Текст книги "Любовь и пепел"

Автор книги: Пола Маклейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Глава 51

На книгу «По ком звонит колокол» начали выходить рецензии, которые изобиловали не столько восторгом, сколько пароксизмом восторга. Даже самые стойкие критики не могли отрицать силу книги и значимость работы Эрнеста. «Атлантика» называла роман «редким и прекрасным», полным «силы и жестокости». В «Нью-Йорк таймс» говорилось, что это «самая полная, правдивая и глубокая» вещь, написанная Хемингуэем. «Сатердей ревью» сочла книгу «одним из лучших и богатейших романов последнего десятилетия». Но заметка, которая осчастливила Эрнеста и цитировалась всю осень, оказалась от Эдмунда Уилсона. В течение многих лет он был крайне разочарован творчеством Эрнеста и самим Эрнестом, но в этот раз он трубил повсюду, что «творец Хемингуэй снова с нами; и это похоже на возвращение старого доброго друга».

Поскольку я могла видеть все происходящее изнутри, невозможно было не заметить, как успех этого романа излечил все остальные издательские разочарования. Боль отпала, как железная чешуя, – и не потому, что все полюбили книгу, хотя и это было чудесно, а потому, что Эрнест сам излечил свои болезни. Почти десять лет его обвиняли в том, что он ведет себя как мачо, пишет прозу, которая «сродни накладным волосам на груди», как язвительно писал Макс Истмен, обругав Хемингуэя на всю Америку. Но Эрнест знал, что в нем есть что-то еще, и он отправился в Испанию, чтобы найти это, чтобы получить доступ к простейшему опыту, который, как он знал, вернет его к жизни писателя. И это сработало блестяще. Он написал идеальную книгу, которая поможет преодолеть дальнейшие сомнения критиков в его способностях и успокоить демонов в собственной голове.

Радовало и то, что книгу просто сметали с полок.

– Как ледяной дайкири в аду, – сказал Эрнест о цифрах продаж, присланных Максом Перкинсом.

– Так и бывает, когда боги на нашей стороне. Теперь можешь отдохнуть.

– Отдых – это ерунда. Пришло время повеселиться.

Мы приехали в Сан-Валли в разгар сезона. Рекламная кампания, похоже, сработала, потому что в гостинице было полно светских львиц и знаменитостей. Все вокруг выглядело как декорация к фильму, и вполне могло ею быть. Никто не говорил ни о Гитлере, ни о последних катастрофах, о которых сообщало радио, – вообще ни о чем, кроме фильмов, которые они только что посмотрели, или только что сняли, или хотели снять. Мне казалось, что все это невероятно поверхностно и недальновидно, но так как Голливуд с увлечением занялся экранизацией книги Эрнеста, это было единственное, о чем он мог думать. Поэтому я решила держать свое мнение при себе.

Дороти Паркер надеялась написать сценарий.

– Только через мой труп, – сказал он, когда она фтошла подальше.

– Она пишет очень остроумно, – заметила я.

– Это как раз противоположно тому, что представляет ценность для любого.

– Да, – согласилась я, про себя подумав, что Сан-Валли – неподходящее место, чтобы даже упоминать о ценностях.

В один из дней приехал Гэри Купер со своей очень красивой и ухоженной женой Рокки. Все считали его фаворитом на роль Роберта Джордана, но роль Марии все еще была не занята.

– Что насчет Ингрид Бергман? – предложил Купер за выпивкой.

Когда он наклонился к своему переполненному бокалу мартини, я заметила, насколько идеально, не сковывая движения, сидит на нем пиджак. Эрнест носил одну и ту же рубашку целыми днями, и я почти забыла, как хорошо мужчина может выглядеть в правильной одежде. Купер выглядел бы еще лучше, если бы умел вести себя тише, но они с Эрнестом только начали свои обсуждения.

– А может, Марти? – спросил Эрнест. – Она настоящая Мария.

– Я же не умею играть!

– Ты была бы великолепна и сыграла бы ее честно, просто и правдиво.

Рокки скользнула по мне взглядом. На ней была сетчатая шляпка и блестящая соболиная накидка, на губах – темно-красная помада. А затем спросила:

– Хм. Кто еще? Гарбо идеально бы подошла.

– С этими ее накладными ресницами? Не подходит. – Эрнест двумя быстрыми движениями руки подозвал официанта.

Наши бокалы были еще наполовину полны, но теперь, когда Эрнест не писал, он вел себя именно так. Отпала необходимость следить за временем, и похмелье на следующий день было неважно, ведь можно просто проспать весь день.

