Текст книги "Варфоломеевская ночь"

Автор книги: Проспер Мериме

Соавторы: Стэнли Уаймэн,Тюрпен де Сансэ,Джордж Генти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

XX. Легкая кавалерия

Вечером 24 августа отряд легкой кавалерии входил в Париж через Сент-Антуанские ворота. По сапогам и платью всадников, сплошь покрытым пылью, видно было, что они только что совершили длинный переход. Последние лучи умирающего дня освещали загорелые лица солдат; на этих лицах можно было прочесть смутное беспокойство, которое овладевает человеком при приближении какого-нибудь события, еще неведомого, но вызывающего зловещие предчувствия.

Отряд шагом направился к большому пустырю, простиравшемуся около прежнего Турнельского дворца. Там капитан приказал остановиться; затем послал дюжину людей под начальством корнета на разведку и сам расставил при входе в соседние улицы караулы, которым был дан приказ зажечь фитили, словно перед лицом неприятеля. Приняв эти необычные меры предосторожности, он вернулся и встал перед фронтом отряда.

– Сержант! – произнес он более жестко и повелительно, чем обычно.

Старый кавалерист, в шляпе с золотым галуном и с вышитой перевязью, почтительно приблизился к начальнику.

– Все ли всадники у нас снабжены фитилями?

– Так точно, капитан.

– Есть ли порох в пороховницах? Хватит ли пуль?

– Так точно, капитан.

– Хорошо! – Он пустил шагом свою кобылу вдоль фронта своего маленького отряда. Сержант следовал за ним на расстоянии одной лошади. Он заметил, что капитан не в духе, и не смел приблизиться к нему. Наконец, он набрался храбрости.

– Капитан, разрешите кавалеристам дать корм лошадям. Как вам известно, они с утра ничего не ели.

– Нет.

– Пригоршню овса, – это всего лишь одна минута.

– Чтоб ни одна лошадь не была разнуздана.

– Ведь сегодня ночью нам предстоит работа… как говорят, и это, может быть…

Офицер сделал нетерпеливое движение.

– Вернитесь на свой пост, – ответил он сухо. И двинулся дальше. Сержант вернулся в ряды солдат.

– Ну, как, сержант, правда? В чем дело? Что сказал капитан?

Сразу десятка два вопросов были заданы ему старыми солдатами, которые, благодаря своим заслугам и долгой совместной службе с сержантом, могли позволить себе по отношению к нему такую фамильярность.

– Ну, будет дело! – сказал сержант тоном человека, который знает больше, чем говорит.

– Как? Что?

– Не разнуздывать ни на миг… потому что, как знать, с минуты на минуту мы можем понадобиться.

– Ага! Разве собираются драться? – спросил трубач. – А с кем будем драться, хотелось бы мне знать?

– С кем? – повторил вопрос сержант, чтобы дать себе время подумать. – Черт возьми, хорош вопрос! С кем же, по-твоему, драться, как не с врагами короля?

– Так-то так, но кто же эти враги короля? – продолжал упрямый трубач.

– Враги короля? Он не знает, кто враги короля! – И сержант с сожалением пожал плечами.

– Испанцы – враги короля, но они не могут потихоньку сюда явиться; их бы заметили, – вставил один из кавалеристов.

– Пустяки! – начал другой. – Я знаю много врагов короля, которые вовсе не испанцы.

– Бертран прав, – сказал сержант, – я знаю, кого он имеет в виду.

– Кого же?

– Гугенотов, – ответил Бертран. – Не надо быть колдуном, чтобы догадаться. Всем известно, что веру свою гугеноты взяли из Неметчины, а я хорошо знаю, что немцы – нам враги, потому что частенько стрелял в них из пистолета, особенно при Сен-Кантене, где они дрались, как черти.

– Все это прекрасно, – сказал трубач, – но ведь с гугенотами был заключен мир, и, помнится, много шума было по этому случаю.

– Доказательством, что они нам не враги, – сказал молодой кавалерист, одетый лучше, чем другие, – служит то, что во время войны, которую мы собираемся вести во Фландрии, командовать легкой конницей будет граф Ларошфуко; а кому не известно, что он – протестант! Дьявол меня побери, если он не кальвинист с головы до пят: шпоры у него a la Конде, шляпа у него a la гугенот.

