Текст книги "Любовь и пепел"
Автор книги: Пола Маклейн
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Глава 31
С задней террасы «Финки», словно второстепенные боги Олимпа, мы смотрели на Гавану – бледные желторозовые пятна днем и блики мерцающих огней ночью. Ни одна машина не проезжала мимо, если только мы сами кого-то не звали. Тишина была как сон, как заклинание.
Я выбрала этот дом специально из-за удаленности от города. И хоть Эрнест его оценил, он все же настоял на том, чтобы оставить свое рабочее место и почтовый адрес в «Амбос Мундос».
– В этом нет ничего плохого, Зайчик, – заметил он, когда я почувствовала себя уязвленной. – У меня есть привычки, вот и всё. Ты проделала здесь невероятную работу. И мне здесь очень нравится.
– Хорошо, – сказала я ему, изо всех сил отгоняя сомнения. – Мне тоже.
Так начался сезон двух писателей, работающих под одной крышей. Эрнест сказал Паулине, что остается на Кубе на неопределенный срок и не хочет видеться ни с друзьями, ни с гостями. Он пустил в доме корни, которыми стали слова. Выбрал нашу спальню своим рабочим местом и начинал каждый день писать на рассвете за столом, сделанным из книжной полки. Все, что ему требовалось, было здесь: хорошо заточенные карандаши и деревянная подставка для книг, на которую он складывал чистые страницы, когда писал от руки. На столе стояла пишущая машинка, к которой он обращался, когда дела шли особенно быстро и хорошо, и таблица, в которой он ежедневно вел подсчет слов. Место было очень удачным, как раз возле окна на южной стороне. Я часто просыпалась и долго лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к ритму шуршания его карандаша по странице и к пчелам, жужжащим от усердия в цветущей джакаранде за его спиной. Встав с постели, я не пыталась заговорить с ним, а он не говорил со мной – так мы условились, решив, что это важно для тишины утра и для творчества.
Я спускалась и пила кофе за своим рабочим столом, а яркое солнце освещало гладкий кафельный пол и золотистую деревянную поверхность нового книжного шкафа. Мы наняли двух деревенских мальчишек: Фико – готовить, а Рене – вести хозяйство. Они поочередно оставляли для меня поднос с яйцом-пашот, тостами и маленькими круглыми горшочками масла и инжирного джема. Я ела и ощущала покой, как кошка, которая знает, что впереди ее ждут долгие часы домашнего уюта.
Я вернулась к своим блокнотам и желанию писать об Испании, пока все еще было свежо и остро в памяти. Я верила, что если смогу создать подходящих персонажей и найду способ по-настоящему передать то, что видела и чувствовала в Мадриде, то вторую книгу будет ждать успех, и, может быть, получится сделать что-то абсолютно новое. Что-то такое, что не исчезло бы с последним вздохом, что превратило бы мои литературные мечты в реальность и жило бы даже после моей смерти, рассказывая правду о войне.
Каждый день я сидела за столом в ожидании вдохновения, записывая удачные фразы и диалоги. Эрнест называл эту фазу писательского процесса «упражнением для тренировки беглости пальцев».
– Думай об этом как о гаммах для фортепьяно, – объяснил он еще в самом начале, когда взял на себя роль моего учителя. – Нужно сохранять гибкость мышц и мышления, и когда появится что-то стоящее, ты будешь готова.
И я все ждала, когда это что-то стоящее ко мне придет, стараясь отвлечься от мыслей о браке Эрнеста. Каждые несколько дней по почте ему приходили новости с Уайтхед-стрит, записки от Паулины и мальчиков. Мне ужасно хотелось прочесть их, узнать, как на самом деле обстоят у нее дела, но даже мысль об этом была опасна и разрушительна.
Он же был увлечен новым романом. Фаза упражнения для беглости пальцев уже прошла, и настала фаза извержения вулкана, захватывающего все на своем пути, и Эрнеста в том числе.
