Текст книги "Странные занятия"

Автор книги: Пол Ди Филиппо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Кто на острове принимает эстетицин?

Что происходит между моим музыкантом и женщиной с глазами, как полудрагоценные камни?

В первом вопросе я нисколько не продвинулся. Дитеридж ко мне больше не обращался, и, сколько бы я ни пытался, мне не удалось вычислить пользователя среди моих клиентов. Меньше всего я подозревал Чарли, который, как мне было известно, нуждался в наркотике примерно так же, как рыба – в эрзаце чистой морской воды, где плавает ежедневно.

Что до моей нелепой лжи относительно происхождения Чарли, Дитеридж не стал разоблачать меня, вероятно, решив, что мой мозг бывшего наркомана понемногу разжижается.

В отношении второго я преуспел чуть больше. Отчасти выяснить, что они делают вместе, было легко. Отчасти это сбивало с толку.

Все на Гесперидах (за исключением пропитавшегося ромом отшельника Кооса ван Стаадена) знали, что они любовники. Это читалось в каждом их жесте.

Если не считать выступлений Чарли, они не расставались.

Они ныряли с аквалангами в лазурные глубины вокруг Гесперид. Однажды добрались даже до исследовательской базы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, пришвартованной на дне океана. Помню, каким усталым был Чарли на выступлении в тот вечер. Мускулы худых ног подрагивали, и ему пришлось отменить последнюю композицию.

Взяв скутеры (автомобили сюда не допускались), они уезжали на холмы в центральной части острова или гоняли по скальным тропам. Однажды утром, когда я стоял на веранде, наблюдая за толпой глазеющих по сторонам туристов (безумные удовольствия, которым предавались на общем пляже богачи, их неизменно шокировали), я увидел на утесе Овечья Голова две крошечные фигурки и интуитивно угадал в этих разноцветных пятнышках Чарли и Кристину. Солнечные зайчики играли на хроме их байков, и у меня заслезились глаза. На мгновение у меня возникла кошмарная мысль, что они сейчас прыгнут, решив совершить непостижимое для остального мира совместное самоубийство.

Водные лыжи и полеты на дельтаплане, плавание и гонки на гидропланах – они испробовали все, что могут предложить Геспериды. Это казалось идиллией юной любви, вечным летом мгновенного удовлетворения всех желаний.

Это, как я и сказал, распознать было не сложно.

Озадачивало другое: как могут сочетаться две столь в корне отличные личности. Что на самом деле подтолкнуло Кристину попросить их познакомить? Любовь с первого взгляда никак не вязалась с холодной жесткостью, которую я в ней ощущал.

Мне казалось, я должен узнать про нее больше, и я решил, что Бловельт – как раз тот, из кого можно выкачать информацию.

Однажды около полудня я сумел его отловить, когда он лениво шел мимо клуба. Сдавшись на мои настояния, он согласился зайти выпить. Он предпочитал ужасный персиковый ликер, который мне противно было даже хранить.

Мы сели за тот же столик, за которым я вел так растревоживший меня разговор с Дитериджем. Разумеется, я не мог их не сравнивать. При тех же габаритах, что и у шефа службы безопасности, Бловельт был губчатым, аморфным существом, лишь маскирующимся под человека. В пропотевшем теннисном костюме он походил на восковую куклу, которую забыли на солнце. Я знал, что без труда получу от него нужные сведения.

– Хенрик, – начал я, – мне нужна ваша помощь. – Вид у него стал польщенный. – Вы же понимаете, я немало вложил в этого музыканта. Он полезен для бизнеса, и я не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось.

Я не сомневался, что торгашеский цинизм придется Бловельту по душе. И его циничная улыбка это подтвердила.

– Поэтому, – продолжал я, – мне нужно побольше узнать про Кристину и ее с ним отношения. В конце концов, мы же не хотим, чтобы ее отец устраивал сцены, верно? Кстати, а как вышло, что он не знает о происходящем?

Бловельт отхлебнул своего ликера.

– Старик Коос считает, что я все еще хожу по пятам за его дочкой. Он тут ни с кем не общается… С чего бы? Ведь на его взгляд, все американцы щенки да молокососы. А я не собираюсь раскрывать ему глаза, что его девочка встречается с Шарлеманем. Во всяком случае, пока Кристина не скупится на денежки.

– А Кристина из тех, кто способен быстро привязаться?

Бловельт нахмурился, будто я попал в больное место.

