Текст книги "Пробуждение"
Автор книги: Петр Губанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
– Как же все это случилось, Крылов? – как бы подытоживая, спросил инженер-механик.
– Давление в цилиндре поднялось выше нормы, предохранительный клапан достаточно поизносился и, естественно, лопнул. В цилиндр попала вода, и – случилась поломка.
– Как просто – «поломка», – осклабился Соловьев.
– Так было, – угрюмо произнес Крылов.
– А кто-либо из посторонних не подходил к машине? – продолжал Соловьев.
– Нет, не подходил.
– Таким образом, никакого злоумыслия не предполагаете?
– Не предполагаю.
Последним вызвали в караульное помещение командира второй машинной роты прапорщика по адмиралтейству Сурина. В его ведении находилась машина, на которой лопнула крышка цилиндра высокого давления. Машинный прапорщик предстал перед дознавателями в рабочем кителе с пятнами масла на рукавах. По всему было видно, что явился он прямо с вахты, не успев даже забежать в каюту, чтобы переодеться.
Яхонтов немного знал Сурина еще в то время, когда были студентами Восточного института, и позже, когда учились в Гардемаринских классах. На крейсере «Печенга» они служили оба всего две недели. Занятые подготовкой к океанскому плаванию, прапорщики редко сходились вдвоем, чтоб поговорить.
– Вы не допускаете мысли, господин прапорщик, что за всем этим кроется преднамеренное злоумыслие? – Соловьев сделал ударение на двух последних словах.
– Нет, не допускаю, господин лейтенант, – ответил Сурин.
Вежливая отчужденность и скромное достоинство прозвучали в словах машинного прапорщика.
– Чем вы можете объяснить, что случилась авария и отряд особого назначения наполовину снизил скорость хода? – продолжал Соловьев.
– Виной всему спешка. Мы слишком торопились покинуть Золотой Рог. Ремонт механизмов в судоремонтных мастерских произвели некачественно. Машины, как полагается по техническим условиям, не были опробованы на ходовых испытаниях.
– Война не дает передышки, к сожалению, – перебил прапорщика Соловьев. – Нас ждут на Мурмане.
Инженер-механик Вурстер молчал. И трудно было понять, разделяет ли он мнение младшего механика или иные соображения заставляют его своим молчанием дать возможность прапорщику защитить себя.
Из дальнейшего хода дознания стало видно, что все объяснения по поводу случившейся аварии у Сурина и подвергнутых допросу нижних чинов в целом сходились. Прапорщик приводил убедительные доводы в защиту своих подчиненных и всячески старался убедить дознавателей, что матросы невиновны.
Яхонтов увидел совсем с иной, неизвестной ему стороны знакомого студента и гардемарина. И странной показалась сама мысль, что Сурин во всем заодно с теми, кто стоит в пятидесятиградусную жару на вахте возле работающих турбин, пьет из того же медного чайника теплую подкисленную воду и живет с ними одними заботами.
4
По издавна установившейся традиции в кают-компании крейсера никогда не говорили о службе. И потому, наверно, никто ни единым словом не обмолвился о случившейся аварии. Казалось, все было так, будто ничего на корабле не произошло.
За ужином офицеры пили вино, курили, вели непринужденную беседу. Яхонтов заметил, как покривились губы командира первой роты мичмана Эразмуса, когда его взгляд остановился на сидящем напротив прапорщике Сурине, как отчужденно смотрел на него старший лейтенант Корнев.
Не жалует офицерская кают-компания чужаков, в каком бы обличье они ни появились. Это почувствовал сразу Яхонтов. Как он ни старался, как ни хотел быть таким же, как Эразмус и Корнев, а ничего из этого не выходило.
И откуда только берется у них эта вежливая надменность и холодная любознательность? Какая барская безупречность во всем! Какая непринужденность! Как они понимают с полуслова друг друга! Будто на особом тесте замешены.
Как ни пытался Яхонтов, он не мог убедить себя в противном, что офицеры-сослуживцы относятся к прапорщикам по адмиралтейству с небрежной снисходительностью. Только терпят их присутствие рядом. Да, бывший студент не чета настоящим морским офицерам.
