Текст книги "Любовь и пепел"

Автор книги: Пола Маклейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Часть 2. В Испанию с мальчиками
(Март-май 1937)

Глава 10

Эрнеста я больше не видела. Он умчался домой, а вернувшись, отплыл в Париж на океанском лайнере «Париж» (естественно). Я же тем временем, подняв воротник и выставив вперед подбородок, таскалась в слякоть по Манхэттену и пыталась делать свою работу.

Последняя инструкция Эрнеста, перед тем как мы разделились, состояла в том, что, если к моему приезду во Францию они уже уедут оттуда, я должна найти Сидни Франклина. Франклин был знаменитым матадором и другом Эрнеста и, хоть это и казалось невероятным, выходцем из Бруклина и к тому же евреем. Они в шутку называли его Тореро Тора, но то, как он управлялся с плащом, шуткой уж точно не назовешь. Сидни был неподражаем на арене, об этом мне рассказывал Эрнест, да я и сама читала о нем в «Смерти после полудня». Сидни также некоторое время жил в Мадриде и знал местность. Если бы он мог получить все необходимые визы, то стал бы дворецким Эрнеста, его доверенным лицом и гражданской женой (еще одна частая шутка), раз уж Паулина нужна была дома двум сыновьям.

Я понимала, что испытывать привязанность к такому известному человеку, как Эрнест, будет нелегко. Он был не просто знаменит; он был незабываем, с притяжением, которое, похоже, действовало на всех так же мощно и неизменно, как Луна на море. Но Паулина исполняла свою роль легко и элегантно, умело направляя свой домашний корабль на Уайтхсд-стрит в спокойные и гладкие, как стекло, воды. По рассказам Эрнеста, когда отовсюду постоянно приезжали друзья, она сама заказывала лучшие устрицы, нужные банки паштета и правильные бутылки вина, развлекала гостей за идеальным столом, пока он работал, и поддерживала семейный очаг. И если этого было недостаточно, Паулина читала работы Эрнеста и хвалила его, и при этом еще воспитывала Патрика и Грегори, благодаря чему они вели себя как принцы, а не как дикари. За свой короткий визит я успела заметить, что, несмотря на их нежный возраст, пять и восемь лет, они многое успели взять от матери и отличались прекрасным воспитанием. Если б я имела детей, то меня, наверное, раздражала бы необходимость отвлекаться от собственных проблем. Паулина же таких чувств не испытывала. Или просто умела хорошо это скрывать?

А теперь ей приходилось скрывать свои чувства, провожая мужа на фронт и не зная, вернется ли он. Мне всегда казалось, что в военное время женой быть гораздо труднее, чем солдатом. Все, что ей оставалось, – сидеть дома и ждать телеграммы, радостной или трагичной. У него же были крылья и цель. Он был в движении, и мне хотелось того же. И чем скорее, тем лучше.

Париж стал отправной точкой, местом, откуда мы стартовали.

Когда я приехала в середине марта, Эрнест уже двинулся дальше, а от Сидни ничего не было слышно. На бульварах было ветрено и холодно, а в кафе толпились люди в плащах и в тусклом свете висели клубы сигаретного дыма. Несколько дней я бегала в поисках других журналистов, с которыми можно было бы вместе пересечь границу. Честно говоря, я боялась идти одна, но у меня не было другого выбора.

Пытаясь успокоиться, я сосредоточилась на том, чтобы справиться со всей необходимой бюрократией и раздобыть нужные печати и документы, но правила, похоже, менялись каждый день. Еще два месяца назад было очень легко перейти границу, чтобы помогать Республике. Ежедневный поезд, прозванный «Красным экспрессом», доставлял добровольцев из Парижа на юг, к испанской границе, откуда остаток пути они преодолевали на автобусе. Сейчас же имелось только два варианта: либо найти шлюпку, которая вполне могла быть торпедирована патрулирующими итальянскими подлодками, либо пробираться через Пиренеи в кромешной тьме, надеясь, что тебя не схватят.

