Текст книги "Странные занятия"

Автор книги: Пол Ди Филиппо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

В 1999 году, воспользовавшись случающимся раз в пятнадцать лет противостоянием, когда две планеты оказываются ближе всего друг к другу, русские в качестве одностороннего проекта создали первую колонию на Марсе. Это было еще до Сообщества, de facto [53]53
  фактически (лат.).


[Закрыть]альянса, который поначалу осторожно, а потом все более и более уверенно вырос из glasnost'ии отхода Восточной Европы от СССР. В те бурные времена начала Содружества, когда милитаризм отошел на задний план и стали возникать совместные предприятия, все внимание обратилось на то, чтобы заново обустроить Землю. Забытая марсианская колония пятьдесят лет перебивалась как могла – этакий архаичный пережиток замкнутости русских. Потом колонию уничтожил ужасный, но вполне предсказуемый катаклизм: небольшой блуждающий астероид упал прямо на геодезический купол. Внезапно мировая общественность безоговорочно объединилась в желании и потребности восстановить базу. То, что все недавно игнорировали, стало вдруг темой дня. Теперь, после полувека мира и процветания, земляне могли себе позволить обратиться вовне.

Когда возникла проблема с нашим приговором, колония Содружества существовала уже два года. Поддержка базы была сильна как никогда.

Местный врач колонии как раз погиб в результате несчастного случая, пытаясь взобраться на склон хребта Тарсис. (Перелом основания черепа не способен исцелить даже клеткогляд.) Нас избрали его преемниками. Мы стали ссыльными, изгнанниками, кающимися преступниками на службе человечества.

Нас накачали антигравитационными медикаментами и посадили на первый же интендантский рейс. Нам поставили несколько психокинетических блокад, которые растворятся лишь после фиксированного числа метаболических, реакций, равному продолжительности пути.

Но как только мы оказались на Марсе, не было никакого способа заставить нас служить.

Забыв о столпившихся в дверях колонистах, я опустился на колени у кровати. Медленно, чуть дрожа, мои ладони зависли над голым животом Ами. Тонус ее брюшных мышц ни на что не годился. Ногти у меня – отросшие и грязные. Господи… Куда подевался некогда превосходный тонус Ами, где ухоженные руки холеного доктора Строуда, которые гладили и перелепливали тела богатых господ и дам высшего света?

Когда я уже готов был нырнуть под кожу Ами, меня остановили несвойственные угрызения совести. Есть ли у меня право отрывать ее от деструктивного удовольствия? Что еще остается нам, париям колонии? Мы никогда не впишемся в их мирок, навсегда останемся каторжанами среди лояльных, идеалистичных добровольцев.

А, какого черта: если уж на то пошло, чего стоят какие-либо права? В счет сейчас идет только то, что мне не хочется проводить остаток жизни среди умытеньких фанатиков.

Шлепком опустив ладони на кожу, я нырнул, чтобы прогуляться по кровавым авеню, по садам органов и кости.

Хитрая сучка поставила мне на пути кордоны – совсем как в прошлый раз. Но ей так не терпелось начать «гореть», что работу она проделала неряшливо. Плюс – от наркотической зависимости страдали ее способности. Теперь ей не хватало проворства, которое едва не убило меня в ту нашу первую ночь вместе.

Я продрался через гудящие лаймовые копья и сердитые фибриллярные сети, проскочил барьер между кровью и мозгом и оказался в ее гипоталамусе прежде, чем она сумела прийти в себя настолько, чтобы меня остановить. Гипоталамус она запрограммировала на максимальную выработку бросовых нейротрансмиттеров и эндорфинов. Эти аналоги опиатов перегрузили рецепторы спинного и головного мозга, создавая небесное блаженство – душисто-сладкое, как аромат маков. Проблема заключалась в том, что и производящие, и принимающие клетки себя при этом сжигали, все метаболические ресурсы переводились на выброс и прием удовольствия. Эти и смежные с ними клетки Ами приканчивала с пугающей скоростью.

Подстегнув работу аварийных механизмов в коре мозга, я вернул клетки к нормальному функционированию, потом инициировал несколько предварительных регенеративных процессов. Разумеется, клетки мозга сопротивляются регенерации больше, чем другие, и мне пришлось постараться, чтобы заставить их слушаться. В один прекрасный день Ами перенапряжет естественную способность своих клеток к восстановлению, и результатом станет необратимое повреждение мозга. Я предчувствовал, что этот день не так уж далек.