– Тогда надо без ресниц, – спокойно сказал Купер.

Признаться, все шло гладко, но разговор тянулся бесконечно, скучный, пустой и искусственный, и я перестала слушать.

– Неужели фильм так важен? – спросила я у Эрнеста позже. – Книга сама по себе уже прекрасна.

– Деньги не помешают, – ответил он. – Ты же знаешь. Паулина будет требовать алименты, пока я не умру. И налоги вдруг стали такими, что, похоже, придется затянуть пояс.

– Хорошо. Я просто думаю, что писатели, которые потакают Голливуду, становятся мягкими и бесхребетными. Слишком сытыми. Пожалуйста, скажи мне, что тебя не засосет во все это. Я этого не вынесу.

– Не думаю, что могу такое пообещать, особенно после того, что случилось со Скоттом.

Он имел в виду Фицджеральда. Все знали, что, как только тот заключил контракт с «МГМ»[20]20
  «Metro-Goldwyn-Mayer» («Метро-Голдвин-Майер») – известная американская кинокомпания. – Примеч. ред.


[Закрыть], он почти ничего не написал и превратился в печального, бесхребетного и сильно пьющего человека, изо всех сил старающегося угодить всем и совершенно позабывшего о том, что двигало его работой и что действительно имело значение. Трудно было представить себе что-то более трагичное.

Но даже если Эрнест втайне и вспоминал о Скотте, считая его судьбу предостережением, в компании он первый оказывался с бокалом в руке, говорил громче и убедительнее остальных и не терял запал даже в предрассветные часы, в то время как я едва могла держать голову. Когда весь мир погружался в хаос, бесконечные сплетни, виски с содовой и льдом, изысканное меню казались мне абсолютно бессмысленными, как спор о том, сколько ангелов может уместиться на булавочной головке.

Как только Гитлер завоевал Францию, он перевел взгляд на другой берег Ла-Манша и послал свои бомбардировщики на Лондон. Позже эту операцию назовут «Большой блиц». Весь сентябрь и октябрь, ночь за ночью, неделя за неделей продолжались налеты, опустошавшие город. Мы же в это время играли в теннис, рыбачили и жаловались на надвигающийся дождь. В это было просто невозможно поверить.

Я пыталась работать над историями, которые привезла с собой, но было очень тяжело сосредоточиться. Я не могла сконцентрироваться из-за всего происходящего вокруг и чувствовала, что становлюсь слишком резкой. Но Эрнест не замечал мои страхи и тревоги. Он считал, что заслужил отдых. Можем мы просто позволить себе этот отпуск?

Наконец мальчики приехали спасать положение. Когда дождь прекратился, мы отправились на долгую прогулку вдоль реки Сэлмон, взяв лошадей на двадцать третьей миле пути. Яркие краски осени вспыхивали и кровоточили, а воздух становился свежим, как яблоко. Я никогда не любила ходить в походы, но с мальчиками мне начало это нравиться гораздо больше. Я даже привыкла спать на земле. Гиги научил нас сложной карточной игре, в которую мы играли по вечерам у костра, а Патрик читал отрывки из «Зова предков» с таким чувством и чуткостью, что у меня комок подступал к горлу.

Бамби был тише обычного и немного печален. Ему вот-вот должно было исполниться семнадцать, и он перешел в старшие классы средней школы, но все еще не знал, что ему интересно и что может его увлечь, кроме рыбалки и случайных ролей в школьных спектаклях.

– Не думай, что тебе обязательно идти в колледж, – сказал ему Эрнест. – По крайней мере, не сразу. Ты ведь можешь немного поработать? Дать себе время, чтобы определиться?

– Конечно, – согласился Бам. – Тогда у меня будет гораздо больше времени, чтобы ловить лосося.

– Точно. Насколько мне известно, у нас только одна жизнь. Почему бы не взять от нее столько, сколько сможешь?

– Война может добраться и сюда и порушить все наши планы, – предупредила я.

Как раз на этой неделе Япония присоединилась к странам «оси», подписав договор, в котором говорилось, что враг любого из государств этого нацистского блока является общим врагом. Это был пророческий момент. До сих пор Америка избегала конфликтов, но теперь стало очевидно, что в любую секунду нас могут заставить принять участие в военных действиях. Япония находилась пугающе близко к южной части Тихого океана, где у нас было значительное военное присутствие.

– Но пока ее здесь нет, – сказал Эрнест.

