Текст книги "Пробуждение"
Автор книги: Петр Губанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
– Боевые орлы! Отважные красные бойцы! – воскликнул первым поднявшийся на баррикаду командир отряда. – Мы прошли тысячу верст по якутской тайге не для того, чтобы отдать эту поляну белым генералам! Вперед! В атаку!
И красные бойцы, несмотря на страшную усталость последних осадных дней, поднялись из окопов вслед за своим командиром. Офицерская рота не выдержала штыкового удара. Натиск бойцов был неожиданным и ошеломляющим. Опрокинутая атакой красных, наполовину поредевшая офицерская рота увлекла за собой в бегство и остальную часть дружины. Напрасно уговаривал и увещевал братьев-дружинников генерал Вишневский: прекратить начавшуюся панику было не в его силах. Каждый стремился поскорее убраться подальше от этой страшной поляны, на которой осталась лежать большая часть белого воинства.
Трехдюймовое орудие с небольшим запасом снарядов оказалось в руках красных бойцов. Десятка два дружинников, раненных во время атаки, сдались в плен.
Тунгусский старейшина, чей род издавна пас оленей на Лисьей Поляне, вернулся наконец к пославшему его парламентером командиру отряда. Но пришел он не один. С ним вместе вошел в ярангу, где находился Строд возле раненых бойцов, немолодой сухопарый человек в овчинном тулупе и лисьем малахае.
– Кто это? – обратился Строд к старейшине.
– Прятался в сене, плохой, однако, человек, – отвечал старейшина.
– Вы – кто? – обратился Строд к незнакомому.
– Я – Куликовский, временный губернатор Якутской провинции, – залязгал зубами человек в лисьем малахае.
– Самозванец, а не губернатор, – произнес Строд. – Насколько мне известно, в прошлом вы – политический ссыльный?
– Да, я из политкаторжан, но так все в жизни перепуталось, – упавшим голосом проговорил Куликовский.
– За все преступные контрреволюционные действия вам придется держать строгий ответ перед революционным трибуналом! – сурово объявил Строд. – Увести арестованного!
6
«Его превосходительству Дитерихсу Михаилу Константиновичу, – писал генерал Пепеляев, сидя в просторной горнице аянского мехоторговца Киштымова. – Во глубине якутской тайги, на военной тропе древних охотничьих племен, верящих в бога нашего так же, как все православные люди, я выступил в тысячеверстный поход с добровольческой дружиной. С божьей помощью мы отобрали у красных порт Нелькан, отбросив их нечестивое войско от побережья в глубь непроходимых лесов. К несчастью, в походе иссякло все продовольствие, а большевистских пароходов с провизией, на что мы рассчитывали, в порту не оказалось. Мне пришлось возвращаться в Аян, чтобы организовать снабжение наступающей армии. Генерал Вишневский повел войско дальше. Под священным знаменем Иисуса Христа он возьмет Якутск, и мы двинемся дальше через всю Сибирь к светопрестольному граду Москве…»
Вера в успех тысячеверстного таежного похода у Пепеляева сильно поколебалась с того дня, когда он со своей дружиной вступил в порт Нелькан. Просыпаясь по ночам в холодном поту, генерал озабоченно начинал размышлять: «Можно ли пройти через всю Сибирь по страшному российскому бездорожью до Москвы? Коли Александр Васильевич Колчак с многотысячной своей армией, даже двигаясь по железнодорожной магистрали, с грехом пополам смог лишь кое-где достичь Волги-матушки, то каково нам придется при походе на Москву через Якутск? Кошмар все это! Не светлая явь, как мне в Харбине казалось, а кровавая фантастика! Если бы войско наше разрасталось в походе как снежный ком, катящийся с горы, а то ведь приходят в дружину единицы. И кто к нам приходит? Разочаровавшиеся в жизни искатели приключений, неудачники-старатели, темные и неграмотные таежные охотники, которых обманули тойоны и шаманы…»
В горницу на зов генерала явился его адъютант подполковник Менгден. Лощеный остзейский барон с хитроватым прищуром серых крохотных глаз под густыми, сросшимися на переносице бровями и косым аккуратным пробором, пахнущий дорогим американским одеколоном, остановился в трех шагах от командующего и, учтиво наклонив голову, вежливо проговорил:
– Я вас слушаю, брат-генерал!
