Текст книги "Пробуждение"
Автор книги: Петр Губанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
– Где мы сможем набрать достаточно сил, чтобы обрушить на красных кулак?
– Я полагаю, что вот-вот начнутся повальные восстания на огромных сибирских просторах, – сжимая и разжимая кулаки, твердо проговорил Пепеляев. – Я родился в Сибири и всю свою жизнь там прожил. Я хорошо знаю этого прижимистого и своенравного мужика-хлебороба. Он не станет долго терпеть засилья большевизма: прозреет, одумается и возьмется за оружие. Александр Васильевич Колчак не понимал сибирского крестьянина и наделал немало досадных ошибок. Моя же ставка – целиком на мужика. Я верю в его хватку, его здравый ум, который выковывался в течение многих столетий и глубоко чужд большевистским устремлениям.
– Перспектива в недалеком будущем, как вы ее обрисовали, Анатолий Николаевич, многообещающая, – молвил Вишневский. – Но чтобы привести в действие эти мужицкие резервы в Сибири, нам нужны теперь наличные силы: новые пополнения в людском составе, вооружении, боеприпасах и продовольствии. В самое ближайшее время, пока море сковано льдом, Михаил Константинович Дитерихс не сможет помочь нам ни людьми, ни вооружением. А весной, летом большевики тоже сумеют подбросить своим новые подкрепления.
– Кто первым придет на помощь своим: наши из Владивостока или красные по Лене? – произнес Пепеляев.
– До весны ждать подхода подкреплений опасно, Анатолий Николаевич, – заметил Вишневский. – Отдохнув и приняв пополнение из Якутского гарнизона, этот фанатик Строд может двинуться по нашим следам, чтобы осадить Аян.
– Вряд, ли имеются солидные резервы у большевиков в составе Якутского гарнизона, – усомнился Пепеляев в решимости красных наступать на Аян. – А у Строда сил явно недостаточно, чтобы отправиться в поход на Аян с целью его осады. Мы понесли большие потери на Сасык-Сысы, но, я думаю, и красные потеряли немало своих людей.
– Сводный отряд Строда несомненно понес ощутимые потери на Лисьей Поляне, и я бы сказал, в какой-то степени выдохся, – согласился Вишневский с командующим. – Без подхода подкрепления из Якутска наступать Строд не решится. Было бы безумием отправляться в поход на Аян с теми силами, какими он располагает после столь продолжительного и упорного боя.
– Я лично тоже имел несчастье испытать на себе военный опыт этого красного командира, – подхватил Пепеляев. – Строд командовал большим и окрепшим во многих боях партизанским отрядом, который действовал в ближних тылах армии, которой командовал ваш покорный слуга. Когда мы отступали из Омска, нам пришлось весьма туго. Линии связи прерваны партизанами, железнодорожные пути разрушены на целые версты. Как мне хотелось тогда, чтобы поймали этого неуловимого Строда! Тридцать тысяч золотых рублей было обещано адмиралом тому, кто приведет живого Строда либо доставит его голову. Но все напрасно. Он ускользал из наших рук и сетей, расставленных военно-полевым контролем, словно угорь. И вот Строд опять встал на моем пути. На этот раз не как партизанский главарь, а как равный противник, и мы ничего пока не можем предпринять, чтобы сбить его с якутского тракта.
– А если соединить наши силы с дружинниками Охотского гарнизона и совместным ударом решить давние счеты с этим изощренным и закоренелым негодяем? – осторожно намекнул Вишневский.
– После столь неудачного боя с красным партизанским отрядом на Аянском тракте Ракитин не скоро решится на смелый шаг.
– Но он же человек военный и не посмеет ослушаться вашего приказа?
– Не посмеет – это верно, но зачем нам такая помощь, когда вверенные генералу Ракитину люди вконец деморализованы?
– Да-а-а… дела наши хуже чем губернаторские, – некстати произнес Вишневский.
– И несмотря ни на что, нам надо найти выход из создавшегося положения.