Потом я вышел.

Я мог бы привести ее в чувство изнутри.

Но мне хотелось получить удовольствие, сделав это по старинке.

Вернувшись в скорлупу собственного тела, я отвесил ей несколько хлестких пощечин.

Рывком сев, она перехватила мое запястье. Я напрягся, готовясь, что, используя свой талант, она войдет в меня, но она оказала лишь физическое давление, и при том довольно сильное. Нужно отдать ей должное: восстанавливается она быстро. Но опять же, внутри нее побывал лучший клеткогляд планеты.

– Довольно, – прошипела она. Ее оливковые глаза расширились.

– Попробуй только сказать, что тебе не нравится.

– Скотина.

Стряхнув ее пальцы, я встал:

– Потом будет время на нежности, душенька. Нас ждет аудиенция. Так, напоминаю на случай, если ты была слишком занята расплавлением своего черепа, что не заметила. – Наблюдающие колонисты покраснели и отвернулись. Этих детишек так просто шокировать. – Надень что-нибудь, если, конечно, не считаешь, что уже одета. Встречаемся у шлюза. Прибудут какие-то неприятности.

Я оставил ее неловко выбираться из кровати.

Вспомнив про свои обязанности, колонисты беспокойно рассеялись. Осталась только Фурье, которую, похоже, назначили при мне надсмотрщиком. Разыгранный нами с Ами жалкий спектакль как будто ее не тронул, и по юношеской невинности ей, кажется, было искренне жаль нас обоих. Сам того не желая, я почувствовал, что такое отношение на меня действует. Смягчает. Потом я осознал, что кое-кто как раз на это и рассчитывал – без сомнения, Хольтцманн. Да уж, хитрый мальчик. Я обновил зарубку на память никогда его не недооценивать.

Направляясь к гаражу и шлюзу, мы прошли несколько куполов.

– Еще какие-нибудь новости были? – спросил я.

– Нет. Они только один раз вышли на связь по радио, потом ничего.

– Приблизительное время прибытия?

– Через полчаса.

– Тогда, наверное, остается только ждать.

Фурье чуть приподняла плечи, словно безмятежно говоря: «Без дополнительной информации действовать невозможно». Господи, этих детей так легко смутить эмоциональной сценой, но в момент кризиса они спокойны, как удавы. Я попытался вспомнить, был ли сам когда-нибудь настолько молод и уверен в себе. Но мне никак не удавалось отыскать в прошлом юного себя (линии передачи оборваны, расстояние непреодолимо), поэтому я сдался.

Через час к нам действительно присоединилась Ами.

Шагая широким шагом, одетая во все зеленое, она вышла из-за припаркованных тракторов. Ее кожа сияла от сонической чистки. Наплевав на правила, она вымыла короткие платиновые волосы недельным рационом кактусовой влаги, от чего они всегда казались гуще и блестели. В глазах светились следы внушительного интеллекта. Я испытал укол боли. Она выглядела такой правильной, такой знакомой, такой потерянной…

– Что стряслось?

Я пересказал ей, что знал сам. В ответ она умудренно кивнула – воплощение деловитости. Втроем мы вернулись к ожиданию.

Фурье первой увидела транспортер и указала на него нам. С минуту он стоял на северном гребне, как воин племени масаи на одной ноге или спящий аист. Потом подпрыгнул, преодолел гребень и в облачках пыли начал спускаться по длинному склону.

База Содружества располагалась на дне долины Маринер – широкого, тянущегося через весь континент каньона на экваторе Марса. Решение создать колонию здесь было продиктовано психологическими мотивами, реакцией на уничтожение первой базы. Узкая долина, казалось бы, давала больше укрытия, чем голая равнина – хотя упорный астероид без особых проблем заберется и в эту тридцатисемимильную щель. А еще на решении сказались далеко идущие планы. Предполагалось со временем, участок за участком, накрыть куполом всю долину, и так создать пригодные для жизни условия. Уйма жилого пространства для рядовых работяг и гораздо дешевле, чем создавать земную экосистему на всей планете.