5
В японский порт Сасебо отряд особого назначения пришел на сутки позже намеченного срока. На внутреннем рейде сильно изрезанной бухты стали на якорь миноносцы «Капитан Юрасовский», «Лейтенант Сергеев», «Бесстрашный» и «Бесшумный». Крейсер «Печенга» подошел к причалу Мицубиси.
Юркие, быстроглазые японцы в длинных стеганых халатах приняли от русских матросов швартовые концы. С ловкостью акробатов они закрепили стальные тросы к свободным кнехтам и, кланяясь, заулыбались:
– Холес рюсски моряк!
– Холесо!
Бушприт и полубак на крейсере обледенели во время плавания и стали похожи на огромные оплывшие свечи.. Матросы ломами обкалывали лед. Работали, скинув бушлаты, охотно и весело.
К обеду корабль был в образцовом порядке. Осмотрев его сверху донизу, старший офицер приказал выдать по чарке водки всем нижним чинам и унтер-офицерам.
После обеда Остен-Сакен разрешил отпустить в увольнение две трети команды с крейсера. Вслед за матросами сошли на берег большинство офицеров.
Прапорщик Яхонтов остался на корабле. Он закрылся в пустовавшем кормовом салоне и стал делать зарисовки окрестностей японского города.
Массивы домов с причудливо изогнутыми черепичными крышами грандиозным амфитеатром возвышались над бухтой. Узкие припортовые улицы сбегали к самой воде. Сопки, поросшие низкорослыми дубками и пробковым деревом, тянулись по всему побережью. Над ними висело голубое, по-зимнему чистое небо.
С кормовой палубы крейсера продолжали сходить на причал уволенные в город нижние чины. Несмотря на то что целые роты и команды были наказаны лишением увольнения, с корабля ушло не меньше трехсот матросов. Маленькими группами отправлялись в город кондукторы.
Последним спустился по трапу отец Иннокентий. Священник был в партикулярном платье и с тросточкой. На голове – черный цилиндр, на ногах – до блеска начищенные хромовые сапоги.
С миноносцев переправляли уволенных на берег нижних чинов на шлюпках и командирских вельботах.
Яхонтов заметил, как поднимались на пирс подтянутые и вышколенные матросы в ладно сидящих бушлатах и лихо заломленных бескозырках. На какое-то время внимание прапорщика было оторвано от любимого занятия. Потом все смолкло вокруг, и он снова стал рисовать. Увлеченный, Яхонтов не замечал, как бежит время.
Продолжать делать зарисовки прапорщику не пришлось. Старший офицер приказал ему отправиться в город на усмирение разбушевавшихся нижних чинов. Весть о том, что команда «Печенги» затеяла драку с миноносниками, принес боцман. Он же проводил прапорщика Яхонтова с дежурной ротой к месту драки.
Грязная припортовая улица была малолюдна. Но Яхонтов заметил, как из окон и дверей выглядывали лица с узкими миндалевидными глазами.
Завернув за угол, прапорщик сразу увидел беснующуюся толпу матросов.
Двери и окна питейного заведения были выбиты. Дрались на улице и внутри помещения.
– За чечевичную похлебку буржуям продались! – доносились из толпы разъяренные крики атакующих.
– На войну торопитесь! – кричали моряки с крейсера.
Миноносники защищались, размахивая матросскими ремнями с тяжелыми медными пряжками.
Яхонтов увидел свежие синяки под глазами.
Вскоре к месту драки прискакал отряд конной японской жандармерии. С его помощью удалось разогнать дерущихся.
К Яхонтову подошел круглолицый пожилой японец в шелковом синем халате и черной шапочке с кисточкой. Это был хозяин таверны. Заискивающе улыбаясь, японец быстро заговорил:
– Хозяина я. Мало-мало пил мой сакэ рюсски матрос и стал ломать. Не холе-се. Платить деньги нада.
– Вам будут возмещены все понесенные вами убытки, – заверил прапорщик.
– Спасиба… спасиба, – пачал раскланиваться владелец таверны.
– Не за что меня благодарить, – отмахнулся от него Яхонтов.
Утихомиренных нижних чипов под конвоем дежурной роты повели на крейсер.
