Текст книги "Выпашь"
Автор книги: Петр Краснов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)
III
По рассказам раненых, по тому, что видел Петрик по мере того, как их эшелон приближался к фронту, Петрик ожидал услышать грозные раскаты артиллерийской канонады, ружейную трескотню и сразу попасть в какой-то бой. Наши отступали, и было на фронте неблагополучно.
Эшелон высадили в Галиции на маленькой станции. Сразу было приказано отойти верст на двенадцать в селение, где уже собралась вся их конная бригада.
Было раннее утро. Начинало светать. Был май. Кругом зеленели поля молодой пшеницы, едва развернувшей трубку и выбросившей первые листья. Тяжела была пыль на шоссе. Солнце еще не успело убрать с нее росу. В селении сладко пахло цветущей акацией. Маленькие, чистенькие домики вытянулись в ряд. У дома священника недвижно висели на пиках желто-зеленые флаги бригадного и полкового командиров. Часовой стоял у денежного ящика. Квартирьеры развели сотню по квартирам. Кудумцев и Ферфаксов, не доспавшие ночью, сейчас же разлеглись в отведенной им горнице на полу на сене. Петрик отдал необходимые хозяйственные распоряжения и сел писать письмо своему Солнышку. Кругом была утренняя тишина. В штабе, куда заходил Петрик, никто ничего не знал. Бригада была придана к дивизии, которой командовал Великий Князь Михаил Александрович.
Со стены на Петрика смотрел с портрета император Франц-Иосиф. Все было чужое, но вместе с тем напоминало Петрику маневры в Мариенбургском полку, когда он останавливался, вот так же, в польских чистеньких халупах. В углу был образ Божией Матери с пылающим сердцем на груди. Не русский образ. На комоде стояли гипсовые статуи святых. Терпко пахло какими-то травами. Голубые незабудки увядали в баночке на окне. Стол, где писал Петрик, был накрыт розовой скатертью, и молодые, еще мелкие, мухи бродили по нему. Хозяин, тихий неразговорчивый мужик, заходил два раза, мрачно смотрел на Петрика и ничего не говорил. Деревянные часы покачивали на стене маятником и отсчитывали время. На дворе было тихо. Солдаты угомонились и полегли спать. Было слышно, как скрипело перо Петрика, и странно было думать, что это уже война. И там, где, – Петрик это знал – был неприятель, там была такая же покойная тишина.
Около полудня Петрик задремал. Разбудил его металлический стук колес и звон черпака. Походная кухня приехала во двор и привезла обед солдатам. На дворе раздавались голоса. Петрик узнавал своих людей. Ефрейтор Глущенко вполголоса прочитал "Отче наш". Потом позванивали котелки и чавкали люди. В открытое окно стал доноситься запах щей и каши. Пахнуло черным хлебом. И все эти запахи тоже говорили о мире.
– Ну, вот она тебе и война, – икая, сказал солдат Рудь.
– А что ж. Ну и война, – медлительно подтвердил Лысенко.
Помолчали. Любитель пения, малоросс Онищенко завел здоровым басом:
– Гей вы, казакы…
Человек шесть дружно рявкнули:
– Молоди…
Онищенко продолжил:
– А деж ваши коныченки?…
Хор ответил:
– Ворони…
Песня как-то сразу оборвалась.
Ленивый голос Бурхана произнес:
– Наши кони серы, и мы не казаки, а есть серые мужики.
Это философское замечание, видимо, не понравилось Онищенко. Он сочно выругался:
– А ну тебя под такую!
– Да полноте, браты, – сказал Рудь, – господа в хате, а вы такое говорите.
Хорошо разве?
Наступила тишина, но слышно было, что люди не спали. Они тихо шевелились, да с хрустом жевали сено лошади.
По шоссе, побрякивая шашкой со штыком на ножне, пробежал унтер-офицер Банановской сотни. Он заглянул во двор и крикнул: – "седлать и строиться!" Увидав высунувшегося из окна Петрика, он подошел к нему.