– Думаю, из меня вышел бы неплохой солдат, – откликнулся Вам, и я почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– Не взрослей раньше времени, – посоветовала я ему. – Ни минутой раньше.

Чем больше времени я проводила с мальчиками, тем больше радовалась, что они появились в моей жизни. Как и их отец, они чувствовали себя одним целым с природой, полностью отдаваясь тому, что делали, – ловили форель, пробирались через зостеру[21]21
  Вид морской травы. – Примеч. ред.


[Закрыть], перехватывали крякв на лету. Эрнест учил их, как когда-то учил его отец, где стоять, как держать нож, как бесшумно ходить по траве. Но еще он давал им возможность делать собственные открытия и совершать ошибки. Он оставлял им лучшую наживку, несмотря на то что они могли упустить рыбу. Или немного отходил вниз по течению, чтобы уступить одному из сыновей удачное место для ловли нахлыстом.

Еще он внимательно слушал их – все их истории, забавные планы и длинные шутки. И когда я видела его таким, в его лучших проявлениях, я чувствовала себя предательницей, виновной в том, что усомнилась в нем. Эта жизнь, которую я строила с Эрнестом и его мальчиками, была замечательной. И, в конце концов, не я ли обещала выйти за него замуж? Но это обещание значило, что я больше не только я, но и часть семьи, той семьи, которая позволяла мне чувствовать себя целостной и любимой и находиться там, где я должна быть. Мне оставалось только сдаться и поверить в это.

Двадцать первого ноября тысяча девятьсот сорокового года в слегка потертой столовой «Юнион пасифик рейлроуд» в Шайенне, штат Вайоминг, я стала третьей миссис Хемингуэй. На ужин нам подали жареного лося и неплохое шампанское – лучшее из того, что можно было найти в Шайенне или в ста милях от него. Мы оба были очень легкомысленны – легкомысленны, безрассудны и полны надежд.

Эрнест развелся всего две недели назад, но я изо всех сил старалась не думать об этом. И не вспоминать слова мамы о том, что Эрнест, похоже, не умеет быть неженатым, или о том, какими трудными были последние несколько месяцев из-за постоянных денежных споров с Паулиной, потому что больше ругаться им было не из-за чего.

Почти четыре года мы с Эрнестом были вместе – безнравственно в каком-то смысле, но в то же время чисто и честно, просто потому, что мы этого хотели. Теперь будут страховые полисы, изменения в завещаниях и липкие узы брака. Но дело было сделано. Мне оставалось только смотреть в будущее, пить шампанское, как положено хорошей девочке, и быть отчаянно, головокружительно веселой.

Потом мы поехали на восток в новеньком «бьюике» Эрнеста, который на этот раз был не черным, а «райским зеленым» – так назывался этот цвет. Когда Эрнест сел за руль, он выглядел счастливым и беззаботным, почти невесомым, и, казалось, только наличие у него на пальце блестящего обручального кольца удерживало его на месте и вселяло в него уверенность. Мое кольцо было самой красивой вещью, которую я когда-либо видела: платиновое, тоненькое, усыпанное маленькими бриллиантами и сапфирами, – бонус от продаж его книги и доказательство того, какой ценной она была. Я поймала себя на том, что смотрю на кольцо снова и снова, как будто пытаюсь поймать момент, когда оно превратится во что-то другое.

Глава 52

Почти неделю мы добирались из Шайенна в Нью-Йорк, где Эрнест запланировал медовый месяц в «Барклае». По дороге мы говорили о следующей книге, которую он мог бы написать. Ему пришла в голову идея написать о Гольфстриме, со знанием дела и в то же время увлекательно, так же как было с корридой в «Смерти после полудня».

– И еще мне бы хотелось написать что-то для мальчиков, – поделился он. – Пока не знаю, что именно, может быть, приключенческую повесть. Что-то, что им было бы интересно прочитать.

– Мальчикам бы это понравилось. Особенно в будущем – это стало бы настоящим наследством.

– Как продвигается твоя работа?

На мгновение я задумалась, не зная, что ему ответить. Он был так занят, что я даже не могла вспомнить, когда в последний раз мы обсуждали мою работу или когда он предлагал почитать страницы.

– Я довольно далеко продвинулась со сборником рассказов. На твой вкус они слишком мрачные, но мне нравятся.

– Я не собираюсь указывать тебе, что писать, просто пытаюсь присмотреть за тобой.

– Понимаю. – Я вглядывалась в скошенные кукурузные поля Небраски, посеребренные инеем. Земля, пустынная и нетронутая, казалась бесконечной. – Но с этой книгой мне как будто приходится всему заново учиться. Последняя разбила мне сердце. Я забыла, как доверять собственным инстинктам.