К вечеру карцер и лазарет на «Печенге» оказались переполненными. Зачинщиков драки Остен-Сакен приказал посадить на хлеб и воду.
6
На другой день старший лейтенант Корнев возвратился из города мрачный. Содержатель таверны предъявил ему иск на возмещение понесенных убытков на тысячу семьсот девяносто рублей золотом. Корнев, не заходя в каюту, направился к командиру отряда, чтобы сообщить ему результаты проведенного разбирательства.
В исковом требовании с японской пунктуальностью перечислялось все, что поломали, разбили и потоптали матросы из отряда особого назначения во время драки. Упоминались высаженные двери и окна, разбитые вазы и столовая посуда, пропавшие ножи и вилки. (Таверна издавна была пристанищем иностранных моряков, поэтому владелец содержал ее на европейский лад.)
Исковой документ был составлен в Российском консульстве, на японском и русском языках. Напротив каждого пропавшего предмета стояла цифра, обозначавшая стоимость с точностью до четверти копейки.
– Составьте списки виновных, Алексей Поликарпович, – распорядился Остен-Сакен. – И раскидайте всю сумму понесенных казною убытков каждому в меру вины. Да передайте ревизору: жалованья им впредь не выдавать!
– Но как же? Ведь… – начал и замялся старший офицер.
– Ревизора направьте сегодня же, немедля в японский банк с указанной в иске суммой денег, – категорическим тоном заговорил Остен-Сакен.
– Слушаюсь, Андрей Вилимович, – сказал старший офицер. – Но ладно ли получится? Ведь отдельные нижние чины до самого Мурмана без жалованья останутся.
– Ничего с ними не сделается, – холодно заключил капитан первого ранга. – Обуты, одеты, накормлены. Чего им еще нужно? Лишний разок и на судне посидят, когда примерные матросы в увольнение пойдут. Меньше хлопот.
– Но как бы хуже не получилось, Андрей Вилимович?
– Не получится, – заверил Остен-Сакен. – Что еще у вас, Алексей Поликарпович?
– Опять отец Иннокентий отличился, – с огорчением сообщил старший офицер.
– Напроказил?
– Вернулся на корабль в кимоно, – сдержанно улыбнулся старший лейтенант. – На пирс доставили батюшку в стельку пьяного.
– Где он был? – деловито осведомился Остен-Сакен.
– Ясное дело где, Андрей Вилимович.
Капитан первого ранга презрительно скривил губы, с неодобрением покачал головой:
– Безобразник.
– Я пытался устыдить батюшку, когда пришел он в трезвость, но куда там: упрям батюшка, словно бык!
– А что вы ему сказали, Алексей Поликарпович? – заинтересовался командир.
– Дурной пример, говорю, мичманам подаете.
– А он?
– Стал расхваливать тех продажных японок за их аккуратность и любезность да за то, что поздно ночью они подавали батюшке горячий шоколад.
– Женить его следовало, пока во Владивостоке стояли, – поморщился Остен-Сакен. – Взяла бы его попадья в оборот!
– Что вы, Андрей Вилимович, отец Иннокентий об этом и слышать не хочет. «Нет ничего безнадежнее слова «жена» – вот что изрек он однажды по этому поводу.
– И богослужение правит из рук вон плохо, – подхватил Остен-Сакен.
– До меня тоже дошел слушок: смущает мичманов батюшка.
– Как бы не натворил он похлеще чего, чем ночной маскарадный наряд, – задумчиво произнес капитан первого ранга. – Высажу его на берег, как только придем в Гонконг, – добавил он решительно. – Пусть консул Этинген отправит его на пароходе обратно во Владивосток.
– Как же мы без священника останемся? – удивился Корнев.
– Подберем кого-нибудь из нижних чипов, знающих порядок богослужения. От такого больше будет проку.
Командир и старший офицер какое-то время молчали, думая об одном, – их обоих тревожила мысль: стихийно ли началась драка в таверне или была заранее задумана подстрекателями?
– Пострадали двое мичманов с «Лейтенанта Сергеева», – сообщил Корнев.
– Напрасно офицеры с нижними чинами якшаются, – неодобрительным тоном произнес Остен-Сакен. – Для примера полдюжины самых злостных негодяев отдайте под суд, – добавил он резко. – Судить их будем в Гонконге.
