Текст книги "Любовь и пепел"

Автор книги: Пола Маклейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Глава 54

Мы ехали в отель на рикше через душное сердце Гонконга. Казалось, что тесные улицы смыкаются вокруг, когда мы пробирались через толпу велосипедистов, полуразрушенные продуктовые ларьки и людское море. Куда ни глянь, везде были клочки красной и белой бумаги, мусор от петард, которые взрывались каждые несколько секунд. На улице бегали куры и дети. Кто вообще мог разобраться, как двигаться в этом хаосе?

Наш отель располагался в кишащем людьми центре города и выглядел очень старым, но с примесью аристократизма. В номере под потолком двигались широкие лопасти вентиляторов, а массивную ванну украшали тяжелые латунные краны. Я поблагодарила судьбу за эти малые радости, забралась в ванну по самый подбородок и не выходила два часа, пока Эрнест ходил на разведку.

– Я нашел человека, с которым можно стрелять фазанов, – сообщил он, когда вернулся. Эрнест принес китайскую газету, две огромные бутылки теплого пива и разноцветный набор фейерверков, которые хотел попробовать запустить прямо здесь, в номере.

Я выхватила фейерверки у него из рук, соображая, куда бы их спрятать.

– Охота на фазанов? Где? Ты же в курсе, что идет война?

– Думаю, что да, хотя это и не настолько очевидно.

Это было действительно так. Японская армия окружила Гонконг с трех сторон, но самой серьезной проблемой оставалась перенаселенность. По-видимому, колониальное правительство пыталось эвакуировать своих граждан, но от этого численность населения не уменьшалась. Для простых людей еда была редкостью, а чистая вода – мифом. Всюду царила ошеломляющая бедность, но Гонконг не был похож ни на одно из тех мест, где нам доводилось бывать прежде. Воздух был полон незнакомых запахов. Висящий в нем дым заполнял переулки, где с крюков свисало что-то непостижимое и где дети играли в канализации. Именно такой и была жизнь – бурной, жестокой и странной. Я хотела исследовать все это единственным известным мне способом – выйти и броситься в омут с головой, болтая со всеми, с кем только можно, заглядывая в каждый маленький переулок, теряясь и снова находя дорогу, пока не увижу сцену, не услышу историю, не поймаю момент – что-то, что нуждалось именно во мне.

Тем временем в вестибюле отеля вокруг Эрнеста собралась публика. Он хотел, чтобы история сама его нашла, и был абсолютно уверен, что так оно и будет. Его известность привлекала к нему самых разных людей: кантонских банкиров и регбистов-эмигрантов, таксистов, шулеров и даже офицера разведки, охраняющего иностранного генерала. Эрнест занял лучший угол номера, разложив книги с журналами и расставив бокалы. Он принимал своих подданных, сидя в большом кожаном кресле и слушая рассказ за рассказом. Он был в своей стихии.

Через четыре дня после нашего прибытия я села на старенький, обшитый металлом «DC2», направлявшийся в Лашио на границе Бирмы. Начался февраль, предрассветный воздух был холодным и густым. В темной пещере салона сидело всего семь пассажиров – все китайцы. Сиденья были из шаткого на вид металлического каркаса с простейшими брезентовыми чехлами. Уборная располагалась за зеленой парусиновой занавеской и представляла собой, по существу, плохо прикрытую дырку, через которую все вылетало вниз, прямо на людей и улицы. Я не могла даже думать об этом без содрогания.

Нашим пилотом был невозмутимый американец по имени Рой Леонард – высокий, светловолосый, в коричневом летном костюме. Мне показалось, что здесь, в раздираемом войной Китае, за штурвалом он чувствует себя так же комфортно, как за рулем трактора посреди Индианы.

Самолет принадлежал китайскому правительству и «Пан Ам»[24]24
  Крупнейшая американская авиакомпания, основанная в 1927 году. – Примеч. пер.