В гараж пришли помогать остальные колонисты, хотя никто в точности не знал, что потребуется. Транспортер, подпрыгивая, приближался, пока не остановился метрах в пятидесяти от купола. Он был слишком велик, чтобы загнать его через шлюз для тракторов. Пассажирам придется спешиться и пройтись пешком. Если они еще на это способны.

В бронированой кабине на «ноге» открылся люк. Развернулся и упал трап из пластмассовых цепей.

Я не знал, чего ожидать. Жертв декомпрессии, взрыва или камнепада: руки-ноги оторваны, распухли или изувечены. Уцелевшие, пошатываясь, выносят раненых…

И полной неожиданностью стали пять подвижных фигур, которые, проворно спустившись по трапу, спрыгнули вниз, когда до красной почвы оставалось футов десять, и рысцой направились к куполу.

Они ВОШЛИ в шлюз и скрылись из виду.

Динамик над внутренней дверью ожил, пока шлюз еще работал.

– Уберите всех, кроме медицинского персонала, – произнес назойливый голос Хольтцманна, в котором за официальностью слышалась нервозность. – Пусть поставят койки в «чистой комнате» на заводе чипов. Мы используем ее как изоляционную камеру. Туда мы пройдем по коридорам Восемь и Двенадцать. После того как мы пройдем, весь маршрут немедленно дезинфицировать. Мы только что стерилизовали скафандры извне и даже приоткрывать их не будем, но рисковать нельзя.

Я нажал кнопку интеркома.

– Ты с ума сошел, Хольтцманн? Ты говоришь так, словно заразился. Тебе не хуже меня известно, что, если не считать тех земных организмов, которые мы сюда завезли и которые могли сбежать и выжить, Марс мертв.

Долгие десять секунд царила тишина. Потом Хольтцманн сказал:

– Уже нет, доктор Строуд. Уже нет.

Вэддингу Хольтцманну, блондину с тевтонскими чертами лица и стрижкой ежиком, было тринадцать лет. Выходец из Восточной Германии, он был продуктом их сверхускоренного нейротропного образования. Я никогда не соглашался с теми, кто утверждал, будто чудодейственные катализаторы позволяют напичкать подростка полным объемом знаний, необходимых взрослому, к тринадцати годам, и испытал облегчение, когда конгресс (вопреки давлению геронтократов, которые хотели, чтобы их поддержали массы молодых рабочих) зарубил билль о снижении возрастного ценза.

Пятнадцать лет – еще куда ни шло: дополнительные два года – большая разница. Я знаю, что сам в тринадцать не был бы готов для колледжа. Даже когда в возрасте умудренных двадцати четырех я окончил медицинский факультет в университете Джонса Хопкинса и Бэннекеровский Институт, я все равно был недостаточно взрослым, чтобы справляться с моими способностями. То, как я испоганил себе жизнь, прекрасная тому иллюстрация.

Рядом с Хольтцманном и его сверстниками я в свои тридцать ощущал себя древним старцем. Я знал, что Ами разделяет мои чувства, поскольку мы говорили об этом (в периоды просветления), видя в возрастной разнице одну из причин нашей отчужденности.

А вот из Хольтцманна то ли благодаря побочному эффекту тепличного развития, то ли благоприятным тенденциям вышел отличный «марсианин». Скорее всего потому его и сделали главой колонии. Я всегда называл его Вегги – это его злило.

Теперь, стоя в импровизированной изоляционной камере с Хольтцманном, Ами и остальными членами экспедиции, я подумал, не обойтись ли сегодня без колкостей.

Ручное оружие в обычном смысле на базе отсутствовало. От него не было бы толку против реальной угрозы астероида, и мирные державы на Земле не видели необходимости вооружать друг против друга своих посланцев. Но Хольтцманн вспомнил про сигнальную ракетницу в кабине транспортера, и теперь наставил ее гадкое широкое рыло прямо мне в брюхо. Выброшенный под действием кислорода заряд проделает во мне такую дыру, что даже клеткогляд ее не залатает.

– Выясните, что с нами случилось, – велел Хольтцманн, хотя его голос едва заметно подрагивал, – и исправьте. На сей раз без фокусов.