– Для солдат эти штучки и хороши, быть может, Оскар Леопольдович, а нам с вами не к чему изворачиваться друг перед другом, – раздраженно произнес Пепеляев. – Я позвал вас по делу: надо послать во Владивосток это донесение, – протягивая запечатанный конверт, продолжал он, смягчившись. – На парусно-моторной шхуне фирмы «Олаф Свенсон», что стоит сейчас возле причала, служит помощником шкипера русский человек, бывший морской офицер с канонерской лодки «Маньчжур». Вот с ним и передашь донесение. Завтра шхуна отправляется с пуганым товаром во Владивосток. Через несколько дней этот мой доверенный человек сумеет передать донесение Михаилу Константиновичу Дитерихсу.
– Слушаюсь, Анатолий Николаевич, – принимая пакет, осклабился барон Менгден.
Отпустив адъютанта, Пепеляев направился в столовую, где ожидал его за обеденным столом хозяин дома – татарин Ариф Арифович Киштымов. Дочь мехоторговца молча накрывала на стол. Розовая малосольная лососина, кетовая икра, тонко нарезанная оленина ломтями лежали на серебряных узких тарелках. Казанский купец Киштымов не раз бывал в Петербурге и всякий раз привозил оттуда дорогую и красивую посуду.
– Приятного вам аппетита, дорогой Анатолий Николаевич, – привстав за столом, подобострастно заулыбался Киштымов, – Наконец-то мы о делах наших сможем поговорить.
– Да, я вас охотно выслушаю, Ариф Арифович, – учтиво произнес Пепеляев.
Киштымов всячески старался заслужить доверие и благосклонность командующего белыми войсками.
– С дальних тунгусских становищ, аж от самого Маяхана, стали поставлять звероловы добытые меха, – торопился обрадовать Киштымов генерала. – Ваш приход на Аян пробудил край от спячки, в которой пребывали охотники при большевиках. Половину закупленной пушнины, как вы пожелали, я откладываю в ваши лабазы для военных нужд. Все идет, как условились, дорогой Анатолий Николаевич. Но часть пушного товара перехватывает на аукционе Джон Гудселл, представитель фирмы «Олаф Свенсон». Опять навез много разных товаров этот ловкий американец.
– Чем же он торгует на таежном аукционе? – заинтересовался Пепеляев.
– Охотничьими ружьями, порохом, дробью – всем, что в первую очередь надобно охотнику, – с готовностью отвечал Киштымов. – Кроме того, привозит сахар, муку и соль – самые нужные продукты для туземного народа. А уж до чего падки таежники до спирта, так не приведи господи! Вот и спаивает тунгусов Джон Гудселл. И дерет с них потом три шкуры. Может быть, вы, Анатолий Николаевич, сумеете как-нибудь урезонить проходимца Гудселла.
– Можно попытаться, но мы сильно от них зависим, Ариф Арифович, – невесело протянул Пепеляев.
– Крепко все перепуталось в судьбах русских людей и всех нас с приходом большевиков к верховной власти в Москве, – произнес в задумчивости Киштымов. – Вот и вас, Анатолий Николаевич, вижу, одолевают думы-заботы!
– Забот в нашем воинском деле хоть отбавляй, – охотно согласился Пепеляев с хозяином дома. – А в этом кошмарном походе против большевистских орд я вовсе покой потерял: шутка ли, пробиться по такой труднопроходимой местности до Якутска, а потом пройти через всю Сибирь? Я – коренной сибиряк, и тайга мне не страшна, но как подумаю о бедных солдатиках – братьях по несчастью, так у меня голова пухнет.
– А не обернется крахом все это? – спросил Киштымов и растерянно заморгал редкими ресницами.
