Текст книги "За гранью"

Автор книги: Питер Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

– Так их же больше тысячи, сэр.

– Согласен, – сказал Бэнкс, – но я не ошибусь, если предположу, что у вас было множество помощников; вся работа была поделена, и та часть людей, чьи фамилии начинаются с буквы «П», досталась вам. Именно так зафиксировано в документах, которыми я сейчас располагаю. Ведь фамилия Пэйн начинается с буквы «П»?

– Мы еще не успели обойти всех, сэр.

– Ах, так вы еще не успели? А задание было дано в начале апреля. Больше месяца назад. И вы все еще канителитесь? Да вы что!

– Но, сэр, помимо этого у нас было еще много и других заданий, – напомнил Баумор.

– Послушайте, – поморщился Бэнкс. – Я не собираюсь выслушивать ваши оправдания. Важен факт: вы не встретились с Теренсом Пэйном.

– Но, сэр, это ничего бы не изменило, – не унимался Баумор. – Насколько я понимаю, полиция Брэдфорда не посчитала его главным подозреваемым, верно? Так что же он поведал бы нам, кроме того, что уже рассказал им? Вряд ли он собирался признаваться в преступлении только потому, что мы к нему пришли?

Бэнкс раздраженно пригладил руками волосы и еле слышно выругался. Он не был деспотом по натуре, скорее наоборот – ему не нравились ситуации, когда надо проявить власть, дать выволочку нерадивым подчиненным, но эти два идиота вывели его из себя.

– Это, как я понимаю, пример того, как вы проявляете инициативу? – с издевкой спросил он. – Раз так, могу лишь посоветовать вам строго следовать указаниям и действовать в соответствии с приказами.

– Но, сэр, – снова возразил Синг, – он же школьный учитель. Только что женился. Отличный дом. Мы внимательно ознакомились со всеми данными о нем…

– Прошу прощения, – перебил Бэнкс, качая головой. – Разве я что-то упустил в разговоре с вами?

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Мне кажется, доктор Фуллер не дала нам исчерпывающее описание личности преступника, которого мы разыскивали в то время.

Констебль Синг осклабился в улыбке:

– Да что она вообще дала, мы взяли его без помощи психологов.

– Что же заставило вас решить, что можно вычеркнуть из списка школьного учителя-молодожена, живущего в прекрасном доме?

Синг молча, как рыба, раскрыл и закрыл рот. Баумор уставился на свои туфли.

– Ну? – приказным тоном спросил Бэнкс. – Я жду.

– Послушайте, сэр, – начал Синг, – мне очень жаль, что мы еще не дошли до него.

– А вы вообще разговаривали с кем-либо из вашего списка?

– С двумя, сэр, – пробормотал Синг. – С теми, кого брэдфордское управление отметило как возможных подозреваемых. Один парень, отсидевший за поножовщину, правда, на время, когда пропали Лиан Рей и Мелисса Хоррокс, у него железное алиби. Но мы все проверили, сэр.

– Стало быть, вы не придумали ничего лучшего, чем поставить в разделе сверхурочных действий галочки против двух фамилий в списке имен, которых брэдфордская полиция отметила вопросительными знаками. Так?

– Вы к нам несправедливы, сэр, – проворчал Баумор.

– Да что ты? Я сейчас объясню тебе, черт возьми, как это – несправедливо, констебль Баумор. Несправедливо, черт бы тебя побрал, что по крайней мере пять известных нам девушек, вероятнее всего, погибли от рук Теренса Пэйна. Вот это действительно несправедливо.

– Но он все равно бы не признался нам в том, что он сделал, – оправдывался Синг.

– А ведь вы вроде бы детективы? Или я ошибаюсь? Придется объяснять вам на пальцах, иначе, боюсь, вы не поймете. Если бы вы в положенное время, а именно в прошлом месяце, зашли в дом Пэйна, одна, а может быть, и две девушки остались бы живы.

– Вы же не можете обвинить нас в этом, сэр, – запротестовал Баумор, лицо у него побагровело. – Это не так!

– Что ты говоришь? А вдруг бы вы увидели или услышали что-то подозрительное, когда пришли в его дом, или случайно прорезавшиеся у вас инстинкты детективов привлекли к чему-то ваше внимание, и вы попросили бы разрешения осмотреть дом?