Я невольно улыбнулся. Хольтцманн напомнил про то, как колонисты пришли к нам в прошлый раз за укреплением костей. В пониженной гравитации Марса мелкий остеопороз становился немалой проблемой, и мы с Ами регулярно проводили сеансы для его устранения, а также выискивали рак кожи в начальной стадии, возникающий из-за высокого уровня ультрафиолета. На сей раз из скуки и отвращения к своей роли порабощенных шаманов мы с Ами добавили к процедурам небольшой пустячок.

На следующее утро все колонисты проснулись лысыми, а их волосы устилали подушки. Шум-гам был чудесный. Прошло несколько месяцев, прежде чем все успокоились. А лучшее в этом было то, что они не могли даже подвергнуть нас настоящему взысканию – слишком сильно в нас нуждались.

Тщательно взвесив эмоциональное состояние Хольтцманна, направленное на меня дуло и чувство собственного достоинства, я сказал:

– Как пожелаешь… Вегги.

Палец Хольтцманна дернулся на курке, я приготовился метнуться в сторону, но тут между нами встала Ами.

– Послушайте, пока мы блуждаем в потемках. Что с вами стряслось? Вид у вас нормальный. В чем дело?

Проведя рукой по потному лбу, Хольтцманн попытался успокоиться.

– Вы правы, доктор Санжур. Я был небрежен. Мне следовало объяснить все по рации и заранее договориться о мерах предосторожности. Но мы были слишком заняты тестами, какие могли провести сами. Вы же знаете, Кеннер у нас по совместительству биолог. – Хольтцманн указал на темноволосого семнадцатилетку, который угрюмо сидел на койке, сложив на коленях руки. – И ему не удалось ничего узнать о том, что в нас залезло.

Видя наше недоумение, Хольтцманн дал задний ход и снизошел до объяснений:

– Как вам известно, мы проводили первое настоящее обследование развалин старой базы у горы Павлина, чтобы проверить, нельзя ли забрать оттуда хоть что-нибудь ценное или найти уцелевшие личные вещи для родственников погибших. Еще мы хотели взять осколок уничтожившего базу астероида – ведь нам редко выпадает шанс изучить подобные объекты без контаминации их земными организмами. Первая часть миссии оказалась безуспешной. База была разрушена до основания ударной волной, которая, вероятно, измерялась мегатоннами. Уверен, обитатели купола погибли почти мгновенно и, насколько возможно, безболезненно. Никаких артефактов не сохранилось. Однако нам удалось найти осколок самого астероида. Сейчас он находится в кабине транспортера. – Хольтцманн замер. – Господи Иисусе! Я сказал, чтобы никто к транспортеру не приближался?

Подойдя к микрофону в стене, он отдал приказ по системе оповещения базы. Мышцы у меня в животе расслабились – я даже не знал, что они напряжены.

– Большую часть образцов мы держали в изоляции, чтобы их не контаминировать. Но один – повторяю, один – крохотный осколок мы брали голыми руками. Наверное, просто чтобы повосхищаться, какой большой путь проделал этот безобидный камень, подумать, как судьба уготовила ему уничтожить столько жизней. А теперь, видит Бог, он как будто снова взялся за свое.

– Ты считаешь, вы были инфицированы организмом с фрагмента астероида? – медленно спросила Ами.

– Это не так уж невероятно, Ами, – вмешался я. – Мы знаем, что в скоплениях межзвездной пыли содержатся свободные аминокислоты. На упавших в Антарктиду метеоритах тоже как будто имелись предбиологические бактерии. Была даже выдвинута теория – то ли Дойлем, то ли Хойлом, – что эпидемии конца двадцатого века вызваны внеземными микроорганизмами.

Хольтцманн резко выпрямился, ракетница у него в руках заходила ходуном.

– Хватит высокоумных дебатов, ребята. Мы под угрозой. Наши тела захватил какой-то неизвестный паразит. В этом нет никаких сомнений, абсолютно никаких.

– Ну, – почти язвительно протянул я, еще не совсем готовый до конца поверить, – и каковы симптомы, Вегги?

Рука Хольтцманна метнулась к нагрудному шву комбинезона, какие колонисты обязательно надевали под скафандр. Он рванул с себя ткань, и липучка отошла с похабным треском.