– На мой взгляд, нет. Между нами никогда ничего не было. С самой аварии Кристина уже не та.

– Аварии?

– Еще в Трансваале. Однажды ночью на шоссе между Йоханнесбургом и Преторией она въехала прямо в глупого каффира и его коров, которые как раз переходили дорогу. Ее «мерседес» трижды перекувырнулся. Глупого чернокожего, конечно, убило на месте. Кристина получила серьезную травму головы. Обратили внимание на ее волосы?

– Белые и тонкие, кажется.

– Такие отросли после того, как перед операцией ей обрили голову. Раньше были черные как ночь. В точности как у матери. А завитая челка? Это чтобы скрыть шрам на лбу. Замечали когда-нибудь, что плавает она всегда в шапочке? Она очень стесняется шрама.

– Сейчас она кажется вполне нормальной. Как вылечили ее травмы?

Бловельт небрежно повел рукой, будто отмахивался, как от пустяков, от всего, что не понимал сам.

– Какая-то пересадка тканей мозга. Самое новое на тот момент. Господи, у нас тогда были чертовски умные люди. До тяжелых времен. Но и они не смогли остановить черных сволочей, верно? Даже атомные бомбы на Кейптаун их не удержали.

Допив ликер, он встал. Я задумался об обретшем плоть прошлом Кристины.

– Значит, вам кажется, это любовь? – спросил я.

Бловельт пожал плечами:

– Любовь к себе – да. К этому музыкантишке – едва ли.

На том он ушел.

Оставшись один, я залез в медицинские базы данных: мне стало любопытно, как же излечили, по всей видимости, обширную черепно-мозговую травму Кристины.

Оказывается, единственным веществом, которое не отторгает организм, которое можно пересадить, чтобы оно адаптировалось и росло в мозгу взрослого, восстанавливая утраченные участки, были ткани эмбрионов. Однако этично выращивать их «в пробирке» еще не научились, поэтому на Западе такие трансплантации не пропагандировали.

В старой Южной Африке было полно эмбрионов – отданных беременными «донорами» из трущоб Совето или еще откуда-нибудь.

Больницы, в которых проводили подобные операции, подожгли во время войны первыми. А потом разнесли по одному обгорелому кирпичику за другим.

В первый раз Чарли и Кристина исчезли всего на три дня, и я не встревожился. Я, никогда не покидавший стены «La Pomme», как никто другой знал, насколько тесными и отупляющими могут стать Геспериды. Я решил, что они наконец ощутили потребность испытать свои чувства в ином окружении. Таков, во всяком случае, мог быть мотив Чарли. Что именно руководило Кристиной, я не взялся бы даже гадать.

Как бы то ни было, моя реакция была простой и сдержанной. Я повесил записку об отсутствии Чарли, делая вид перед завсегдатаями, что оно запланированное, и связался с материковым агентством, которое попросил прислать мне на несколько дней замену. Наверное, их певица была довольно талантливой – просто ей не хватало гениальности Чарли.

И только во время ее первого номера, стоя у стены в странно изменившемся и поблекшем клубе, я понял, какую свежесть принес Малыш в наш искусственный рай. Прибудь он в то утро верхом на дельфине и с лирой под мышкой, его появление не было бы более удивительным или более чреватым последствиями.

Ответ на свои праздные вопросы, как Кристине удалось столь надолго ускользнуть из-под собственнической опеки отца, я получил, когда мельница слухов перемолола и выдала информацию о местопребывании Хенрика Бловельта. Он зафрахтовал небольшую лодку, загрузил в нее персиковый ликер и двух женщин и в тот день, когда Кристина и Чарли уехали, встал на якорь в Осетровой бухте. По всей видимости, Коос ван Стааден считал, что Бловельт и Кристина отправились на прогулку под парусом.

У гром четвертого дня мне позвонил Хайме Ибаррондо – владелец единственного на Гесперидах отеля. Его плавающее на экране голопроектора лицо показалось мне видением в колодце Дельфийского оракула, когда он сказал, что вчера после полуночи Чарли вернулся в свой номер. Поблагодарив, я разорвал связь.

Я сдерживался до тех пор, пока вечером Чарли не пришел в клуб. Даже дал ему добраться до гримерной – и лишь потом сам направился туда.

