Текст книги "Пробуждение"
Автор книги: Петр Губанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Он был ошеломлен, озадачен, потрясен.
«Выходит, Павел Модестович видит во мне то, чего не вижу и не знаю я сам, – продолжал изумляться прапорщик. – И он предполагает во мне будущего своего сообщника! Да еще прочит в капитаны мятежного судна!»
– Миноносцам предложим присоединиться, – донеслось опять после непродолжительного молчания.
Расплатившись с официантом, Яхонтов торопливо покинул таверну и отправился на крейсер. Как офицер, присягавший на верную службу царю, он обязан был доложить командиру либо старшему офицеру о случайно обнаруженном заговоре. Но прапорщик почему-то не торопился исполнить долг верности. В голове у него был сумбур, в душе – смятение.
На «Печенге» было время вечерней молитвы. Прапорщик спустился на жилую палубу и, добравшись до каюты, укрылся в ней, чтобы все осмыслить.
13
Он старался понять, что руководит заговорщиками в их устремлениях, чью волю они выполняют, стремясь взбунтовать судовые экипажи? Ясно было лишь одно: на флагманском корабле могут произойти кровавые события. «И я в силах приостановить кровопролитие, – подумал Яхонтов. – А разве без крови не смогут захватить крейсер матросы? Навряд ли! Но ведь стоит лишь мне уведомить командира отряда о заговоре, и – кровь офицеров не прольется на палубу. Зато обильно ее обагрит кровь матросов, приговоренных к казни военным судом».
После вечерней молитвы прапорщик отправился к Сурину.
– Вы чем-то встревожены, Сергей Николаевич? На вас лица нет, – взволнованно произнес младший механик. – Случилось что-нибудь?
– Нет, Павел Модестович, пока ничего не случилось, – скованно ответил Яхонтов.
– Что же тогда?
– А то, что на крейсере произойдет скоро кровавое столкновение…
– О чем… вы?! – промолвил Сурин. Он пристально глядел в лицо своему собеседнику, пытаясь понять, с чем явился к нему в неурочный час бывший сокурсник.
– Я был в портовой таверне, – начал Яхонтов. – Случайно за тонкой перегородкой оказались матросы с «Печенги». Они пришли позже и не заметили моего присутствия.
Сурин, уронив руки на стол, молча слушал. Было заметно, как сходил румянец с его смуглого лица.
– В соседней кабине собрались заговорщики, – продолжал Яхонтов. – Они пришли туда, чтобы обсудить, как действовать. И пришли к заключению, что нужно захватить крейсер на переходе в Коломбо. Я понял из их слов, что вы, Павел Модестович, заодно с ними, и больше того – отвели роль мне в намеченных действиях…
В каюте наступило молчание. Бледное лицо Сурина словно окаменело.
– Надеюсь, то, что услышали в таверне, никому, кроме вас, не известно? – медленно произнес младший механик.
– Да, я об этом никому не сказал.
Сурин облегченно, вздохнул. И стало заметно, как зарозовели его впалые щеки.
– Ну, коли вы узнали раньше времени, то и скрывать мне от вас больше нечего, Сергей Николаевич, – быстро заговорил Сурин. – Матросы на «Печенге» не хотят идти на войну. Но не из-за трусости или отсутствия патриотизма они так поступают. Эта ужасная бойня, затеянная правящей верхушкой, выгодна ей лишь одной. Война уже унесла миллионы жизней. Наш крейсер и миноносцы не должны принять участия в войне, конец которой близок. Матросы «Печенги» нужны революции, которая разразится со дня на день.
– Откуда вам это известно, Павел Модестович?
– Приход революции для большинства граждан России уже не секрет. Об этом открыто пишут в газетах, говорят в Государственной думе, на митингах и собраниях среди рабочих. Остановить ее невозможно.
Во владивостокской газете «Далекая окраина» о надвигавшейся революции писали уклончиво, осторожно. Прапорщик не предполагал, что страсти по всей стране так накалялись, что другого выхода, кроме революции, нет.
