. – Скорее покажите мне кольцо! Чье оно?

Он поднял мою руку к слабому свету, чтобы разглядеть кольцо. Это был тяжелый, золотой перстень с печатью, но отличавшийся одною особенностью: у него было две грани. На одной была вырезана буква «Н» с короною наверху; на другой орел, с распростертыми крыльями.

Паван опустил мою руку и прислонился к стене, совершенно подавленный отчаянием.

– Это кольцо герцога Гиза, – пробормотал он. – Это орел Лорени.

– А! – воскликнул я и внезапный свет озарил меня. Герцог был тогда, как и впоследствии, идолом парижан и я понял, почему городская стража оказывала мне такое почтение. Они приняли меня за доверенное лицо, посланное от герцога.

Паван проговорил с горечью:

– Теперь нам, гугенотам, осталась только последняя молитва. Это наш смертный приговор. К завтрашнему вечеру, юноша, в Париже не останется ни одного. Гизу нужно отомстить за смерть своего отца, и эти проклятые парижские волки готовы сделать все, что он прикажет! Барон де Рони предупреждал нас об этом, слово в слово. Если бы только Бог вразумил нас послушать его совета.

– Стойте! – воскликнул я. – Стойте! Король… король не допустит этого, месье де Паван!

– Мальчик, ты слеп! – прибавил он с нетерпением, потому что теперь он видел ясно все, а я ничего не видел. – Мы только что покинули капитана герцога Анжу, приверженца брата короля, заметьте это! И он… он повиновался герцогскому кольцу! Герцогу сегодня предоставлен полный простор, а он ненавидит нас. А река? Отчего нам не позволяют переезжать на ту сторону? Король! Он погубил нас. Он предал нас своему брату и Гизам. О, предатель! Низкий предатель!

Он прислонился к стене, убитый этим ужасным открытием, и совсем обессиленный ожиданием близкой опасности. Вообще, как мне казалось, это был нерешительный человек, хотя и несомненной храбрости; но более подходящий для ученых занятий, чем для бранного дела; и теперь он совсем предался отчаянию. Может быть, причиною этому была мысль о жене, может быть, на него повлияли те треволнения, которые он уже испытал, и неожиданное открытие предстоящих ужасов.

Во всяком случае, я первый пришёл в себя, и первым делом разорвал надвое бывший у меня в сумке белый платок; из одной половины я сделал перевязь на его рукав, другую прикрепил на его шляпу, подражая тем знакам, которые я имел на себе.

Из этого видно, что я уже не вполне доверял словам мадам д’О. Я еще не убедился окончательно в ее вине, но уже сомневался в ней. «Не носите их по возвращении», – сказала мне она, и это было странно. Ее дружба с этим отвратительным монахом, ее стремление добиться возвращения домой Павана, ее старания увести туда свою сестру, где она, находясь в доме известного гугенота, подвергалась наибольшей опасности, все это приводило к одному выводу, до того ужасному, что при всех моих сомнениях и колебаниях, я не мог остановиться на нем. Я всеми силами старался избавиться от этой мысли!

Теперь почти не оставалось надежды, что мы успеем предупредить жениха Кит вовремя, благодаря несчастной ошибке. Если опасения моего товарища были основательны, Луи должен был погибнуть при избиении гугенотов, прежде чем мы успеем разыскать его. Да и в противном случае мало оставалось надежды. Безер не будет медлить мщением. Я знал его достаточно для этого. Гиз еще мог пощадить своего врага, но Видам никогда! Он, правда, предостерег мадам де Паван; по после такого необычайного для него поступка воплощенный в нем дьявол заговорит еще сильнее и будет искать повой жертвы, как голодный зверь.

Я взглянул на узкую полосу неба, видневшуюся между домами, и вот… заря уже была недалеко. Едва оставалось полчаса до рассвета, хотя внизу в этих узких улицах царил еще мрак. Да, наступало яснее, радостное утро, и в городе было совсем тихо. Не слышно было ни одного звука, борьбы или волнения. Может быть, Паван ошибся? Или заговора вовсе не существовало? или его оставили? или, может быть…

Крик! Пистолетный выстрел! Короткий, сухой, зловещий звук раздался в тишине ночи!

– Где это? – воскликнул я, оглядываясь вокруг.

– Недалеко от нас. Близ Лувра, – отвечал Луи прислушиваясь. – Смотрите! Смотрите! О, Боже! – продолжал он голосом полным отчаяния, – ведь это сигнал!