– Заешь его чума! – воскликнул сержант. – Ты ничего не понимаешь, Мерлен. Тебя не было еще в полку, когда этот самый Ларошфуко командовал нами во время засады при Ла-Робре в Пуату. Мы все чуть не полегли там. Прековарный малый!

– Это он говорил, – прибавил Бертран, – что отряд рейтаров стоит большего, чем целый эскадрон легкой кавалерии. Я так же верно это знаю, как то, что эта лошадь – пегая. Мне передавал это паж королевы.

Среди слушателей послышались негодующие возгласы, но они сейчас же уступили место любопытству; всем хотелось узнать, против кого направлены военные приготовления и те чрезвычайные меры предосторожности, которые принимались у них на глазах.

– Правда ли, сержант, – спросил трубач, – что вчера пытались убить короля?

– Бьюсь об заклад, что тут замешаны эти… еретики.

– Хозяин гостиницы «Андреевский крест», где мы вчера завтракали, рассказывал, будто они хотят переделать весь церковный устав.

– Тогда все дни будут скоромными, – весьма философски заметил Мерлен, – кусок вареной солонины вместо чашки бобов. Тут еще нечему огорчаться!

– Да, но если гугеноты будут у власти, первым делом они расколошматят, как посуду, все отряды легкой кавалерии и на их место поставят своих собак, немецких рейтаров.

– Если так, то я охотно наломал бы им хвосты! Провалиться на этом месте. Я остаюсь католиком! Послушайте, Бертран, вы служили у протестантов; правда ли, что адмирал платит конным солдатам только по восьми су?

– Ни гроша больше, старый скряга! Потому-то после первого же похода я и бросил его.

– Здорово сегодня не в духе капитан, – заметил трубач.

– Всегда такой славный малый, с солдатом охотно разговаривает, сегодня рта не раскрыл за всю дорогу.

– Новости его не веселят, – ответил сержант.

– Какие новости?

– Наверное, насчет того, что хотят предпринять гугеноты.

– Гражданская война скоро опять начнется, – сказал Бертран.

– Тем лучше для нас, – сказал Мерлен, всегда смотревший на вещи с хорошей стороны, – можно будет драться, жечь деревни, баловаться с гугенотками.

– По всем видимостям, они хотят опять начать свое старое Амбуазское дело[56]56
  Амбуазское дело – заговор в г. Амбуаз, направленный против вождей католической партии герцогов Гизов – Франциска и Шарля.


[Закрыть], – произнес сержант, – поэтому нас и вызвали. Мы живо наведем порядок.

В эту минуту вернулся корнет со своим отрядом; он приблизился к капитану и стал ему тихонько докладывать, меж тем как солдаты, которые с ним ездили, смешались со своими товарищами.

– Черт возьми, – сказал один из солдат, ходивших на разведку, – не понять, что делается сегодня в Париже; на улицах мы ни одной кошки не встретили, а вместе с тем Бастилия набита войсками: пики швейцарцев торчат там, все равно как ржаные колосья.

– Не больше пяти сотен, – перебил другой.

– Верно то, – продолжал первый, – что гугеноты пытались убить короля и в драке великий герцог де Гиз собственноручно ранил адмирала.

– Так ему и надо, разбойнику! – воскликнул сержант.

– Я сам слышал, – продолжал кавалерист, – как швейцарцы на своем тарабарском языке толкуют, что во Франции слишком долго терпят еретиков.

– Правда, с некоторого времени они задрали нос, – сказал Мерлен.

– Можно подумать, что не мы, а они одержали победу при Жарнаке и Монконтуре, так они чванятся и хорохорятся!

– Они бы не прочь, – вставил трубач, – съесть окорок, а нам оставить кость.

– Пора, пора католикам задать им хорошую трепку!

– Взять хотя бы меня: «Сержант, – сказал бы мне король, – убей мне этих негодяев», так пусть меня разжалуют, если я заставлю повторить себе это два раза.

– Бель-Роз, расскажи-ка нам, что делал наш корнет? – спросил Мерлен.