[Закрыть]. По словам Роя, он регулярно летал по этому маршруту, в основном в темноте и на высоте, недоступной для японских зениток.

В полутемной кабине самолета я попыталась записать эти и другие наблюдения в свой блокнот, но вскоре мы оказались запертыми в центре грозовой тучи. Самолет подпрыгивал и раскачивался. Град барабанил в окна, словно гвозди о железную банку. Когда стрелка указателя скорости замерла, я увидела, как Рой открыл окно, чтобы посмотреть, сможет ли он сам оценить скорость, глядя на землю. Я испугалась, и меня затошнило, мои липкие ладони вцепились в сиденье – так я и летела до самого Чунцина, до которого было более семисот миль. Пять часов спустя мы выбрались из густого, влажного облака и приземлились на грубую взлетно-посадочную полосу посреди острова на реке Янцзы. Сама река казалась нарисованной от руки, с высокими желтыми утесами, вздымающимися по обеим сторонам и покрытыми растительностью, словно мхом.

Пока самолет заправлялся, мы позавтракали липким рисом, яичницей и вонючим чаем.

– Для чего ты взялся за эту работу? – спросила я Роя, который сидел, уткнувшись носом в чашку.

Он пожал плечами.

– Чтобы не было скучно.

Я постаралась улыбнуться.

– Я так и подумала. Бывают ли в мире перелеты опаснее этого?

Он улыбнулся в ответ.

– Если бы такой был, то я бы уже его нашел.

Вскоре мы снова были на борту с новой горсткой пассажиров, оставляя внизу грубо высеченный эффектный пейзаж долины. Мы поднялись в небо, теперь абсолютно чистое и ярко-синее.

– А не безопаснее ли спрятаться в облаках?! – крикнула я Рою.

– Я слежу за ними! – прокричал он в ответ, имея в виду японские зенитные установки и вражеские самолеты.

«Боже мой», – подумала я и попыталась сосредоточиться на пейзаже, далеких рисовых полях, сверкающих на солнце, как серебряная фольга, крутых склонах гор, речных долинах и богатых, сырых землях. Мы летели весь день и приземлились в Куньмине, уже когда наступили сумерки, окрасившие все в пурпурный цвет. Еще топлива, еще риса и чая – а затем на последний отрезок пути, через высокие горные перевалы, которые мне приходилось рисовать в своем воображении, так как мы снова летели в чернильной темноте. Самолет вибрировал от усилий.

На самом деле Лашио был очень маленьким городком, и все же от него зависел весь Китай, если он собирался сопротивляться Японии. Извилистая Бирманская дорога начиналась и заканчивалась здесь: словно уроборос, петляя, ползла она в Гималаи и обратно, в то время как японцы совершали регулярные налеты. Как только небо прояснялось, китайские дорожники приступали к работе, делая заплатки, которые будут снова уничтожены уже при следующей атаке. И так каждый раз, день за днем. Япония обладала мощью, это бесспорно. Но у Китая была решимость и древнее, безграничное терпение. Я ставила именно на него.

Большую часть ночи я делала заметки для статьи, которую собиралась опубликовать, а затем наконец забралась на холодное деревянное сооружение, служившее мне кроватью, закрыла глаза и стала думать об Эрнесте. Возможно, он спит в нашем шикарном отеле, а над его головой крутятся вентиляторы. Или, скорее всего, он все еще сидит в своем кожаном кресле в вестибюле, потягивая виски и обмениваясь с собеседниками историями из жизни, абсолютно увлеченный всем этим. Это позволяет ему чувствовать себя счастливым. Я знала, что завтра он станет делать то же самое, а я постараюсь что-нибудь разузнать в Лашио, потом, изменив направление моего путешествия, сяду на ночной рейс обратно в Куньмин и снова окажусь во власти большой высоты, погоды и военной опасности. Я была измучена и напугана. Но все же впервые за этот год чувствовала себя сильной и талантливой. Без Эрнеста мне было легче поверить в себя, и мне это нравилось.