– Я понимаю. Зайчик. Но не все они разносят тебя на куски. Поверь мне.

Ему было легко говорить. Он был на волне своего успеха. Я с усилием сглотнула и сказала:

– Мне просто нужно собраться с духом, написать эту проклятую книгу. Рискнуть, как и всегда.

– Может быть, ты должна довериться «Скрибнере», когда будешь готова. Макс бы со всем разобрался, сохранив твой замысел. Я не предлагаю тебе решать прямо сейчас. Просто обдумай это.

Эрнест хотел поддержать меня и по возможности защитить от еще одной неудачи. Но тем не менее я ощутила тень беспокойства.

– А как же твоя идея, что одно и то же издательство не должно публиковать двух писателей из одной семьи?

– Не думаю, что доверю свою жену кому-то еще.

«Барклай» был любимым отелем Эрнеста в Нью-Йорке. Он относился к нашему номеру как к собственной гостиной и часто держал открытой дверь в холл, приглашая всевозможных старых друзей, литераторов, спортивных деятелей и репортеров, желающих взять интервью. Мы еле успевали пополнять запасы нашего бара. А наш телефон звонил непрерывно.

Конечно, я понимала, почему Эрнест пользовался возможностью принять всех прямо сейчас, – жизнь была на его стороне, и о нем говорил весь город. Но я чувствовала себя еще более измотанной и раздраженной, чем в Сан-Валли. Мой муж принадлежал всем, и, похоже, ему это нравилось. Куда делись тишина и уединение?

– Нам обязательно все время быть на виду? – пожаловалась я.

– Думаю, что нет, но не вижу причин, почему все это должно так быстро закончиться. Даже думать о таком плохая примета. Ты не можешь еще немного потерпеть?

– Постараюсь, – пообещала я.

Но обстановка давила. Не было ни минуты, чтобы кто-нибудь не врывался в дверь, желая поболтать, выпить, взять интервью, сфотографироваться. Мы никогда не оставались наедине, и иногда я с трудом узнавала ту пару, которой мы стали за такое короткое время.

Единственный, кому я была действительно рада, – это Бамби, который дважды приезжал из школы на выходные, чтобы провести их с нами. Эрнест решил, что ему стоит дать несколько уроков бокса в спортзале Джорджа Брауна на Западной пятьдесят седьмой улице, в месте, которое он любил уже много лет. Они ходили туда в костюмах из плотного серого джерси с полотенцами на шее. Часами боксировали с грушей и тренировали удары ногами. Эрнест считал, что бокс – один из лучших способов оставаться в форме и вывести алкоголь из организма. Бамби, насколько я знала, даже не притрагивался к фляжке и был уже в идеальной физической форме, но вход в это мужское святилище с отцом для него являлся особым обрядом посвящения. Он уже достиг необходимого возраста и имел полное право находиться там.

Но где мое место? Этого я еще не знала. Довольно быстро мне надоело, что меня выставляют в качестве новой жены. Работать в нашем номере было практически невозможно из-за такого количества гостей, и однажды, не зная, как отделаться от нескончаемого потока незнакомцев, я договорилась пообедать с Чарльзом Кольбо из «Колльерс».

– Есть ли шанс, что меня снова куда-нибудь отправят? – спросила я его за креветочным коктейлем в «Русской чайной».

– Есть Бирманская дорога[22]22
  В ходе Второй Мировой войны Бирманская дорога являлась основным источником американской помощи блокированному Китаю. – Примеч. пер.


[Закрыть] и война в Китае. Но я бы не стал беспокоить тебя из-за этого.

– Китай? – Меня потряхивало, и усидеть в кресле было непросто. – Почему бы и нет?

– Марти, ты, возможно, не в курсе, но ты недавно вышла замуж.

– Вышла замуж не значит умерла, Чарльз. Моя работа по-прежнему имеет для меня значение.

– Верно-верно. Не обижайся. Просто я подумал, что теперь ты не сможешь так свободно путешествовать. Это логичное предположение.

Это и правда было разумное предположение, и все же я чувствовала необходимость воспользоваться шансом, пока еще могла. Я хотела получить что-то для себя, прежде чем меня полностью поглотит карьера и слава Эрнеста.

– Я смогу.