Я изучила карты и разузнала у всех, у кого могла, как проще добраться в Мадрид. Поезд, по-видимому, должен был доставить меня в местечко Бур-Мадам, недалеко от французской границы. Прямых поездов не было. Дальше предстояло сойти с поезда и двигаться по проселочным дорогам до каталонской деревни Пучсерда, там сесть на другой поезд, если не развернут пограничники или не случится что-нибудь похуже.

Наконец в один из промозглых мартовских дней я оставила Париж под тяжелым, мокрым, серым небом. День сменился вечером, и я попыталась записать впечатления в дневник, чтобы не забыть. Окно покрылось инеем, отчего сельская местность превратилась в чернобелый калейдоскоп. Это была не та Франция, которую я знала. Для меня она всегда была связана с купанием в море, с томным отпускным солнцем и с днями, проведенными за вином и созерцанием облаков. Но теперь она рассказывала мне что-то новое: темное, странное, на совершенно незнакомом языке. Если бы я только могла его понять!

Я сошла с поезда после полуночи и сразу почувствовала, что до весны еще далеко. На мне были брюки из теплой серой фланели и серая куртка, защищавшая от ветра. В сумке – расческа, запасная одежда и дюжина банок персиков и тушенки. Идя по дороге, я чувствовала сквозь ткань, как консервные банки стучат по бедрам, словно маленькие кулачки, снова и снова напоминая о том, кто я на самом деле. Я – высокая блондинка, идущая в полном одиночестве, в чужой холодной стране, ужасно далеко от Сент-Луиса.

Мне казалось, что днем в Бур-Мадам, наверное, красиво. Это место пряталось за каменными стенами на склоне холма, втиснувшись в цепь таких же деревень, расположенных высоко над долиной. Но когда я проходила мимо, заметила, что все дома вокруг заколочены. Поправив сумку, я подышала на руки и повернула на восток, прочь от деревни, вниз по крутой мощеной дороге. В небе застыл тонкий, словно остекленевший полумесяц.

То, что я делала, было не совсем законно, и большую часть времени я даже не решалась насвистывать что-нибудь, чтобы сделать путь веселее. Я плохо говорила по-испански и не знала, что делать, если меня остановят, кроме как протянуть паспорт и добытое письмо от журнала. А еще я замерзла. Камни под ногами были скользкими от инея, а ветер продувал куртку насквозь. Я втянула голову в плечи, засунула свободную руку в карман, радуясь, что до Пучсерды осталось всего несколько километров.

Эта часть испанских Пиренеев еще не принадлежала националистам. Когда я приблизилась, город показался спящим, а самой границы не было видно. Вот я еще в мирной Франции, а в следующее мгновение буду в Испании, на войне. К чему все это приведет, что будет дальше – все ответы ждали впереди, в темноте, в полной неизвестности.

«Ох, Марти, – услышала я голос отца, словно он сидел у меня на плече прямо под правым ухом. – Думаешь, что можешь просто так пойти на войну? Ты все продумала?»

Продумала ли я? Действительно ли понимала, что делаю? Наверное, нет, но половину пути я уже преодолела.

Перед самым рассветом я села на второй поезд, идущий в Барселону. Он был неотапливаемым, собранным из небольших промерзших деревянных вагонов, которые нещадно трясло. В каждом вагоне было по шесть мест, но мне пришлось втискиваться туда, где уже было полторы дюжины красивых испанцев в штатском. Они выглядели очень молодо, возможно были студентами. Но за одну ночь все превратились в солдат, втянутых в войну, потому что теперь, когда Франко был на свободе, другого выхода не оставалось. Свобода стала условностью. Жизнь стояла на перепутье. Конечно, они должны драться.