– Как вы предполагаете захват крейсера в море, Павел Модестович? – заинтересовался Яхонтов. – И куда после этого направится «Печенга»? И миноносцы куда пойдут?
– Офицеров придется арестовать и высадить на берег, – нерешительно произнес Сурин. – В одном из нейтральных портов корабли разоружатся…
– Совсем еще недавно мне и в голову не могло прийти такое, – задумчиво проговорил Яхонтов. – Совсем с иными мыслями отправился я в это плавание.
– Под воздействием внешних обстоятельств все в жизни меняется, Сергей Николаевич: взгляды человека, представления, понятия… Поразмыслите, подумайте.
– От всего этого у меня голова кругом идет, – простонал Яхонтов, словно от боли. – Все спуталось…
– Придет время – все прояснится, – проникновенно произнес Сурин, положив горячую свою ладонь на руку Яхонтова. – А пока, я прошу, никому ни слова об этом. Страшное может случиться, узнай Остен-Сакен то, что известно вам.
14
Остен-Сакен торопился произвести ремонт котлов на крейсере и, занятый повседневными корабельными делами, даже не сходил на берег. Но однажды его пригласили в Российское консульство.
Похоронный вид Этингена насторожил Остен-Сакена.
– Что случилось, Оскар Леопольдович?
– На родине нашей произошли чрезвычайные события, – дрогнувшим голосом произнес консул. – Наш незабвенный государь император Николай Александрович отрекся от престола.
– Ка-ак?!
– Народное движение привело к полному государственному перевороту в России, – продолжал Этинген. – Образовалось Временное правительство во главе с председателем кабинета министров князем Львовым.
Если бы гром грянул в чистом небе, и то не удивился бы так капитан первого ранга.
Больше ста лет служили Остен-Сакены, его предки – бароны, выходцы из Лифляндии, русским царям, получая от них милости, чины и награды. Служба на Российском флоте, когда не стало царя, показалась бессмысленной капитану первого ранга.
– Что станем делать, Оскар Леопольдович? – растерянно проговорил Остен-Сакен.
– Служить, как служили прежде, – ответил Этинген.
– Кому?
– Российскому государству, Андрей Вилимович. Кстати, мною уже получены по телеграфу тексты присяги. Вот они. Только придется размножить их, – консул достал из ящика и кинул на столешницу листы с отпечатанным на ремингтоне машинописным текстом. – Захватите с собой это, Андрей Вилимович. В первую очередь приведете к присяге господ офицеров. Нижним чинам – их теперь следует называть матросами – ничего пока не говорите о государственном перевороте. Надо выждать какое-то время… А когда все утихнет, преподнесете все в таком свете, будто никакой революции не было, нет и не будет в России!
– Ну и комиссия вышла! – удрученно вздохнул капитан первого ранга, вытирая холодный пот со лба.
– Я имею не совсем точные сведения, но меня конфиденциально известили о том, что в Кронштадте, Ревеле и других военных портах произошли волнения нижних чинов, – сообщил Этинген. – Имеются убитые среди офицеров и… адмиралов. Имена убиенных мучеников не сообщались.
– Час от часу не легче!
– Мы находимся далеко от родины, Андрей Вилимович, – сказал Этинген. – Поэтому всем нам, и в особенности господам офицерам, следует сплотиться воедино и быть начеку. Возможны любые эксцессы на ваших кораблях. В особенности на «Печенге», насколько я понимаю. – Консул выжидательно посмотрел усталым взглядом.
– Да, Оскар Леопольдович, – с грустью в голосе произнес капитан первого ранга.
– А миноносцы?
– За них я совершенно спокоен. Там установилось единение нижних чинов с господами офицерами. На команды миноносцев можно вполне положиться. В случае беспорядков они станут мне надежной опорой, – заверил консула Остен-Сакен.
Попрощавшись с Этингеном, капитан первого ранга вышел в залитый ярким светом сквер перед зданием консульства. Солнце, стоявшее в зените, показалось ему холодным… В мире случилось нечто ужасное, непоправимое.