– Ваше высокоблагородие, – доложил он, – есть приказ от командира бригады: зараз седлать и строиться. Выступаем.
Но куда выступала бригада – этого унтер-офицер не знал.
– Должно, ваше высокоблагородие, на позицию, – сказал он на вопрос Петрика и побежал дальше.
Петрик разбудил своих офицеров, передал приказание седлать и строиться, приказал седлать себе Одалиску, а сам пошел к штабной избе за приказаниями.
У колодца уже надевшие амуницию солдаты поспешно из парусиновых ведер поили лошадей. По всему селению шла суета сборов и раздавались крики:
– Седлать!.. Седлать!.. Седлать!!..
IV
Старый Ржонд сам ничего не знал, куда должна была выступать бригада. Стоявший с ним в одной халупе командир бригады, очень любезный молодой чернобородый генерал Генерального Штаба, пояснил Петрику, что обстановка выясняется, что пока только получено приказание стать в резерве за деревней Плещаницей и поступить в распоряжение бригадного командира Туземной дивизии.
– Вы слышите, какая кругом тишина. Возможно, что это так только для порядка.
Через полчаса бригада вытягивалась из селения. Петрик ехал в голове 22-го полка.
Перед ним точно белой рекой в облаках пыли текли монголки 21-го полка. Свежие, – их надели только сегодня по случаю настоящего похода, – зеленоватые рубахи солдат топорщились под амуницией. Винтовки затворами блистали на солнце.
Заброшенные за плечо длинные стальные пики позванивали, сталкиваясь. Вспыхивали в рядах папиросы, и сизый легкий дымок поднимался к небу.
Впереди Петрика на старом раскормленном кабардинце ехал Старый Ржонд и с ним рядом адъютант Ананьев.
Старый Ржонд вел по старинке, все шагом и шагом. И он, и командир 21-го полка твердо усвоили, что "тише едешь – дальше будешь", "поспешишь – людей насмешишь", и что, если это в бой, то и тогда торопиться никогда не следует.
Но кругом было так тихо и покойно, что ни о каком бое и думать не приходилось.
Точно шли на легкую проездку.
Это спокойное, ровное, неторопливое движение, радость и благоуханность весеннего воздуха, только что написанное письмо жене, как бы тихая беседа с нею, красота далеко разворачивавшихся полей, сознание того, что совершается вместе с тем что-то важное, наполняло душу Петрика сладким восторгом. Одалиска его несла легко. Она шла, пошаливая, радуя хозяина. Петрик всеми нервами ощущал радость своих тридцати лет, молодого здорового тела, и мысли его против воли уносили далеко от войны и от того боя, куда он, может быть, уже шел.
Петрик смотрел влево, туда, где должен был быть неприятель. Поля мягко уходили и скрывались изгибом у самого небосвода, где был Днестр. В прозрачной дымке невидимы были в балках деревни, и только сады, покрытые молодою зеленью, точно легкий дымок, показывали, где были селения.
Было часа три дня, когда они вошли в большое местечко, тронутое войною. В домах были кое-где выбиты окна, сорваны ставни, разбиты двери. В дворах видны были повозки обозов. Стройные, худощавые горцы, кто в рваной черкеске, кто в черном бешмете, подпоясанном ремнем с кинжалом, бродили по селению. Здесь стояли обозы Кавказской Туземной дивизии и ее штаб. Из головы колонны передали, чтобы подтянулись и подравнялись: проходят мимо квартиры Великого Князя.
В переднем полку зашевелили пиками. Взяли их сначала "по плечу", потом "в руку"…
Отставшие «хвосты» догоняли рысью. Издали донесся дружный и громко радостный ответ: "здравия желаем Вашему Императорскому Высочеству". Как видно – Великий Князь вышел пропустить бригаду.
И точно: Великий Князь Михаил Александрович только что собрался ехать на позицию, где его дивизия с утра вела спешенный бой в заранее сделанных окопах, когда ему доложили, что через местечко проходит Заамурская бригада. Великий Князь остановился у выезда из селения и съехал с шоссе на поле, пропуская заамурцев мимо себя.