7
Драка матросов в японском порту привела в смятение Яхонтова. Русские люди били своих же! Да как! По ходу событий прапорщик уловил, что начали потасовку матросы крейсера. Поводом же послужил пустяковый случай в таверне: мелкая стычка за столом между комендором с «Лейтенанта Сергеева» и кочегаром с флагманского судна. Сам по себе повод не заслуживал никакого внимания, но причина драки была куда значительнее! Яхонтов понял, что нежелание нижних чинов крейсера идти на войну всколыхнуло давнюю вражду с миноносниками. «Но как можно противиться долгу, присяге? – билась в нем неотвязная мысль. – И разве есть что-нибудь выше, чем стремление защищать отчизну свою от чужеземцев?!» А выходило, что многие на крейсере не хотят идти воевать и даже возмущены тем, что другие не разделяют их недостойного стремления. Хотелось понять, что движет этими людьми? С кем-то нужно было поделиться мыслями, разобраться во всем. Но с кем? Вряд ли кто мог понять его лучше, чем такой же, как он сам, недавний студент, а теперь прапорщик по адмиралтейству.
Сурин встретил вошедшего в его каюту Яхонтова сдержанной улыбкой: в памяти обоих еще свежа была недавняя встреча в караульном помещении во время дознания.
– Вот мы и в Японии, Павел Модестович, – сказал вместо приветствия Яхонтов.
– Впереди Восточно-Китайское море и Индийский океан, Сергей Николаевич, – подхватил Сурин.
– Что вы думаете о нашем… плавании?
И оба невольно подумали о случившейся недавно аварии и состоявшемся дознании.
– Долго придется нам плыть еще по чужим морям, – уклончиво начал машинный прапорщик. – Много раз зайдем еще в иностранные порты – грузиться углем, брать провизию, воду, если обстоятельства не остановят нас.
– Какие обстоятельства? – настороженно проговорил Яхонтов.
– В Индийском океане по-прежнему крейсерствует «Эмден», – ответил Сурин. – И встреча «Печенги» с германским крейсером вполне возможна. Наше флагманское судно само себя защитить не сможет от его торпед. Вся надежда на миноносцы…
Яхонтов знал о том, как самый быстроходный крейсер Сибирской военной флотилии охотился в Индийском океане за «Эмденом» и чем все это кончилось… Не повезло «Жемчугу». После нескольких недель пребывания в море он стал на якорь на рейде порта Пенанг, и командир корабля капитан второго ранга барон Черкасов отправился в город. Накануне он вызвал телеграммой жену из Владивостока. Германская радиоразведка перехватила ее. И «Эмден», зная точное местонахождение русского корабля, беспрепятственно вошел в бухту и расстрелял «Жемчуг» артиллерией и торпедами…
– Да, вероятность встречи с крейсером не исключена, – согласился Яхонтов. – Но меня в данный момент не это тревожит. Скажите, Павел Модестович, почему, на ваш взгляд, многие нижние чины флагманского крейсера не хотят идти на войну?
– Почему вы так думаете, Сергей Николаевич?
– Все присматриваюсь и никак не могу понять, что к чему. Но эта драка в таверне на многое открыла глаза. Меня все больше удивляет, отчего на крейсере и миноносцах нижние чины так по-разному думают о войне.
– На миноносцах по-боевому сплоченные экипажи, – начал Сурин. – Сами условия там объединяют матросов и офицеров. Корабли маленькие, служба тяжелая, и делят ее вместе рядовые и командиры. Совсем иное дело у нас. Убери с «Печенги» пушки и торпедные аппараты, и получится комфортабельная паровая яхта. И такая пропасть разверзлась между верхними офицерскими каютами и матросскими кубриками на нижних палубах… А ко всему этому… – Сурин на миг остановился, раздумывая, продолжать ли. Потом решительно провел рукою по спутавшейся прическе, заговорил напряженно, отрывисто: – И это, пожалуй, главное: на флагманском судне политически активная, сознательная команда. Не секрет, что многих прислали к нам с Балтики и Черного моря за участие в матросских волнениях…
И осекся. Прапорщика смотрели в лицо друг другу, словно не узнавая.