– Сначала я думал, что это рассказ, – сказал он мне однажды вечером, когда мы лежали переплетенные друг с другом в нашей большой кровати. Моя нога была перекинута через его талию, а его руки запутались в моих волосах. – Но получились главы. Кажется, я начал роман о войне, который давно хотел написать. Точно начал. Я боялся себе в этом признаться. Происходит что-то невероятное. Слова идут потоком, я поднимаю глаза и не могу понять, где я был и где я сейчас.
– Правда, Зайчик? Это чудесно!
Чудесно – для него. Для меня же – ужасно. Лежа в темноте, я ругала себя: ведь заранее было понятно, что он тоже станет писать об Испании. И у него получится гораздо лучше, чем у меня, даже в мечтах. Возникшая зависть была так отвратительна, что мне хотелось забиться под крыльцо и сгрызть себя с потрохами. Я все еще ждала и молилась, чтобы найти подходящую историю для книги, он же, казалось, получил ее без усилий, как будто история снизошла к нему с небес. Где мое извержение вулкана? Мне хотелось ругаться, но я не могла. Это было слишком мелочно, а он был слишком счастлив. Поэтому я сказала:
– Боже, я так рада за тебя! Невероятные ощущения, правда?
– Лучше не бывает. У меня такое чувство, будто у истории нет границ. Я могу писать день за днем, а нужные слова сами найдутся.
– Это так чудесно. – Я с трудом сглотнула, прогоняя горечь, и уставилась в темный потолок. Оставалось верить, что моя книга все еще может так же меня увлечь. Это может случиться в любой момент. – Ты уже сказал Максу?
– Нет, пока не хочу. Еще слишком рано.
– Я понимаю тебя. Это похоже на то, как все начинают говорить шепотом в доме, где только что родился ребенок. Чтобы не разбудить его.
– Так и есть, – ответил он. – Я хочу, чтобы эта чертова штука продолжала спать так же крепко, пока не научится ходить.
Я пыталась себя убедить, что мы не соперники. Обратное могло показаться только из-за того, что мы работали под одной крышей, другу друга на виду. Сначала пришел его черед сверкать, в следующий раз – будет мой. А пока мне оставалось греться в его лучах и улыбаться. И любить его.
Глава 32
Июнь пульсировал жарой и приближающимися штормами, которые постоянно маячили где-то на горизонте, но до нас доходили редко. Книга Эрнеста продвигалась так же уверенно, как товарный поезд. Он писал стабильно, непрерывно и великолепно, надеясь, что если продолжит в том же темпе, то к концу лета у него будет готовая рукопись.
– Все это происходит в течение трех дней, – объяснил он. – Но складывается впечатление, что история намного длиннее, а Джордан – единственный невымышленный персонаж. Конечно, я его придумал, но сейчас мне он кажется более реальным, чем кто-либо еще.
Роберт Джордан – главный герой романа, американский военный эксперт, получивший задание взорвать мост, чтобы сорвать атаку франкистов в горах Гвадаррама. Я сразу же догадалась, что его прототипом стал Роберт Мерримэн, а военные действия явились переосмыслением реальной битвы при Ла Гранха. Это проигранное сражение состоялось сразу после того, как мы покинули Испанию в первый раз.
Но это всего лишь факты, от которых можно было оттолкнуться. На самом деле битва и мост принадлежали исключительно воображению Эрнеста, но мир его книги был настолько целостным и реалистичным, что, когда Эрнест давал прочитать написанное, пусть и всего несколько страниц, я испытывала настоящий шок от точности каждого слова. Я чувствовала запах осыпавшихся сосновых иголок в лесу, слышала журчание ручья, бегущего вдоль узкой тропинки, видела, как солнечный свет пробивается сквозь кроны деревьев и падает на крутой горный склон. Ему удавалось перенести меня в свою историю. Но когда я, возвращаясь к письменному столу, пыталась найти свою Испанию, слова таинственным образом исчезали. Хотя никаких трудностей с тем, чтобы вернуться в то время, не должно было быть – я прокручивала воспоминания о Мадриде каждый день. Однако предложения по-прежнему не откликались на мой зов. Я чувствовала себя неполноценной, но старалась не паниковать.