Пепеляев молча уставился на хозяина дома, осмелившегося вслух высказать мысль, которая терзала его самого. Он невольно вспомнил о лейтенанте Соловьеве, с которым свела его эмигрантская судьба на острове Квельпарт, где застрял морской офицер со своим кораблем «Магнит». А после того как Соловьев выгодно продал судно китайским мореходам, Пепеляев вступил с ним в пай и с тех пор поддерживал дружеские отношения с бывшим лейтенантом. Захватив часть Охотского побережья, генерал выделил компаньону рыболовные угодья и участки в районе Командорских островов для охоты на морских котиков. На деньги, приобретенные от продажи военного транспорта, Соловьев купил парусно-моторную шхуну «Святой Михаил», укомплектовал ее частью команды «Магнита» и стал промышлять охотой на пушного зверя у берегов своей бывшей родины.
Генерал Пепеляев чувствовал себя неуверенно на побережье Охотского моря; отрезанный от внешнего мира огромными водными пространствами, он не имел под руками судов, годных для дальнего плавания. Еще осенью Пепеляев приказал Соловьеву своей генеральской властью прибыть с Командоров в Аян на шхуне, как только получит но радио закодированный сигнал. Все свои расчеты в случае краха Якутской операции Пепеляев строил на том, что сумеет благополучно выбраться из порта Аян на судне «Святой Михаил».
За время пребывания генерала на побережье для него реквизировали немало пушнины у таежных звероловов, якобы предназначенной для военных нужд. В цивилизованной стране такое богатство равноценно золотому запасу, на который можно приобрести немало оружия либо жить припеваючи. Пепеляеву припомнились последние дни отступления Колчака к Иркутску вместе с золотым запасом России. Когда эшелон проходил вблизи китайской границы, кто-то из штабных генералов предложил «верховному правителю» бежать с частью российского достояния через недалекую границу в Китай. «Русскому адмиралу не нужно русское золото», – заупрямился Колчак. «Поживи Александр Васильевич с годик в Харбине, как мыкался там я, не стал бы с таким пренебрежением отмахиваться от уймы богатства, которое само плыло ему в руки», – подумал о «верховном» генерал Пепеляев.
– К сожалению, Ариф Арифович, ратное счастье переменчиво и разное может приключиться на таежной военной тропе древних охотничьих племен, – после продолжительного молчания молвил генерал. – Быть может, Джон Гудселл станет нам с вами якорем спасения.
– Вот тогда-то вы и помянете добрым словом аянского мехоторговца Арифа Арифовича Киштымова, – заключил хозяин дома, отодвинув подальше от себя тарелку с тонко нарезанным нежно-розовым лососем. – Та пушнина, которую по моему настоянию отчуждали от себя местные заготовители, ой как вам понадобится в Америке. Сможете до глубокой старости безбедно прожить на чужбине.
Закончив с едой, Пепеляев поднялся и широкой вальяжной походкой направился в пушно-меховой лабаз, примыкавший к дому Киштымова. Нестарый еще, но огрузневший раньше времени богатый мехоторговец засеменил на коротких ногах следом за генералом.
Они прошли по узкой бревенчатой галерее и вступили в просторное помещение, срубленное из вековых лиственниц. На длинных вешалках отливали серебром и чернью связки соболиных, норковых, песцовых и лисьих шкур. Богатства эти радовали глаз генерала, согревали душу.
– И как вы полагаете, Ариф Арифович, сколько это может стоить сегодня в долларах на пушно-меховом аукционе в Нью-Йорке либо Лос-Анджелесе? – поинтересовался Пепеляев.
– Судя по цене прежних, проданных на американских аукционах партий нашей пушнины, тысяч семьсот, не меньше, – прикинул на глаз Киштымов. – Может, немного больше.
– Я бы желал, чтобы сумма нашей будущей прибыли округлилась, – улыбнулся Пепеляев.
– Понимаю, понимаю вас, ваше превосходительство, – одобрительно закивал Киштымов.
Довольный осмотром пушных лабазов, Пепеляев вернулся в дом. Там его ожидал подполковник Менгден, только что возвратившийся со шхуны фирмы «Олаф Свенсон».
– Передал ваше донесение прямо в руки капитану второго ранга Карташеву, Анатолий Николаевич! – доложил Менгден. – Денька через четыре его получит Михаил Константинович Дитерихс.