9
Полковник Шаров безмятежно спал в своей квартире неподалеку от конторы бывшей горной артели, и снился ему свой дом в первопрестольной, у Патриарших прудов, когда прибежал к нему прапорщик из офицерского собрания.
– Штабс-капитан Алферов смертельно ранен, господин полковник, – сбивчиво доложил он.
– Как?! Кто его ранил? – вскочив с кровати, закричал полковник. – Разве красные подошли к Аяну?
– Никаких красных войск вблизи Аяна не обнаружено, брат-полковник, – успокоившись, отвечал прапорщик. – Господа офицеры надумали поиграть в кукушку со скуки, и вот вышло такое…
– Вы что же, ничего другого придумать не могли, как начать игру в кукушку? Мало еще пролили красные офицерской кровушки? Мало! Так сами затеяли кровопускание.
– Сами же штабс-капитан Алферов первый и предложили сыграть в эту игру, – оправдывался перед начальником прапорщик. – Я-то уж никак не думал, что так печально все кончится.
– Идите, прапорщик, – натягивая на ходу меховые унты, отрывисто произнес полковник. – Впрочем, нет, обождите и выслушайте меня до конца. Передайте старшему в собрании офицеру, чтобы взял на себя все хлопоты по похоронам штабс-капитана Алферова, коли случится такое, что он больше не жилец. Обряд похорон надо совершить по христианским обычаям. Пригласите для отпевания соборного протоиерея, и все пусть будет так, будто мы не на краю океана пребываем, а где-то в центре матушки-России.
Шаров не собирался посетить офицерское собрание, где лежал умирающий штабс-капитан Алферов, а докладывать о случившемся начальнику гарнизона в такой неурочный час считал неуместным. Сон у него как рукой сняло, а до наступления утра еще далеко. Остаток ночи полковник Шаров провел в каком-то кошмарном полусне, который время от времени прерывал прогулкой на чистом воздухе.
Лишь только засерел тусклый зимний рассвет, Шаров отправился к генералу Пепеляеву, чтобы доложить о ночном происшествии во вверенном ему батальоне.
– Утро доброе, Анатолий Николаевич! – приветствовал Шаров начальника гарнизона.
– Здравствуйте, Андрей Семенович! – поднялся навстречу раннему визитеру Пепеляев. – Но позвольте, милейший, что вас принесло ко мне в столь ранний час?
– Пренеприятнейшее происшествие стряслось этой ночью в моем батальоне, – ответил полковник. – Перепившиеся в собрании офицеры вздумали поиграть в кукушку. И кончилась эта сумасбродная затея тем, что кто-то выстрелом из револьвера ранил в живот штабс-капитана Алферова, моего полуротного командира.
– И что с ним?
– Теперь уже, наверно, скончался, – красивое розовощекое лицо полковника Шарова покривила страдальческая гримаса. – Фельдшер наш, освидетельствовав раненого офицера, заявил со всей определенностью, что до утра он не дотянет. Я распорядился, чтобы заказали в соборной церкви заупокойную панихиду и похоронили погибшего по стародавнему христианскому обычаю.
– Царство небесное новопреставленному русскому воину! – перекрестился генерал Пепеляев, глядя на икону. – Печально сознавать, Андрей Семенович, но полагаю, что только тоска по утраченной родине и чувство безысходности могли толкнуть офицеров вверенного мне гарнизона на такой поступок. Виновных в смерти штабс-капитана Алферова приказываю арестовать. Нельзя и дальше допускать подобные инциденты, дорогой Андрей Семенович. – Пепеляев несколько смягчился, продолжал говорить тихим голосом: – Судьба ниспослала нам с вами тяжкие испытания. Не в лучшем положении оказались и наши братья-дружинники.
– Я замечал возникавшие порой ссоры между господами офицерами, – продолжал докладывать Шаров. – Были случаи дуэлей в батальоне. К счастью, все они закончились без смертельного исхода. Обычно дуэлянты стреляли в воздух. Но однажды пролилась кровь на поединке. Пострадавший офицер отделался легкой раной, и я решил не принимать строгих мер. И так слишком тягостным стало наше существование в этом захолустном Аяне.