– Брэдфордское управление не…

– Да мне наплевать на то, что сделало или не сделало полицейское управление! Они расследовали единственный случай: исчезновение Саманты Фостер. А вы, как я помню, занимались расследованием серии похищений. И найдись у вас хотя бы один предлог заглянуть в подвал, вы бы взяли его, можете мне поверить. Если бы вы сунули носы в его коллекцию видеофильмов, у вас могли бы возникнуть подозрения. Если бы вы осмотрели автомобиль, то заметили бы фальшивый номер. Номерные знаки, которые он использует сейчас, заканчиваются на «NGV», а не «KTW». Уж это-то наверняка встревожило бы вас. Или вы так не думаете? Но вы решили, что посещение этого дома – пустая трата времени. Бог знает, что вам показалось тогда более важным делом. Ну, что скажете?

Оба констебля молча уставились в пол.

– Нечего сказать в оправдание?

– Нет, сэр, – почти не разжимая губ, пробормотал констебль Синг.

– Я даже позволю себе оправдать вас за недостаточностью улик, – объявил Бэнкс. – Предположу, что вы выполняли другие задания, а не прогуливали, как было на самом деле. Вы занесены мною в особый список.

– Но он врал брэдфордским полицейским, – никак не унимался Баумор. – Так что ему стоило наврать и нам тоже?

– Но ты даже не приступил к делу? – ответил вопросом Бэнкс. – Я же объяснил вам. Ведь вы числитесь детективами, а ничем не оправдали своего статуса. Побывай вы у него… Да что с вами говорить! Я исключаю вас из команды, расследующей это дело, что будет отмечено в ваших послужных списках. Ясно?

Баумор смотрел на Бэнкса с ненавистью, а Синг, казалось, готов был расплакаться, сам Бэнкс не испытывал ни симпатии, ни жалости к этим людям. Он чувствовал только, что еще немного и у него голова расколется от боли.

– А теперь вон отсюда! – приказал он. – И чтобы я вас больше не видел в комнате для совещаний.

Мэгги перебралась в студию, в которой раньше работала Руфь. Лучи весеннего солнца и свежий воздух проникали в комнату через приоткрытое окно. Это была просторная комната, расположенная в задней половине дома и первоначально задуманная как третья спальня, но, хотя вид, открывающийся из окна, не сильно радовал глаз – замусоренный проезд, ведущий к въезду на задний двор, и расположенное позади него здание муниципалитета, – сама комната как нельзя лучше удовлетворяла всем ее потребностям. Наверху, в дополнение к трем комнатам, туалету и ванной, был еще и чердак, подняться куда можно было по приставной лестнице. Руфь, по ее словам, использовала его как хранилище. Мэгги ничего там не хранила, она даже никогда туда не поднималась, поскольку всегда избегала заброшенных помещений, пыльных, затянутых паутиной. Она страдала аллергией, и даже едва заметное присутствие пыли в воздухе вызывали обильные слезы и зуд.

Еще одно привлекало ее – находясь наверху, в задней части дома, она не отвлекалась на суету вокруг дома Пэйнов. Хилл-стрит открыли для движения транспорта, но дом тридцать пять был по-прежнему обнесен заградительной лентой, и какие-то люди продолжали входить и выходить оттуда с коробками и наполненными мешками. Она конечно же не могла совсем избавиться от мыслей по этому поводу, но старалась: не прочла газету, а радио настроила на станцию, передававшую классическую музыку с короткими перерывами на новости.

Мэгги готовилась иллюстрировать новое подарочное издание сказок братьев Гримм и сейчас трудилась над эскизами. Ее поразило, насколько страшными и отталкивающими были эти сказки, которые она перечитывала впервые. В детстве она воспринимала их спокойно, зло выглядело расплывчатым, нечетким, а теперь ужас и жестокость этих сказок казались ей чересчур реальными. Только что законченный набросок был к сказке «Румпельштильцхен» – об отвратительном карлике, который помог Анне прясть из соломы золотую нить в обмен на ее первенца. Собственная иллюстрация показалась ей слишком идеалистичной: печальная девушка, совсем еще ребенок, сидит за прялкой, а во мраке на заднем плане скорее угадываются, чем различаются, два горящих глаза и неясная тень карлика. Ей долго не удавалась иллюстрация, где злобный человечек с такой силой топнул в гневе ногой, что провалился по пояс, и, стараясь вытянуть себя за другую ногу, разорвал себя на две части. Лишенная фантазии жестокость, безразличие к царящей вокруг ненависти – этот прием используется в наши дни во многих фильмах, где спецэффекты применяют лишь для того, чтобы показать и усилить ужас, но жестокость всегда жестокость.