Да, это был сигнал. Раз, два, три! Прежде чем я успел сосчитать, огни загорелись в окнах девяти или десяти домов на короткой улице, где мы находились, как будто зажженные одною рукой. Прежде чем я успел считать далее или спросить его, что это обозначало; прежде чем мы успели обменяться словом, или двинуться с места; прежде чем мы успели сообразить, что нам делать, над самыми нашими головами раздался страшный резкий удар и, точно раскачиваемый обезумевшими от ярости руками, загудел большой колокол. Густые звуки его разнеслись в пространстве, они опрокинулись с такою силою на спящий город, что, казалось, самый воздух заколыхайся, и дома дрогнули. В одно мгновение тихая, летняя ночь превратилась в ад.

Мы повернулись и бросились бежать, инстинктивно пригнув головы и взглядывая наверх.

– Что это? Что это? – повторил я в ужасе. Гул набата оглушал меня.

– Это колокол Сент-Жермена, л’Оксеруа, – крикнул Луи. – Церковь Лувра. Все вышло как я говорил. Мы погибли!

– Погибли? Нет! – ответил я с какою-то яростью, под влиянием раздававшегося звона мое мужество проснулось во мне. – Этого не будет! На нас чертовы знаки и они будут оберегать своих. Обнажайте шпагу и горе тому, кто нас остановит. Вы знаете дорогу? Ведите меня! – закричал я в исступлении.

Он заразился моею отвагой и обнажил свою шпагу. Мы смело двинулись вперед, и мои предположения оправдались. Без сомнения, мы походили на других убийц, наполнявших улицы в эту ужасную ночь. Под защитою белых знаков мы быстро прошли в конец улицы, потом в другую, все еще преследуемые колокольным трезвоном, и, наконец, повернули в третью. Нас никто не останавливал и не спрашивал, хотя множество людей, к которым постоянно прибывали новые, особенно когда мы стали приближаться к той части города, где, очевидно, был центр волнения, – спешили одной дорогой с нами.

Все сливалось в волнении, тревоге и шуме. Но у меня сохранилось воспоминание о некоторых сценах, попадавшихся на пути, в то время как мы подвигались вперед, увлекаемые общим течением.

Я видел испуганные, бледные лица в окнах домов, полуодетые фигуры у дверей, я припоминаю большие, удивленные глаза ребенка, которого держали у окна, чтобы показать нас; изображение Христа на углу какой-то улицы, освещенное красным отблеском дымящегося факела; я помню какую-то женщину с оружием в руках, одетую в мужское платье, которая шла рядом с нами, распевая площадную песню. Я припоминаю все это, а также краткие перерывы света после той темноты, в которой мы подвигались вперед, все время преследуемые возрастающим глухим шумом людской толпы.

Наконец, мы должны были остановиться на углу. В начале улицы, уже переполненной народом, происходила страшная давка из-за мест, с которых было лучше видно вглубь. Мы с Паваном попробовали было пробраться через толпу, и, подталкиваемые сзади другими, которые напирали на нас, невольно попали в такое место, откуда было видно все происходившее.

Вся улица, – одна из боковых, была ярко освещена. С одного конца до другого, во всех окнах домов, с их высокими крышами, отражался свет бесчисленных факелов. Вместо мостовой была видна одна сплошная масса человеческих лиц, – хотя в выражении их было мало человеческого; все они были обращены кверху; по временам из этой массы подымался шум и рев, напоминавший диких зверей, беснующихся в клетке, и повергал меня в такой ужас, что я совершенно вне себя хватался за рукав Павана.

Ближе к нашему концу улицы, около ворот одного из домов, точно остров среди волнующегося моря голов стояла неподвижная группа всадников. Они стояли в молчании, по-видимому, не обращая внимания на беснующихся демонов, толпившихся около их стремян, и следили, с сосредоточенным, суровым вниманием, за тем, что происходило за воротами. Все они были богато одеты, но у некоторых были видны кирасы, поверх дорогих шелковых костюмов, убранных кружевами. Я даже мог разглядеть драгоценные камни, сверкавшие в берете одного из них, казавшегося их предводителем. Это был очень молодой человек лет двадцати на вид, находившийся в центре группы, – замечательно красивой наружности, гордо сидевший на коне.