– Я прошу вас, Андрей Семенович, впредь не оставлять без последствий подобные случаи, – посуровел Пепеляев. – Если расслабить пружину, может начаться разлад. Мы, воины России и последние ее защитники, должны быть спаяны в крепкий монолит. К сожалению, во вверенном мне гарнизоне я этого не замечаю. По докладам других начальников и вашему сообщению, Андрей Семенович, у меня сложилось впечатление, что в аянской дружине не все благополучно. Каппелевцы не ладят с дружинниками из уфимского батальона, у твоих воинов какие-то непонятные счеты с уфимцами. Нехорошо все это…
– Меня смущает другое, Анатолий Николаевич, – потупился Шаров. – Ведь нашей дружине до сих пор не удалось добиться решающего успеха. Насколько мне известно, у генерала Ракитина дела обстоят не лучше. Несмотря на неимоверные усилия, мужество и стойкость дружинников, взять Якутск нам не удалось. И даже пришлось оставить освобожденный от большевиков Нелькан.
– К великому нашему неудовольствию, дела наши обстоят именно так, – подтвердил Пепеляев. – Хуже того, я не вижу перспективы на улучшение в ближайшие месяцы… Приток восставших против большевиков таежных жителей прекратился окончательно. Трудно ожидать подкреплений из Владивостока даже с приходом весны, когда Охотское море освободится ото льда. Дитерихсу туговато приходится. Войска красных под командованием Уборевича накатываются, будто огненный вал. Генералам Молчанову и Лоховицкому все труднее отбивать его натиск. Бои уже идут за Спасск, и неизвестно, чем все это кончится. Потому все, что есть у него под руками, Михаил Константинович направляет по железной дороге в осажденный красными Спасск… Гибнут освободители великой России сотнями. Их трупами устлан весь путь от Хабаровска.
– Похоже, сам господь бог нас оставил, – печально промолвил Шаров. – И главное, народ не с нами, а с ними, с большевиками.
– В этом, видать, и кроется корень всех наших неудач, – стукнул кулаком по столу Пепеляев.
– Да, народ не с нами, и этот решающий фактор никто не в силах изменить в нужную нам сторону.
– И что же остается?! – безнадежно развел руками Шаров.
– Пока есть хоть какая-то возможность, поддерживать, а тем более поднимать боевой дух дружинников, – не сразу нашелся Пепеляев.
– Уж лучше умереть здесь и покоиться в своей земле, нежели скитаться в чужих государствах! – выдавил Шаров.
– А может, одумаются, наконец, русские люди и дружно начнут бить комиссаров и большевиков, – в помутневших от волнения глазах Пепеляева вспыхнул огонек надежды.
10
В свои тридцать два года генерал-лейтенант Пепеляев был полон жизни и верил, что удача и счастье еще могут повстречаться на его пути. Коли придется оставить Русскую землю, он, Пепеляев, собирался уходить не с пустыми руками. Конфискованное у горной артели золото и всю накопившуюся пушнину генерал не намерен оставлять большевикам. Он надеялся увезти с собой в трюме «Святого Михаила» все ценности, которые накопились в Аянском банке и в лабазах купца Киштымова.
«А если случится такое, что «Святой Михаил» не подоспеет ко времени? – уколола генерала внезапная тревога. – Могут же оказаться неисправными двигатели, либо что другое помешает Соловьеву подойти к Аянскому причалу?» Возникнув однажды, тревога не давала покоя Пепеляеву. Он думал об этом и днем и ночью, когда оставался один в пустой комнате. «Что же делать в таком случае? Бежать в тайгу, бросив накопленные богатства? Но оставить большевикам такой подарок – это же верх безрассудства!»
После долгих размышлений Пепеляев пришел к мысли: надо строить парусно-моторное судно, способное пересечь океан. Это занятие отвлечет дружинников от пагубных мыслей, а работа с топором в руках, на чистом воздухе пойдет на пользу господам офицерам.