– Он поговорил с каким-то швейцарцем вроде офицера, но я не мог расслышать, что они говорили. Должно быть, что-нибудь интересное, потому что корнет каждую минуту восклицал: «ах, боже мой! ах, боже мой!»

– Смотрите-ка, к нам скачут конные, – верно везут приказ.

– Их только двое.

Капитан и корнет отправились навстречу.

Двое всадников быстро приближались к отряду легкой кавалерии. Один из них, богато одетый, в шляпе, покрытой перьями, с зеленой перевязью, ехал на боевом коне. Спутником его был толстый, коротенький, коренастый человек, одетый в черное платье и с большим деревянным распятием в руках.

– Наверняка будет драка, – заметил сержант, – вон и священника послали, чтобы исповедывать раненых.

– Не очень-то принято драться натощак, – проворчал Мерлен.

Всадники замедлили ход и, подъехав к капитану, без труда остановили своих лошадей.

– Целую руку г-ну де Мержи, – произнес человек с зеленой перевязью. – Узнает ли он своего покорного слугу Тома де Морвель?

Капитану еще не было известно новое преступление Морвеля, он знал его только как убийцу храброго де Муи. Он ответил крайне сухо:

– Я не знаю никакого г-на де Морвель. Я предполагаю, что вы пожаловали сюда, чтоб объяснить нам, в конце концов, зачем нас сюда вызвали.

– Дело идет, сударь, о спасении нашего доброго короля и нашей святой веры от опасности, грозящей им.

– Какая же это опасность? – спросил Жорж презрительно.

– Гугеноты составили заговор против его величества. Но их преступный замысел был вовремя открыт, благодарение богу, и все верные христиане должны соединиться сегодня ночью, чтобы истребить их во время сна.

– Как были истреблены мадианитяне Гедеоном[57]57
  Гедеон – пятый судья еврейского народа, разбивший мадианитян, – народ арабского происхождения, живший на западе от Мертвого моря.


[Закрыть], мужем силы, – добавил человек в черном платье.

– Что я слышу? – воскликнул де Мержи, затрепетав от ужаса.

– Горожане вооружены, – продолжал Морвель, – в городе находится французская гвардия и три тысячи швейцарцев. У нас около шестидесяти тысяч человек; в одиннадцать часов будет дан сигнал, и дело начнется.

– Презренный разбойник! Что за гнусную клевету ты изрыгаешь? Король не предписывает убийств… самое большее, он за них платит.

Но при этих словах Жорж вспомнил о странном разговоре, который он имел с королем несколько дней тому назад.

– Не горячитесь, господин капитан; если бы все мои заботы не были отданы на службу короля, я бы ответил на ваши оскорбления. Слушайте: от имени его величества я требую, чтобы вы и ваш отряд последовали за мною. Нам поручены Сент-Антуанский и прилегающие к нему кварталы. Я привез вам подробный список лиц, которых мы должны истребить. Преподобный отец Мальбуш даст вашим солдатам наставление и снабдит их белыми крестами, какие будут у всех католиков, чтобы в темноте нельзя было спутать католика с еретиком.

– Чтобы я дал согласие на убийство спящих людей?

– Католик вы или нет и признаете ли вы Карла IX своим королем? Известна ли вам подпись маршала де Ретц, которому вы обязаны повиноваться?

Тут он вынул из-за пояса бумагу и передал ее капитану.

Мержи подозвал одного из всадников и при свете соломенного факела, зажженного о фитиль аркебузы, прочел форменный приказ, предписывающий по повелению короля капитану де Мержи оказать вооруженную помощь французской гвардии и отдать себя в распоряжение г-на де Морвель для дела, которое объяснит ему вышеуказанный Морвель. К приказу был приложен список имен с таким заголовком: Список еретиков, подлежащих умерщвлению в Сент-Антуанском квартале.

При свете факела, горящего в руке солдата, всем кавалеристам было видно, какое глубокое впечатление произвел на их начальника этот приказ, о существовании которого он до тех пор ничего не знал.

– Никогда мои кавалеристы не согласятся сделаться убийцами, – произнес Жорж, бросая бумагу в лицо Морвелю.

– Разговор идет не об убийстве, – холодно заметил священник, – речь идет об еретиках и о справедливом возмездии.