Остен-Сакен шел по направлению к Коунлундским докам, не замечая встречных, весь уйдя в свои мрачные мысли. Он вдруг вспомнил, как, будучи гардемарином выпускного класса в Морском кадетском корпусе, имел счастье увидеть только что вступившего на престол государя императора. Розовощекий, с рыжей бородкой и усами, совсем еще молодой царь степенным шагом проходил перед строем.
Неподалеку от Остен-Сакена Николай Второй остановился и что-то спросил негромким голосом у директора корпуса адмирала Карцева… Небольшого роста. Серые, немного грустные глаза навыкате. Спокойное лицо. Таким запомнился низложенный император Остен-Сакену.
15
О свержении российского самодержавия машинный унтер-офицер Крылов узнал от поставщика продуктов на «Печенгу» малайца Бин-Сина.
– Царя нету в России, – сказал тот, сияя загадочной улыбкой на смуглом лице. – Мала-мала выгнали царя васа.
– Откуда тебе это известно? – охваченный нахлынувшей радостью, накинулся на торговца Крылов.
– Газете писал. Все знают. Один ты не знаешь, – ответил Бин-Син.
Доковый подрядчик грек Георгопулос перевел на русский язык заметку о перевороте, опубликованную в английской газете, и отдал матросам на «Печенгу».
В большом кормовом кубрике собралась почти вся команда.
«Царь всероссийский Николай Второй, отягченный трудами и заботами о благе своего отечества, отрекся от престола за себя и наследного принца Алексея и посчитал нужным уйти в частную жизнь от треволнений власти и суеты государственной. Власть в стране перешла вновь избранному Временному правительству», —
писала британская газета. Далее перечислялись фамилии министров и их сословие.
– Тот, кому мы присягали, уже не у власти, – первым заговорил Крылов. – Значит, мы вправе не выйти в плавание!
– Нужно интернироваться, – подхватил минно-артиллерийский содержатель Авилов.
– Я считаю, в море не нужно выходить! – сказал минер Шумилин. – И пусть судовой комитет решает все дела!
Шифровальщик Синюхин, затерявшись среди нижних чинов, прислушивался, кто что говорит, схватывал все на ходу, запоминал. Он отбирал главарей для доклада Остен-Сакену. «Ужо вы попляшете у него! – злорадствовал кондуктор. – Он вам покажет, какая вышла свобода и как интернироваться».
Не дождавшись, когда кончат говорить, Синюхин отправился в командирский салон.
– Обнаружил самых главных смутьянов, ваше благородие! – переведя дыхание, выпалил шифровальщик. Лицо его залил пятнистый румянец.
– Кого именно? – поднял клочкастые брови Остен-Сакен.
– Машинный унтер-офицер Крылов, артиллерийский содержатель Авилов да Шумилин – минер.
– И что же ты узнал?
– Они не желают выходить в море и интернироваться собираются. А распоряжаться на крейсере, по-ихнему выходит, станет какой-то комитет.
– Час от часу не легче, – схватился за голову капитан первого ранга. – Значит, свою власть на корабле установить собираются! Ну я им покажу, как интернироваться! Идите, Синюхин. Я приму нужные меры.
Остен-Сакен не торопился арестовать случайно обнаруженных смутьянов, но не собирался и щадить их. Он хотел выявить всех злоумышленников, чтобы разом искоренить крамолу на флагманском корабле.
Командир пригласил к себе старшего офицера и, помедлив, объявил:
– На крейсере зреет заговор, Алексей Поликарпович. И узнал об этом я не от вас, к сожалению…
– Не от меня…
С пристани донеслись гортанные выкрики:
– Банана! Банана!
Торговля фруктами и овощами на пирсе не прекращалась весь день.
– С заговорщиками и смутьянами, как только их выявим всех, я поступлю сурово! Набьем ими канатные ящики, карцер, а после суда – в британские колониальные рудники с клеймом каторжных! Главарей расстреляем перед строем команды крейсера!
– Здесь? В Гонконге? – удивился Корнев.
– Да. Такой груз тащить дальше – опасно! А здесь мы находимся под надежной защитой английских военных властей. А в случае беспорядков можно будет вызвать на корабль полицию и морскую пехоту.