– Мне это было неизвестно, – вымолвил Яхонтов.
Невольно пришло ему на ум: Сурину известно многое из того, что делается в котельном и машинном отделениях в тайне от офицеров. И что машинный механик во многом разделяет мнения нижних чинов. Он вспомнил, как частенько и неизвестно куда отлучался Сурин из института и после, когда учились в Гардемаринских классах. Несомненно, машинный прапорщик не сказал всего, хотя беседа между сослуживцами была откровенной.
8
Во избежание новых инцидентов, Остен-Сакен решил не задерживаться в Сасебо. Как только закончили погрузку угля и приняли воду, он приказал передать семафор на миноносцы: «Поднять пары, сниматься с якоря!»
Несмотря на штормовое предупреждение, отряд особого назначения вышел в море и взял курс на Гонконг.
На этот раз Яхонтов заступил на вахту, когда крейсер находился вне видимости берегов и шел полным ходом. Миноносцы, по два справа и слева, держались в нескольких кабельтовых от «Печенги», готовые защитить флагман, если появятся корабли противника. Встречный ветер прижимал к воде шлейфы дыма, валившие из всех труб.
Вахтенный начальник мичман Эразмус, худой и желчный, презрительно кривя губы, резким голосом подавал команды сигнальщикам. Один из них, рослый, смуглолицый, стоя на крохотном мостике, лихо сигналил, передавая распоряжения флагмана на миноносцы. Яхонтов заметил: случилась заминка. То ли перепутал что-то сигнальщик, либо не расслышал он в шуме встречного ветра каких-то слов вахтенного начальника. Но в следующий миг мичман ударил по лицу матроса.
– За что вы меня, ваше благородие?! – держась за щеку, в недоумении произнес, сигнальщик.
– За то, чтобы слушал внимательней, а не путал сигналы! – пояснил Эразмус.
На ходовом мостике наступила неловкая тишина. Яхонтов стиснул в руке бинокль, опустил глава. Он вдруг почувствовал: его кинуло в жар он стыда.
Мичман Эразмус, подтянув на руке черную перчатку, спокойно, невозмутимо продолжал прохаживаться по ходовому мостику.
Когда переговоры с миноносцами прекратились, Яхонтов приблизился к вахтенному начальнику, произнес с укоризной:
– Зачем нее вы так, Евгений Оттович?
Эразмус молчал, закусив кончик уса. Строгие глаза мичмана излучали презрение, ледяной холод..
– Вы, Сергей Николаевич, еще в недостаточной степени усвоили весь кодекс офицерских понятий, – начал мичман. – В Морском корпусе нас учили почитать корабельную службу яко святыню, наипаче…
– Не привелось мне, – сказал Яхонтов.
– Дабы катилась служба как по маслу, а не тащилась яко тварь ползущая, нужна во всем твердость, – поучал Эразмус прапорщика. – Коли так нужно, то и зубы почистить не грешно, а то и чаркой водки нелишне попотчевать нижнего чина.
– Меня этому не обучали в Гардемаринских классах.
– Все средства хороши, лишь бы порядок на корабле соблюдался, – невозмутимо продолжал мичман.
– Но бить матроса – недостойно интеллигентного человека! – вспылил неожиданно прапорщик.
– Офицер – не интеллигент! Он – офицер, и только!
9
В Тайваньском проливе отряд попал в жестокий шторм… Почерневшая поверхность моря вздыбилась вихрастыми валами. Волны делались все размашистее, с уханьем и гулом ударяли они в корпус корабля. Ветер свирепо завывал в рангоуте, пронзительно свистел в углах надстроек.
Согнув спину, вобрав голову в плечи и балансируя, пробирался Яхонтов по уходящей из-под ног палубе, чтобы подняться на ходовой мостик и заступить на вахту. Движения прапорщика были неровные, порывистые, с неожиданными скачками в сторону, словно с силой кто-то толкал его. С головы до ног обдавало его пеной и солеными брызгами. Возле средней трубы он столкнулся лицом к лицу с Суриным.
– Куда, Павел Модестович? – стремясь перекричать грохот шторма, спросил его Яхонтов.