Не было надобности спрашивать о нем Павана. Я сам догадался, что это был герцог Гиз и что дом, перед которым стояли всадники, принадлежал Колиньи. Я понял, что делалось в это время внутри. И в тот же момент я чуть не лишился чувств от ужаса и негодования. Передо мною промелькнуло страшное видение: я видел седую окровавленную голову! Видел страшную расправу! Все чувства мои возмутились. Я стал бороться с толпой и пробивать себе дорогу за Паваном, поглощенный одной мыслью, – как бы уйти отсюда. Мы не останавливались и не оглядывались назад, пока не оставили за собою толпы и пылавшие огнями улицы, при свете которых совершилось такое ужасное дело.

Мы очутились, наконец, в конце узкого переулка, который, по словам моего товарища, должен был привести нас к его дому; тут мы остановились на момент, чтобы перевести дух и невольно оглянулись назад. Небо казалось багровым позади нас, воздух был наполнен звуками набата, которые неслись с каждой колокольни, с каждой башни. С востока до нас доносился треск барабанов, отдельные выстрелы и крики: «Долой Колиньи», «Долой гугенотов». Между тем испуганный город подымался внезапно разбуженный. Из каждого окна выглядывали бледные лица женщин и мужчин, слышались вопросы, зажигались свечи. Но большинство населения пока еще не принимало участия в волнении.

Паван снял шляпу, пока мы стояли в тени одного из домов.

– Не стало благороднейшего человека во Франции, – произнес он тихим, торжественным голосом. – Упокой Господь его душу! Они добились своего и зарезали его как собаку! Он был стар, и они не пощадили его! Он был дворянин, и они призвали городское отребье для совершения убийства. Но будь уверен, мой друг, – при этом голос его изменился, в нем послышались гордые звуки и самая фигура его выпрямилась, – будь уверен, что дни его убийц сочтены! Да. Обнаживший меч от меча и погибнет! Я не увижу этого; но ты увидишь!

Слова его не произвели тогда на меня сильного впечатления. Мужество возвратилось ко мне, я весь трепетал под влиянием охватившего меня воинственного пыла.

Годы спустя, когда два главных человека из группы, собравшейся у порога дома Колиньи, умерли, когда Генри де Гиз и Генри де Валуа погибли под ножом убийцы, через шесть месяцев один после другого, – тогда я вспомнил о предсказании Павана. И когда я вспомнил его, для меня стали ясны пути Провидения.

Но возвратимся к нашим дальнейшим приключениям; бросив мимолетный взгляд назад, мы пустились далее, обсуждая дорогой, что нам предпринять. Первым движением Павана было искать убежища в его доме; но потом он стал колебаться, предвидя опасность для своей жены при возвращении; он рассуждал, что одну ее толпа вероятно бы пощадила. Ее смерть принесла бы мало выгоды его личным врагам, если бы ему самому удалось спастись. Поэтому он стоял за то, чтобы мы избегали его дома; но я не согласился с этим. Шайка убийц под предводительством монаха (допуская справедливость подозрения Павана) без сомнения ждала бы несколько времени, пока он возвратится, но затем все равно последует нападение на его дом, хотя бы из-за одного грабежа, и неизвестно еще, какая судьба постигнет тогда его жену. Я стремился во что бы то ни стало соединиться с моими братьями и с ними вместе постараться спасти нашего Луи, или в крайнем случае сообща скрыться из города. Нас будет четверо вооруженных людей и мы могли защитить мадам де Паван и привести ее в какое-нибудь безопасное место, если бы уже не представилось случая оказать помощь Луи. Помимо всего у нас оставалось кольцо герцога, которое могло пригодиться.

– Нет, – убеждал я его, – идем туда. Мы как-нибудь проскользнем в ворота с улицы, закрепим их железными запорами и болтами, и пока они будут ломиться, мы все успеем выйти задней калиткой.

– Но такой калитки нет, – отвечал он, покачав головою.

– Есть окна.

– Они защищены крепкими решетками. Мы не успеем сломать их, – сказал он с глубоким вздохом.

Я также был в затруднении. Но опасность только способствовала к изощрению моей сообразительности. В тот же момент у меня явился другой план, более рисковый и опасный, но который стоило испытать. Я сообщил его Павану, он согласился. Едва он успел кивнуть мне головою, как мы уже вышли в другую улицу, и я увидел при слабом свете начинающегося рассвета, что мы были в нескольких шагах от ворот и той самой калитки, через которую вошли мои братья. Находились ли они еще в доме? Были ли они живы? Прошло более часу с тех пор, как я их оставил.

Как ни велико было мое нетерпение, но я тщательно оглядел всю улицу, пока мы подходили к дому. Пока все было тихо, и эта улица, находившаяся в некотором расстоянии от центра волнения, была совершенно пуста; единственным признаком жизни на ней было несколько голов, высунувшихся из окон и созерцавших нас в полном безмолвии и с большим вниманием. Однако, я заметил издали одну крадущуюся фигуру, которая при нашем появлении тотчас же скрылась за углом.