– Ребята! – закричал Морвель, повысив голос и обращаясь к солдатам, – гугеноты хотят убить короля и истребить католиков, – но мы опередим их. Сегодня ночью, пока они спят, мы их всех перебьем; король отдает вам их дома на разграбление.

Крик дикой радости пронесся по всем рядам.

– Да здравствует король! Смерть гугенотам!

– Смирно! – закричал громовым голосом капитан. – Здесь я один имею право отдавать приказания. Друзья, то, что говорит этот подлец, не может быть правдой. И даже, если бы король и отдал такое приказание, никогда мои кавалеристы не согласятся убивать беззащитных людей.

Солдаты молчали.

– Да здравствует король! Смерть гугенотам! – разом закричали Морвель и его спутник. И солдаты повторили за ними:

– Да здравствует король! Смерть гугенотам!

– Ну как же, капитан, будете ли вы повиноваться? – произнес Морвель.

– Я больше не капитан! – воскликнул Жорж. И ом сорвал с себя нагрудный знак и перевязь – знаки своего чина.

– Хватайте этого изменника! – закричал Морвель, обнажая шпагу. – Убейте этого бунтовщика, который не повинуется своему королю!

Но ни у одного солдата не поднялась рука на своего начальника… Жорж выбил шпагу из рук Морвеля, но вместо того, чтобы пронзить его своей, он с такой силой ударил его рукояткой по лицу, что тот свалился с лошади.

– Прощайте, трусы! – сказал он своему отряду. – Я думал, что у меня солдаты, а, оказывается, у меня были только убийцы! – Потом обернулся к корнету: – Вот, Альфонс, если хотите, прекрасный случай сделаться капитаном! Станьте во главе этих бандитов.

С этими словами он пришпорил лошадь и галопом помчался по направлению к внутренней части города. Корнет двинулся было за ним, но вскоре замедлил ход, пустил лошадь шагом, наконец, остановился, повернул обратно и возвратился к своему отряду, рассудив, без сомнения, что совет капитана, хотя и данный в минуту гнева, все же не перестает быть хорошим советом.

Морвель, еще не совсем оправившись от полученного удара, снова сел на лошадь, чертыхаясь, а монах, подняв распятие, наставлял солдат не щадить ни одного гугенота и потопить ересь в потоке крови.

Упреки капитана на минуту остановили солдат, но, увидя, что они освободились от его присутствия, и предвкушая знатный грабеж, они взмахнули саблями и поклялись исполнить все, что бы ни приказал им Морвель.

XXI. Последнее усилие

В тот же вечер, в обычный час, Мержи вышел из дома и хорошенько закутавшись в плащ, цветом не отличавшийся от стен, надвинув шляпу на глаза, с надлежащей осторожностью направился к дому графини. Не успел он сделать несколько шагов, как встретился с хирургом Амбруазом Паре, с которым был знаком, так как тот лечил его, когда Мержи лежал раненным. Паре, вероятно, шел из особняка Шатильона, и Мержи, назвав себя, осведомился об адмирале.

– Ему лучше, – ответил хирург, – рана в хорошем состоянии, и больной крепок здоровьем. С помощью божьей он поправится. Надеюсь, что прописанное мною питье будет целительно, и он проведет ночь спокойно.

Какой-то человек из простонародья, проходя мимо них, услышал, что они говорят об адмирале. Когда он отошел достаточно далеко, так, что мог быть наглым, без боязни навлечь на себя наказание, он крикнул: «Попляшет уж скоро на виселице ваш чертов адмирал! – и бросился со всех ног бежать.

– Несчастная каналья! – произнес Мержи. – Меня берет досада, что наш великий адмирал принужден жить в городе, где столько людей относится к нему враждебно.

– К счастью, его дворец под хорошей охраной, – ответил хирург. – Когда я выходил от него, все лестницы были полны солдат, и у них даже фитили на ружьях были зажжены. Ах, господин де Мержи, здешний народ нас не любит… Но уже поздно, и мне нужно возвращаться в Лувр.

Они расстались, пожелав друг другу доброго вечера, и Мержи продолжал свою дорогу, предавшись розовым мечтам, которые скоро заставили его позабыть адмирала и ненависть католиков.