– Туда, в машинное, – кивнул младший механик в сторону наглухо задраенного люка.
Из глубины корабля доносилась прерывистая вибрация, а весь корпус лихорадочно дрожал.
– Будем устанавливать упоры, – пояснил Сурин. – А то и до беды недолго: корпус одряхлел, переборки слабые. Да нужно приготовить водоотливные насосы на всякий случай.
Отряд особого назначения продолжал идти прежним курсом навстречу разразившемуся над морем урагану. В углу ходового мостика стоял капитан первого ранга Остен-Сакен. Цепко держась за обвес и не выпуская из рук бинокля, с опаской делал он несколько коротких шагов и возвращался обратно.
– Арсений Антонович, запросите «Лейтенанта Сергеева», что у них там стряслось? – повернулся командир отряда к вахтенному начальнику. – Отчего он зарыскал?
Яхонтов поднес к глазам бинокль и увидел, как один из миноносцев то поворачивает прочь от флагмана, то резким рывком устремляется в сторону крейсера. Прапорщик услыхал, как процедил лейтенант Соловьев, свирепо посмотрев на сигнальщика:
– Запроси, почему рыскает?
С «Лейтенанта Сергеева» незамедлительно пришел ответ: «Поломался привод руля, устраняем повреждение».
– Действуйте порасторопней, о состоянии корабля докладывайте через каждые полчаса! – распорядился Остен-Сакен.
Штормовой ветер стал стихать. Качка заметно уменьшилась, и вода уже не перекатывалась пенными потоками по верхней палубе.
С «Капитана Юрасовского» передали по семафору, что смыло за борт шлюпку во время шторма. С «Бесшумного» сообщили об образовавшейся течи в трюме и поломке питательного насоса.
Остен-Сакен потребовал чистый бланк радиограммы у вахтенного начальника и, укрывшись от ветра в штурманской рубке, написал:
«Командующему Сибирской военной флотилией. Вынес на переходе глубокий циклон, имею повреждения вспомогательных механизмов, рулей на миноносцах, следую прежним курсом».
Сложив листок бумаги вчетверо, он подозвал прапорщика Яхонтова, сухо произнес:
– Отнесите шифровальщику да скажите, чтобы передал во Владивосток незамедлительно.
10
На подходе к Гонконгу на «Печенге» один за другим вышли из строя два водотрубных котла. Крейсер стал отставать от миноносцев. С флагмана передали сигнал на корабли: «Сбавить ход до малого».
В Гонконге Остен-Сакен собирался лишь пополнить запасы угля и провизии, чтобы на другой же день выйти в просторы Индийского океана, и вдруг все надежды на своевременное прибытие в море Баренца рухнули.
Как только вошли на Гонконгский рейд, Остен-Сакен потребовал на корабль лоцмана, чтобы провести его в Коунлундские доки и поставить в ремонт.
– Каково ваше мнение, Алексей Поликарпович, по поводу поломки котлов? – обратился командир к старшему офицеру, когда остались одни.
– Надежные люди были расставлены мною в котельном отделении, – пожал Корнев плечами. – Неужто прошляпили?!
– На мой взгляд, случайной аварией могла быть одна в столь короткое время, – пристально глядя на старшего офицера, сказал Остен-Сакен. – Но это уже вторая авария.
– А быть может, «Печенга» претерпевает полосу неудач, а потом все образуется? – осторожно проговорил старший офицер.
– И я хотел бы так думать, но мне не дает покоя другое…
– Что именно?
– Вы присмотритесь к нижним чинам: они настороже и ждут. Им наверняка памятны «Очаков» и «Потемкин», восставший в Золотом Роге миноносец «Скорый»…
– К сожалению, все это так, Андрей Вилимович…
Осторожно постучав в дверь, вошел шифровальщик Синюхин.
– Я вас покорно слушаю, ваше высокоблагородие! – вытянулся перед командиром нестроевой кондуктор с аккуратным пробором на офицерский лад.
– Что слышно, Синюхин? – сурово произнес Остен-Сакен.
– Никаких новых шифровок, стало быть, нет, ваше высокоблагородие.
– Радисты, писаря что говорят?