Какими бы сложными ни оказались эти дни, они бодрили и были полны жизни. Эрнест находился в окружении толпы, а я была в движении. Мы оба были на своих местах.

Глава 55

Я нашла человека, готового отвести меня куда угодно в Гонконге: в дымящуюся сырую грязь цементных бункеров, где целые семьи спали на голой земле, в холодные и плохо освещенные фабрики, в дома, где играют в маджонг[25]25
  Китайская азартная игра. – Примеч. ред.


[Закрыть], и бордели, где проституткам на вид было не больше четырнадцати. Еще я зашла в несколько опиумных притонов, где за гроши можно было купить две набитые трубки, а затем с их помощью забыться, лежа на койке со сваленным в кучу грязным шерстяным одеялом. «Да и кто откажется от опиумной мечты, дающей шанс сбежать от здешней реальности?» – подумала я. На одной из коек спали двое мужчин с измученными лицами. Но я напомнила себе, что на самом деле это был не просто сон: они находились в отключке и, прижавшись друг к другу, лежали с открытыми ртами. В другой стороне старуха в лохмотьях прислонилась к стене, которая сгнила от влаги и плесени.

Похоже, никто не контролировал происходящее, если не брать в расчет девушку, которая заталкивала пальцами в трубки черные, похожие на смолу комки опиума. Судя по ее лицу, ей могло быть как четырнадцать лет, так и все сто. Ее худощавые плечи выступали из-под грязной сорочки, но она очень ловко управлялась со всем этим, зажигала лампы и разгребала груды отходов. Повсюду висел густой дым со сладковатым запахом разложения.

– Сколько ей платят за эту работу? – спросила я у своего проводника.

– Двадцать центов в день, может быть, и меньше.

– Меньше этого? Как у нее хватает денег на еду?

Он пожал плечами и предположил, что у нее, может быть, есть семья.

«Может быть», – мысленно повторила я, почувствовав, как кончики пальцев липнут к карандашу. Мне захотелось отдать ей все, что у меня было, начиная с одежды. Но эта девушка всего лишь одна из тысячи таких же в этом городе и еще в сотне других городов Китая, где все было похоже и повторялось изо дня в день.

Когда мы собрались уходить, она предложила нам взглянуть на что-то, указав на белое ведерко, стоящее в узкой нише стены. Наклонившись, я увидела, что в нем была маленькая коробчатая черепаха, которую она держала как домашнее животное. Девушка подняла ведерко, и черепаха начала скрестись о стенку, стук ее когтей показался мне отчаянным и безнадежным. Хозяйка же выглядела довольной и наблюдала за моим лицом, явно желая, чтобы я тоже умилялась.

– Какая милая, – передала я через переводчика, и мое сердце разлетелось на куски – не в первый и не в последний раз за этот день.

– Думаю, что ты должен запретить мне выходить из отеля, – сказала я Эрнесту, когда вернулась.

Он читал, лежа на застеленной постели, но после моих слов снял очки в железной оправе и посмотрел на меня.

– Ты хочешь спасти всех?

Я плеснула себе немного виски.

– Да, или просто поорать до хрипоты.

– Такова основная проблема во взаимодействии с миром: тебе приходится сталкиваться с тем, чего ты не хочешь знать.

– Но я хочу. Только я чувствую себя ужасно беспомощной. Посмотрел бы ты на эту девушку в опиумном притоне. Я чуть не умерла, когда увидела, как она живет.

– Думай о том, что она может быть не так несчастна, как ты себе нафантазировала. Она не знает другой жизни. Это ее жизнь, не твоя.

– Может, и так. Но если я напишу ее историю, вдруг это сможет что-то изменить.

– Ты ужасно наивная, если так думаешь. И еще она может даже не принять перемены, если они произойдут. Людям нравится жить так, как они привыкли. Такова человеческая натура.