Посовещавшись с командирами батальонов, которые поддержали его идею, Пепеляев отдал приказ по гарнизону: «Начать постройку двухмачтового судна…»
В углу Аянской гавани находилась старая, полуразрушенная судостроительная верфь. Еще в давние времена на ней были заложены и спущены на воду несколько пакетботов. Строились и после этого мелкие парусные суда. Но за годы войны и революции верфь пришла в полное запустение.
По распоряжению генерала Пепеляева начались поиски умельцев в припортовом поселке. Все молодые судостроители давно призваны в армию. Многие погибли на фронте. Оставшиеся в живых еще не успели вернуться домой с гражданской войны. Но все же нашли двоих старых мастеров. Привели под конвоем к начальнику гарнизона.
– Суда морские приходилось строить? – вежливо обратился Пепеляев к бородачам.
– В молодые годы строили на здешней верфи, было дело, – отозвался один из умельцев. – Но прошло столько времени с тех пор, как в остатний разочек пришлось держать лекало и циркуль в руках.
– Так ты не простой, выходит, плотник, а ученый умелец? – в радостном удивлении проговорил Пепеляев. – А как зовут тебя, старче?
– Тихоном Ерофеичем, бывало, величали.
– По какой части числился в прошлые времена на верфи?
– В модельной мастерской, старшим мастером прозывался, – горделиво произнес мастеровой человек, волею обстоятельств отрешенный от важного дела.
– Я хочу просить тебя, Тихон Ерофеевич, возглавить строительство двухмачтового судна, – начал Пепеляев подкладывать мостки для задуманного в тишине спальни серьезного начинания.
– Как это вдруг меня и – в главные судостроители? – удивленно развел руками Тихон Ерофеевич. – А где я возьму людей, знакомых со строительством судов? Где взять нужный материал?
– Дерева в тайге – тьма-тьмущая: девать некуда, – простодушно ответил генерал, весьма далекий от дел судового строительства.
– Дерева подходящего в тайге нашей достаточно, но требуется распилить его на брусья и доски, а лесопильный заводик братьев Ухановых, что поставлял нужные материалы верфи, вот уже восьмой годочек как бездействует.
– Надо все сделать, чтобы он заработал!
– Трудное это дело – наладить лесопилку, ваше превосходительство, – почесал старый мастер свой сивый затылок.
– Трудное, а запустить ее в работу следует пренепременно, Тихон Ерофеевич! – настойчиво потребовал Пепеляев.
Мастер-судостроитель не знал, как объяснить холеному генералу в меховой безрукавке и оленьих унтах, какое это хлопотное и многотрудное дело – восстановить заброшенный лесопильный заводик.
В результате долгой беседы в генеральском кабинете Тихона Ерофеевича и другого умельца, молчавшего, будто не было у него языка, зачислили мастерами на неработающую верфь.
Потом объявили набор специалистов из числа дружинников, имевших хотя бы какое-нибудь отношение к судостроению. Удалось выискать десятка полтора человек, некогда работавших на частных судостроительных и судоремонтных предприятиях. Среди офицеров оказалось несколько потомственных петербуржцев, состоявших членами яхт-клуба. Эти люди тоже имели кое-какие понятия по строительству малых парусных судов.
Таким образом, генералу Пепеляеву удалось сколотить артель судостроителей. С помощью нескольких бывших рабочих завода запустили в работу лесопилку братьев Ухановых. А вскоре задымила котельная судостроительной верфи.
Из столетней лиственницы выпилили брус. В кипящей воде согнули форштевень и ахтерштевень. На киль с криками «Ура!» стали надевать шпангоуты. На них дружно крепили с помощью медных поковок длинные брусья-стрингеры, изогнутые по начерченной схеме. Все делалось по миниатюр-модели судна, которую сконструировал Тихон Ерофеевич.