Хотя Китай и Япония десятилетиями боролись за ресурсы, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году началась полномасштабная война. Японцы оккупировали почти две трети территории Китайской республики, включая побережье. Единственным способом доставить припасы в страну была Бирманская дорога, протянувшаяся на семьсот семнадцать миль по неровной горной местности и связывающая Куньмин с Лашио, Бирмой и дальше с Рангуном. Британия помогала китайцам с самого начала конфликта и защищала свою колонию, но в последнее время в дело вмешался и Рузвельт. Защита Китая была способом обеспечить Америке важного союзника, после того как Япония присоединилась к странам «оси». Никому не хотелось верить, что Япония может открыто напасть на нас, но было наивно полагать, что такого не произойдет. Бирманская дорога была историей – важной историей – и я хотела стать той, кто ее расскажет.

Когда я вернулась в номер, Эрнест просматривал большую стопку журналов в поисках новых рецензий, а Бамби жадно поглощал обед, которого хватило бы на шестерых. Время было неподходящее, но я подумала, что присутствие Бама сможет ослабить напряжение, если разговор пойдет наперекосяк. Так оно и вышло.

– Китай?! – рявкнул Эрнест. – Тебя тянет на лишения и трудности, как мух на липучку?!

– Прекрати. Это очень заманчивое задание. На Дальнем Востоке сейчас столько всего происходит, и я всегда, всегда мечтала там побывать. С самого детства. Даже названия всех этих мест… Гонконг, Сингапур, Гуам. Восток. Разве тебя они не манят?

– Кто-то слишком много читал Сомерсета Моэма. – Он прищурился. – Что за медовый месяц будет в Китае?

«Медовый месяц»?

– Значит, ты согласен? – Я была удивлена.

– По-моему, это здорово, Марти, – добавил со своего места Бамби.

– У тебя получится освободиться? Я бы справилась и сама. Я до сих пор помню как.

– У меня есть подписанное обязательство, в котором говорится, что ты никогда меня больше не оставишь, если ты забыла. И есть еще один контракт: несколько слов, сказанных в Шайенне. Похоже, это единственный способ проводить время со своей женой.

– Конечно я не забыла. – Я подошла и обвила руками его шею, тронутая тем, что он скорее уступит, чем будет драться, и последует за мной, когда почти всегда бывало наоборот. – Спасибо, Зайчик. Будет здорово, если мы поедем вместе.

На тон неделе, не успели еще высохнуть чернила на моих бумагах, присланных «Колльерс», Эрнест связался со знакомым редактором из «ПМ» и заключил с ним контракт на написание серии статей о «настоящем Китае».

Я знала, что все пройдет лучше, если у него тоже будет работа, но я с удовольствием представляла, что на этот раз он будет подчиняться требованиям моего графика, путешествуя как мой муж, моя свита, моя группа поддержки. На самом деле я должна была подумать о том, что если я собралась получить собственное впечатление о «настоящем Китае», мне придется соревноваться с ним – плечом к плечу, карандашом к карандашу. Не будет никакого временного освобождения от хаоса, который создала его слава. Даже на другом конце света он останется все тем же великим Эрнестом Хемингуэем. И поначалу для всех я буду просто его женой и только со временем смогу заявить о себе.

Глава 53

Первым делом предстояло сделать несколько ужасных прививок от тифа. Затем, больные и измученные, мы отправились в Вашингтон, чтобы договориться о необходимых визах и получить информацию о Китае. Оттуда мы совершили долгий перелет в Лос-Анджелес. Провели два дня в Голливуде, пообедали с Гэри и Рокки Купер, прежде чем отправиться в Сан-Франциско на встречу с Ингрид Бергман. Когда Дэвид Сэлзник сказал ей, что у нас есть немного свободного времени, прежде чем мы отправимся на Дальний Восток, она провела почти всю ночь за рулем, чтобы встретиться с нами. Что за странная штука жизнь? Прямо напротив нас в ресторане на Сакраменто-стрит сидела Бергман, высокая, стройная и естественная, без малейшего намека на макияж. На ней были темные брюки, водолазка и сверху шерстяное пальто песочного цвета – обычная дорожная одежда, в которой Ингрид выглядела совсем необычно.

Мы с Эрнестом немного побаивались ее, но не потому, что она была звездой, а потому, что казалось, будто она светится. Это был обычный свет – просто в ней его было больше, чем в ком-либо еще.

– Ваша книга такая романтичная, – сказала она Эрнесту. – Не могу передать, как сильно она меня тронула.

– Вам придется коротко подстричь волосы. Наверное, будет их безумно жалко?

– Нисколько. Это очень важно для истории Марии. Кто же откажется от этого из-за тщеславия?