– Я не согласна. – Виски и сознание правоты обжигали мне горло. – По крайней мере, я хочу попробовать что-то изменить.

– Как знаешь, – сказал он мне вдогонку, когда я направилась в ванную и захлопнула за собой дверь, пожалуй, слишком громко.

Как выяснилось, наши разногласия по поводу Китая только начинались. Эрнест поддался всем местным деликатесам и обычаям: распивал весеннее вино, приправляя его маринованными змеями, и не обращал внимания ни на жару, ни на вшей, ни на крыс, ни на клопов, ни на отвратительные запахи с улицы. Я же принимала ванну по три раза в день и была вознаграждена дизентерией и ужасным случаем китайской гнили: мои руки шелушились и желтели от сводящей с ума грибковой инфекции.

– Я схожу с ума, – сказала я Эрнесту, стараясь не чесаться, не блевать и не рыдать.

– Кто хотел приехать в Китай? – весело спросил он и пошел покупать новые фейерверки.

Он тыкал меня во что-то носом, но во что именно? Что эта поездка была не его идеей? Что он преуспевал, пока я страдала?

Хоть мне и не нравилось такое отношение и я его не понимала, но фразу «кто хотел приехать в Китай?» Эрнест повторял всю дорогу, пока мы ехали вглубь страны, сначала по воздуху, а потом, несмотря на проливные, непрекращающиеся муссонные дожди, на грязных пони, которые весили не больше меня. Какое-то время мы передвигались по северной реке на сампане[26]26
  Дощатая плоскодонная лодка. – Примеч. ред.


[Закрыть], проплывая мимо деревень, над которыми развевались черные флаги, означавшие эпидемию холеры. Потом пересели в грузовик. Одиннадцать дней тяжелого пути – и мы добрались до фронта у Кантона[27]27
  Старое название Гуанчжоу. – Примеч. ред.


[Закрыть] на свободной территории Китая. Сначала дорога напоминала резиновый цемент, а потом исчезла вовсе.

Сам фронт показался мне похожим на гору, а точнее, на две горы: японцы засели на одной, китайцы на другой, а между ними все было спокойно. Мы видели, как один японский бомбардировщик взлетел, намереваясь, вероятно, атаковать Шаогуань примерно в сотне миль к северу от нас, но чаще, за время пребывания на континенте, мы сталкивались с пропагандой. В каждой деревне, куда мы приезжали, висели плакаты на английском языке:

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ПОСЛАННИКИ СПРАВЕДЛИВОСТИ И МИРА».

Во время встречи генерал Вонг, который держал эту линию обороны уже много лет, предложил нам прогорклое рисовое вино и передал единственное послание: «Если бы Америка отправила нам самолеты, оружие и деньги, то Китай бы очень быстро разделался с Японией».

– А если не отправит? – осмелилась я спросить.

– То будет вот так, – сказал он, сопроводив слова жестами, которые можно было растолковать следующим образом: происходящее сейчас будет продолжаться бесконечно. У японцев были самолеты, у китайцев – люди и удивительная способность выносить трудности. То, что японцы разрушили, китайцы смогут восстановить ценой своей жизни, если понадобится. Что такое четыре года для такой древней и многострадальной страны?

– Это самая ужасная война, которую я когда-либо видела, – сказала я Эрнесту, когда мы добрались до Чунцина.

Он, благодаря своим многочисленным связям в Гонконге, договорился о встрече с генералиссимусом Чан Кайши, лидером Демократической партии Китая, и был от этого в полнейшем восторге. Именно на это Эрнест и надеялся, приехав в Китай: добыть факты, которые никому не были известны, и передать важную информацию Вашингтону, когда мы вернемся домой. Меня же это заботило гораздо меньше. На самом деле, я почувствовала презрение к генералу Чан Кайши и его жене еще до того, как познакомилась с ними. Мне было совершенно ясно, что они не заботятся о своем народе. Миллионы людей голодали. Осиротевшие и умирающие просили милостыню на улицах, в то время как те, кто был наделен богатством и властью, жили как короли, вдя по головам людей, кто был ниже и слабее их.