После вынужденного безделья артельные дружинники работали охотно, проявляя в труде присущую русским людям удаль и сноровку. Генерал Пепеляев чуть ли не каждый день наведывался на верфь. Он торопил Тихона Ерофеевича и полковника Шарова, осуществлявшего контроль за строительством корабля. Зима шла на убыль, по утрам в солнечную погоду вызванивала капель, и все говорило о приближении долгожданной весны. А как только очистится бухта от льда, можно спустить судно на воду. К концу апреля оно уже белело свежевыструганной дощатой обшивкой. Посоветовавшись с батальонными командирами, Пепеляев надумал окрестить судно именем – «Святой великомученик Фока».
Когда устанавливали мачты на судне, солнце уже припекало вовсю, а по охотской бухте тянулись в разные стороны извилистые трещины в толстом льду. Местами чернела вода, дымясь белесым паром в ясные, солнечные дни. Порой с гулом пушечной пальбы трескался лед вблизи берегов.
«Что принесет весна? – размышлял Пепеляев, любуясь новопостроенным судном. – Быть может, повернутся наши дела к лучшему на главном участке фронта, и тогда пришлет сюда подкрепление Михаил Константинович Дитерихс?! А «Святой великомученик Фока» станет выполнять функции посыльного корабля между Аяном и Охотском. Мы сможем в случае необходимости оперативно маневрировать резервами». Ему временами казалось, что еще не все потеряно. И хотя генерал давно уже не верил ни в какие чудеса, но надежда на лучший исход задуманного в Харбине похода не оставляла его.
Тяжким ударом оказалось для Пепеляева сообщение, что залежавшаяся в портовом пакгаузе парусина никуда не годится. Провалявшиеся несколько десятков лет в сыром и непроветриваемом помещении тюки толстой холстины насквозь заплесневели и прохудились. Завелась гниль. Парусина рассыпалась в руках офицеров, пытавшихся натянуть ее на судовые мачты. При первом же свежем ветре паруса превратились бы в клочья. Это было понятно любому даже неискушенному в парусном деле человеку.
Неудача постигла судостроительную артель и с попыткой установить двигатели на «Святом великомученике Фоке». Кто-то словно бы умышленно попортил их: когда попытались запустить в работу, то обнаружилось, что не хватает многих важных деталей. Пепеляев приказал начальнику контрразведки капитану Яныгину разыскать злоумышленников. Подняли на ноги всех офицеров, некогда служивших в колчаковском военно-полевом контроле. Но никаких вредителей не обнаружили. Двигатели остались лежать под открытым небом.
«Святой великомученик Фока» покоился на берегу. За ненадобностью его не стали спускать на воду.
11
…Известие о поражении земских дружин под Спасском в октябре 1922 года привело Дитерихса в замешательство. Все укрепления, которые возводились на пути красных, оказались взломанными мощными ударами большевистских войск под командованием Иеронима Уборевича. И нечем теперь остановить катящуюся вдоль Транссибирской железнодорожной магистрали лавину Красной Армии. Никаких других укреплений, способных хотя бы на время задержать противника, уже не имелось. Дорога на Владивосток оказалась открытой для беспрепятственного продвижения красных полков в сторону океана.
Ничего другого не оставалось для «верховного правителя» Земского собора, как подумать о спасении собственной жизни. Свою семью Дитерихс предусмотрительно оставил в Харбине на попечении японского консула. О ней не нужно беспокоиться.
Прежде всего надо выяснить, какие суда русского Добровольного флота и корабли бывшей Сибирской военной флотилии находились во Владивостоке и годны для самостоятельного плавания. Дитерихс хорошо знал, что основное ядро флотилии – все крейсера, миноносцы, канонерские лодки и военные транспорты – увел из бухты Золотой Рог адмирал Старк еще в 1920 году, когда партизанская армия Сергея Лазо подступила к Владивостоку. Ему также известно, что большинство судов Добровольного флота, некогда приписанных к Тихоокеанской линии, остались в портах Китая и островов южных морей, которыми владела Великобритания. «Но ведь что-нибудь да оставили здесь пароходные компании?» – горестно думал Дитерихс, глядя в окно. Светланскую улицу запрудил народ. Она чем-то напоминала потревоженный муравейник. Люди сновали взад и вперед по тротуарам, собирались небольшими группками и о чем-то встревоженно беседовали. По одежде, походке и обличью нетрудно определить, что это метались взбудораженные начавшейся паникой люди имущего класса, волею судеб в этот грозный час оказавшиеся в городе, на берегу океана. Солдат и офицеров в толпе людской немного: основная часть земского воинства находилась на фронте, в непосредственном соприкосновении с противником. Именно там решалась окончательная участь всех этих людей, перепуганных продвижением красных войск.