Он сидел на диване, баюкая свой музцентр. Мелодию я узнал сразу: «Тщетные усилия любви» «БиТЛлз». Чарли запрограммировал, чтобы ударные звучали в точности как у Ринго, в то время как сам играл партию Джулиана Леннона.

Меня потрясла перемена в его лице. Неподдающееся определению нечто его оставило – может, просто исчез ореол неуязвимой юности. Вокруг лазурных глаз залегли морщинки. Губы у него были плотно сжаты.

Наконец он поднял на меня глаза. Нервно отбросил назад черные волосы, выключил инструмент и откинулся на спинку.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – ответил он.

Воспроизведя начало нашего первого разговора, мы остановились.

– Рад, что ты вернулся.

Он улыбнулся. Всего на пятьдесят ватт.

– Где ты был?

– На Юге.

Я подождал, но ничего больше не последовало.

– Ладно, – сказал я. – Как по-твоему, есть силы сегодня играть?

– Конечно, – кивнул он. – Конечно.

Больше сказать как будто было нечего, поэтому я уже отвернулся, собираясь уходить. И, краем глаза уловив движение за спиной, оглянулся.

Его правая рука легла (думаю, автоматически) на шрам поперек горла. Внезапно мне подумалось, что выглядит он так, будто кто-то затянул у него на шее кусок колючей проволоки и она ушла под кожу. Жизнь в анархичном Мехико-Сити была сущим хаосом, пока не пришли силы ООН. Мне вспомнился спрятанный шрам Кристины и мои – невидимые. Меня посетило жгучее, безвременное прозрение: мы трое связаны в единое искалеченное существо.

– Жизнь у меня была нелегкой, – проскрипел Чарли. Он опустил глаза, словно стыдился даже такой мелкой жалости к себе. – Я только искал любви… и сам хотел ее дать. Вот и все.

Два шага потребовалось, чтобы преодолеть расстояние между нами. Я стоял, положив руки на его костлявые плечи, а он беззвучно плакал.

В отмщение его песни той ночью разбили сердце всем в переполненном клубе.

Прошло две недели. Кристина и Чарли по-прежнему были неразлучны. Остальной мир шел своим заведенным чередом.

Три парки – Эллис, Ридзель и Энгландер – ввели новую моду. Отказавшись от одежды, они придумали наносить золотые электросхемы прямо на кожу. Небольшая батарейка в серьге заставляла платы издавать тоскливое гудение, игривый писк или проигрывать навязчивые шлягеры, которые звучали из крошечного динамика во второй серьге. Вскоре весь остров превратился в карнавал обнаженного и шумного тела, расчерченного золотыми диаграммами. Несчастный, которого обязали эти схемы наносить (отошедший отдел миллиардер из Силиконовой долины), насмотрелся женских телес столько, что потом ему пришлось месяц провести в монастыре в Кармеле.

Туристы-однодневки все чаще приезжали в футболках с надписью:

СИНГАПУРА БОЛЬШЕ НЕТ?

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ?

НЕТ, ВОЙНА!

Телевизионные кадры с миллионами трупов в стерилизованной стране лишь подчеркивали природное веселье нашего острова. В Лас-Вегасе букмекеры предлагали ставки три к двум, что источники электромагнитных волн, изменяющих плотность электронов в металле, – тех самых волн, которые уничтожили конкурентный рынок дешевой рабочей силы в Сингапуре – находились на Филиппинах. Средства массовой информации уже называли это «Тихоокеанскими коммерческими войнами».

Не позавидуешь «Молодому Джо», на долю которого выпало улаживать этот диспут. Но никто и не обещал ему, что быть президентом легко.

В конце этих лихорадочных двух недель мой личный мирок испытал потрясение с большим баллом по эмоциональной шкале Рихтера.

Чарли и Кристина исчезли во второй раз – на пять дней.

Они вернулись на ночь. Мне даже не представился случай его повидать. Потом пропали на неделю.

Когда они вернулись снова, Коос ван Стааден как-то прознал о романе дочери.

Дитеридж, как скала, высился между мной и Ван Стааденом. Старик не кричал – это бы меньше расстраивало. А так его голос был мертвым и сдержанным, словно искусственным.

Когда Бловельт позвонил мне сказать, что Ван Стааден направляется в клуб, чтобы затеять ссору с Чарли или со мной, я вызвал Дитериджа как посредника.

– Я настаиваю на его увольнении, Холлоуэй, – монотонно упорствовал Ван Стааден. – Он соблазнил мою дочь, он – просто дикое животное. Пока он на острове, ни одна белая женщина не может чувствовать себя в безопасности.