Последняя сотня 21-го полка дрогнула и напряженно выкрикнула ответ на приветствие Князя.
Петрик, изломав поясницу и перегнувшись назад, красивым, звонким, бодрящим людей голосом скомандовал:
– Перр-рвая со-отт-ня… Пики в ру-у-ку!..
И, выждав, когда "в два счета", оборвав прием, люди взяли пики отвесно с легким наклоном вперед, полутоном ниже дополнил команду: – Равне-ение направо…
Господа офицеры…
В просвете между полками, справа, за дорогой, показался Великий Князь.
V
Великий Князь Михаил Александрович, Начальник Кавказской Туземной дивизии, состоявшей из горцев Кавказа: – дагестанцев, татар, кабардинцев, чеченцев, черкес и ингушей, стоял за шоссе, у чистенького домика, где была его квартира.
Великий Князь никогда не жил на Кавказе и бывал на нем лишь наездами, когда навещал своего больного брата, Великого Князя Георгия, проживавшего в Боржоме. И было это давно, когда Великий Князь был еще мальчиком. Но никто никогда бы не сказал, что это не настоящий горец, горский князь. Так ловко, так стильно и нарядно сидел на нем весь кавказский убор. Серебристо-серого курпея папаха, – другого такого меха во всей Ингушетии не сыскать, – была спереди чуть примята "по-кабардински"…
Без того подчеркнутого ухарства, каким щеголяли некоторые офицеры, игравшие "под горцев". Серая черкеска сидела ладно, без складок, и ловко была подобрана под себя. Простые, черные, слоновой кости газыри, черный бешмет, ремни портупеи и пояса, отличной сыромяти с малой серебряной отделкой: все было скромно, просто: «по-джигитски». Драгоценный кинжал в серебре и такая же шашка, чуть скрашенная серебром в черни по ножнам были единственными украшениями одежды Великого Князя.
Он сидел на рослом, соответствующем его могучему сложению, темно-караковом статном коне, выведенном из Задонья, сухом и легком. Набор его седла, тоже простой, сыромятный, был лишь кое-где тронут серебряными бляшками.
На высоком горском седле Великий Князь сидел легко и ловко, по-охотницки. Во всей его осанке был тот навык уметь носить любое платье, во всяком наряде быть прекрасным и обаятельным, что не дается никакою выучкою, но является наследием целого ряда высоких предков. В нем было «Романовское» обаяние и «Романовский» такт. Он вызывал к себе чувства восхищения. Горцы его обожали. Не было ему другого имени, как: – "наш князь". "Солнце на небе – Государь на земле, Государев брат с нами". Безконечно далекий и высокий, «Великий» и «Высочество», он был вместе с тем трогательно близок к своим всадникам. Точно какой-нибудь «свой» родовитый князь.
Его лицо, гладко бритое, с подстриженными усами, несмотря на отсутствие бороды, очень напоминало лицо его отца Императора Александра III, каким был он в молодости, в бытность Наследником Цесаревичем. Лицо это было бледно и устало.
Тяжелая болезнь – язва в желудке – наложила на него печать страдания. Синевато-серые большие глаза с ласковою приветливостью смотрели в глаза каждого солдата.
Старый Ржонд с адютантом шагом заехали к Великому Князю и стали с боку небольшой его свиты. Петрик заблаговременно оттянул от Старого Ржонда и, приблизившись к Великому Князю, щеголяя своею ездой и прекрасной выездкой Одалиски, "на пятачке" поднял ее в галоп и крутым вольтом подъехал к Великому Князю.
Сам отличный наздник, «спортсмен» и любитель лошади, в Гатчине, на своем Тярлевском ипподроме, скакавший с офицерами Лейб-Гвардии Кирасирского Ее Величества полка на самых трудных стипльчезах, Великий Князь оценил и лошадь, и офицера, и обратил на них внимание. С «Романовскою» памятью он сейчас же вспомнил, где он видал этого молодца офицера. Он мельком взглянул на погоны Петрика и сказал:
– Ротмистр Ранцев?