«Какие-нибудь корабли военной флотилии мог же Старк оставить здесь? – лихорадочно размышлял Дитерихс. – Ведь паника во Владивостоке была такая же, как и сейчас, ничуть не меньше. Так неужели же адмирал в великой спешке смог увести отсюда все, что только способно держаться на плаву и двигаться по воде своим ходом?»
Подгоняемый начавшимися беспорядками в городе, пришел с докладом к Дитерихсу помощник начальника военного порта.
– Вы в самый раз ко мне пожаловали, Евгений Оттович! – пожимая Эразмусу руку, радостно приветствовал его правитель Земского собора. – Я только собирался послать нарочного за вами. Видите, что на Светланской творится? – генерал кивнул в сторону взбудораженной многолюдьем главной улицы города.
– Имел честь видеть все собственными глазами, ваше превосходительство, – подхватил Эразмус. – Но это господа переполошились, и сие не страшно. А в торговом порту и ремонтных мастерских военной флотилии рабочий люд голову поднял. И это пострашнее напуганных паникой толп на Светланской.
– Полагаю, вам известно, чем все это вызвано? – колючий взгляд генерала остановился на помощнике начальника военного порта.
– Насколько мне известно, военными неудачами наших войск на фронте, – отозвался с готовностью Эразмус.
– Не неудачами, а разразившейся катастрофой, Евгений Оттович, – выговорил Дитерихс. – Армия Уборевича взломала все наши укрепления. Теперь она беспрепятственно надвигается на Владивосток.
– Так что же, выходит, генералы снова прошляпили?! – забыв о субординации, взорвался Эразмус. – Ведь у них под началом превосходные офицерские части, каппелевские отборные батальоны. Такие мощные укрепления отгрохали, и все прахом пошло…
– Господь наш всевышний оставил нас за наши прошлые прегрешения, – прослезился Михаил Константинович. – И теперь остается только успеть убраться отсюда… Но куда, как и на чем?
– На японских кораблях придется уходить с родной нашей земли, – подхватил Эразмус.
– Земских служащих, воинский штаб с кое-каким имуществом мы, наверное, сможем и на японских судах эвакуировать отсюда, – рассудительно проговорил Дитерихс. – А всю эту огромную массу господ, сбежавшихся с разных концов матушки-России, на чем из Владивостока вывезем? Что имеется в сей момент годного для самостоятельного плавания в военной гавани и в торговом порту?
– В военной гавани стоят «Защитник» и «Батарея», вернувшиеся прошлой осенью из Аяна и Охотска, – начал перечислять Эразмус. – В торговом порту застряли и лишь случайно не оказались в кильватере эскадры адмирала Старка пароходы «Кола» и «Нахичевань».
– И это все? – удивился Дитерихс.
– К сожалению, никаких других гражданских судов и военных кораблей к вышеперечисленным добавить не могу, ваше превосходительство, – признался Эразмус. – Если бы удалось ввести в строй вспомогательный крейсер «Печенга», мы бы легче вздохнули. На нем мы сумели бы эвакуировать до трех тысяч господ офицеров и чиновных людей, которым никак нельзя здесь оставаться.
– Что это за такой сверхвместительный крейсер? – заинтересовался Дитерихс.
– До войны совершал регулярные рейсы из Одессы во Владивосток как пассажирское судно, – пояснил Эразмус. – Потом на его палубе установили орудия и торпедные аппараты. Переоборудовали во вспомогательный крейсер. Ваш покорный слуга имел честь служить на нем и совершать плавание до Гонконга.