Теперь она работала над сказкой «Рапунцель», и на предварительных набросках была изображена юная девушка – другой первенец, отобранный у родителей, – она свешивала из окна башни замка, куда ее заточила колдунья, свои длинные белокурые волосы. Еще один счастливый конец: колдунью проглотил волк, выплюнув только ее костлявые руки и ноги – на съедение червям и жукам.

Сейчас Мэгги старалась изобразить толстую косу и ангельскую головку Рапунцель так, чтобы при взгляде на рисунок не возникало сомнений, что вес принца эта коса выдержит. И в этот момент зазвонил телефон.

Мэгги подняла трубку стоящего в студии телефонного аппарата:

– Да?

– Маргарет Форрест? – спросил женский голос. – Это Маргарет Форрест?

– Кто говорит?

– Так вы Маргарет? Меня зовут Лорейн Темпл. Мы с вами незнакомы.

– Что вы хотите?

– Это вы вчера утром позвонили в полицию, сообщив о скандале в доме на Хилл-стрит?

– Кто вы? Репортер?

– Ой, разве я вам не сказала? Да, я пишу для «Пост».

– Я не намерена с вами говорить.

– Не вешайте трубку! Маргарет, я стою рядом, на улице. Полиция не разрешает мне находиться возле вашего дома, поэтому скажите, не могли бы вы встретиться со мной, посидеть где-нибудь, выпить. Скоро время обеда. А недалеко отличный паб…

– Мне нечего сказать вам, мисс Темпл, поэтому и встречаться нам незачем.

– Но это же вы позвонили вчера рано утром, чтобы сообщить о криках в доме тридцать пять на Хилл-стрит, разве не так?

– Да, но…

– Значит, я обращаюсь именно к тому человеку, который мне нужен. А почему вы решили, что в доме скандал на бытовой почве?

– Простите, я вас не понимаю. Что вы имеете в виду?

– Вы услышали шум, верно? Крики? Звон разбитой посуды? Удары?

– Откуда вам все это известно?

– Я просто хочу узнать, что именно заставило вас подумать о том, что в доме скандал между супругами, а не, к примеру, схватка с проникшими в него преступниками или ворами-домушниками?

– Я не понимаю, к чему вы клоните.

– Ой, да послушайте же, Маргарет. Вас, наверное, называют Мэгги? Позвольте и мне звать вас Мэгги…

Мэгги ничего не ответила. Она не понимала, почему до сих пор не повесила трубку.

– Послушайте, Мэгги, – продолжала Лорейн, – ну дайте мне шанс. Я ведь должна зарабатывать себе на жизнь. Вы были подругой Люси Пэйн, верно? Вам известно что-нибудь о той стороне ее жизни, которая была скрыта от глаз посторонних?

– Я не желаю продолжать этот разговор, – сказала Мэгги и повесила трубку.

Но Лорейн Темпл задела в ее душе какую-то чувствительную струну, и Мэгги пожалела, что так обошлась с ней. Если поговорить с репортерами, подумала Мэгги, она поддержит Люси. Общественная симпатия была бы очень кстати, а с этим местная газета справится. Разумеется, все будет зависеть от того, какую позицию займет полиция. Раз уж Бэнкс поверил тому, что Мэгги рассказала ему о насилии в семье Пэйнов – а Люси, когда будет в состоянии, подтвердит это, – тогда в полиции поймут, что она сама жертва, и отпустят ее, как только она поправится.

Лорейн Темпл оказалась достаточно настойчивой особой и через несколько минут позвонила снова.

– Послушайте, Мэгги, – сказала она. – Ну что плохого в том, что вы ответите на вопросы?

– Ну хорошо, – согласилась Мэгги. – Я встречусь с вами, чтобы посидеть и выпить. Через десять минут. Я знаю паб, о котором вы говорили. На нем вывеска «Дровосек». В конце Хилл-стрит, верно?

– Верно. Так через десять минут? Буду ждать.

Мэгги повесила трубку. Нашла в «Желтых страницах» ближайший цветочный магазин и оформила заказ на доставку букета в палату Люси с письменным пожеланием скорейшего выздоровления.

Перед выходом она бросила последний быстрый взгляд на свой набросок и заметила в нем нечто необычное. Лицо Рапунцель не походило на стандартное личико кукольной принцессы, какой ее изображают в иллюстрациях к сказкам, это было особое, единственное в своем роде лицо, отражавшее художественную индивидуальность Мэгги. Более того, Рапунцель напоминала Клэр Тос – на ее лице неведомо как оказались даже два прыщика на подбородке. Нахмурившись, Мэгги взяла резинку, решительно стерла их и поспешила на встречу с Лорейн Темпл.