– Каким образом вы предполагаете осуществить все это? – осведомился старший офицер.
– Назначу заседание военного суда, который, надеюсь, и вынесет смертный приговор осужденным и каторжные сроки, – ответил Остен-Сакен. – Выведем «Печенгу» в безлюдную бухту где-нибудь поблизости от Гонконга. На юте боцман закроет приговоренных к казни брезентом…
В условиях военного времени командир отдельного отряда кораблей имел право в исключительных случаях конфирмовать любое решение военного суда. Поэтому не было необходимости посылать приговор военной комиссии в адмиралтейство.
– Но приведет ли эта крайняя мера к более тяжким последствиям? – заколебался Корнев.
– Только страх жестокого наказания способен привести разнузданных нижних чинов в состояние безоговорочного повиновения начальникам, – пояснил капитан первого ранга.
– Кого из господ офицеров, вы полагаете, можно назначить начальствовать над командой, исполняющей смертный приговор? – нерешительно произнес старший офицер.
– Мичмана Эразмуса Евгения Оттовича, – не задумываясь, ответил Остен-Сакен. – Он выполнит свой служебный долг не колеблясь. А караул следует выставить на тот день, из самых стойких и надежных учеников-кочегаров. Необходимо подготовить накануне судового врача и священника.
– Вряд ли отец Иннокентий способен исполнить обряд смертной казни, – усомнился Корнев. – Батюшка впал снова в беспробудное пьянство.
– Протрезвеет, коли нужда заставит, – усмехнулся капитан первого ранга. – А пока держите все в строгой тайне.
– Слушаюсь, Андрей Вилимович.
16
Невесело стало в кают-компании. Ни прежнего смеха в углу мичманов, ни оживленной беседы в конце стола, где сидели лейтенанты.
– Эти паршивые узкобрючники – студенты мутят воду в Петрограде! – процедил сквозь зубы Эразмус. – Отсюда все волнения и неудачи на фронте!
– Союзники никакой революции не допустят в России, – произнес Соловьев. – Они не допустят у нас никакой анархии! Мы связаны с ними по рукам и ногам военными договорами. Пошумят малость в столице, глотки на митингах подерут, да тем все и кончится.
Лейтенант скомкал в руке газету и брезгливо бросил ее в урну. Нет, он не был уверен в том, что говорил: скорее, хотелось ему, чтобы желаемое стало действительностью.
Яхонтов никогда еще не видел такими своих сослуживцев-офицеров. Само слово «революция» было для них оскорбительным. Прапорщик заметил тревогу и беспокойство на их самоуверенных лицах. «Прав оказался Павел Модестович, – вспомнил он недавнюю беседу с младшим механиком. – Всего лишь несколько дней прошло, и – случилось то, о чем он говорил. А коли так повернулись дела в стране, то и не к чему бунтовать на крейсере, – рассуждал наедине с собой Яхонтов. – Новая власть сама распорядится. И не станут же теперь восставать нижние чины против революционных установлений. Все пойдет так, как и нужно…»
В отличие от других офицеров Яхонтов дал клятву верности служить новому правительству безо всякого смущения и недовольства. «Что изменилось от того, что у государственного руля встали другие люди? Что особенного произошло, если не стало в России царя? Я по-прежнему буду служить родине…»
– А если кочегары, канальи, опять что-нибудь наломают? – послышался голос Эразмуса. – Надо выходить в море, и как можно скорее! А чтобы порядок на корабле соблюдался и все в пути было исправно, надо расстрелять дюжину мерзавцев перед строем. Без этого толку не будет!
«Ого! Как он жаждет крови!» – удивился Яхонтов.
– Кого вы собираетесь расстреливать, Евгений Оттович? – спросил Соловьев. Он сидел в кресле отсутствующего в кают-компании Корнева на правах старшего офицера.
– Тех, кто мутит воду, – ответил мичман без тени смущения.
– Вы можете назвать имена смутьянов? – продолжал Соловьев. – У вас имеются против них улики?