– Я очень рад, что вы так считаете. Не думал, что решитесь показать нам ваши уши.

– Эрнест! – воскликнула я, ужаснувшись его прямоте.

Но она лишь улыбнулась и, сделав ему одолжение, подняла свои каштановые волосы и повертела головой из стороны в сторону. Конечно, уши были идеальные.

– Я думаю, это замечательно, что вы не поддались Голливуду и не изменили вашим принципам, – сказала я ей.

– Ох, как они нападали на меня. Вы даже не представляете. У меня были слишком длинные волосы, слишком немецкое имя и слишком высокий рост. И даже мои брови были неправильными. Сколько же совещаний они посвятили моим бровям! – Она улыбнулась так, будто ее ничто из этого уже не задевало, но я-то знала цену такого отношения.

Мне вспомнился тот номер журнала «Тайм», который оценивал мою форму лица, длину ног, хотя то, как я выглядела, никаким образом не относилось к работе. У нас было что-то общее, особый вид сестринства, выкованный внешним давлением, которое, возможно, понимали только женщины.

– Лучше бы я никогда не прикасалась к своим, – поделилась я. – Они теперь совсем не растут.

– Все меняется, и потом уже ничего не вернуть назад.

Вскоре мы уже прощались на улице, пока Эрнест ловил такси.

– Что вы надеетесь найти в Китае? – спросила Ингрид.

– Пока не знаю, просто чувствую, что мне нужно в Китай. Очень важно поехать туда, увидеть происходящее своими глазами и попытаться все это понять. Мир так быстро меняется. Я хочу верить во что-то, пока еще есть время. Я хочу говорить правду, даже когда это трудно. И я хочу найти историю, о которой нужно написать.

Она смотрела на меня своими добрыми, большими, умными глазами, и я ощутила внезапную волну неуверенности, как будто слишком много болтала или была недостаточно эмоциональна. Но она сказала:

– Вы, кажется, очень хорошо понимаете, чего на самом деле хотите в жизни.

– Надеюсь, что так, – ответила я и оглянулась на Эрнеста, который ждал у такси, прислонившись к открытой двери. – Мне бы это чувство пригодилось там, куда я еду.

Мы с Эрнестом думали, что путешествие на пароходе до Гонолулу будет состоять из банкетов и фуршетов и что мы будем сидеть в шезлонгах и ждать прибытия в райский уголок. Вместо этого поездка походила на маленькую смерть: нас швыряло то в одну, то в другую сторону, пока мы не позеленели, как лягушки. Плохая погода следовала за нами по пятам, а открытое море не переставало вздыматься темными волнами. Мне сразу захотелось на берег, но впереди ждали дни непрерывных страданий. Наконец мы спустились в трюм и попытались напиться. У Эрнеста была теория, что при достаточном количестве спиртного можно обмануть желудок, или чувство равновесия, или что-то там еще, отвечающее за то, чтобы ты больше не захотел есть, ни сейчас, ни потом. Но даже целые графины виски помогали лишь отчасти.

– Кто бы мог подумать, что Тихий океан такой неспокойный, – сказала я ему. – Разве океан – это не просто океан?

– Очевидно, нет.

Когда мы добрались до Перл-Харбора, нам не терпелось сойти с корабля и ощутить твердую почву под ногами, но как только опустили трап, десятки доброжелателей вскарабкались на борт, чтобы поприветствовать нас, закидывая нам на шеи леи, произнося речи и повторяя: «Алоха!»[23]23
  Распространенное гавайское слово, которое используется как приветствие, пожелание радости и любви. – Примеч. ред.


[Закрыть] Фотографы делали рекламные снимки. Незнакомцы пожимали нам руки и вешали на нас все новые и новые цветочные гирлянды, так что мы уже едва могли видеть из-за них.

– Тебе лучше увести меня отсюда, – стиснув зубы, улыбнулся Эрнест, отчего стал похожим на барракуду. – Следующий, кто ко мне прикоснется, получит в нос.

– Осторожнее, дорогой. – Мне самой требовалось много усилий, чтобы продолжать улыбаться. – Знаешь, они все здесь ради тебя.

По правде говоря, мне тоже хотелось кого-нибудь ударить или заорать во все горло, просто чтобы разрядить обстановку. Вместо этого я повторяла: «Спасибо, большое спасибо», снова и снова, раз сто или даже больше. Я была измотана, бредила от усталости, но все продолжала улыбаться, играя роль замечательной миссис Хемингуэй.