– Получит теперь, наверно, но вот наши дела не выглядят лучшим образом, – тяжко вздохнул Пепеляев. – Я уже сожалею, что так блистательно описал последнюю нашу викторию в этом донесении и обнадежил главу Земского собора. Что-то нет никаких известий от генерала Вишневского. Как там у него дела? Судя по времени, дружина уже должна пробиться к Якутску. Да и нарочный мог бы уже примчаться в Аян, на оленях.
– Да, известий от них мы не имеем вот уже скоро три недели, – подхватил Менгден.
– Это долгое неведение о делах Вишневского меня встревожило. – Пепеляев нервным движением отодвинул от себя чернильный прибор, вырезанный местными мастерами из моржового клыка, и плюхнулся в кресло.
Они молчали какое-то время. Пепеляев в горьком раздумье уставился в пространство, не замечая стоявшего в трех шагах адъютанта. Потом, как бы стряхнув с себя оцепенение, генерал произнес:
– Надо послать нарочных и все выяснить.
– Три дня назад я уже послал по следу генерала Вишневского расторопного офицера в сопровождении таежного охотника, который хорошо знает дорогу и неоднократно ездил зимой по этому тракту в Якутск.
– А какое вы ему дали задание?
– Приказал перехватывать всех проезжающих по якутскому тракту, задерживать промысловиков и старателей, возвращающихся с отдаленных приисков. Может быть, кто-либо из них знает о продвижении дружины? А лучше, если удастся встретить в пути посланца от генерала Вишневского.
– И что же?
– Ни слуху ни духу нет пока от моего надежного посланца: словно в воду канул.
– Будем ждать, ничего другого нам не остается, – молвил Пепеляев.
Ждать пришлось еще двое суток. Потом все прояснилось.
Мучаясь от неизвестности, Пепеляев в сопровождении подполковника Менгдена стал выходить днем на якутский тракт, чтобы первым встретить возвращавшегося из дальней поездки нарочного. И встретили… Потрепанная в бою на Лисьей Поляне дружина тащилась на Аян. Измученные олени тянули тяжело нагруженные нарты, на которых лежали стонущие от ран дружинники. Число воинов уменьшилось вдвое. Половина дружины осталась лежать на заснеженной поляне Сасык-Сысы.
Генерал Вишневский с трудом слез с передней нарты, чтобы доложить командующему о возвращении. Лицо его почернело от мороза: пятна обморожения покрывали ввалившиеся щеки генерала, побывавшего со своим воинством на Лисьей Поляне.
– Что случилось?! – спросил Пепеляев, сверля помутневшим взглядом побывавшего в жарком деле генерала.
– Мы не смогли пробиться к Якутску, Анатолий Николаевич, дорогой мой! – последние слова Вишневского перешли в судорожные рыдания. Плечи генерала тряслись от мучительного плача.
– Да возьмите же себя в руки, наконец, на вас смотрят дружинники, – сурово упрекнул Пепеляев собрата по оружию.
Справившись с рыданиями, Вишневский начал докладывать:
– Нам оставалось преодолеть каких-то два перехода до Амги, и путь на Якутск становился открытым. Но к несчастью нам встретилась открытая просторная поляна с несколькими тунгусскими ярангами…
– Ну и что! – торопил Вишневского генерал Пепеляев.
– А то, что на этой поляне под названием Сасык-Сысы ожидала нас засада, – старался сгустить краски Вишневский.
– Откуда у красных взялись превосходящие численность дружины наличные силы?
– По Лене еще осенью приплыл на двух пароходах сводный экспедиционный отряд красных, – пояснил командующему Вишневский. – Большую часть этого отряда большевистский ревком выслал из Якутска нам навстречу. Мы подошли к этой поляне уже порядком измотанные. Они тоже успели пройти приличное расстояние от Якутска…
– Следовало вести в пути усиленную разведку… выслать вперед дозорных, – упрекнул Вишневского Пепеляев.
– Была у меня и разведка хорошо налажена, и дозорные высылались, – оправдывался генерал, проигравший сражение.