Крестьянская одежда, в которую они были одеты, стала для них униформой: коричневые хлопковые рубашки и эспадрильи. Один вытащил из саквояжа длинную, плоскую, почти черного цвета буханку хлеба. Другой вез в носовом платке сосиски, густо намазанные чесноком и перцем чили, и кусок твердого овечьего сыра. Когда они разделили со мной еду, молча положив угощение на колени, мне захотелось написать для них стихотворение и зачитать его на испанском. И немедленно выучить язык. Впереди еще предстояло столько всего! Но я лишь с благодарностью улыбнулась и поела.

Остаток дня и всю ночь мы ехали вместе. В какой-то момент я заснула. Проснулась рано утром и обнаружила, что моя голова лежит на плече у парня, сидевшего рядом. На мгновение, прежде чем окончательно проснуться, мне показалось, что я с братом Альфредом и что мы куда-то едем. Возможно, направляемся в Ки-Уэст в пыльном, но надежном автобусе и с нетерпением ждем будущих приключений. Но, конечно, в действительности все было не так: впереди была опасность, хотя в тот момент я видела только красоту. Снаружи, пока я зевала и потягивалась, утренний свет пробивался сквозь снег, падающий широкими, плоскими хлопьями, похожими на лепестки, осыпающиеся на замерзшую землю. Деревья были покрыты льдом, казалось, что все вокруг сделано из хрусталя.

Через несколько часов мы прибыли в Барселону. Даже из поезда было видно, какая здесь царит суматоха: казалось, весь город кружился в карнавале, – так много здесь было людей. Испанцы, англичане, французы, американцы – все возбужденно переговаривались, глаза их блестели, хотя за плечами у многих висели ружья. У одного под поясом болталась фляга на шнурке. У другого – бочонок с вином, с шеи свисали сапоги, а лицо было как на картинах Боттичелли.

На станции я попрощалась с моими попутчиками, надеясь, что они всё смогли прочесть в моих глазах, поскольку мы не говорили на одном языке. Уходя, я чувствовала, что они смотрят мне вслед. Мне надо было разобраться, что делать дальше. Хотелось помолиться за них, хоть я и не знала, как это делается. Смогут ли эти ребята вернуться домой к сестрам, матерям и возлюбленным? Выдержу ли я хотя бы неделю в Испании, если уже сейчас мое сердце разрывается от боли?

Я сняла номер в первой попавшейся гостинице. Мне ужасно хотелось принять ванну, но, похоже, весь город остался без угля. Так что я направилась прямиком в кровать, как будто это был последний шанс поспать в комфорте. Не раздеваясь, не снимая ботинок, я погрузилась в густой, вязкий сон. Спала без сновидений и не просыпалась до тех пор, пока холодный, солнечный свет не проник сквозь ставни окна, выходящего на площадь. Я встала и, моргая, уставилась на огромный растянутый плакат с надписью: «Добро пожаловать, товарищи издалека!»

Утро. Барселона. Я все-таки смогла это сделать!

Ужасно хотелось кофе, но был только быстрорастворимый: темные кристаллы, которые заливаешь кипятком и делаешь вид, что вышло не так уж и гадко. Я зашла в маленькое переполненное кафе рядом с вестибюлем, но, не успев выпить достаточно эспрессо, чтобы собраться с мыслями, обнаружила, что все обсуждают то, что произошло прошлой ночью. В предрассветные часы завыла сирена воздушной тревоги, город яростно бомбили.

– Не могу поверить, что все проспала, – сказала я портье, который хорошо говорил по-английски. – Никогда бы не подумала, что такое возможно!

– Повезло, что у тебя есть такой дар.

– Сон – это не дар! – рассмеялась я.

– Конечно, дар, сеньорита. Он есть у невинных. Они рождаются с ним. А потом как-то теряют с возрастом. Наверное, беспокойство крадет его.

Я хотела было объяснить ему, что, конечно, тоже беспокоюсь, но вдруг поняла, что это не имеет значения, потому что я проспала все. И неважно, дар это, талант или случайность, – результат один и тот же.