Нам с Ами открылись краски, цвета и оттенки, каких обычно не бывает у человеческой плоти – во всяком случае, на поверхности тела. Желтовато-бурый – гниющих бананов. Крапчато-пурпурный – мятых слив. Подернутая зеленью серость мокрой акульей кожи. И вся эта палитра переливалась в замысловатых блестящих складках и завитках наростов, которые выступали из груди и живота Хольтцманна.

Даже не осознав, что сдвинулся с места, я оказался подле него. И Ами тоже. Сначала мы его не касались, только смотрели во все глаза.

Каждый нарост был размером с кулачок ребенка, и всего их было семь, расположенных через неравные промежутки. Именно из-за их поразительной абсурдности сперва показалось, будто они покрывают все тело. Они распустились, как цветы, и чуждые формы, краски и текстура постепенно тускнели, сливаясь с нормальной кожей.

Их форма… Представьте себе головной мозг, розу, лютик, что угодно, словно бы свернутое и многократное усложненное, нездорово поблескивающее, отражающее свет ламп в потолке. Они немного отличались друг от друга – как индивидуальные лица.

Хольтцманн словно бы превратился в сад экзотических растений, его тело – в удобренную почву.

– Под комбинезоном есть еще, – сказал он, – хотя новые расти перестали. По счастью, мы еще можем сидеть и ходить, а вот лежать… неудобно.

Мы с Ами синхронно подняли руки и приготовились войти в него.

– Нет, – предостерег Хольтцманн, махнув у нас перед носом ракетницей. – Сначала вылечите остальных. Я буду последним.

Неизвестно, что им руководило: чувство долга или страх. Но это не имело значения – нам все равно пришлось подчиниться.

Остальные, последовав примеру начальника, расстегнули комбинезоны до пояса. У одной из двух женщин имелись симметричные цветы на обеих грудях – на месте сосков. У одного мужчины цветок рос из-под мышки. Я почувствовал, как у меня самого по коже бегут мурашки.

Ами сделала несколько шагов, чтобы нырнуть в одну из женщин. Я направился к сидящему на койке Кеннеру.

Внутрь и вниз, вниз, вниз, вниз – за его агонизирующий эпидермис, вниз в артерии, клетки и мышцы.

Я ожидал увидеть признаки заразы повсюду – но меня ждало разочарование. Предполагал встретить что-то вроде вируса – но яркая кровь биолога была чистой, никаких смертельных скоплений. Не было даже повышенного уровня антигенов, никаких очагов захватчика, спрятавшегося в макрофагах или лимфоцитах. Физическая аура Кеннера говорила о крепком здоровье, что соответствовало отсутствию симптомов болезни.

Инопланетные тропизмы, инопланетные циклы жизни предполагают чуждый нам способ завоевания, подумал я.

Я избегал очевидных скоплений захватчиков, самих цветов. Теперь, не найдя ничего в других местах, я осторожно перенес психокинетические зонды к ним.

Перед колонизированной территорией ждали разведчики: удалившиеся от основной концентрации организмы-часовые, подобных которым я никогда еще не встречал. Я попытался пришпилить их для изучения, но они уворачивались от психокинетического пинцета. Нарвавшись на гейзенбергову заморочку, я не мог одновременно удерживать их и препарировать.

За прошедшие годы я испробовал свои психокенетические способности на всем – от москитов до человека, от микробов до слонов. Кактусы марсианской колонии не представляли особой трудности. Но вся жизнь на Земле происходит от общего предка, имеет общую биохимию. А это были продукты совершенно чуждого хода эволюции, с иными биологическими механизмами.

Пока я планировал следующий шаг, они нанесли ответный удар.

Я даже подобраться не смог к соцветиям. Неизвестным, непостижимым образом меня оттолкнули, мое наступление сорвали. Перед моим мысленным взором возникла мимолетная картина скоплений одноклеточных вироидов, инопланетного генетического материала, по-змеиному свернувшегося в их ядрах, накапливающегося, размножающегося, готовящегося к делению клеток…

Выброшенный из Кеннера, я открыл глаза. Ами отшатнулась от своей пациентки, по всей видимости, потерпев аналогичное поражение.

– Вы закончили? – нетерпеливо спросил Хольтцманн. – Получилось? Они мертвы?