Бэнкс ненавидел больницы и все, что напоминало о них, эта ненависть зародилась в нем еще в детстве, когда в девятилетнем возрасте его лечили от тонзиллита. Он ненавидел больничный запах, цвет стен, эхо, звучащее в больничных коридорах, белые халаты врачей, униформу санитарок, ненавидел кровати, термометры, шприцы, стетоскопы, капельницы и разное странное оборудование, которое он видел через полуоткрытые двери. Ненавидел все.

Говоря по правде, он возненавидел больницы еще до того, как оказался там с тонзиллитом. Когда родился его брат Рой, Бэнксу было пять лет. Беременность матери протекала с осложнениями, о которых взрослые предпочитали говорить шепотом, и она провела там почти целый месяц. Врачи прописали матери постельный режим, не разрешали ей даже ненадолго вставать с кровати. Бэнкса на это время отправили жить к тете с дядей в Нортгемптон. Он так и не освоился в новой школе, остался чужаком, и ему нередко приходилось отбиваться от драчунов, которые никогда не нападали в одиночку.

Он помнил, как дядя привез его в больницу повидаться с мамой: был холодный зимний вечер, дядя поднял его к окну – слава Богу, палата мамы была на нижнем этаже, – и маленький Алан, смахнув со стекла иней шерстяной рукавичкой, увидел ее, опухшую, отечную, и помахал ей рукой. Ему стало страшно. Должно быть, это ужасное место, думал он, раз оттуда маму не отпускают к сыну и заставляют спать в комнате с какими-то странными людьми, а ведь она так плохо себя чувствует.

Тонзилэктомия, удаление миндалин, только утвердила его в нелюбви ко всему больничному, и даже теперь, когда он был уже взрослым человеком, больницы все еще внушали ему сильный страх. Он воспринимал их как последнее местопребывание человека, в котором кто-то держится молодцом,а кого-то отправляют туда умирать и где усилия, предпринятые из лучших побуждений с целью оказания помощи ближнему при помощи зондирования, прокалывания и разного рода эктомий,придуманных медицинской наукой, только откладывают на время неизбежное, наполняя последние дни земной жизни человека пытками, болью и страхом. Приходя в больницу, Бэнкс чувствовал себя Филипом Ларкином [15]15
  Ларкин Филип (1922–1985) – английский поэт. Главная тема его поэзии – утраты, одиночество, страдания ущемленных жизнью людей. Цитируемая строка взята из его стихотворения «Заутреня».


[Закрыть]и вслед за ним бормотал: «Восстал ли, взвыл ты – смерти наплевать…»

Люси Пэйн находилась под охраной в Центральной больнице Лидса, расположенной недалеко от отделения реанимации, где лежал ее супруг после извлечения из мозга осколков черепных костей. Сидящий возле двери в ее палату констебль – на стуле рядом с ним лежала затрепанная книга Тома Клэнси в бумажной обложке – доложил, что в палате никто, кроме больничных сотрудников, не находился и никто туда не входил. Ночь прошла спокойно, добавил он. Везет же некоторым, подумал Бэнкс, входя в отдельную палату.

Врач, ожидавшая его в палате, представилась, как доктор Ландсберг. Своего имени она не назвала. Ее присутствие было Бэнксу нежелательно, но с этим он ничего поделать не мог. Люси Пэйн не была под арестом, зато она былапод наблюдением врачей.

– Боюсь, что беседа не будет долгой, – предупредила врач. – У нее серьезная травма, и сейчас ей больше всего необходим покой.

Бэнкс посмотрел на женщину в кровати. Пол-лица скрывала повязка. Ярко-черный глаз – того же цвета, как чернила, которыми он любил заправлять свою перьевую ручку, – уставился в лицо Бэнксу. Бледная и гладкая кожа, волосы цвета воронова крыла рассыпаны по подушке. Ему вспомнилось тело Кимберли Майерс, распластанное на матраце. И это случилось в доме Люси Пэйн, напомнил он себе.

Бэнкс сел на стул возле кровати Люси, а доктор Ландсберг с решительным видом села чуть поодаль, словно адвокат, готовый прервать допрос при первом же нарушении Бэнксом правил, предоставленных ему ПАСЕ. [16]16
  ПАСЕ (Парламентская ассамблея Совета Европы) – один из двух главных уставных органов Совета Европы, имеет в своем составе Комиссию по юридическим вопросам и правам человека.