– Стучите громче! – закричал я, забывая всякую осторожность. – Громче, громче! Не бойтесь шума! Все равно тревога уже поднята, и вон тот человек побежал за своими товарищами.

Злоба душила меня; я не мог видеть равнодушно этих безмолвных взглядов из окон. Меня доводили до исступления эти жестокие, безжалостные глаза. Я прочитал в них зверское любопытство, терпеливое ожидание кровавого зрелища, приводившее меня в ярость. Эти мужчины и женщины, смотревшие на нас таким окаменелым взором, хорошо знают, кто был мой товарищ и какой он держался веры. Они чуть не каждый день видели, как он выезжал и въезжал в эти самые ворота, веселый и счастливый, – это было постоянное зрелище для улицы; а теперь они с таким же любопытством ждали появления его убийц. Даже дети с новым интересом смотрели на него, как на человека, приговоренного к смерти и с нетерпением ждали начала нового зрелища.

– Стучитесь! – кричал я гневно, потеряв всякое терпение. Может быть, я поступил необдуманно, увлекая его в эту часть города, где он был всем известен. – Стучитесь! Мы должны попасть туда во что бы то ни стало. Они не могли все покинуть дом.

Я продолжал отчаянно ломиться в дверь, и, наконец, к моему большому облегчению, она открылась. На пороге показался бледный, дрожащий слуга. За ним стоял Круазет.

Не говоря ни слова, мы бросились в объятия друг к другу.

– Но где же Мари? – восклицал я, – где Мари?

– Мари в доме и мадам де Паван также, – отвечал он радостно: – мы опять вместе и теперь все нипочем. Но Ан, где же ты был все время? Что случилось? Большой пожар? Или умер король? Что такое?

Я рассказал ему все, быстро повторив, что случилось со мной и что, как я опасался, ожидало прочих. Естественно, что рассказ мой крайне изумил и напугал его. Но когда он услышал мое разъяснение наших подозрений относительно Луи, то радость его была так велика, что, кажется, поглотила все прочие чувства.

Прошло несколько минут, прежде чем он успокоился. Но тут воспоминание об опасности, грозившей Луи, о нашем безвыходном положении вернулось с новой силой. Наш план спасти его не удался!

– Нет! нет! – воскликнул с новой отвагой Круазет. Он не мог слышать об этом. – Нет, мы не откажемся от всякой надежды! Дружно, рука об руку, мы пойдем все вместе и разыщем его. Луи храбр, как лев, и ловок! Мы успеем еще предупредить его. Мы пойдем, как только…

Тут он замялся и умолк. Он оглянул при этом опустелый дворик, где мы стояли, и внезапное молчание его было красноречивее всяких слов. Первые, холодные лучи рассвета пробивались в это закрытое пространство, освещая конюшни по сторонам, шалаш привратника у ворот и величественный, четырехэтажный дом, серый и мрачный, который возвышался над нами.

Я соглашался с ним, правда, мрачно и нерешительно.

– Да, – начал я, – мы пойдем, когд…

И тут я также остановился. Одна и та же мысль преследовала нас обоих. Как мы оставим этих людей? Как мы бросим даму в такую минуту, когда ей грозит опасность? Разве мы в состоянии отплатить ей таким поступком за ее доброту? Нет, никогда… даже ради Кит! Наш Луи как мужчина скорее справится с опасностью.

Мы приняли решение. Я уже сообщил свой план Круазету; он начал длинный, сбивчивый рассказ о мадам д’О. Мне казалось, что он говорит больше для того, чтобы поддержать в нас мужество, и я мало обратил внимания на его слова; он не успел еще дойти до самой сущности дела, а может быть, и я не сумел схватить ее, когда на улице послышался шум и он остановился. До нас донесся шум людей, приближающихся к дому. Разговор наш был прерван, и мы бросились по своим местам.

Но прежде чем мы разошлись, мимо меня, в то время, как я стоял у ворот, в слабом, едва брезжущем свете утра, проскользнула легкая фигура женщины, которая на мгновение положила свою руку в мою. Мне трудно было признать ее; но я заметил под капюшоном бледное лицо, с добрыми, кроткими глазами. Я поднес эту руку к своим губам и поцеловал ее. Все колебания мои пропали и мне стало ясно, в чем была наша прямая обязанность. Я стоял, терпеливо ожидая, что будет.