– А как тебе Мария? – спросил Эрнест в один из вечеров.
Мы сидели перед обедом на террасе, потягивая виски. Жара спала, воздух был влажным и таким густым, что казалось, на него можно облокотиться. Я гадала, пойдет ли дождь, хотя на самом деле существенной разницы не было.
– Она душераздирающая. Ты так отлично прописал этого персонажа, Зайчик. Правда. Просто невероятно, как тебе это удается!
– Я не писал ее с тебя, – продолжал он. – Нов ней есть твои сила духа и мягкость. И все, что я пишу о любви, – о тебе. И получается это только потому, что теперь у меня есть ты.
– Эта книга станет шедевром.
– Мне нужно быть осторожнее, немного притормозить, чтобы не потерять запал.
– Не потеряешь, – сказала я, убежденная в своей правоте. Он казался целостным. Любой бы, ощутив это, понял, что происходит нечто удивительное. «Он пишет книгу своей жизни», – подумала я и усилием воли прогнала зависть. – Ты просто не можешь. Все это слишком глубоко внутри тебя.
– Может быть, и так. – Его голос зазвучал мягче, но с ноткой обиды. – Надеюсь. – И добавил: – У Марии твои волосы.
– Я думала, она испанка.
– Да, и волосы у нее цвета пшеничного поля. – Эрнест отхлебнул побледневший от растаявшего льда виски и сказал: – Она и твоя тоже. Книга. Она наша.
Как же мне хотелось уцепиться за это, поверить, что его слова были правдой.
Когда следующим утром я села за стол, то поняла, что должна отказаться от идеи писать про Испанию. Если бы я на это не решилась, всегда бы сравнивала свою книгу с его, и моя всегда бы уступала. В жизни и так было достаточно тревог и неуверенности. Хватит! Поэтому я перенесла своих персонажей в Прагу вместо Мадрида, – мне казалось, это должно помочь. Главная героиня была американской журналисткой, очень похожей на меня. Ее отправили писать о войне, где она безнадежно влюбилась в абсолютно неподходящего мужчину, перед которым не сумела устоять. Эта история была мне знакома. И если я не смогу дотянуться до таланта Эрнеста или хотя бы зацепить его кончиками пальцев, то я в силах посоперничать с ним в упорстве, поэтому точно не откажусь от этой книги. Слишком многое стоит на кону.
Я начала понимать, что писательство больше похоже на укладку кирпичей, чем на неожиданное озарение. Кропотливая работа. Ручной труд. И иногда, если вы с упорством продолжаете укладывать кирпичи, невзирая на кровоточащие мозоли на руках, не смотрите по сторонам и не останавливаетесь ни переднем, приходит долгожданное озарение. Но не благодаря молитве – а благодаря упорному труду.
Глава 33
Все лето стояла невыносимая жара, гроза то бушевала, то стихала, а наши манго созревали и исчезали в ночи, уносимые бог знает каким животным. Мы обменивались страницами и хвалили идеи друг друга, все было именно так, как я мечтала. Его книга была моей, а моя – его, и я никак не могла поверить в то, что не чувствую себя одинокой, возможно, впервые в жизни.
Каждый вечер, после рабочего дня, мы играли в теннис на свежевыкрашенном корте, даже если еще держалась дневная жара (это помогало выводить с потом токсичные мысли), а затем плавали, пока не начинали болеть плечи. И по крайней мере раз в неделю мы выпускали пар в Гаване, устраиваясь у стойки бара «Флоридита» на стульях, которые, казалось, всегда ждали нас, зарезервированные с помощью невидимых табличек. После напряженного рабочего дня было замечательно оказаться в городе, увидеться с друзьями и просто отдохнуть. Нам нравились все эти маленькие магазинчики и кафе, старые тетушки, отдыхающие на скамейках в халатах и плетеных шляпках. Мы любили и мальчишек в белых футболках, с гладкими темными волосами и развязной походкой, иногда курящих, иногда смеющихся, полных молодости и ищущих неприятностей.