Я поскреб щетину на подбородке, поймал взгляд зеленых глаз Ами и сказал:

– Гм, думается, мы задали им жару…

В ту ночь мы с Ами впервые за много месяцев спали вместе. Я имею в виду – просто вместе спали, так как от секса не могли отказаться даже в самые худшие периоды. После поспешного ужина и бесплодных разговоров о том, что нам выпало испытать, мы без сил рухнули на ее кровать.

Хольтцманну не хотелось выпускать нас из «чистой комнаты» – ведь мы прикасались к их телам. Я убедил его признать простую истину: мы не заразились. Ему пришлось поверить и отпустить нас. В тот момент оба мы были бессильны, и нам требовался отдых.

Обнимая сзади расслабившееся во сне тело Ами, позволив мыслям бесцельно блуждать, где придется, я думал о том, чем все мы были, чем все мы стали…

А потом увидел сон.

Как правило, клеткогляды снов не видят.

Из-за побочного эффекта профессиональной подготовки мы по сути утрачиваем способность видеть сны. Полностью интегрированное подсознание одновременно заботится о превосходном автономном функционировании и избавляется от необходимости перерабатывать пережитое за день и возвращать его нам в виде сновидений.

Когда я в последний раз видел сон, это был кошмар, видение моих разлагающихся рук, которое свидетельствовало о моем тогдашнем смятении.

Сегодняшний сон начался довольно приятно, но тоже превратился в ужасный.

Мы с Ами вновь стояли на Земле, на высоком холме, поросшем травой и яркими цветами на длинных покачивающихся стеблях. Мы держались за руки, как дети. Мы снова были счастливы.

И вдруг цветы набросились на нас. Они обвивались вокруг наших лодыжек и коленей, тянулись вверх, чтобы нас задушить. Мы дергали и выкручивали стебли, Ами кричала, я вопил – без толку.

Внезапно в руке у Ами возникли ножницы. Она попыталась срезать цветы, но они уползали.

– Держи их, Джек! Держи!

Я схватил один стебель, чтобы его обездвижить; Ами отсекла бутон – и тварь скукожилась и умерла.

Через несколько минут мы уничтожили их все.

Мы рухнули в траву. Одежда исчезла. Мы занимались любовью.

Я проснулся среди ночи с эрекцией, которую ради разнообразия не вызвал по собственной воле, и – с большей нежностью, чем это было уже долгие недели – уговорил проснувшуюся Ами помочь мне от нее избавиться.

Но что еще лучше, у меня появилась идея, как нам выпутаться. Идея, которую не нужно было разъяснять, потому что, пока я спал, я был внутри Ами, и – невозможно! – но она тоже видела мой сон.

Утром пятеро зараженных колонистов были в довольно скверном состоянии, так как почти не спали из-за страха и физического дискомфорта. Под глазами у них набрякли мешки и залегли тени, спины сгорбились. Они словно бы увяли – чего не скажешь о глянцевых, полных жизненной силы цветах.

Когда мы вошли, Хольтцманн уставился на нас сердито.

– Вы работали над проблемой? Как, по-вашему, вы можете избавить нас от этой заразы?

Он был так обеспокоен, что забыл пригрозить нам ракетницей.

– Да, мы нашли подход, который, на наш взгляд, может сработать. Но сначала я хочу, чтобы ты кое над чем подумал. Что было бы, если бы мы вчера убили все организмы?

– Не понимаю…

– Ты меня удивляешь, Вегги. Мы же так давно этого ждали: первого контакта человека с инопланетной формой жизни. Да, признаю, микроскопической, но тем не менее это – внеземная жизнь! Как по-твоему, научная общественность Земли хоть сколько-нибудь заинтересуется?

– Конечно, – кивнул Хольтцманн. – Мы пошлем домой образцы астероида.

Надо было его убедить, что моя идея – единственный выход.

– Откуда ты знаешь, что ученые сумеют вырастить его в искусственной питательной среде? Что, если в ваших телах содержатся единственные жизнеспособные организмы? Ты хочешь рискнуть раз и навсегда их уничтожить?

Хольтцманн побледнел:

– Ты же не предлагаешь просто дать им в нас размножаться, точно мы подопытные кролики…

Тут вмешалась Ами:

– Нет, микроорганизмы мы заберем. Скорее всего мы сумеем сохранить их в себе живыми, одновременно ограничивая развитие.