– Так почему вы разбиты?
– Это мы с вами, Анатолий Николаевич, разбиты! – не выдержал упреков Вишневский. – Сам ход истории против нас. Вся наша затея, которую мы задумали с вами в Харбине, – бред, кошмарная фантастика! Хотя бы часок побывать вам на Лисьей Поляне, Анатолий Николаевич, и вы бы тогда поняли, что на их стороне страшный союзник – чувство правоты в этой жестокой схватке. Я ни в чем не могу упрекнуть господ офицеров. Они дрались безупречно и держались под огнем противника как истинные рыцари.
– В вашем распоряжении было орудие с достаточным запасом снарядов, – выискал новый аргумент для обвинения генерал Пепеляев, – Разве красные тоже сумели протащить свои пушки сквозь таежные дебри?
– Нет, Анатолий Николаевич, к счастью, орудий у красных не оказалось.
– Так почему вы не сумели разметать снарядами их жалкую оборону?
– На их стороне сражались даже мертвые, – устало поник головой Вишневский.
– Ка-ак?!
– Они соорудили баррикаду из мертвых тел, своих и наших. Мы даже штыковой атакой не смогли вышибить их оттуда.
– Кто командовал большевистским отрядом? – в голосе Пепеляева угадывалось нескрываемое любопытство.
– Какой-то латышский фанатик Ян Строд возглавлял красных.
– Этот фанатик умело действовал в тылах моей армии осенью девятнадцатого года, – заметил Пепеляев…
7
Какое-то время чувство растерянности не покидало Пепеляева. Он не находил себе места в просторных хоромах мехоторговца Киштымова. Никак не хотелось поверить Пепеляеву в то, что бывший красный партизанский вожак сумел победить в открытом бою закаленных многолетним боевым опытом воинов-офицеров, которыми руководил славный генерал с безупречной репутацией. «Неужели все наши усилия оказались напрасными, а идея создать Сибирскую республику лишь сумасбродная затея? – размышлял генерал. – А может, само провидение ниспослало нам новые несчастья и беды? Что делать? Связаться с японцами и попросить их оказать помощь в борьбе с красными? Нет! Это приведет к тому, что никакой республики в Сибири не будет, а вся эта огромная территория с неохватными лесами, золотодобычей и пушными факториями, которая прежде была частью Великой России, станет японским протекторатом. У япошек нам, русским, никакой помощи просить не следует! Значит, рассчитывать следует только на самих себя».
Пепеляев пришел к выводу: в данной обстановке следует двинуть из Охотска все наличные силы, которые удалось сколотить там генералу Ракитину. Он полагал, что Охотский гарнизон, по всей видимости, теперь превышает тысячу опытных воинов. А если отряд Ракитина усилить теми дружинниками, которых привел в Аян Вишневский после неудачного сражения на Лисьей Поляне, то получится внушительное воинство. После упорного и продолжительного боя латышский фанатик Ян Строд сильнее не стал, а потому схватку с красными следует возобновить. И в Харбине Пепеляев понимал, что борьба за Сибирь предстоит упорная, кровопролитная и жестокая. Но то, с чем он столкнулся на пути в Якутск, превзошло все его ожидания.
«Ну что ж, будем сражаться до конца, – думал он, вымеривая шагами просторную комнату в чужом доме. – Мы держимся за свою, русскую землю. А на родной земле и умереть не страшно».
«Генералу Ракитину в Охотске, – написал Пепеляев нервным почерком. – Приказываю двинуть по тракту все находящиеся в вашем ведении наличные силы. По прибытии в Аян ваш отряд будет усилен моей дружиной и нацелен на Якутск».
Нарочному строго-настрого приказали ничего не сообщать Ракитину о неудачном сражении на Лисьей Поляне, чтобы не вселить панику в рядах охотских дружинников.
Получив приказ командующего выступить из Охотска, генерал Ракитин вызвал к себе полковника Шеломова, командовавшего уфимскими стрелками, которые, как и в Харбине, держались особняком от офицеров.