В сумерках с тростниковых полей слетались огромные стаи лессоний, они темными тучами закрывали небо, пока не рассаживались среди лавровых деревьев на Пласа-де-Армас. Их помет окрашивал все, что собиралось под деревьями в течение дня: окурки сигарет и жженые спички, клочки бумаги и фантики, и даже чье-то брошенное белье. Каждое утро старухи приходили со своими соломенными метлами и, сгорбившись, терпеливо, квадрат за квадратом, все вычищали.
Мы любили гулять в Старой Гаване по улице Прадо: мимо танцевальных клубов, откуда неслись томные звуки танго; уличных хулиганов; запаха рома и глухих ударов барабанов бата. Мы часто прогуливались по Малекону и однажды вечером пришли в небольшой и почти пустой парк, где в тусклом свете во что-то играла группа мужчин. Участники стояли лицом к стене и с удивительной точностью били по ней маленьким кожаным мячиком, мяч отлетал, и они, быстро наклоняясь и поворачиваясь, так что было почти невозможно уловить движение их ног, отбивали мяч. Складывалось впечатление, что они угадывали шаги друг друга или исполняли разученный танец.
– Это пелота, – объяснил Эрнест. – Баскская игра. Я уже видел, как в нее играют в Сан-Себастьяне. Вообще-то, это чертовски здорово. Кажется, это самая быстрая игра в мире.
– Давай останемся ненадолго. Это выглядит очень красиво.
Так и было. Игроки почти бесшумно бегали по глине, раскинув руки, словно летали. Может, они действительно умели летать.
Мы сидели на скамейке и следили за игрой. Как я поняла, в ней было несколько команд и различные способы использовать стену: нужно было отбить мяч так, чтобы усложнить задачу другим игрокам. Но они двигались так быстро, что мне удавалось фокусироваться только на белых рубашках, молниеносных движениях рук, которым снова и снова удавалось отбивать мяч, и на ногах игроков, которые перемещались в темноте со скоростью пантеры.
Когда наконец стемнело и игра закончилась. Эрнест завел разговор с игроками. Их было шестеро, все разного роста и возраста, хотя, по-моему, они были моложе его и, благодаря сложной игре, выглядели здоровыми и подтянутыми. Вскоре мы узнали, что это баски и что они прибыли в Гавану, когда Франко взял Бильбао. Они сражались бок о бок в лоялистских бригадах и, когда Испания начала проигрывать, отправились сюда.
Баски жили в изгнании, я сразу это поняла и почувствовала с ними некое родство. Мы с Эрнестом тоже были изгнанниками, хотя и выбрали это место сами. Они же выбирать не могли.
– Наверное, вы очень скучаете по дому? – спросила я.
– Франко отнял у Испании все хорошее, что у нее было, – ответил один из игроков. – Как можно скучать по чему-то, чего больше просто не существует? – Парень был немного выше остальных, с густой копной очень черных волос и круглым лицом, каким-то чудом не тронутым возрастом и невзгодами. Его звали Франсиско Ибарлусия, но он разрешил называть его Пакета.
– А как ваши семьи?
– Мы стараемся не говорить о прошлом, – сказал другой парень, Хуан. – Теперь мы семья. – Он казался очень юным, лет двадцати пяти, с тонкими чертами лица и густыми черными ресницами.
Мы рассказали им немного о нашем пребывании в Испании. Они знали других журналистов, живших также, как и мы, и писавших об Испанской республике, поэтому ребята довольно быстро поняли нас, а мы – их. На темной улице Эрнест махнул рукой в сторону ближайшей гостиницы:
– Идем выпьем все вместе.
– Нет, пойдем с нами, – предложил Пакете. – Сегодня день рождения Феликса. – Он указал на красивого молодого человека с близко посаженными черными плазами и прекрасным орлиным носом. – Грех не отметить.
– А я стараюсь не грешить, – весело сказал Эрнест, и мы последовали за ребятами в маленький домик на улице Кампанарио, где они жили все вместе, судя по дюжине башмаков, сложенных у двери. Там было очень уютно и хорошо – как раз так, как любил Эрнест. Люди живут просто, у них есть все необходимое. Ставное – они есть друг у друга.