– Как же такой корабль оказался в столь беспомощном положении?
– В Гонконге команда крейсера взбунтовалась, когда началась заваруха в России. Анархиствующая матросня высадила нас на берег, а крейсер отправился в обратное плавание.
– Кто же повел крейсер? Неужели сами матросы отважились отправиться в плавание?
– Нашлась одна каналья среди нас, офицеров.
– Кто же такой среди вас выискался?
– Прапорщик по адмиралтейству Сергей Яхонтов, выученик Гардемаринских классов Восточного института: в общем, ни рыба ни мясо, но опасный субъект. Кстати, он жив и находится в наших руках. В тюрьму я его отправил из Горностая. Отказался служить штурманом на «Защитнике», когда дружина генерала Пепеляева отправилась в Аян.
При мысли о добровольческой дружине сердце генерала мучительно сжалось. Ведь по его личной инициативе задуман этот тяжкий поход на Якутск. Теперь экспедиция Анатолия Николаевича Пепеляева оказалась отрезанной от всего цивилизованного мира. Фактически будет брошена на растерзание большевикам. Но как оказать ей помощь, когда самим не на чем выбраться из Владивостока! И кто теперь поможет брошенным на произвол судьбы, коли сам господь бог отрекся от верных освободителей России?
– Следовало бы ликвидировать этого субъекта, пока мы здесь, – произнес Эразмус, спутав горестные мысли Дитерихса.
– Позвоните начальнику тюрьмы и моим именем передайте, чтобы принял должные меры по отношению к изменнику! – распорядился Дитерихс. – Офицер и в такой тяжкий час не с нами! Мерзость какая-то!
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – приподнялся в кресле Эразмус. – Но лучше бы мне самому разделаться с изменником. Я кляну себя, что не свершил над ним правый суд раньше. Я все рассчитывал, что мой сослуживец переменится к лучшему и займет опять свое место в офицерской кают-компании на корабле. Но не случилось этого!
– А почему не удалось ввести в строй крейсер «Печенга»? – вернулся к делам по эвакуации города генерал Дитерихс.
– Мастеровые, канальи, портили механизмы на корабле, вместо того чтобы их ремонтировать, – пожаловался Эразмус.
– А теперь нам приходится пожинать плоды нашей мягкотелости, – заметил генерал. – Завтра к вечеру все годные для плавания суда и боевые корабли должны быть готовы к выходу в море! – закончил правитель Земского собора.
Он поднялся из-за стола, чтобы попрощаться с помощником начальника военного порта, как дверь в его кабинет отворилась и ввалился запыхавшийся, раскрасневшийся от торопливой ходьбы генерал Молчанов.
– Это вы-ы? – словно не узнав своего коллегу, удивленно проговорил Дитерихс. – Откуда? И где ваши земские дружины?!
– Дружинники бегут по всему фронту, Михаил Константинович! – дрогнувшим голосом произнес Молчанов. – Не сегодня, так завтра основная масса отступающей армии хлынет во Владивосток, а следом за ней ворвутся сюда большевистские орды Уборевича.
– Как же вы осмелились бросить вверенные вам земские дружины? – с трудом сдерживая подступившую ярость, проговорил Дитерихс. – Как же так: войска наши еще дерутся с противником, а вы… уже здесь?!
– Кое-какие наши части, в особенности батальоны из бывшего корпуса генерала Каппеля, еще пытаются местами отбивать атаки красных, но, уверяю вас, дальнейшее наше сопротивление бессмысленно, – безнадежно развел руками Молчанов и рухнул в кресло как подкошенный.
– Кто же все-таки руководит в сей момент земской ратью? – продолжал расспрашивать Дитерихс проигравшего решающее сражение своего генерала-неудачника.
– Генерал Лохвицкий повел часть армии к китайской границе, чтобы уйти с ней за кордон, а генерал Вербицкий с главными силами отступает к океану, – прояснил Молчанов создавшееся катастрофическое положение на фронте.