Мадам Чан – известная красавица и роковая женщина, которая говорила о рабском труде как о спасении для своего народа. Бо́льшую часть времени она пыталась очаровать Эрнеста, а меня успешно игнорировала. Когда я спросила, почему ее страна не заботится о своих прокаженных, она сказала, сдержанно улыбнувшись:

– У Китая уже была богатая культура, когда ваши предки еще жили на деревьях.

Я ошеломленно уставилась на нее, а Эрнест подавил смешок. В следующее мгновение она переменилась в лице, улыбнулась и протянула мне серебряную брошь с нефритом. Мне ничего не оставалось, как только принять подарок и поблагодарить ее. Между тем обед продолжался – и главным блюдом была пропаганда. Генерал Чан считал себя демократическим героем народа, неутомимым лидером в борьбе с Японией, хотя его настоящим врагом были китайские коммунисты, которые могли привести народ к восстанию, разорвав цепи нищеты и рабства. Единственная цель Чана заключалась в том, чтобы остаться у власти. Он был верховным владыкой, а мадам Чан – гадюкой в драгоценных камнях, но ни о чем таком я не могла написать для «Колльерс»: Китай был нашим союзником.

– Что случилось с объективностью? – спрашивала я Эрнеста, с трудом сдерживаясь, чтобы не разбить нефритовую брошь о стену.

– Она вымерла вместе с птицей додо. Или это риторический вопрос?

– Я думала, что нет. Вот черт!

Позже мне будет стыдно за те заметки, которые я отправила в «Колльерс». В них не было ни моих страхов, ни реального мнения. Я называла мадам Чан «очаровательной», такой же очаровательной, как «самая новая и яркая кинозвезда», потому что это именно то, что все хотели услышать. Китай должен был оставаться на нашей стороне. Америка желала завладеть ресурсами Японии на Дальнем Востоке, чтобы та не дышала нам в затылок.

Повсюду были уродство и лицемерие, и я позволила себе стать частью этого. Но я не могла писать циничные репортажи и наивно полагать, что журналистика не в силах исправить ошибки или хотя бы прояснить ситуацию, хотя Эрнест настаивал на обратном. Это означало бы, что у меня просто не хватает сил хоть что-нибудь изменить. Но мысли об этом становились для меня невыносимыми. Я просто должна была усерднее работать, отчаяннее сражаться и стоять на своем.

Глава 56

Поскольку гонорары за роман «По ком звонит колокол» продолжали поступать, Эрнест решил использовать часть, чтобы выкупить «Финку». Мы арендовали дом с того дня, когда я впервые нашла его, и делали ремонт полностью за свой счет. Но по возвращении из Китая все это место стало нашим до последнего гвоздика, даже заросли лиловых орхидей возле сейбы и саранча, стрекочущая среди пальм. Мы отпраздновали это шумной вечеринкой, пригласив наших басков и всех, кого знали в городе, и каким-то образом веселое ощущение праздника сохранилось до конца лета. Дом никогда не пустовал, а вино лилось рекой.

Я скучала по мальчикам, но Эрнест с Паулиной играли в перетягивание каната, так что стало очевидно, что мы не увидим их до осени, поэтому мы просто продолжали плыть по течению. Просыпались, когда хотели, ели, когда нас мучил голод, чаще всего пили первые коктейли еще до полудня, а потом спали на солнце. Эрнест перестал следить за тем, что ест, перестал записывать свой вес и переживать о нем. И хотя оставались теннис и состязания по стрельбе, которые могли снизить вред от обильной еды, в некоторые дни я чувствовала себя очень подавленной.