Однако он не мог не заметить необычайного движения на парижских улицах, обычно с наступлением ночи мало оживленных. То ему встречались крючники, несшие на плечах тяжести странной формы, которые он в темноте готов был принять за связки пик, то мимо него проходили молча небольшие отряды солдат, с ружьями на плече, с зажженными фитилями; кое-где стремительно открывались окна, на минуту в них показывались какие-то фигуры со свечами в руках и сейчас же исчезали.

– Эй, – крикнул он какому-то крючнику, – дяденька, куда это вы песете вооружение так поздно ночью?

– В Лувр, сударь, – для сегодняшнего ночного развлечения.

– Друг мой, – обратился Мержи к какому-то сержанту, шедшему во главе патруля, – куда это вы идете вооруженными?

– В Лувр, ваше благородие, – для сегодняшнего ночного развлечения.

– Эй, паж, разве вы не из королевского дворца? Куда же вы ведете со своими товарищами этих лошадей в боевой сбруе?

– В Лувр, ваше благородие, – для сегодняшнего ночного развлечения.

«Сегодняшнего ночного развлечения!» – повторил про себя Мержи. – Кажется, все, кроме меня, понимают, в чем дело. В конце концов, мне-то что? Король может и без меня развлекаться, мне не особенно интересно смотреть на его развлечения.

Немного далее он заметил плохо одетого человека, который останавливался перед некоторыми домами и мелом отмечал двери белым крестом.

– Дядя, вы – фурьер[58]58
  Фурьер – сборщик провианта и фуража для армии,


[Закрыть], что ли, что отмечаете квартиры?

Незнакомец исчез, ничего не ответив.

На повороте улицы, где жила графиня, он чуть было не столкнулся с человеком, закутанным, как и он, в широкий плащ. Человек этот огибал тот же угол улицы, но в противоположном направлении. Несмотря на темноту и на то, что каждый из них старался пройти незамеченным, они тотчас же узнали друг друга.

– А, добрый вечер, господин де Бевиль, – произнес Мержи, протягивая ему руку.

Чтобы подать ему правую руку, Бевиль сделал странное движение под плащом; он переложил из правой руки в левую какой-то тяжелый предмет. Плащ немного приоткрылся.

– Привет доблестному бойцу, баловню красавиц! – воскликнул Бевиль. – Бьюсь об заклад, что мой благородный друг отправляется на счастливое свидание!

– А вы сами, сударь?.. По-видимому, мужья не очень дружелюбно на вас посматривают, так как, если не ошибаюсь, у вас на плечах кольчуга, а то, что вы несете под плащом, ужасно похоже на пистолеты.

– Нужно быть осторожным, г-н Бернар, крайне осторожным. – При этих словах он тщательно поправил свой плащ так, чтобы скрыть вооружение, которое было на нем.

– Я бесконечно сожалею, что сегодня вечером не могу предложить вам свои услуги и шпагу, чтобы охранять улицу и нести караул у дверей вашей возлюбленной. Сегодня для меня это невозможно, но при всяком другом случае благоволите располагать мною.

– Сегодня вам со мною не по пути, г-н де Мержи. – Эти немногие слова сопровождались странной улыбкой.

– Ну, удачи! Прощайте!

– Вам я тоже желаю удачи! – В манере, с какой он произнес эти прощальные слова, была некоторая подчеркнутость.

Они разошлись, и Мержи уже отошел на несколько шагов, как вдруг услышал, что Бевиль его окликает. Он обернулся и увидел, что тот к нему возвращается.

– Ваш брат в Париже?

– Нет. Но я жду его со дня на день. Да, кстати, вы участвуете в сегодняшнем ночном развлечении?

– В развлечении?

– Да. Повсюду носятся слухи, что сегодня ночью при дворе будет какое-то развлечение.

Бевиль что-то пробормотал сквозь зубы.

– Еще раз, прощайте! – сказал Мержи. – Я немного тороплюсь и… Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Послушайте, послушайте, еще одно слово! Я не могу оставить вас, не дав вам дружеского совета.

– Какого совета?

– Не ходите к ней сегодня вечером! Поверьте мне: завтра вы будете меня благодарить.

– В этом и заключается ваш совет? Но я вас не понимаю. Кто это – она?