[Закрыть]

– Люси, – начал он, – меня зовут Бэнкс, исполняющий обязанности старшего инспектора Бэнкс. Я руковожу расследованием дела о пяти пропавших девушках. Как вы себя чувствуете?

– Неплохо, – ответила Люси. – Могло быть гораздо хуже.

– У вас сильные боли?

– Да. Голова болит. Как Терри? Что с ним? Мне так ничего и не сказали.

Голос звучал глухо, словно язык распух и мешал четко выговаривать слова. Следствие действия лекарств.

– Люси, вы можете рассказать, что произошло прошлой ночью? Вы помните?

– Терри жив? Мне сказали, что он ранен.

Жена, жизнь которой муж превратил в ад, волнуется по поводу здоровья своего мучителя – это не очень удивило Бэнкса: старая печальная мелодия, которую он и прежде много раз слушал в различных вариациях.

– Ваш супруг, Люси, серьезно ранен, – неожиданно решила ответить на вопрос доктор Ландсберг. – Мы делаем все, чтобы ему помочь.

Бэнкс выругался сквозь стиснутые зубы. Он не хотел, чтобы Люси Пэйн знала, в каком состоянии находится ее муж; если она решит, что ему не выжить, она будет выворачиваться и лгать что угодно, уверенная, что проверить правдивость ее слов он не сможет.

– Так что же произошло прошлой ночью? – повторил он вопрос.

Люси прикрыла здоровый глаз, пытаясь или притворяясь, что пытается вспомнить:

– Не знаю. Я не помню.

Хороший ответ, решил про себя Бэнкс. Подождать и посмотреть, что произойдет с Терри прежде, чем принять какое-то решение. Она была крепким орешком, эта особа, даже сейчас, на больничной койке, даже под воздействием лекарств.

– Мне требуется адвокат? – вдруг спросила она.

– А для чего вам адвокат?

– Ну, по телевизору… когда полиция разговаривает с людьми…

– Мы не в кино, Люси.

Она наморщила нос:

– Да, как-то глупо вышло. Я не хотела… не обращайте внимания.

– Какое последнее событие вчерашнего утра вы помните?

– Я проснулась, встала с кровати, надела халат. Было уже поздно. Или рано.

– А почему вы проснулись?

– Не знаю. Должно быть, что-то услышала.

– Что?

– Какой-то шум. Не могу вспомнить.

– Что вы сделали?

– Не знаю. Помню только, как встала с кровати, потом – боль и темнота.

– Вы ссорились с Терри?

– Нет.

– А в подвал спускались?

– Не думаю. А вообще не помню. Может, и спускалась.

Умно, ничего не скажешь: предусмотрены все варианты.

– А когда-нибудь вы спускались в подвал?

– Это территория принадлежит Терри. Он бы вытолкал меня прочь, если бы я спустилась туда. Он держал дверь на замке.

Интересно, подумал Бэнкс. Она вроде припоминает достаточно, чтобы не давать повода заподозрить ее в том, что она бывала в подвале. Знает ли она, что там? Судмедэксперты должны определить, говорит она правду или лжет. Криминалисты точно знают: куда бы вы ни заходили, вы везде оставляете что-то свое и прихватываете кое-что чужое с собой.

– А что он делал там внизу? – спросил Бэнкс.

– Понятия не имею. Это была его личная берлога.

– Так, значит, вы никогда не спускались вниз?

– Нет. Даже не осмеливалась.

– А что, по-вашему, он там делал?

– Может, смотрел видео, читал книги.

– Один?

– Терри говорил, что мужчине иногда необходимо уединяться.

– И вы с этим соглашались?

– Да.

– Люси, а что вы скажете о постере на двери? Вы когда-нибудь его видели?

– Только с верхней ступеньки лестницы, когда поднималась из гаража.

– Реалистично, как вам кажется?

Люси натужно улыбнулась:

– Что я могла сделать? Мужчинам нравятся… такие вещи.

– Значит, вы не возражали?

Она как-то странно сложила губы, что, по всей вероятности, означало: нет, да и зачем?

– Инспектор, – прервала их беседу доктор Ландсберг, – заканчивайте, больной следует отдохнуть.

– Еще несколько вопросов, и все. Люси, вы знаете, кто вас ранил?

– Я не… Должно быть, Терри… Вроде бы, кроме него, там никого не было, или был?..

– А до этого Терри поднимал на вас руку?

Она отвернула голову в сторону, так что Бэнкс видел только забинтованную половину.