– Нет, улик не имею, – ответил Эразмус. – Но для примера можно выбрать дюжину самых разбойничьих харь.
– Предлагаете начать рубить без разбора?
– Не совсем так, – замялся мичман. – Расстрелять несколько негодяев можно на вполне законном основании, подведя их под Свод морских установлений.
– Вы полагаете, без этого не обойтись?
– Да, Арсений Антонович.
– А если такая мера приведет к противоположному результату?
– Чтобы взбесившихся животных загнать в стойло, нужны хороший кнут и твердая рука, – уверенно проговорил Эразмус. – Колебания и проволочки нас к добру не приведут.
– К сожалению, вы кое в чем правы… – не закончил начатую фразу Соловьев. – Но во всяком деле нужно иметь чувство меры и здравого смысла.
17
Остен-Сакен понимал: пока не наведен порядок на флагманском корабле, начинать плавание из Гонконга в Коломбо опасно.
Капитан первого ранга мучительно вынашивал мысль о том, как вытравить революционную заразу на «Печенге» одним, точно рассчитанным ударом. Приведя экипаж к присяге, он вернулся к необходимости начать заседание военного суда над смутьянами, которых выявил Синюхин. Приговор же он заранее согласовал с Этингеном. «Смертная казнь через расстреляние».
Запершись в салоне вдвоем со старшим офицером, Остен-Сакен тщательно подбирал членов суда особого присутствия.
– Председателем предлагаю Соловьева, – говорил Корнев, вытирая платком потную лысину.
– Я лично полагаю, военный суд следует возглавить вам, Алексей Поликарпович, – вежливо подсказал Остен-Сакен. – Это серьезно и важно. Считаю, что лишь офицер, умудренный жизненным и служебным опытом, способен выполнить эту трудную роль.
– Благодарю за честь, Андрей Вилимович, но позволят ли мне мои служебные дела?
– Полагаю, позволят. А вашим помощником станет лейтенант Соловьев.
– Кто еще из господ офицеров будет в составе суда? – спросил старший офицер.
– Лейтенант Вурстер.
Остен-Сакен неторопливо загибал пальцы на левой руке.
– И?..
– Назначьте еще прапорщика по адмиралтейству Яхонтова, – ответил не сразу капитан первого ранга. – Молод, правда, и либеральным душком от него за версту попахивает. Но думаю, в самый раз ему будет эта задача. Она закалит его и кое-чему научит. Приказ о дознании составлен вами?
– Да, Андрей Вилимович.
– Покажите.
Корнев достал из внутреннего кармана кителя лист бумаги, протянул командиру. Тот надел очки и стал читать.
«Приказ командира отряда особого назначения. 10 марта 1917 года, порт Гонконг, крейсер «Печенга».
Из устных показаний надежных нижних чинов усматривается, что машинный унтер-офицер Крылов, артиллерийский кондуктор Авилов и минно-торпедный содержатель Шумилин составили заговор, подстрекая и подговаривая к неповиновению начальникам нижних чинов своих рот и команд, т. е. совершили противозаконные деяния, предусмотренные ст. 110 п. 1 Свода морских установлений, а посему на основании 1087-й статьи книги 18-й назначаю военную комиссию для разбора состава преступления.
Команду крейсера предупредить, что за малейшую попытку неповиновения виновные будут безо всякого снисхождения караться.
Приказ объявить во всех ротах и командах, прочтя также тексты поименованных выше статей Свода морских установлений. Командир крейсера «Печенга» и отряда особого назначения…»
Начальник караула арестовал Авилова, когда тот замерял гигрометром влажность воздуха в пороховом погребе. Ошеломленного внезапным арестом кондуктора отвели в карцер. Зловеще загремела железная дверь. Лязгнул засов.
Полумрак и тишина в карцере. Авилову вдруг показалось, будто очутился под колоколом, который опускали прежде в воду для ремонтных работ под днищем судна. «Кто-то выдал! – обожгла его мысль. – Какова опасность для остальных?! Где Крылов и Шумилин? Сидят ли, как я, под арестом или на воле?.. Где остальные?»