– Полноте, мы понимаем друг друга. Если вы благоразумны, переправьтесь сегодня же вечером на тот берег Сены.

– За этими словами скрывается какая-нибудь шутка?

– Нисколько. Я говорю серьезнее, чем когда бы то ни было. Повторяю: переправьтесь через Сену. Если дьявол не дает вам покоя, идите к монастырю якобитов на улице св. Якова. Пройдя монастырь и миновав еще двое ворот, вы увидите большое деревянное распятие, прибитое к дому довольно убогого вида. Вывеска довольно странная, но это ничего не значит. Вы постучите и найдете весьма услужливую старушку, которая из уважения ко мне примет вас очень хорошо… Перенесите вашу ненасытность на тот берег Сены. У тетушки Брюлар племянницы – миленькие и хорошенькие. Понимаете?

– Вы слишком добры, покорнейше благодарю.

– Нет, право. Последуйте моему совету. Честное слово дворянина, это будет вам на пользу.

– Благодарю вас. Я воспользуюсь вашим предложением как-нибудь в другой раз. Сегодня меня ждут. – И Мержи двинулся вперед.

– Переезжайте через Сену, это мое последнее слово! Если с вами случится несчастье из-за того, что вы не послушались моего совета, я умываю руки.

Мержи поразила непривычная серьезность, с которой говорил Бевиль. На этот раз Мержи его окликнул:

– Какого черта все это значит? Объясните мне, господин де Бевиль, перестаньте говорить загадками.

– Дорогой мой, я, быть может, не должен был бы говорить вам так ясно, но переправьтесь за реку до наступления полуночи и прощайте.

– Но…

Бевиль был уже далеко. Мержи с минуту догонял его, но вскоре, устыдясь, что теряет время, которое можно было использовать гораздо лучше, вернулся и дошел до сада, куда ему нужно было войти. Ему пришлось прогуляться несколько раз взад и вперед, чтобы переждать, пока не будет прохожих. Он боялся – не показалось бы кому-либо странным, что он, в такое позднее время, входит через садовую калитку. Ночь была прекрасной, тихий ветерок умерял ее теплоту, луна то показывалась, то исчезала среди легких белых облачков. Эта ночь была создана для любви.

На минуту улица оказалась пустынной; он сейчас же открыл калитку и без шума запер ее за собою. Сердце билось у него сильно, но думал он только о наслаждениях, которые ждали его у Дианы, а зловещие мысли, зародившиеся в его душе под влиянием странных слов Бевиля, были теперь далеко.

Он на цыпочках подошел к дому. В полуоткрытом окне за красной занавеской горела лампа; то был условный знак. Во мгновение ока он очутился в комнате своей любовницы.

Она полулежала на очень низком диване, обитом темно-синим атласом. Ее длинные черные волосы в беспорядке рассыпались по подушке, к которой она прислонилась головою. Глаза у нее были закрыты, и, казалось, она с трудом удерживала их в этом положении. Единственная серебряная лампа, подвешенная к потолку, освещала покой и весь свой свет направляла на бледное лицо и пламенные губы Дианы де Тюржи. Как только раздался скрип сапог Мержи по ковру, она подняла голову, открыла глаза и рот, задрожала и с трудом подавила крик ужаса.

Я тебя испугал, мой ангел? – спросил Мержи, становясь на колени перед нею и наклоняясь к подушке, на которую прекрасная графиня снова уронила свою голову.

– Наконец-то ты! Слава богу!

– Я заставил тебя ждать? Еще далеко нет полночи.

– Ах, оставьте меня… Бернар… Никто не видел, как вы входили?

– Никто… Но что с тобой, любовь моя? Почему эти прелестные губки отворачиваются от меня?

– Ах, Бернар… если бы ты знал! О, прошу тебя не мучь меня! Я ужасно страдаю… У меня адская мигрень… бедная голова горит, как в огне.

– Бедняжка!

– Сядь около меня… и, пожалуйста, не проси меня сегодня ни о чем… я совсем больна! – Она зарылась лицом в подушки дивана, и у нее вырвался жалобный стон. Потом вдруг она приподнялась на локте, отбросив густые волосы, покрывшие ей лицо, и, схватив руку Мержи, положила ее себе на висок. Он почувствовал, как сильно бьется кровь.