Глава 11

Я задержалась в Барселоне еще на двадцать четыре часа – ровно столько мне потребовалось, чтобы увидеть, как город ожил в результате революции. Повсюду висели транспаранты социалистов, коммунистов и анархистов. Улицы были усыпаны чем-то похожим на конфетти, но на самом деле это были тысячи разбросанных цветных листовок и манифестов. Рабочие и служащие захватили частные виллы и предприятия и передали их в коллективную собственность. Правящий класс либо отказался от владений ради общего блага и остался сражаться вместе со всеми, либо бежал во Францию. Все стало общим, и это было удивительно. Когда я села в такси, водитель отказался от моих песет, настаивая на том, что служит обществу. Я едва понимала его речь: он говорил на каталанском. И все же мы улыбались друг другу. Это было чудесно!

На следующий день я быстро собрала вещи и нашла грузовик с военным снаряжением, который должен был отвезти меня в Валенсию. Маршрут постоянно менялся по мере того, как менялась линия фронта. По-видимому, самым безопасным вариантом тогда было объехать побережье с юга, а затем повернуть на север через Ла-Манчу в сторону Мадрида. В течение двух дней мы тряслись, взбираясь и спускаясь с холмов, двигаясь вместе с большим конвоем машин по прибрежной дороге, время от времени попадая в деревеньки, которые выглядели почти заброшенными. Вдалеке виднелось Средиземное море, большое, яркое и синее, иногда плоское, как накрахмаленная ткань, а иногда пенистое и злое.

На севере, за проливом, находился Лазурный Берег – залитый солнцем рай, где я десять лет назад, только выпустившись из Брин-Мора, отдыхала, жадно глотала устриц и каталась на велосипеде по песчаным дорогам, поросшим кипарисами. Это место было неописуемо красиво, но теперь оно казалось приторным по сравнению с Испанией. Испания была совершенно другой страной: более грубой, простой, чистой, такой, за которую стоило бороться. Я почувствовала ком в горле.

Как и новобранцы в поезде до Барселоны, люди в грузовике очень быстро стали друг для друга семьей. Они пели отрывки из печальных каталонских песен, которые, казалось, разгоняли тучи. Пока мы ехали, воздух немного прогрелся, и я поняла, что, по крайней мере здесь, в эту секунду, в этом самом месте, весна уже не за горами. Я чувствовала первые ее признаки.

Никто не обращал внимания на то, что я женщина и что еду с ними. На самом деле они меня почти не замечали. И я, подпрыгивая на ухабах, могла просто любоваться и впитывать окружающую красоту, в то время как солнечный свет ласкал мою макушку и слегка касался кончиков ресниц. Это была страна, охваченная войной и хаосом, но было ясно: для того, чтобы ее полюбить, не требуется много времени.

В Валенсии я отправилась в центр города, надеясь там найти место для ночлега и изучить обстановку. Сняла номер на центральной площади в гостинице «Виктория», а следующим утром отправилась искать пресс-бюро, чтобы договориться о переезде в Мадрид поездом, грузовиком или другим транспортом. Но не успела я проехать и пары кварталов от отеля, как со мной поравнялась машина – грязный и пыльный «ситроен» угольного цвета, выглядящий так, словно с его помощью рыли горный туннель.

Когда машина остановилась, из открытого окна высунулся маленький смуглый испанец. На мгновение мне показалось, что сейчас произойдет что-то ужасное, но в эту же секунду с заднего сиденья раздался голос, и я увидела незнакомого мужчину, который приветливо улыбался мне, словно старому другу.

– Вы американка? – спросил мужчина, выглядывая из пассажирского окна. У него были пепельные волосы, спадающие на лоб, большой, широкий нос, похожий на картошку, глубоко посаженные глаза и чувственный взгляд из-под густых бровей. Он показался мне знакомым.

– Марта Геллхорн. – Я протянула руку.

– Геллхорн, – повторил он. – Послушайте, нам очень повезло, что мы встретились. Сид Франклин.

– Сидни! Как ты меня нашел?

– Без труда. – Он широко улыбнулся. – С тобой все в порядке? Никаких проблем?