Я открыл рот, чтобы сказать что-нибудь уместно едкое, но, почувствовав мой гнев, вмешался Дитеридж:

– Этот человек не сделал ничего, что потребовало бы его увольнения, мистер Ван Стааден. Насколько я знаю, чувства между вашей дочерью и Малышом взаимны. Боюсь, если вы не согласны с выбором дочери, ваш единственный выход – попытаться ее переубедить.

– Она заперлась в собственном крыле дома. И не выходит. – Ван Стааден помедлил. – В моей стране, шеф Дитеридж, человек в вашей должности за такое преступление посадил бы этого Малыша в тюрьму, а после проследил бы за тем, как его вешают.

Теперь все вышло наружу, и хотя мы с Дитериджем знали истинные настроения Ван Стаадена, услышав, как он высказывает их вслух, от удивления утратили дар речи.

Первым оправился Дитеридж:

– В этой стране, мистер, нет, черт побери, вашего превосходного, но ныне покойного режима.

Ван Стааден, этот непобежденный призрак, выдержал взгляд Дитериджа.

– Тогда кто-то должен сам прикончить это животное.

Дитеридж потянулся схватить Ван Стаадена за лацканы пиджака, но, не найдя оных, удовлетворился рубашкой.

– Это серьезная угроза, Ван Стааден, и за нее вас можно запереть под замок. Больше я такого слушать не желаю.

Вырвавшись, Ван Стааден ушел, хлопнув дверью.

В поисках известий о Чарли я обзвонил всех, но не мог его найти. Может, он заперся с Кристиной в ее крыле особняка Ван Стааденов на вершине Тенистого Холма? У меня все не шло из головы, каким он был в ту ночь, когда я держал его за плечи, а он плакал.

На следующее утро Дитеридж зашел за мной, чтобы отвести к телу Малыша, которое нашли на прибрежных скалах под Тенистым Холмом.

В первый раз за три года я вышел из «La Pomme d'Or». Солнечные лучи пекли и давили мне непокрытую голову. Песок под босыми ногами казался странно зернистым. Дитеридж пришел, когда я был еще в халате, и я сразу отправился с ним.

Покинуть убежище в клубе меня, очевидно, подтолкнула смерть Чарли. И тем не менее я чувствовал, что руку приложили еще и другие, невидимые силы. Я словно был узником из сказки, и смерть Малыша Шарлеманя меня освободила.

Внизу у мокрых, с налипшими водорослями скал собралась ради нового развлечения небольшая толпа. Три человека Дитериджа сдерживали любопытных.

Неловко раскинувшись на скользких камнях (при жизни он никогда не был неловким), лежал Чарли Мень.

Тело было в отеках от ударов.

И кто-то вскрыл старый шрам у него на горле.

На мгновение я застыл, словно прикованный к месту. Потом присел на корточки, чтобы взять безвольную руку.

Когда я поднялся, за спиной у меня стояла Кристина. Глаза у нее были затуманенные, похожие на две гальки со слизью улитки.

– Он такой красивый, – мечтательно проговорила она.

И тогда я понял.

Скутер гудел по темной дороге, ведущей на Тенистый Холм. Сквозь редкие прорехи в листве и стволы деревьев справа просверкивали кричаще-пестрые огни, сгрудившиеся вдоль бухты внизу. Почему-то они казались чужими, уже далекими. Сегодня, впервые за несколько лет, мой клуб не открылся.

Для меня это не имело значения. Я знал, что уеду. Какая-то тьма во мне, все это время державшая меня в заточении, разлетелась под ударом смерти Чарли. Откуда мне знать, что ждет меня в будущем? Но каким бы оно ни было, оно будет лучше прошлого.

Однако у меня оставалось еще одно дело, а после, утром, я смогу уехать.

События развивались. Коос ван Стааден угрюмо сидел в единственной тюремной камере Гесперид. Он отрицал, что имеет хоть какое-то отношение к убийству, но не скрывал своего удовлетворения. Хенрик Бловельт как возможный соучастник был посажен под домашний арест. Согласно теории Дитериджа, Бловельт держал Чарли сзади, пока Ван Стааден совершал подлое убийство.

Я не сказал ему, что, когда любовь порождает доверие, убить способен и один.