– Все больше о бабах да о доме болтают.
– Я хочу знать, что думают нижние чины о плавании отряда? Что о войне говорят? – раздраженно проговорил Остен-Сакен.
– Помалкивают при мне об этом, – неуверенно ответил шифровальщик.
– Сам заводи разговоры, да исподволь начинай, чтобы выведать их тайные мысли, – поучал командир отряда Синюхина.
– Рад стараться, ваше высокоблагородие! – тянулся перед ним шифровальщик.
Углубившись в свои мысли, Остен-Сакен какое-то время словно не замечал находившихся в салоне старшего офицера и кондуктора.
– Нужно отправить шифровку, – неожиданно проговорил капитан первого ранга. – Бери карандаш, записывай.
Шифровальщик достал из папки тетрадь и замер.
– «Владивосток, штаб Сибирской военной флотилии, – начал диктовать Остен-Сакен. – Прибыл Гонконг одиннадцатью котлами. «Печенга» – обуза для миноносцев. Стою в Коунлундском доке».
11
На «Печенгу» явился русский консул в Гонконге статский советник Этинген. Остен-Сакен с хозяйским радушием принял его. Они давно знали друг друга и встретились, как добрые знакомые.
– Андрей Вилимович! Вы все такой же! – обнимая капитана первого ранга, лукавил Этинген. – Ничуть не постарели с тех пор, как мы виделись. Сколько же прошло лет, как вы приходили сюда на «Маньчжуре»?
– Да лет восемь, если не изменяет мне память, – сдержанно улыбнулся Остен-Сакен.
Консул был тонок в талии, строен и моложав. Лишь седые виски да выражение усталости в голубых глазах говорили о солидном возрасте.
– Прошу вас к столу, Оскар Леопольдович, – пригласил капитан первого ранга.
Какое-то время они помолчали.
– Видно, не в добрый час отправился в плавание отряд особого назначения, – сочувственно вздохнул Этинген.
– Первая авария случилась еще в Японском море, – подхватил Остен-Сакен. – Тащимся черепахой…
– В адмиралтействе недовольны, – осторожно заметил консул. – Вот копия радиограммы морского министра адмиралу Шульцу. А вот ответ командующего Сибирской военной флотилией в адмиралтейство. – И Этинген протянул Остен-Сакену два сложенных вдвое листка бумаги.
Капитан первого ранга торопливо надел очки и стал читать.
«Основываясь вашем авторитетном отзыве об исправном состоянии котлов «Печенги», допустил его к плаванию, из которого, к стыду и сожалению, придется возвратить обратно. Морской министр Григорович».
Остен-Сакен сдвинул седые брови, нахмурился. Сжав в ниточку губы, он осторожно развернул другую радиограмму.
«Усиленно ходатайствую об отправке «Печенги» с экипажем матросов Добровольного флота, ручаюсь прибытие до места назначения», —
просил министра вице-адмирал Шульц, стараясь помочь бывшему своему флаг-капитану.
– Михаил Федорович совершенно прав, – с жаром проговорил капитан первого ранга. – Похоже, что котлы портят сами кочегары. Списали их в свое время, как ненужный хлам, с «Гангута» да «Памяти Азова». И вся нечисть оказалась на моем флагманском корабле. Лишь замена большей части команды крейсера матросами с судов Добровольного флота позволит успешно завершить плавание.
– В Гонконге стоят в настоящий момент «Оренбург» и «Тулома», на весь крейсер матросов не хватит.
– Я оставлю на корабле учеников-кочегаров, – пояснил Остен-Сакен. – Это надежные матросы, хотя опыта и маловато у них.
– Из Петрограда приходят тревожные вести, – с грустью в голосе произнес Этинген.
– Что там? – насторожился капитан первого ранга.
– Началось брожение среди городского люда, – стал рассказывать консул. – В столице не хватает продуктов и топлива. У хлебных лавок стоят огромные очереди. Возмущенные толпы людей – в основном женщины – выходят на улицу и требуют прекращения войны.
– Требуют? – удивился Остен-Сакен.
– Да. И к сожалению, дела там обстоят гораздо сложнее, чем нам бы хотелось. Народ устал. Возможны крупные волнения и серьезные эксцессы.