– При одном условии, – добавил я. – Возвращение на Землю, разумеется. И полное помилование. В противном случае мы просто дадим тебе и остальным цвести, пока не сможете и пальцем пошевелить. И поверь нам, они готовы к самовоспроизведению. Мы оба это вчера видели.

Хольтцманн нерешительно погладил лежащую рядом с ним на койке ракетницу.

– Да ладно тебе, Вегги, взгляни фактам в лицо, это отличная сделка. Ты можешь нас убить, но не можешь заставить исцелить тебя. А если мы получим что хотим, вы все уйдете здоровыми. И у тебя будет законная причина заменить нас клеткоглядом, который приедет сюда потому, что верит в то, что вы тут делаете.

Целую минуту Хольтцманн сидел как каменный и лишь потом открыл рот:

– Если вы преуспеете…

– Не сомневайся, – с излишней уверенностью отозвался я. – Насколько я понимаю, у нас сделка?

Он был слишком зол, чтобы ответить, и мог только кивнуть.

– Полагаю, ты все еще хочешь быть последним, – сказал я, лишь бы еще чуточку повернуть нож в ране. В присутствии остальных он не мог отказаться.

Мыс Ами подошли к одной женщине и вместе положили ей руки на плечи.

В долю секунды мы оказались внутри нее, работали слаженно, объединив свой талант.

На сей раз мы нацелились прямо на стебли цветов.

В какое-то мгновение я почувствовал себя беззащитным, как это бывало, когда я стоял без скафандра на поверхности Марса. Сейчас Ами могла совершить любое предательство, напасть на меня через общего пациента. Выдержит ли наше перемирие? Реально ли оно?

Тут меня осенило, что и ее, вероятно, мучают те же сомнения.

А потом у меня больше не было времени на беспокойство.

Появились первые часовые.

В точности как в моем – в нашем – сне, я прижал, обездвиживая, первый организм, а Ами растворила стенку клетки.

Оттуда, таща за собой хвост радужных искр, выплеснулись неведомые органеллы, непохожие ни на что земное, и погибли без поддержки цитоплазмы. С ними справятся макрофаги тела. Я же нырнул в ядро и развернул его генетический материал. Основы были странными, чужими, закрученными слева направо – полная противоположность земной ДНК. Неудивительно, что он нас выбросил. Мы с Ами изучали его бесконечно краткий миг. Большего нам и не требовалось.

Теперь мы знали, как их убивать. Поодиночке или вместе.

Мы проскользнули через все узлы зараженной плоти, тысячами уничтожая чужаков. За собой мы оставляли их трупы, а в человеческом теле инициировали механизмы регенерации, которые вскоре сотрут все следы цветов.

Закончив с первой женщиной, мы перешли к одному из мужчин.

Несмотря на то что мы умели теперь убивать вирус по отдельности, за каждого следующего пораженного мы брались вместе.

Просто потому, что ощущение было приятное.

Наконец остался один Хольтцманн.

Если бы Хольтцманн не прервал нас вчера, в разгар кризиса, когда мы инстинктивно надвинулись, чтобы прозондировать его сообща, он был бы уже излечен. Но он это сделал, и, схватившись с чужаком в одиночку, мы потерпели неудачу. А это дало нам достаточно времени, чтобы придумать небольшую аферу с шантажом.

Он как будто сейчас это сообразил, и знание саднило. Но он был предоставлен нашей милости.

Мы с Ами наложили исцеляющие руки на четыре его цветка. Так мы в первый раз их коснулись. На ощупь они были холодными и твердыми, словно мох.

– Сделаем? – спросил я.

Потребовалось не больше минуты, чтобы искоренить всех незваных гостей Хольтцманна. Всех, кроме нескольких в колониях под нашими ладонями.

В нужный момент мы раскроили себе плоть, открыли бескровные раны в ладонях – и одновременно в цветах на теле Хольтцманна. Оставшиеся инопланетные вироиды мы загнали себе в стигматы, а после закрыли им выход.

Это походило на избиение индейцев, когда немногих уцелевших сгоняли в резервацию. Тут человек всегда был на высоте.

Мы вернулись в свои тела.

С минуту царила тишина, потом Хольтцманн открыл рот.

– Все кончено, – с облегчением сказал он.

– Для тебя, – откликнулась Ами.

– А для нас, – подал голос я, – все только начинается.