Позади дома была небольшая веранда со скамейками, где мы сидели в мерцающем свете свечей, ожидая, пока наши новые знакомые принесут оплетенные соломой бочонки с насыщенным красным вином. У этих бочонков были ручки, за которые можно было зацепиться пальцем и пить, опираясь самой емкостью на согнутую руку; Они проделывали это одним легким, заученным движением, да еще и не пролив ни капли.
Эрнест уже знал этот метод и даже успел усовершенствовать, как я могла заметить. Еще они принесли пачаран – самодельный напиток со сложным вкусом смеси ежевики, кофе и корицы, который мы передавали по кругу, разливая по глоточку в наши чашки. Мне он так понравился, что я опомниться не успела, как уже была пьяна в стельку. Баски пели печальные песни, их голоса то повышались, то понижались, то сливались в унисон, то резко замолкали, а потом кто-нибудь один брал чистые, звонкие ноты.
Феликс, которого все звали Эрмуа, по-моему, пел лучше всех. Когда я попыталась его похвалить, он лишь пожал плечами и сказал: «Нормально, нормально». Но мне показалось, что его плечи приподнялись, а глаза дали понять, что он знает про свой дар, далеко не обычный.
Каждая песня звучала одновременно печально, целостно и обнадеживающе. Несколько раз я ощущала, как по спине и шее пробегают мурашки. Одну песню они, похоже, любили больше всех, потому что пели ее снова и снова. В какой-то момент слова дошли до меня, и я начала их повторять, хотя баскские слоги были такими же странными, как и вкус пачарана на моем языке.
– Maite – это значит «любовь», да? – гадала я вслух, когда Эрмуа замолчал.
– Да. Это очень старая песня. – Он спел еще несколько строк своим ангельским голосом. – Она о человеке, который потерял прекрасную, любимую птицу. Он жалеет, что не подрезал ей крылья, тогда ему удалось бы ее удержать, – продолжил переводить Эрмуа. – Но потом герой понимает, что она не была бы той же самой птицей, если бы он это сделал. В попытках удержать человек изменил бы ее навсегда.
– Мне кажется, я уже слышал эту историю, – криво усмехнулся Эрнест.
– Мы все ее когда-то слышали, – сказал Паксти и хитро улыбнулся.
Ему было не больше тридцати пяти, и все равно казалось, что он знает все на свете о любви. Может быть, так и было, а может быть, и знать-то было нечего. Так мне показалось на той веранде, где свет свечей мерцал и трепетал, а вино было словно холодный бархат на моем языке. Я прикрыла глаза и наслаждалась пением мужчин, позволяя словам протекать сквозь меня.
– Ты выглядишь счастливой, Зайчик, – прошептал Эрнест мне на ухо.
– Так и есть. Я кое-что вспомнила.
– Да? Что же?
– Что жизнь не обязательно должна быть сложной, нам просто нужно сосредоточиться на том, что действительно важно. У нас есть всё.
– Конечно. – Эрнест улыбнулся мне. – А завтра еще у тебя будет жуткая головная боль.
– Мне все равно. Я очень хочу, чтобы у нас все было хорошо, Зайчик. Ты же понимаешь это?
– Да. – Он наклонился ближе, его дыхание стало сладким от вина. – Я тоже.
Потом Эрнест поцеловал меня, и песня зазвучала снова. Веселье продолжалось, продолжалось и продолжалось до самого утра.
Глава 34
Эрнест и я проводили по крайней мере один вечер в неделю с игроками в пелоту. Мы наблюдали за их тренировками в маленьком парке и ходили на настоящие соревнования во фронтон[13]13
Помещение для игры в пелоту. – Примеч. пер.
[Закрыть], покупая билеты на каждый матч и сидя на трибуне, как обычные болельщики. Когда я поняла правила игры, стало очень захватывающе следить за тем, как мяч летает по площадке и отскакивает от стены. А после матча мы все вместе, взявшись за руки в знак дружеской поддержки, бегали из бара в бар по всей Гаване и напивались до такого состояния, что едва могли стоять на ногах. Мы как будто снова нашли частичку Испании, ощутили дух простого товарищества и почувствовали всю полноту жизни, хотя и без бомб и постоянного чувства страха.