– Нет. Все были очень добры ко мне. Значит, с твоими документами все в порядке?

Он покачал головой.

– Хэм старался изо всех сил, но ничего не вышло. Поездка на этой машине не совсем легальная. Наверное, как и все мое пребывание здесь.

– Эрнест нашел для тебя машину?

– Я ее вроде как одолжил. – Он усмехнулся.

– Тогда я впечатлена еще больше!

Сложно было не заметить, как сильно была загружена машина. Наклонившись, я увидела, что заднее сиденье завалено припасами – фруктами, кофе, шоколадом и консервированными помидорами. Каким-то образом Сидни добыл большие банки креветок, мармелад и корзину свежих апельсинов. Среди коробок, чемоданов и корзин лежало несколько больших вяленых окороков, завернутых в марлю.

– Вижу, с голоду мы не пропадем, – сказала я ему.

– На это и расчет… если, конечно, нам головы не снесут по дороге. Садись.

Он отвез меня в отель, и я, быстро собрав вещи, уже через несколько минут снова стояла на улице, взволнованная нашей случайной встречей и готовая к поездке в Мадрид. Шофер Сидни словно сошел с картины: узкое смуглое лицо и густые брови под коричневой кепкой. Его звали Луис, и он, пока мы искали выезд из Валенсии, рассказывал нам на ломаном английском о недавних победах союзников в Гвадалахаре и Бриуэге. Муссолини поддержал Франко и послал двенадцать тысяч солдат, но наши войска одержали победу. Разгромили их, если точнее.

– Это самое крупное поражение Италии, о котором мы до сих пор слышали, – с гордостью сказал Луис. – Видели бы вы, какой мы закатили праздник. Отец дома все еще не протрезвел и, возможно, будет пьян весь месяц. Да здравствует Испания!

– Да здравствует Испания! – радостным эхом отозвались мы.

Выехав из города, мы миновали бледно-зеленую валенсийскую равнину, где когда-то густо росли апельсиновые и оливковые деревья, а затем двинулись вверх по темным, высохшим холмам.

Мадрид находился в нескольких сотнях миль к северо-западу от прибрежной гряды, за огромным плато Ла-Манча, чьи ровные коричневые бесконечные просторы были заполнены деревьями, козами и ветряными мельницами, с которыми воевал Дон Кихот. Местность была гористой и широкой, раскинувшейся во всех направлениях. Стоило только заехать сюда, как сразу же охватывало чувство, насколько древнее это место.

Больше суток мы ехали по утоптанным, пыльным и извилистым дорогам мимо караульных и блокпостов, которые даже издалека пугали меня каждый раз. Ладони потели, когда я протягивала вместе с паспортом письмо от «Колльерс», опасаясь, что в этот раз не сработает и меня не пропустят. У Сидни, для придания ему большей важности, был документ, который Эрнест умудрился состряпать еще в Париже. В нем говорилось, что Сид участвует в военных действиях, и невероятным образом каждый раз это срабатывало. Каким-то чудом нас пропускали.

С начала ноября в этой гражданской войне Мадрид стал сплошной линией фронта. Националисты Франко укрепились на западе и севере, а республиканские силы вместе с добровольческими бригадами старались отбросить их назад. Город находился в осаде и регулярно подвергался бомбардировкам – Мадрид мог пасть в любой момент. Но пока к нему можно было свободно подойти с востока и юго-востока, чем мы и воспользовались.

Мы добрались к ночи, беспросветной и черной, – такую я видела впервые. Проехали через центр города, по Гран-Виа, разрушенной снарядами. На дорогах встречались темные, глубокие ямы, заметные только в тусклом свете наших фар. В нескольких местах дома вдоль улицы были полностью разрушены. Сердце внезапно похолодело: я поняла, что действительно нахожусь на войне. И сбежать от этой реальности уже никак не получится.

Нас остановили на часовом посту возле громадной арены и спросили сегодняшний пароль, который Сидни, слава богу, узнал из телеграммы, отправленной Эрнестом в Валенсию.