– У тебя холодная рука, мне от нее легче, – произнесла она.

– Милая Диана, как бы я хотел, чтоб у меня была мигрень вместо тебя! – сказал он, целуя ее горячий лоб.

– Ах, да… и я хотела бы… Приложи кончики своих пальцев к моим векам, это меня облегчит. Мне кажется, что, если бы я заплакала, я не так бы мучилась.

Наступило продолжительное молчание, нарушаемое только неровным и затрудненным дыханием графини. Мержи, на коленях около дивана, нежно поглаживал и изредка целовал закрытые веки своей прекрасной Дианы. Левой рукой он опирался на подушку; пальцы его возлюбленной, сплетенные с его пальцами, сжимали их время от времени каким-то судорожным движением. Дыхание Дианы, нежное и горячее в то же время, страстно щекотало губы Мержи.

– Дорогая моя, – сказал он, наконец, – мне кажется, что тебя мучит нечто большее, чем мигрень. Может быть, ты чем-нибудь огорчена? Почему ты мне не скажешь об этом? Разве ты не знаешь, что мы любим друг друга для того, чтобы делить не только наслаждения, но и страданья?

Графиня покачала головою, не открывая глаз. Ее губы зашевелились, но не издали раздельного звука, потом, как бы истощенная этим усилием, она снова уронила голову на плечо Мержи. В эту минуту на часах пробило половина двенадцатого. Диана вздрогнула, и, вся трепеща, поднялась на постели.

– Право же, вы меня пугаете, дорогая моя!

– Ничего… еще ничего, – произнесла она глухим голосом. – Ужасный бой у этих часов! С каждым ударом как будто раскаленное железо входит мне в голову!

Мержи не нашел лучшего лекарства и лучшего ответа, как поцеловать склонившийся к нему лоб. Вдруг она вытянула руки, положила их на плечи возлюбленному и, продолжая находиться в полулежачем положении, уставилась на него блестящими глазами, которые, казалось, готовы были его пронзить.

– Бернар, – сказала она, – когда ты обратишься в католичество?

– Милый ангел, не будем говорить об этом сегодня: тебе от этого будет хуже.

– Я больна от твоего упрямства… но тебе до этого нет дела! К тому же время не терпит; я и на смертном одре, до последнего моего дыхания не переставала бы увещевать тебя.

Мержи хотел закрыть ей рот поцелуем. Довод этот довольно хороший и может служить ответом на все вопросы, которые любовнику может задать его возлюбленная. Но Диана, которая обычно шла ему навстречу, на этот раз с силою и почти с негодованием оттолкнула его.

– Послушайте, господин де Мержи, я все дни плачу кровавыми слезами при мысли о вас и вашем заблуждении. Вы знаете, люблю ли я вас. Судите сами, каковы должны быть мои страдания, когда я подумаю, что тот, кто для меня дороже жизни, может в любую минуту погибнуть душой и телом.

– Диана, вы знаете, что мы условились больше не говорить на эту тему.

– Следует говорить об этом, несчастный! Кто знает, остался ли тебе еще хотя бы час, чтобы покаяться?

Необыкновенная интонация ее голоса и странные фразы невольно напомнили Мержи необычные предупреждения, только что полученные им от Бевиля. Помимо воли он был взволнован этим, но сдержался и приписал это усиление проповеднического жара исключительно ее благочестием.

– Что вы хотите сказать, дорогая моя? Или вы думаете, что потолок сейчас упадет мне на голову нарочно, чтобы убить гугенота, как прошлой ночью на нас упал ваш полог? Тогда, к счастью, мы отделались только небольшим облаком пыли.

– Ваше упрямство приводит меня в отчаянье! Послушайте, мне приснилось, что ваши враги собираются убить вас; я видела, что, весь в крови, раздираемый их руками, вы испустили последнее дыхание, раньше чем я успела привести к вам своего духовника.

– Мои враги? По-моему, у меня их нет.

– Безумец! Разве вам не враги все, кто ненавидит вашу ересь? Разве это не вся Франция? Да, все французы должны быть вашими врагами, пока вы остаетесь врагом господа бога и церкви.