Я отправила Максу Перкинсу законченные рассказы. Ему понравился мой сборник, который я назвала «Сердца других», подсмотрев цитату в рассказе Уиллы Кэтер. Корректура должна была прибыть со дня на день, и во мне мучительно смешались волнение и страх. Разочарование, вызванное последней книгой, все еще не покидало меня. Хоть я и не просила, но Эрнест делал все возможное, чтобы в этот раз все получилось правильно. Он предлагал идеи для рекламного экземпляра и хотел помочь с выбором суперобложки. Моя последняя фотография показала меня не в лучшем свете, поэтому Эрнест предложил сделать ее самому, чтобы я на ней выглядела как можно естественнее.

– Думаешь, все это имеет значение? – спросила я его.

– Уж точно не повредит, – сказал Эрнест. – Может быть, тебе подумать о том, чтобы взять фамилию мужа? Этого ты еще не пробовала.

– И зарабатывать на твоей славе? – Я мгновенно насторожилась. – Этого все и ждут. Ты же видел те рецензии.

– Это твоя фамилия. Почему бы тебе не использовать ее, если хочешь?

Я ощутила, как жар поднимается по шее, словно по лестнице.

– Моя фамилия – Геллхорн. И именно под ней публиковали мои работы.

– Что ты выберешь: гордость или хорошие продажи?

– Думаешь, без твоей фамилии у меня не получится? – Я почувствовала резкость в своем тоне и заставила себя выдохнуть. – Ты это имеешь в виду? Использовать личные связи или погибнуть?

– Ты слишком драматизируешь. Я просто хочу помочь.

– Может быть, но это моя работа. И я хочу издать ее под своим именем.

Эрнест внимательно посмотрел на меня, и стало ясно, что, по его мнению, я совершаю ошибку, но вслух он сказал:

– Конечно, делай, как тебе угодно. – И ушел читать свою почту, пока я кипела от злости.

Дело было совершенно не в этом. Он совсем меня не понял. В моем выборе не было слабости или гордости. Я была Геллхорн, под этим именем я писала еще до того, как познакомилась с ним. И мне было важно оставаться прежде всего собой, а не его женой или кем-то еще.

Все больше и больше я начинала понимать, что Эрнест – человек привычки. Он жил по календарю, следовал по пути миграции, как бабочка, возвращаясь год за годом в одно и то же время в одно и то же место. И было неважно, что мы только недавно вернулись домой из долгой поездки по Востоку. Осень означала Сан-Валли, и именно туда мы должны были поехать.

– А как насчет Аризоны или Мексики? – предложила я как-то вечером, пытаясь понять, смогу ли немного растормошить его и заставить сделать что-нибудь, что интересно мне. – Мальчикам бы понравилось в пустыне.

– Но все уже устроено. Поездка была запланирована еще несколько месяцев назад. В чем дело?

– Сан-Валли – прекрасное место, но разве мы уже не видели все, что оно может нам предложить?

Между бровями Эрнеста залегла морщинка. Я смотрела, как она становится все глубже, и понимала, что не только причинила ему боль, но и удивила. Кроме привычек в перемещении, для него очень важным было знать, что я чувствую то же самое, что и он, что мы всегда будем смотреть в одном направлении.

– Ты предлагаешь мне поехать одному? – осторожно спросил он.

– Нет. Но, может быть, я присоединюсь к тебе позже, если и правда нет возможности изменить наши планы. Я заехала бы в Сент-Луис повидаться с мамой, а потом, когда приедут мальчики, отправилась бы к вам.

– Значит, в октябре? В середине октября? – Эрнест смотрел на меня так пристально и знакомо. Он ненавидел одиночество. Он не мог оставаться в равновесии без меня – так он всегда говорил, – и я принимала это. Такова была его натура. Но я понимала, что подстраивание под его потребности становилось вызовом для моего собственного равновесия. Такова моя натура.

– Октябрь звучит отлично, – сказала я как можно радостнее. – Можно будет любоваться всеми красками природы.

– Да. Верно. – Его жесткий тон выдавал обиду. – Если нет других вариантов.