Не могло быть и речи о том, чтобы эвакуировать из Владивостока уцелевшие после разгрома остатки земского воинства, которое так энергично сколачивал Дитерихс после прихода к власти. Пусть сами начальники дружин позаботятся, чтобы спасти осколки белой рати от пленения большевиками. Оставалось лишь поскорее убраться самим из города.
На японских крейсерах «Идзуми» и «Асахи», миноносцах «Уранами» и «Сазанами» разводили пары.
Генералу Дитерихсу японский адмирал предложил каюту на крейсере «Асахи». Правитель русского Земского собора охотно принял предложение чужеземного адмирала и в тот же день решил перебраться из своего особняка на крейсер «Асахи».
Для генералов Молчанова и Вербицкого нашлось место на миноносце «Уранами». Каюта на этом узком и вертлявом военном корабле оказалась крохотной, но уютной.
Капитан второго ранга Эразмус, перед тем как отправиться из управления военного порта на миноносец «Сазанами», упорно пытался дозвониться до начальника городской тюрьмы, но никто не подошел там к телефону. Да и некому было взять в руки телефонную трубку. Вся тюремная администрация разбежалась, как только стало известно о разгроме земских дружин.
Над городом, прибрежными сопками и бухтой Золотой Рог проносились рваные клочья тумана и слегка моросило, когда Эразмус вышел из здания управления военного порта. Светланская улица была пустынна, и капитан второго ранга невольно вспомнил тот день, когда к власти пришел генерал Дитерихс. По главной улице Владивостока с хоругвями и иконами двигалась праздничная процессия: шли отцы города в дорогих боярских кафтанах, духовенство, облачившееся в сверкающие ризы, а за ними следом в чеканном марше – земские рати. Где теперь все это?
Тяжелыми, но спорыми шагами добрался Эразмус до причала, где, дымя всеми трубами, стояли готовые выйти в море японские корабли. И надо же такому случиться! Помощник начальника управления военного порта чуть ли не столкнулся лицом к лицу с «верховным правителем» Земского собора. Генерал Дитерихс направлялся на крейсер «Асахи». Эразмус в первый момент даже не узнал его, так успел тот измениться за каких-то несколько часов. Это был уже не властитель огромного русского края, а какая-то издерганная ходячая развалина. Он так трудно переставлял ноги, словно нес гири на них. В один момент взгляды этих людей встретились. Генерал уставился на Эразмуса невидящим взглядом, словно припоминая, где он видел этого человека. Капитан второго ранга поднялся на палубу «Сазанами» и навсегда потерял из виду неудачливого правителя последнего русского Земского собора.
Через четверть часа крейсер «Асахи» отошел от причала и, сильно дымя, стал выходить из бухты Золотой Рог. За ним следом потянулись крейсер «Идзуми», миноносцы «Уранами» и «Сазанами». Замыкали кильватерную колонну японской эскадры русские суда «Кола» и «Нахичевань». А потом уже, задержавшись у причала для принятия людей и грузов, вышли в море «Защитник» и «Батарея».
12
В самом дальнем конце тюремного коридора, в камере, содержались к моменту падения режима Дитерихса во Владивостоке семеро узников. Эти люди, разные по возрасту, жизненному опыту, сидели все за неподчинение властям. Большинство из них не знали до заключения один другого. Но двое из них в прошлом служили на крейсере «Печенга» и были хорошо знакомы. Одного звали Яхонтов Сергей, другого – Крылов Николай.
На тюремных нарах они спали рядом и все время старались держаться вместе. Им было о чем поговорить в тягостные часы заключения.
Пришло 25 октября 1922 года. В город входили красные.
Необычная тишина наступила в тюрьме после того, как бежали оттуда надзиратели и тюремное начальство. Какое-то время узники не знали, что происходит на воле. Потом в тюрьму ворвались рабочие железнодорожных мастерских. Ломами и кувалдами они принялись вскрывать двери камер.