– Это арена для боя быков, – объяснил мне Садни, указывая подбородком на темную площадку, пока мы ждали разрешения. – Я был там много раз.

– Но сейчас тут все по-другому, – откликнулась я.

– Да, это уже совсем другой город. Не знаю, что ждет меня впереди, но знаю точно – я должен был приехать.

От волнения я смогла лишь кивнуть ему.

Продолжив путь, мы миновали разрушенные и разграбленные здания, витрины магазинов, завешенные пленкой и картоном. Было темно, пришлось ехать медленно, чтобы не угодить в воронки от снарядов. Было странно находиться в таком мрачном и опустевшем месте. Казалось, город давно умер и остался лишь его призрак. В детстве я ничего не боялась, но если бы боялась, то мой кошмар выглядел бы именно так.

Наконец мы добрались до отеля «Флорида» на Пласа-дель-Кальяо. Большая часть территории вокруг была разрушена, но фасад отеля остался нетронутым. Своим видом он напоминал постаревшую суперзвезду – с величественными мраморными стенами и черной железной резьбой, растворяющейся в ночном небе.

Пройдя в вестибюль, я увидела высокий сводчатый потолок и широкую изогнутую лестницу, плитка и декор которой знавали лучшие дни. Вокруг было пусто. Кроме швейцара, у стойки регистрации стоял всего один человек, на его лице играли отсветы свечей. Он сосредоточенно изучал что-то похожее на коллекцию марок, затем, едва оторвав взгляд от страниц, сообщил нам, что сеньора Хемингуэя нет в его номере, он ужинает в отеле «Гран-Виа», специально отведенном для корреспондентов, и мы можем найти его там.

Я следовала за Сидни, уставившись себе под ноги. Улица была усеяна обломками после недавних взрывов. Вдалеке раздались звуки выстрелов. Я плотнее запахнула куртку, чувствуя нервную дрожь во всем теле. Я была на войне, где в любой момент могло произойти все, что угодно, – ничто не сравнится с этим сильным, резким и отрезвляющим чувством.

Пройдя дальше по бульвару, мимо нескольких баррикад и часовых, вооруженных штыками, мы наконец добрались до отеля «Гран-Виа». Там нам предложили спуститься на несколько мрачных лестничных пролетов в уютный темный подвал. Все вокруг плавало в дыму. Длинные доски служили импровизированными столами. Эрнест сидел в конце одного из таких, окруженный людьми в форме. На нем были очки в железной оправе и голубая рубашка с закатанными рукавами. Когда мы подошли, он встал, пожал руку Сидни, а затем заключил меня в свои тугие, медвежьи объятия.

– Привет, дочка! Ты сделала это!

Внезапно я осознала все, через что мне пришлось пройти, чтобы попасть сюда. Я замерзла и перепачкалась. Мои колени и плечи болели от долгого пребывания в тесной машине. Так много всего произошло, но почему-то сейчас я ничего не могла сказать и только выдавила из себя:

– Да.

Для нас стали освобождать место за столом, старались найти лишние стулья, кто-то подозвал официанта. Интересно, а была ли вообще здесь еда?

– Тебе придется зажать нос, – предупредил Эрнест. – Это далеко не «Ритц».

На столе оказалась какая-то рыба, лежащая на кучке не очень аппетитного на вид риса с маслянистыми кусочками салями и твердым нутом. Я принялась за еду и не заметила, как все съела, не забывая о спиртном. Джин оказался на удивление хорош.

– В конце концов, это война, – заявил Эрнест, увидев выражение моего лица. – Если бы они экономили на выпивке, все бы быстро полетело к чертям собачьим.

– Я захватил съестного, – сказал Сидни. Он отодвинул тарелку с едой, почти не притронувшись к ней. – Буду готовить для вас.

– Сидни готовит яйца, способные разбить твое сердце, – сообщил Эрнест. – А еще он потрясающая ищейка. Я знал, что он найдет тебя.