– Поднимайте свой батальон, выступаем сегодня из Охотска и следуем в Аян! – отрывисто проговорил генерал. – Да, передайте полковнику Худорожко, чтобы тоже вывел свой батальон на аянский тракт.
– Слушаюсь, брат-генерал, – медленно выговорил Шеломов. Это был порывистый, стройный и совсем еще не старый офицер.
– Как обстоят у вас дела с тяглом? – поинтересовался Ракитин.
– Часть нартового обоза мы отдали каппелевцам, но и нам хватит тягла, чтобы посадить батальон в нарты.
– Ну и великолепно. Действуйте, полковник, – сказал генерал и отпустил Шеломова.
Огромный олений обоз, состоявший из нескольких сот ездовых нарт, удалось вывести на аянский тракт лишь к утру следующего дня. В голове обоза находились самые сильные олени. Они везли офицерские роты из корпуса покойного генерала Каппеля. Примкнувшие к мятежу охотные люди двигались следом за офицерской ротой. Замыкающим генерал Ракитин назначил один из батальонов резерва.
Принимавший участие во множестве разных сражений, Ракитин хорошо понимал всю сложность полуторатысячеверстного похода из Охотска в Якутск через порт Аян, где ждало его подкрепление. Смутные слухи о неудачном сражении на Лисьей Поляне, которые приносили в Охотск таежные следопыты, не на шутку взволновали генерала. «А ведь у Пепеляева и Вишневского под началом самые надежные и сплоченные офицерские батальоны! Почему же они не смогли одержать победу над малочисленным и слабо вооруженным большевистским отрядом? А может быть, слухи о поражении наших войск на Лисьей Поляне специально распространяют агенты большевиков, чтобы посеять панику в рядах дружинников? Но почему в таком случае не известил меня о результате закончившегося сражения сам Анатолий Николаевич?» Под монотонный шум ветвей над головой, скрип полозьев и хорканье оленей невеселые думы одолевали генерала Ракитина.
Верст двадцать успел пробежать по аянскому тракту олений обоз с дружинниками, когда к генералу Ракитину подбежал нарочный из офицерской роты. Запыхавшийся, взволнованный, раскрасневшийся на морозе посланец от бывших каппелевцев отрывисто доложил:
– Ваше благородие, брат-генерал, впереди нашей роты движется подозрительный обоз!
– Почему не задержали обозных? – властным голосом вопросил закутанный в медвежью полость Ракитин.
– Мы никак не можем настигнуть подозрительных обозников, – начал оправдываться каппелевец. – Они несутся впереди нас как угорелые. Лишь один раз перед крутым поворотом нартовой дороги нам удалось заметить впереди хвост обоза. Зато след полозьев после них остается отличный.
– Выслать вперед самых быстрых ездовых оленей с хорошо вооруженной головной походной заставой и непременно задержать обозных! – приказным тоном произнес генерал. – Надо выяснить, что за люди оказались на пути следования нашей дружины.
– Слушаюсь, брат-генерал! – каппелевец лихо козырнул и побежал догонять свою роту.
Сообщение офицера встревожило Ракитина.
«Кому бы это вздумалось в такую пору отправиться из Охотска с обозом в Аян? И почему не было на тракте следов нартовых полозьев, когда мы отправлялись в поход? Не могли же обозные по воздуху пройти начальный отрезок пути!»
Ответом генералу послужила начавшаяся стрельба в голове походной колонны. В частую винтовочную трескотню вплетались гулкие пулеметные очереди. «Откуда могли здесь красные взяться?» – недоумевал Ракитин. Принимать такого рода встречный бой ему отродясь не приходилось. Генерал выбрался из нарт, чтобы руководить начавшимся сражением. Стрельба теперь доносилась с трех сторон. Красные охватывали полукольцом растянувшуюся на аянском тракте дружину.
– Братья-дружинники! Отбросим большевистских вояк и очистим аянский тракт! – размахивая револьвером, взывал к мужеству белых воинов генерал Ракитин. По тщетно пытались организовать оборону на голом нартовом пути полковники Шеломов и Худорожко. Напрасно бросалась в бесплодные штыковые атаки офицерская рота, припавшая на себя первый огневой удар. Красные, словно бесплотные тени, стреляли по обозу из-за укрытий: поваленных бурей лиственничных стволов, придорожных пней и валунов.