В начале сентября Эрнест отправился на материк на «Пилар», доверху забитой снаряжением. Когда он прощался, его лицо выглядело напряженным, я знала, что он абсолютно не понимает моего выбора. Эрнест дулся неделями, чувствуя себя преданным, и было трудно, по-настоящему трудно не уступить и не сделать так, как хочет он.

Я знала, что мне будет его не хватать, – я всегда по нему скучала. Но как только Эрнест ушел, мне стало как-то легче. Когда я вернулась в дом, он показался мне совсем другим без него – не просто более тихим, но и более просторным. Я ходила из комнаты в комнату, радуясь спокойствию. Стояла неподвижно босыми ногами на теплом полу в пятне солнечного света, и ко мне пришло осознание, что в течение многих дней можно не думать ни о чьих нуждах и развлечениях, не искать компромиссы и не прогибаться, чтобы подстроиться под чужие интересы. Я отпустила повара и экономку, надела чистую хлопковую пижаму, пообещав себе не снимать ее без крайней необходимости. И это было так здорово! Я лежала, не вставая, и читала, впитывая тишину и покой, лишь слегка испытывая вину за то, что была так счастлива в одиночестве.

Я была в Сент-Луисе, когда получила отправленный Максом первый экземпляр моей новой книги. Я видела все макеты суперобложки и знала, чего ожидать, но сама книга оказалась такой красивой и прекрасно сделанной, что просто покорила меня с первого взгляда. Обложка была сине-зеленой, с названием, написанным великолепным шрифтом и, конечно, с моим именем наверху. Все было выполнено идеально: от шрифта и толщины корешка до форзаца.

– Она так солидно выглядит, правда? – спросила я, показывая книгу маме.

– Получилось просто замечательно, – ответила она. – Настоящее произведение искусства.

– Мне было так плохо и страшно, – призналась я, – но, увидев книгу, сразу захотелось стать сильнее. Мне нравятся эти рассказы. Я рада, что написала их.

– Ты должна гордиться собой, – сказала мама, возвращая книгу. – Они проделали отличную работу.

– Наверное, по-настоящему любить книгу получается только до того момента, пока ты ее не выпустишь и пока критики не выскажут свое мнение или пока суммы от продаж не обрадуют или не разочаруют.

– Я могу только представить, как тяжело, когда то, что ты любишь, будет кем-то разбираться и оцениваться. Но даже наихудшие отзывы не смогут отобрать у тебя твою книгу, ведь правда?

– Если честно, дела обстоят гораздо хуже. Все начинается с того, что ты полон надежд, но появляются рецензии, которые ломают что-то внутри. Сначала ты с ними не соглашаешься или сердишься, но мало-помалу начинаешь верить всему ужасному, что говорят про твою книгу, и в итоге забываешь, как сначала она тебе нравилась. Надежды тают. Твоя книга никому не нужна. И ты от нее избавляешься.

– Ох, милая… – Мама смотрела на меня с нежностью. – У Эрнеста тоже бывали ужасные отзывы за эти годы, но он продолжает идти вперед. Ты не спрашивала его совета?

– Я не уверена, что он еще помнит, каково это – быть на дне. Сейчас в мире нет более успешного писателя. И не важно, что с тех пор он не написал ни слова. Он будет почивать на лаврах еще много-много лет.

– Думаю, что так любой забудет о прошлых трудностях. Но я уверена, что он хочет, чтобы ты преуспела.

– Хочет. Хотя раньше все было проще. Раньше мы чувствовали себя командой. Думаю, именно этого мне не хватает больше всего. Я не знаю, как снова стать с ним заодно. Возможно, уже слишком поздно.

Беспокойство пробежало по ее лицу, словно облака по чистому небу.

– Как я могу тебе помочь?

– Скажи мне, что все будет хорошо.

– Все будет хорошо, Марти. Надеюсь, так и будет.