Возможно, баски чувствовали себя оторванными от своей страны и своего народа и хотели уехать с Кубы, но они никогда не говорили об этом. Казалось, эти люди живут только здесь и сейчас: единственный удар мяча пелоты о стену, единственная прогулка на закате с друзьями, единственный ужин, который мог оказаться последним, – кто знает? – так что пусть все это будет невероятным и захватывающим.
В июле мы пригласили их поплавать на «Пилар». Было уже далеко за полдень, когда мы покинули гавань Кохимар и направились на восток вдоль острова, мимо череды крошечных безымянных бухточек. Эрнест стоял на мостике без шляпы, в одной руке он держал очки, другой управлял легким, как бриз, рулем. Небо за его спиной было голубым и безоблачным, и фигура Эрнеста четко выделялась на его фоне. Он чувствовал себя абсолютно естественно, управляя яхтой. Здесь ему было просто и легко, загорелые ноги стояли прямо и уверенно, на носу блестело кокосовое масло, и он, щурясь от солнца и ветра, направлял свое судно в сторону Гольфстрима.
Позади нас повсюду валялись рыболовные крючки. Эрнест рыбачил всегда, возможно даже во сне. Большинство мужчин – я так называла басков, хотя многие из них казались еще мальчишками, а в глубине души навсегда ими и останутся – сидели вместе со мной на слегка урезанной корме, солнце было в зените, и мы прятались от него в тени друг друга и палубы. День был отличный. Вода под нами меняла цвет с серо-зеленого на зелено-голубой и наконец на темно-синий. А над нами в небе с криком носились полдюжины крачек. Мы проплыли через стаю рифовых кальмаров, которые кружили на пенящихся гребнях волн, их маленькие тела мерцали, напоминая блестки и привлекая тех, кто на них охотился.
Было заметно, как баскам нравилось в море, поездка проходила для них легко и спокойно. С собой у нас был легкий ланч, и мы ели его руками – авокадо, политые соком лайма, твердый испанский сыр, оливки и ломтики черного хлеба, – приберегая место для настоящего пира, который нам пообещали баски.
Через несколько часов мы добрались до необитаемого островка, который очень нравился Эрнесту. Я узнала его куполообразную форму. Мы уже были здесь: тогда я плавала вдоль рифа, пока он ловил копьем рыбу, обутый в тяжелые ботинки, которые защищали ноги от острых, как бритва, кораллов.
Это было прекрасное место, уединенное и пустынное, если не считать нас – мы словно очутились в личном раю. С надветренной стороны острова море, с силой обрушиваясь на острый край рифа, бурлило и пенилось. Ближе к берегу вода была прозрачной, как стекло, с длинными, белыми завитками песчаных отмелей. Мы добрались до самой восточной оконечности, а затем свернули к подветренной стороне, где была небольшая бухточка с белым пляжем под широкими, раскидистыми пальмами.
Поставив «Пилар» на якорь, на лодке мы добрались до бухты. Песок на берегу был белым и прохладным, поскольку солнце уже перешло на другую сторону острова. Баски принесли мешок риса, мешок овощей, курицу и еще много всего непонятного, что в итоге должно было стать нашим шикарным ужином. Эрнест развел костер, а затем почистил несколько снуков и желтых акул, пойманных нами по дороге. Пакета начал готовить на костре в стальной вогнутой сковороде, которую он всю дорогу держал у себя на коленях, очевидно очень ею гордясь. Рис, лук и перец залили бульоном и размешали большой плоской лопаткой, а затем добавили курицу и рыбу. Все это готовилось слоями и требовало очень много времени, поэтому я пошла на пляж, чтобы немного поплавать. Забравшись в воду сначала по грудь, я стала потихоньку продвигаться вперед.