В красном свете разрывов ручных гранат Ракитин видел мечущихся в страхе оленей, нагромождения перевернувшихся нарт, запутавшихся в оленьих упряжках дружинников.
Вечерние сумерки быстро сгущались, и управлять боем, в котором невозможно даже разглядеть, где свои, а где чужие, генералу Ракитину становилось все трудней. Это не похоже на сражение, в котором противоборствующие стороны дерутся с равными возможностями. Невидимые в темноте сгустившихся сумерек, красные воины насмерть били оказавшихся в бедственном положении дружинников. Они применили смелый партизанский маневр по окружению противника на узком нартовом пути и громили обоз, пока хватало патронов и ручных гранат.
Напрасно недоумевал Ракитин: откуда взялись здесь красные? Это не была регулярная часть Красной Армии. В нападении на нартовый обоз с дружинниками приняли участие отступившие из Охотска караульная рота, комендантский взвод, отряд охраны порта и примкнувшие к ним партизаны. А возглавил эту операцию член Охотского ревкома Иван Должнов, сумевший сколотить из разрозненных групп крепкий воинский коллектив. Долгое время отряд выжидал, когда дружина Ракитина выберется из Охотска и отправится на соединение с главными силами. И дождались наконец!..
Бой на аянском тракте стих так же внезапно, как и начался. В наступившей тишине Ракитину неестественно громкими показались стоны и вопли раненых. Ему почудилось, будто стонет и вопит весь этот огромный высокий лес, подпиравший вечернее небо с частыми, высыпавшими повсюду колючими звездами.
– Фельдшер! Врач! Санитары! Да сделайте же что-нибудь! Прекратите эти мучения! – кричал генерал истошным голосом.
Стоны и вопли раненых не прекращались всю ночь. Полковой врач, трое санитаров и два фельдшера трудились изо всех сил, но даже перевязывать людей не успевали. Кое-кто из раненых истек кровью и умер, не дождавшись помощи.
Зимнее утро принесло новое бедствие дружинникам. Подмораживать начало еще с вечера, а восход солнца принес с собой сорокапятиградусный мороз. Небо сделалось оловянным.
Ракитин потребовал от командиров батальонов и офицерской роты доложить о потерях. И каким же неутешительным оказался результат ночного боя! Только убитыми дружина потеряла третью часть воинов. Раненых и обмороженных оказалось не меньше. С оставшимися дружинниками не приходилось и помышлять о продолжении похода на Аян и дальше – в Якутск.
По приказу генерала нарты стали поворачивать назад. Только возвращение в Охотск могло спасти дружину от окончательного разгрома и бесславной гибели людей.
8
Отсутствие вестей от Ракитина встревожило генерала Пепеляева.
«Что с ним случилось? – в беспокойстве думал генерал. – Прошло уже столько времени, а охотских дружинников все нет. Не могла же пурга бесследно замести снегом целую тысячу воинов!» Беспокойство не проходило. Пепеляев послал нарочных навстречу Ракитину. Но они не вернулись.
Можно было бы связаться с генералом Ракитиным по рации: в Охотске имелась исправно функционирующая городская радиостанция. Но у Пепеляева рация, снятая с крейсера «Печенга» и в самом начале похода действовавшая исправно, на подходе к Нелькану вышла из строя, и починить ее никак не удавалось.
– Анатолий Николаевич, я думаю, мы сможем связаться с Охотском с помощью рации, которая есть на шхуне фирмы «Олаф Свенсон», – подсказал Пепеляеву подполковник Мегден. – Я уже имел разговор по этому поводу с помощником капитана Карташевым. Он обещал мне все устроить. Вот только радист там канадец и ни бельмеса не смыслит по-русски.
– Лишь бы рация была в исправности да чтобы настроил ее этот канадец на нужную нам волну, а текст радиограммы передаст мой радист, – обрадованно произнес Пепеляев. И стал писать:
«Генералу Ракитину в Охотске! Убедительно и срочно прошу сообщить по рации, почему до сих пор не прибыли в Аян? Чем задерживается выход дружинников из Охотского порта? Когда прибудете в Аян? Пепеляев».