Крылова заперли в пустом канатном ящике. Возле входного люка выставили часового. Арестовали его в машинном отделении, в присутствии вахтенных машинистов.
«Что случилось? Какой удар нанесен подполью на крейсере?» – думал Крылов.
В канатном ящике было холодно и сыро. В спертом воздухе висел застоявшийся запах красок, ветоши и тросов.
Крылов пытался убедить себя, что произошло недоразумение. «Осторожный барон, наверно, приказал взять меня под арест по подозрению», – думал он. Это было бы куда легче, чем провал на крейсере и арест всех членов судового комитета. Крылов вспоминал разговоры с судкомовцами, сопоставлял отдельные факты, взвешивал последние события. Выходило, что у начальства не должно быть никаких улик. Казалось, все предусмотрено, чтобы ничто не просочилось из нижних матросских и служебных помещений в верхние офицерские каюты.
«Неужели кто-нибудь из нас допустил промах?»
Шумилин находился в это время на берегу. Дежурный по крейсеру встретил его возле трапа, когда тот возвращался из увольнения.
– Прямо с бала да в карцер! – усмехнулся он и приказал взять его под арест.
Вечером, после спуска флага, дежурный по кораблю зачитал команде приказ об аресте и привлечении к суду троих заговорщиков и составе суда особого присутствия. Корабельный писарь раскрыл толстую книгу в кожаном переплете – Свод морских установлений. Прочитал тексты указанных в приказе нескольких статей.
Из казуистических фраз Свода военно-судных установлений матросы мало что разобрали, кроме слов «смертная казнь через расстреляние».
Замерли разом две матросские шеренги на верхней палубе.
Глухой и протяжный вздох прозвучал в наступившей тишине.
– Разойтись! Подвахтенные вниз!
Тревожно засвистели боцманские дудки.
18
Первое, что пришло в голову Яхонтову, когда его известили о назначении в состав военно-судной комиссии, было отказаться от участия в ее работе. Но на военном корабле не говорят «не желаю» или «не могу». Ответ на любое приказание начальника мог быть только один: «Слушаюсь!»
Когда был свободен от вахты, прапорщик старался не выходить из каюты, словно мог в ней отсидеться. Потом пришло ему в голову сказаться больным и уклониться от участия в судебном разбирательстве. Прапорщик ухватился за это, как утопающий за соломинку. Но тут же его обожгла постыдная мысль: «Врач освидетельствует состояние здоровья, и обман обнаружится!»
– Нет! Только не это!
Вестовой Корнева явился к Яхонтову в каюту и сказал, что его просят прийти в караульное помещение. Там собрались члены суда особого присутствия.
Машинного унтер-офицера Крылова, артиллерийского кондуктора Авилова и минно-торпедного содержателя Шумилина вызывали по одному. Допрашивали их, не углубляясь в дебри судопроизводства, с какой-то ледяной небрежностью. Казалось, суду все известно.
Старший лейтенант Корнев и инженер-механик Вурстер задавали вопросы привлеченным к суду. Лейтенант Соловьев молча, с любопытством изучал подсудимых.
Яхонтов был единственный из судей, кто доподлинно знал, что обвиняемые (по меньшей мере – один из них) вступили заранее в тайный сговор и замышляли захват корабля. Остальные четверо членов суда никакими сведениями не располагали. Прапорщик понял в процессе расследования, что никаких явных улик против обвиняемых не было.
Корнев и Вурстер пытались выявить участников заговора, но ни одна фамилия больше не всплыла в ходе разбирательства.
Крылов и Авилов потребовали привести в караульное помещение неизвестное лицо, от которого исходит наговор, чтобы тот под присягой подтвердил свои показания.
Посоветовавшись, члены суда пришли к мнению, что очная ставка осведомителя и обвиняемых ничего нового не добавит к материалам дознания. Для обвиняемых так и осталось неизвестным имя тайного осведомителя.