Миновав поворот, я увидел свет в окнах дома Ван Стааденов. Вся вилла сверкала, как холодный погребальный огонь. Заглушив мотор, я спешился и остаток пути прошел пешком.

Входная дверь была незаперта. Я похлопал себя по карману. Кассетник все еще там. Я купил его – анонимное устройство на батарейках, – когда съездил ненадолго после полудня на материк, после шока при виде тела Чарли, после того, как немного поблекло мое фатально запоздалое открытие. Эту покупку нельзя будет ко мне проследить.

Толкнув дверь, я вошел.

Кристину я нашел в спальне на втором этаже. Она развалилась на диване, под висящим на стене бичом, одетая в шелковое белье, которое задралось на ляжках и съехало с плеч, и была поглощена пристальным изучением пламени свечи, стоявшей на столике рядом. Я знал, что так она, вероятно, сидит уже несколько часов.

Когда-то я сам делал то же самое.

– Кристина, – негромко позвал я.

Она томно повернула голову, показав мне профиль Цирцеи. Свет свечи играл на мокром шелке у нее в паху.

– Красивый мистер Холлоуэй, – пробормотала она черными губами.

– Зачем ты это сделала, Кристина? – спросил я. – Почему не могла его просто бросить, оставить его нам, когда тебе самой он надоел?

– Он грозил рассказать отцу, – ответила она. – Рассказать, с кем мы встречались в Мехико и что мне там продали. – Мерцающая свеча снова приковала ее взгляд. Некоторое время спустя она сказала: – Но теперь меня там знают и мне доверяют. У меня есть связи. Чарли мне больше не нужен.

– Он был человеком, Кристина. Он заслуживал жизни.

Черные губы сложились в улыбку.

– Он был просто каффир. Я убивала их раньше – случайно и намеренно. Но каффиров я не ненавижу. С чего бы? Вы знаете, что в голове у меня кусочек маленького каффира? Кусочек маленького младенчика? От этого я сама, наверное, почти каффир, правда?

Она захихикала и никак не могла остановиться.

Подойдя к кровати, я отвел от шеи пушистые волосы. Белый диск эстетицина почти сливался с алебастровой кожей. Три кодирующие точки казались тремя веснушками.

Порывшись у нее в сумочке, я нашел остальной запас: десяток дермадисков, купленных такой дорогой ценой.

Держа их в руке, которая лишь чуть-чуть дрожала, я подумал о том, что в них: легкое и быстрое облегчение от боли, причиненной гибелью Чарли.

Но сам я их не использовал.

Нет, я налепил их ей на красивые ноги, крепко прижал, чтобы началось проникновение в кожу. Она не сопротивлялась, хотя уверен, в глубине души не хуже моего понимала, что это в двенадцать раз превышает порог необратимого повреждения мозга.

– Жизнь такая гадкая, – сказала она, когда я закончил. – Я когда-нибудь рассказывала вам про мать? Я не могла им позволить забрать у меня последнее утешение.

– Больше нет нужды волноваться, – сказал я.

Достав из кармана куртки плейер на батарейках, я положил его на стол и нажал клавишу. И подумал о том, что Чарли очень любил старые песни.

– О… как мило… музыка, – сказала она.

Лились, звучали старые стихи:

 
Все так прекрасно,
Все это так прекрасно…
 

Перед уходом я задул свечу.

Спондуликсы ^{2}

«Спондуликсы» – рассказ, близкий моему сердцу, ведь он повествует о триумфе, падении и спасении неудачника, с которым мне так легко себя отождествить. (Кстати, я воображаю себе, как в киноверсии Рори Хонимена играет Джефф Бриджес.) Честно говоря, рассказ мне так понравился, что я превратил его в роман, впоследствии вышедший в издательстве «Кэмбриан пресс». В более пространном варианте вы найдете много новых персонажей и сцен, равно как и критически важные художественные переработки: на протяжении романа, я называю Рори только по имени, без фамилии.

Если когда-нибудь окажетесь в Провиденсе на Род-Айленде, непременно загляните в «Закусочную Джеоффа» на Бенефит-стрит, послужившую прототипом для «Храбрецов Хонимена». Вас обязательно обругают неприветливые студенты художественной школы, стоящие за его пароварками, – но этот мазохизм сторицей восполнит удовольствие перекусить их сандвичем «Богач Лупо».

И наконец, мои повторные благодарности редактору Скотту Идельмену за то, что рискнул первоначально опубликовать это произведение «финансовой научной фантастики».