Капитан второго ранга Карташев исполнил свое обещание. Радист-канадец настроил судовую радиостанцию на нужную волну, назначенную еще во Владивостоке генералом Дитерихсом, а пепеляевский радист сумел связаться с городской радиостанцией Охотского порта. Оттуда передали к вечеру того же дня:
«Командующему экспедиционной русской дружиной генералу Пепеляеву! Выполняя ваш приказ, вышел из Охотска со всеми наличными силами на другой день после прибытия нарочного – офицера. На двадцать первой версте аянского тракта был внезапно атакован отрядом большевистских войск. Пришлось принимать бой в крайне невыгодных условиях. Имею огромные потери убитыми, ранеными и обмороженными. Оставшаяся часть дружины деморализована и непригодна для серьезных наступательных действий. Ракитин».
Рухнула последняя надежда Пепеляева взять реванш за поражение на Лисьей Поляне. Где набрать новых бойцов в дружину? Откуда ждать помощи? Приток мятежников из местного населения иссяк окончательно. Если в первые дни пребывания дружины в Анне обманутые тойонами люди приходили к Пепеляеву маленькими группами, то после возвращения из Нелькана приток их совсем прекратился. Никто не хотел верить лживым обещаниям богатых тойонов и таежных шаманов. А после сражения на Лисьей Поляне числившиеся в дружине таежники разбегались целыми партиями.
Но, несмотря на создавшуюся обстановку, мысль о том, что необходимо покинуть Аян и поселиться опять в чужой стране, все еще не приходила в разгоряченную первоначальным порывом голову Пепеляева. Слишком памятным и унизительным казалось теперь полуторагодичное пребывание в Харбине. Пусть на крохотном клочке русской земли, но чувствовал он себя полновластным хозяином. Все и вся в Аяне, его окрестностях подчинено генералу Пепеляеву, уполномоченному самим главой Земского собора осуществлять суровую военную власть на прибрежных таежных просторах.
– Пригласите ко мне генерала Вишневского, Оскар Леопольдович, – попросил Пепеляев адъютанта.
После возвращения из неудачного похода на Якутск Вишневский ни разу не показывался на глаза командующему дружиной. Битый генерал жил по соседству с казармами, где расположились уцелевшие после разгрома на Лисьей Поляне его дружинники. Жил он тихо, уединенно, стараясь реже выходить на улицу, чтобы не видеть немого укора в глазах подчиненных. Вишневский очень болезненно переживал позор поражения в схватке с красным отрядом Строда.
– Доброго здоровья, Анатолий Николаевич, – произнес тихим голосом Вишневский, войдя в кабинет Пепеляева.
– Здравствуйте, Сергей Поликарпович, – приподнялся за столом командующий. – Что-то давненько вы ко мне не заглядывали?
– Нездоровится мне, – пожаловался Вишневский. – Этот кошмарный поход и восемнадцать суток немыслимой осады Сасык-Сысы вытряхнули из меня живую душу, и чувствую теперь в груди огромную кровоточащую рану…
– Нельзя все усматривать в таком мрачном виде, дорогой Сергей Поликарпович, – смягчился Пепеляев при виде упавшего духом коллеги. – Вспомните популярную песенку наших юных лет:
Юнкер Шмидт, весна вернется,
Лето возвратится…
– Боюсь, Анатолий Николаевич, и весна и лето не принесут нам облегчения, – уныло протянул Вишневский. – Дороги в тайге станут еще более труднопроходимыми. Лена очистится от льда, и красные сумеют подбросить свежие силы на помощь Строду.
– Мы не можем ждать наступления весны, генерал, – вышел из-за стола Пепеляев. Плотный, кряжистый, с энергичным, мужественным лицом, он был олицетворением силы и действия. – Нам нужно еще зимой собраться в кулак и двинуться на Якутск, чтобы до начала весенней навигации освободить город и таежные окрестности от большевиков. Только так мы сумеем взять реванш и укрепиться в таежных областях.