– Неужели пятый год повторится? – поднял брови капитан первого ранга.
– Может случиться и нечто худшее.
– Куда уж хуже.
Остен-Сакену невольно вспомнились запруженная демонстрантами Светланская улица и миноносец «Скорый» с развевающимся на ветру красным флагом.
12
Перед глазами прапорщика Яхонтова величественным амфитеатром поднимались покрытые первой зеленью сопки. В Гонконг вступила ранняя южная весна. Сверху доносился шум большого портового города. А внизу, в доке, раздавался стук молотков и скрип портальных кранов.
В доке работали английские и китайские мастеровые. А продовольствие на «Печенгу» доставлял малаец Бин-Син, прозванный матросами Бисмарком. Это был толстенький коротышка с черными пышными усиками на безбородом лице.
– Бобы, бананы, риса получай! – кричал Бин-Син.
Матросы неохотно перетаскивали с катера торговца на крейсер продукты. Они неприветливо встречали иностранных докеров, работавших в котельном отделении. Матросов вполне устраивала вынужденная стоянка корабля в Коунлундских доках.
Желание побыть наедине с самим собой привело Яхонтова в портовую таверну, куда редко заглядывали русские офицеры. Зато охотно посещали ее служащие Коунлундских доков, чиновники портовых учреждений, лоцманы. Иногда заходили туда английские моряки: матросы и унтер-офицеры.
Вертлявый, словно угорь, официант в черном фраке и с неизменной улыбкой на желтом лице принес омаров и устриц, бутылку белого вина… Неурядицы плавания не выходили у прапорщика из головы. Яхонтов старался разобраться во всем. Он услышал, как вошли в соседнюю кабину, огороженную тростниковой перегородкой, несколько новых посетителей. Они заговорили по-русски, и Яхонтов понял, что это матросы из отряда особого назначения.
– Надо не позволить «Печенге» продолжить плавание на Мурман, – донеслось из-за тростниковой перегородки.
Прапорщик невольно прислушался.
– Я выведу из строя правую машину, как только начнем сниматься с якоря, – неторопливо проговорил кто-то другой.
– Вурстер будет следить за тобой, потому как ты у него на подозрении, Николай, – возразил кто-то. – После случая с крышкой цилиндра он тебе больше не доверяет. Надо смастырить такое, чтобы комар носа не подточил, а крейсер остался стоять возле стенки.
«На флагмане – заговорщики! – молнией пронеслось в голове. Яхонтов догадался, что один из них – машинный унтер-офицер Крылов. – Значит, не зря старались их выявить Соловьев и Вурстер, – подумал прапорщик. – Их подозрения не были напрасны…»
– Все машинисты и кочегары находятся под наблюдением, – послышалось снова. – Они вряд ли что-либо могут сделать незаметно. Пусть лучше крейсер выйдет из дока. Мы начнем восстание до прибытия в Коломбо.
– Ты предлагаешь захватить корабль, когда будем находиться в море? – удивленно произнес за стенкой Крылов.
Теперь Яхонтов узнал его по голосу и уже не сомневался, что один из заговорщиков – заподозренный в злоумыслии машинный унтер-офицер.
– Да, считаю это самым надежным, чтобы крейсер и миноносцы не пришли на Мурман и всех нас не бросили опять в эту бойню.
– Кто поведет «Печенгу» дальше? И куда? Ведь никто из нас ни уха ни рыла не смыслит в навигации, – донеслось из-за перегородки.
– Павел Модестович добром говорит о прапорщике, что несет наверху вахту, – ответил Крылов. – Они учились вместе в Восточном институте и классы Гардемаринские кончили. В политике туго разбирается палубный прапорщик: молод еще и неопытен. Но юноша прямой и честный, матроса не обидит. Когда настоящее дело найдется, правильно, так, как нужно, все поймет…
Яхонтова кинуло в жар. И разом похолодели ладони. Кроме него на «Печенге» другого прапорщика, стоявшего вахту на ходовом мостике, не было. На какое-то время он потерял способность слышать. «На флагманском судне – заговор к бунту! И мне без моего на то согласия отведено в нем место!»