Никакой неприязни или враждебности к подсудимым Яхонтов не чувствовал. Все трое показались прапорщику симпатичными людьми. На суде они держались твердо, на вопросы отвечали неторопливо, с достоинством. Больше всего поразила Яхонтова их уверенность в своей правоте. Это злило и сбивало с толку членов суда.
Вурстер злобствовал. Он стремился выявить тех, кто устраивал аварии в машинном отделении, выводил из строя котлы. Инженер-механик уже не сомневался, что не без участия Крылова лопнул цилиндр высокого давления и, может быть, именно он был главный виновник. Но никакие перекрестные вопросы, никакие уловки дознавателей не могли заставить Крылова признаться в совершении аварий и вскрыть остальных участников преступления.
– Закоренелый негодяй! – выдавил Вурстер, когда увели не признавшего своей вины машинного унтер-офицера. – Полагаю, пора кончать канитель!
– Я тоже считаю, хватит с нас, – поддержал Соловьев инженера-механика. – Все ясно. Пора выносить приговор.
Корнев окинул быстрым взглядом стушевавшегося Яхонтова и не счел нужным поинтересоваться его мнением.
– Но… господа офицеры, наше дознание не добавило ровным счетом ничего к тому, что было известно раньше, – сказал старший лейтенант. – Мы не выявили остальных участников заговора, не нашли злоумышленников. Будет ли достаточно веской и убедительной мотивировка приговора? Устроит ли она командира отряда?
– Сформулируем таким образом обвинение, что комар носа не подточит, – заверил Соловьев.
– А все-таки жаль, что не дознались! – сокрушенно произнес Вурстер. – Стебли-то мы отрубим, а вот корни останутся целые. На дыбу их да кнутом, как в прежние времена! Быстро бы развязались языки.
– Авось негодяи в последний момент перед казнью признаются, – сказал Соловьев. – Не каждый может без страха и ужаса взглянуть в глаза смерти.
– Пожалуй, – согласился Корнев.
Мысль о том, что удастся выявить остальных заговорщиков перед самым расстрелом, подтолкнула членов суда поторопиться с вынесением приговора. Никаких других мнений, кроме «смертная казнь через расстреляние», никто не высказывал в процессе дознания. Но для соблюдения установленной формальности полагалось опросить каждого в отдельности, чтобы получить определенный ответ: «да» либо «нет».
Первым подлежал опросу самый младший по званию из всех членов военно-судной комиссии прапорщик Яхонтов. Председатель суда сложил стопочкой протоколы дознания, подровнял их, положил на стол. Поправив белоснежные манжеты мягким постукиванием пальцев, он поднял усталые глаза на прапорщика.
– Считаете ли вы, Сергей Николаевич, что подсудимые заслуживают смертной казни? – прозвучал в тишине негромкий голос Корнева.
Все вдруг заплясало перед глазами прапорщика: расплывшиеся пятна лиц, стол военно-судной комиссии, светло-желтая палуба с черными тесьмами пазов. Своей доброй или недоброй волей он обязан отправить на смерть троих здоровых и, может быть, невиновных людей!
«А почему я должен совершить то, чему все во мне протестует? Вина подсудимых не доказана! А то, что знаю я, это другим членам суда неизвестно! Да и вина ли это, коли все кругом рушится и в стране – революция?»
Время не ждало. Уйти от ответа не представлялось никакой возможности.
– Нет, я не считаю, господин старший лейтенант, – негромко, но внятно произнес Яхонтов. – На этот счет я имею особое мнение.
Корнев удивленно вскинул выгоревшие брови. Вурстер мрачно насупился. Сидевший возле прапорщика Соловьев отвернулся и прошипел:
– Ин-телли-генция!
Какое-то время все молчали. Потом словно через вату Яхонтов услыхал трижды прозвучавшую фразу:
– Да, заслуживают.
Закрывшись в каюте, Яхонтов силился восстановить в памяти весь ход судебного разбирательства. Приговоренные к казни не совершили ни явного злодейства, ни даже преступления, по будут расстреляны!