– Оставим это, моя королева! Что касается ваших сновидений, обратитесь за толкованием их к старой Камилле, я в этом ничего не понимаю. Поговорим о чем-нибудь другом. Вы, кажется, были сегодня при дворе, там, вероятно, вы и схватили эту мигрень, которая вам причиняет такие страдания, а меня выводит из себя.

– Да, я вернулась оттуда, Бернар. Я видела королеву и вышла от нее… с твердым решением сделать последнюю попытку заставить вас переменить… Это надо сделать, это непременно надо сделать!

– Мне кажется, – прервал ее Бернар, – мне кажется, моя дорогая, что раз, несмотря на ваше нездоровье, у вас хватает силы проповедывать с таким пылом, – с вашего позволения, мы могли бы провести время еще приятнее.

Она встретила эту шутку пренебрежительным и разгневанным взглядом.

– Отверженный! – сказала она вполголоса, будто самой себе. – О, почему я перед ним такая слабая? – Затем продолжала более громким голосом: – Я вижу ясно, что вы меня не любите и цените меня не более, чем какую-нибудь лошадь! Только бы я служила для вашего наслаждения, а что за дело до того, что у меня сердце разрывается от муки… Ведь только ради вас, ради вас одного я переношу угрызения совести, в сравнении с которыми все муки, что может выдумать человеческая ярость, – ничто! Одно слово, слетевшее с ваших уст, могло бы вернуть мир моей душе; но слова этого вы никогда не произнесете. Вы не захотите пожертвовать ради меня ни одним из ваших предрассудков.

– Диана, дорогая, за что такая немилость. Будьте справедливы, вернее – не будьте ослеплены вашим религиозным рвением. Ответьте мне: найдете ли вы другого раба, более покорного, чем я, во всем, что касается моих поступков и мыслей? Но нужно ли вам повторять, что я могу скорее умереть за вас, чем принять вашу веру!

Она пожимала плечами, слушая его и смотря на него с чувством, доходившим почти до ненависти.

– Я не могу, – продолжал он, – ради вас сделать так, чтобы мои темно-русые волосы стали светлыми. Я не могу для вашего удовольствия изменить форму своего телосложения. Вера моя – часть моего тела, и оторвать ее от меня можно только вместе с жизнью. Пусть мне хоть двадцать лет читают проповеди, – все равно меня не заставят верить, что кусочек пресного хлеба…

– Замолчи! – прервала она его повелительно. – Не кощунствуй! Я все испробовала, – и все безуспешно! Все вы, зараженные ядом ереси, народ крепкоголовый, ваши глаза и уши закрыты для истины, вы боитесь видеть и слышать! Но вот приспело время, когда вы не будете больше ни слышать, ни видеть… Существует одно средство уничтожить эту язву церкви, и средство это будет применено.

Она сделала несколько шагов по комнате с взволнованным видом и продолжала:

– Меньше чем через час отсекут все семь голов еретической гидры! Мечи отточены и сыны церкви готовы! Нечестивцы исчезнут с лица земли!

Затем, вытянув палец в направлении часов, стоявших в углу комнаты, она сказала:

– Смотри, у тебя есть еще четверть часа, чтобы покаяться! Когда стрелка дойдет до этой точки, судьба твоя будет решена!

Она еще не кончила, как донесся глухой шум, похожий на гул толпы, волнующейся вокруг большого пожара, сначала смутный, он, казалось, быстро увеличивался; спустя несколько минут вдали уже можно было различить звон колоколов и залпы огнестрельного оружия.

– Что за ужасы вы возвещаете? – воскликнул Мержи.

Графиня бросилась к окну и распахнула его.

Тогда шум, не задерживаемый больше стеклами и занавесями, донесся более отчетливо. Казалось, можно было разобрать крики скорби и радостный вой. Красноватый дым подымался к небу и взвивался над всеми частями города, насколько это было доступно зрению. Его можно было бы принять за огромный пожар, если бы комнату сейчас же не наполнил запах смолы, который мог исходить только от тысячи зажженных факелов. В то же время огонь от залпа, произведенного, казалось, на ближней улице, на минуту осветил стекла соседнего дома.

– Резня началась! – воскликнула графиня, в ужасе схватившись за голову.