Мы с Сидни взглянули друг на друга и улыбнулись, как два заговорщика.

– Да, он талант. Спасибо за беспокойство и спасибо, что прислал его за мной.

Я почувствовала, как Эрнест оценивающе смотрит на меня. Его глаза, выражающие что-то похожее на гордость, были прикованы к моему лицу; Он снова назвал меня дочкой. Похоже. Хемингуэй так обращался ко всем девушкам. Слово несло в себе нежность и заботу, а не собственничество и совсем не раздражало. Было приятно ощущать его рядом. Дни моих одиноких путешествий казались спокойными и важными, однако находиться среди друзей было намного лучше. В меня верили, меня понимали.

После ужина мы втроем отправились обратно в отель. Город был беспросветно черным и холодным. Я подняла плечи, стараясь согреться. Вся спина затекла. Вдалеке снова раздались ружейные выстрелы.

– Там университетский городок, – объяснил Эрнест. – Это шоу продолжается всю ночь.

– Далеко отсюда сражение? – спросила я.

– Миля, а может, больше. Я встречу тебя завтра, поедем в «Телефонику», чтобы получить пропуска. Это самое высокое здание в Мадриде, построенное в форме линкора. Там находится управление цензуры, где и будут храниться твои репортажи. У них есть линии связи с Лондоном и Парижем. Там очень уютно, вот увидишь.

Трудно было назвать уютным хоть что-то из того, что я успела увидеть или представить. Но несмотря на это, теперь, гуляя вместе с Эрнестом и Сидни, я чувствовала себя в безопасности.

– С номерами разобрались? – спросил Эрнест, когда мы зашли во «Флориду».

Я кивнула:

– Сидни – в соседнем. У меня две комнаты в задней части на третьем этаже. Там безопаснее, но труднее дышать. Вся пыль летит сюда и оседает в номере, не знаю почему.

Мы подошли к стойке и стали ждать, пока консьерж выяснял насчет меня. Сидни что-то бормотал о том, что нужно собрать все посылки и припасы. В одном углу, прислонившись к старому плетеному дивану, словно приклеившись к нему, стоял старый, усталый швейцар. В другом углу росла пальма в горшке, ее листья были покрыты чем-то белым: скорее всего, это была штукатурка, осыпавшаяся с потолка, а не обычная пыль. Мадрид находился под обстрелом уже пять месяцев, так что обычной пыли здесь уже давно не было.

К тому времени как у меня в руке оказался ключ, я едва держалась на ногах. Эрнест сообщил, что лифт недавно пострадал от обстрела. Я пожелала мужчинам спокойной ночи и поднялась на четыре лестничных пролета, оставив этажом ниже Эрнеста и Сидни, затем прошла по длинному, устланному ковром коридору в свой простой номер. У меня были кровать, комод, радиатор и маленькая ванная, из тех, где нужно сложиться гармошкой, чтобы как следует помыться. Возле бюро одинокая лампа отбрасывала мрачные, серые тени. Я взглянула в зеркало, обозвала себя призраком и легла спать, даже не умывшись.

Одеяло было шерстяное, но слишком тонкое, а мне уже несколько дней было постоянно холодно. Я натянула его до самого носа и лежала, прислушиваясь к приглушенным пулеметным очередям. Эрнест сказал, что линия фронта в миле отсюда. Вспоминая эпизоды из фильмов, я попыталась представить, как выглядят окопы, но почему-то воображение нарисовало шестерых красивых испанцев, которые встретились мне по дороге в Барселону: они лежали съежившись на разбитом земляном полу. И это была неприятная фантазия.

Я прижала колени к груди и пожалела, что не могу сейчас выпить чего-нибудь крепкого. Было странно находиться здесь, в осажденном городе, где люди убивают друг друга, и при этом оставаться в живых. В углу лязгнул радиатор, заставив меня вздрогнуть, вдалеке слышались негромкие и прерывистые артиллерийские выстрелы. Чувства переполняли меня, и я не представляла, как смогу заснуть.