«Значит, не обойдется без пролития крови! – заключил он. – Но ведь совершилась уже революция и объявлена свобода в стране! А у нас на флагманском судне все идет своим чередом…»
Ночью ему приснилось, будто стоит он рядом с тремя приговоренными к смерти у самого среза кормы перед выстроенным караулом с ружьями на изготовку. И такая тишина на верхней палубе, будто все происходит под слоем воды, а вместо неба над головой – огромный медный колокол. Трое членов суда откуда-то принесли саваны и осторожно положили к ногам осужденных. На цыпочках приблизился к приговоренным к смерти отец Иннокентий. Медленно, будто пудовую тяжесть, стал подносим, каждому медный крест для причастия. Потом исчезли куда-то и корабельный священник и судьи.
И вдруг… загрохотал залп. Опрокинувшись, Яхонтов долго падал с кормы вниз, пока не коснулся воды. Потом стал тонуть. Он чувствовал, как обволакивает вода конечности, как охватывает холодом тело. Стало нечем дышать. Появились студенистые медузы с человечьими глазами. Яхонтов изо всех сил старался позвать на помощь, но не было силы, чтобы закричать…
Весь в холодном поту, он проснулся. Через открытый иллюминатор внутрь каюты проникал голубоватый сноп лунного света. Где-то в трюме журчала перекачиваемая насосом вода.
19
Шифровальщик Синюхин принес командиру корабля две расшифрованные радиограммы, полученные из Морского министерства.
– Можешь идти, – не глядя на осведомителя, сказал капитан первого ранга.
– Слушаю, ваше высокоблагородие!
Несмотря на отмену чинопочитания и титулов, Синюхин продолжал по-прежнему величать Остен-Сакена.
Капитал первого ранга не только не запретил ему так называть себя, но, казалось, был доволен прежней формой обращения.
Первая шифрограмма из Петрограда оказалась короткой. Она состояла из одной фразы:
«Случае приговора смертной казни таковой к исполнению не приводить».
– Дьявол их разрази! – выругался Остен-Сакен. Он бросил бумагу в раскрытый ящик стола и нахмурился: «Этого еще не хватало!»
Вторая шифровка занимала несколько страниц, исписанных убористым почерком Синюхина. Это было «Положение о судовых комитетах».
Капитану первого ранга сделалось дурно. Казалось, вот-вот его хватит удар. На военных судах самим правительством разрешены митинги и сборища нижних чинов! Какой-то сброд смутьянов получил законное право вмешиваться в обязанности командира корабля! Ужас! Балаган!
Лицо Остен-Сакена побагровело. «Этак доблестный флот его величества скоро превратится в бордель!»
Вторая шифрограмма вслед за первой полетела в открытый ящик письменного стола.
– Никаких комитетов вы не получите! – вслух произнес Остен-Сакен.
Он решил не зачитывать команде и не доводить до сведения офицеров «Положение о судовых комитетах». Меньше огласки – сохраннее тайна! В капитанский салон неслышно вошел старший офицер.
– Вот приговор военного суда, Андрей Вилимович, – сухо произнес Корнев и положил на стол материалы дознания.
Капитан первого ранга бегло перелистал страницы протокола судебного разбирательства, заключенные в тощей папке.
– Вы не выявили ни одного негодяя, кроме этих троих? – удивился Остен-Сакен.
– К сожалению, нет.
– Почему?
Старший лейтенант неловко пожал плечами:
– Упираются, мерзавцы. Лишнего слова не выжмешь.
– Я переоценил ваш опыт, Алексей Поликарпович, – недовольным тоном произнес командир. – Корни злодейского заговора остались невырванными!
Остен-Сакен дважды прочитал приговор суда.
– Так что же, этот прапорщик против смертной казни? – спросил он.
– Как видите, Андрей Вилимович, – подобострастно проговорил Корнев.
– Слюнтяй! – гневно процедил капитан первого ранга. – Как только придем на Мурман – спишу его на берег. В арестантские роты! Клопов кормить!
Приговор был составлен с соблюдением всех нужных формальностей. Трое членов суда высказались за применение смертной казни, один – против, имея особое мнение. Таким образом, решение военно-судной комиссии вступило в силу сразу после утверждения.