Вода была восхитительная. Эрнест подарил мне мотоциклетные очки, в которых под водой было гораздо лучше видно, чем в маске для плавания. Подобравшись к косе бледных кораллов, я увидела стайку из тысячи крошечных, похожих на пули рыбок, плывущих подо мной. Их тельца были абсолютно прозрачными, так что можно было разглядеть, из чего они состоят. А глубже медленно проплывала огромная рыба, размером больше, чем я. Меня накрыло странное чувство: скорее унижения, чем страха. Я осознала, насколько я мала и ничтожна по сравнению с этим безграничным морем, которое простирается во всех направлениях, заполняет холодные, черные расщелины в глубине подо мной, где живут неведомые существа и куда не проникает солнечный свет. Я была маленькой и незначительной, и это стало в некотором роде облегчением.
Все, что я хотела знать о будущем, – уйдет ли наконец Эрнест от жены и смогу ли я доверять нашей любви и жизни, которую мы строим, – было тайной не только для меня, но и для всего мира. Загадки были повсюду. Поражения случаются так же регулярно, как и приливы и отливы, снова и снова промывающие белый песок.
Я медленно взмахнула ластами и наполнила легкие воздухом, чтобы удержаться на поверхности. Прилив, раскачивая меня, пульсировал под грудью и бедрами. В пяти или шести футах подо мной лежал скат, ромбовидный и совершенно неподвижный, только бледный песок разлетался вокруг его тела. Прямо над ним, у самого дна, где скаты обычно добывали еду, плавали несколько дюжин маленьких помпано, серебристо-голубых, с желтыми плавниками и брюшком. Похоже, они не обращали внимания ни на меня, ни на ската. Понаблюдав за ними еще несколько минут, я решила вернуться на пляж, но вдруг увидела тень, скользящую ко мне из глубины. Меня охватила леденящая паника. Но оказалось, что это была всего лишь морская черепаха. Ее передние ласты были изогнуты, как крылья, и покрыты желто-коричневыми пятнами. Казалось, она летела, а не плыла, наблюдая за тем, как я нависаю над ней и как моя тень падает на ее широкий панцирь. Похоже, я вообще не дышала, любуясь ею, пока она не исчезла.
Когда я вернулась, на пляже уже очень вкусно пахло едой, а у Эрнеста было наготове полотенце, которое он согрел над костром.
– Видела что-нибудь интересное? – спросил он, растирая мои плечи под полотенцем, а затем протянул мне немного вина. С моих волос капала вода.
– Все было интересное, но больше всего мне понравилась морская черепаха великолепного янтарного цвета. И мне удалось подплыть к ней очень близко.
– Думаешь, эта черепаха – девочка?
– Всегда узнаю женщин, даже если они черепахи, – пошутила я. – Между нами возникло взаимопонимание. Она даже позволила мне подплыть поближе, когда я перестала суетиться и успокоилась.
– А они съедобные? – спросил Пакета. Он все еще помешивал свой шедевр деревянной лопаткой, ритмично двигая ею из стороны в сторону.
– Да, но если ты к ней прикоснешься, мне придется выстрелить тебе в ногу. Женская солидарность.
– Повремени с угрозами, – усмехнулся Эрнест. – Никто и пальцем не тронет твою черепаху.
Мы все рассмеялись, а потом я, оставив мужчин готовить и болтать, села на берегу с бокалом терпкого красного вина. Я глубоко погрузила ноги в прохладный песок и смотрела, как вода переливается через буруны, напоминающие жемчужно-голубой шов, который разрывался и сшивался снова и снова.
Мир постоянно менялся, и часто эти изменения бывали значительны. В Европе нацисты подписали Стальной пакт с Италией, связав Берлин и Рим. Гитлера и Муссолини союзом, который мог означать еще больше бессмысленных смертей. Гроза уже не за горами, и она придает особую остроту таким моментам, как этот, – накатывающему прибою и смеху, вину и загорающимся звездам.
Рай всегда хрупок, такова его природа. Но, возможно, мы еще успеем им насладиться? Я обернулась и увидела Эрнеста. Он стоял возле костра, спиной ко мне, пламя поднималось, опускалось и закручивалось, почти касаясь его, когда он энергично размахивал руками, что-то рассказывая.