– Вы расстраиваете ее, инспектор. Я настаиваю…

– Люси, вы когда-нибудь видели Терри с Кимберли Майерс? Вы знаете, кто такая Кимберли Майерс, верно?

Люси повернулась лицом к Бэнксу:

– Да. Это девушка, которая пропала.

– Верно. Вы когда-нибудь видели ее с Терри?

– Не помню.

– Она училась в школе в Силверхилле, где Терри работал учителем. Он когда-нибудь упоминал ее имя?

– Не думаю…

– То есть вы не помните.

– Нет. Мне жаль. А в чем дело? Что произошло? Я могу видеть Терри?

– По крайней мере не сейчас, – ответила ей доктор Ландсберг и строго взглянула на Бэнкса. – Я прошу вас немедленно уйти. Вы же видите, в каком она состоянии.

– Когда я смогу снова поговорить с Люси?

– Я дам вам знать. Скоро. Ну пожалуйста. – Она взяла Бэнкса за руку.

Бэнкс чувствовал, что проиграл вчистую. И самое обидное – беседа ничего не дала расследованию. Он так и не понял, была ли Люси искренней, уверяя, что ничего не помнит, или это реакция на успокоительные и снотворное.

– Отдыхайте, Люси, – обратилась к ней доктор Ландсберг, когда они выходили из палаты.

– Мистер Бэнкс! Инспектор! – Люси окликнула его слабым, дрожащим голосом; ее неподвижный, блестящий, словно отлитый из вулканического стекла, глаз пристально смотрел на него.

– Да?

– Когда я смогу пойти домой?

Бэнкс представил себе, как ее дом может выглядеть в данный момент и каким будет, по всей вероятности, в течение будущих нескольких месяцев. Как после бомбежки.

– Пока не знаю, – ответил он. – Буду держать вас в курсе.

Выйдя в коридор, Бэнкс, повернувшись к доктору Ландсберг, спросил:

– Доктор, не могли бы вы мне помочь?

– Постараюсь.

– То, что она не помнит, – это обычное явление после такой травмы?

Доктор Ландсберг потерла глаза. Она выглядела так, словно спала так же мало, как Бэнкс. Кто-то по громкой связи вызывал доктора Торсена.

– В подобных случаях под воздействием посттравматического стресса часто возникает ретроградная амнезия.

– А у Люси? Вы считаете, она действительно не может вспомнить события до того, как ей нанесли удар?

– Слишком рано делать какие-либо заключения. Я не эксперт в этой области. Вам следует поговорить с кем-нибудь из неврологов. Могу лишь сказать, что у нее нет физической травмы мозга, но стресс – это фактор, который может провоцировать амнезию.

– А так может быть, что она частично помнит, а что-то забыла?

– Как это понимать?

– Ей кажется, она помнит, что муж был ранен и что он ее ударил, а больше – ничего.

– Да, такое возможно.

– И это уже навсегда?

– Необязательно.

– Значит, память к ней вернется?

– Со временем.

– И как скоро?

– Никто не знает, к сожалению. В лучшем случае это может произойти завтра, а в худшем – никогда. Мозг так мало изучен…

– Спасибо вам, доктор. Вы мне очень помогли.

Доктор Ландсберг посмотрела на него озадаченным взглядом.

– Меня не за что благодарить, – ответила она. – Надеюсь, я не нарушу закон, если скажу, что перед вашим приходом я разговаривала с доктором Могабе, лечащим врачом Теренса Пэйна.

– Слушаю вас.

– Он сильно обеспокоен.

– Что вы говорите?

Как раз об этом констебль Ходжкинс докладывала Бэнксу накануне.

– Его пациент сильно избит женщиной-полицейским.

– Я этим не занимаюсь.

Доктор Ландсберг сделала большие глаза:

– Ну и ну! И вас это совсем не волнует?

– Даже если и волнует, заниматься этим я не буду. Дело об избиении Теренса Пэйна ведет другой сотрудник, и уж он-то в свое время, несомненно, поговорит с доктором Могабе. Я веду расследование об убийстве пяти девочек и причастности к этому семьи Пэйнов. Всего хорошего, доктор! – С этими словами Бэнкс пошел по коридору.

Эхо его шагов доносилось до доктора Ландсберг, оставшейся наедине со своими мрачными мыслями. Навстречу Бэнксу санитар вез на каталке с капельницей на штативе старика с морщинистым, белым от страха лицом – судя по всему, конечным пунктом их маршрута была операционная.