– Ротмистр Ранцев, Ваше Императорское Высочество.
– Вы раньше служили в Лейб-Мариенбургском моего Брата полку?
– Так точно, Ваше Императорское Высочество.
Великий Князь, в своей личной частной жизни знавший, какие обстоятельства иногда заставляют менять место службы, ничего не спросил об этом у Петрика, но еще ласковее посмотрел на него.
– Вы взяли в третьем году на Красносельской скачке первый Императорский приз?
– Второй, Ваше Императорское Высочество.
– На этой самой лошади?
– Так точно, Ваше Императорское Высочество.
– Какого она завода?
– Михаила Ивановича Лазарева, Ваше Императорское Высочество.
– Да… Вижу… Помню…
Вопросы и ответы следовали быстро один за другим. Петрик с тем особым искусством строевого офицера смотрел прямо в глаза Великому Князю и в то же время видел проходивших мимо него солдат его сотни. Ни одна мелочь в ней не ускользала от его взгляда. Все видел он и всем любовался. Прекрасна была его сотня. Серые, желтые, карие, синие глаза в ресницах, густо припудренных дорожною пылью, зорко смотрели в глаза Великого Князя. Белые монгольские лошади с широкими грудями – настоящие львы – гордо шагали мимо. И они показались прекрасными… В свои ответы Петрик вкладывал щегольство короткостью и точностью. Титул звучал четко.
Во всем был пример солдатам. Везде звучала та бодрость, что прежде всего, прежде самой храбрости, требовал от офицера Суворов.
"Наш-то сотенный с самим Великим Князем как!.. Ну и ну", – казалось, говорили солдатские лица.
Первый взвод миновал Великого Князя. На дистанции два шага показались взводный Похилко и с ним рядом правофланговый унтер-офицер Дулин. Они молодецки вскинули на Великого Князя головы. За ними частоколом надвигались пики первого отделения.
Спокойно и громко сказал Великий Князь:
– Здорово, молодцы Заамурцы!
Люди набрали воздуха и дружно ответили.
"О-го-го-го"… понеслось по полям.
И странная мысль мелькнула в это мгновение у Петрика. "Этих людей и его самого, Петрика, Великий Князь видит в первый и последний раз в жизни". И Петрику показалось, что такая же мысль должна была быть и у самого Великого Князя, и у офицеров его свиты, и у солдат его бравой сотни.
Когда, лихо избочась, проехал вахмистр Разбегаев и командир 2-й сотни ротмистр Бананов некрасивой тропотцой на маленькой монголке заехал на место Петрика, Петрик поднял Одалиску в галоп и поскакал догонять голову своей сотни.
– Молодец у вас командир, – ни к кому не обращаясь, сказал Великий Князь и стал пропускать мимо себя 2-ю сотню.
С версту отошел Петрик от местечка, когда сзади раздались крики команды: "смирно… равнение направо"…
Петрик оглянулся. Правее сотен, прямо полями, быстро скакала красивая группа всадников. Алые, голубые и белые башлыки крыльями реяли за плечами. Впереди всех, выделяясь легкою своею посадкою, скакал Великий Князь. Его конь не чуял всадника под собою. За ним, в коричневой черкеске на сытом вороном коне, скакал его начальник штаба, генерал Юзефович, адъютанты, их Заамурский бригадный командир, Старый Ржонд и всадники ординарцы. Их скачка была легка, и прозрачная пыль неслась за ними тонким и длинным облаком. Было что-то волнующее в этой скачке Государева брата, окруженного толпою нарядных горских всадников на их легких конях. Звало к подвигу и победе.
VI
Великий Князь взял вправо от шоссе, поскакал полями и скоро скрылся в неглубокой балочке. Только легкая пыль показывала, где он скакал.
Заамурская бригада по шоссе подошла к отвершку оврага и стала спускаться в него.
Овраг наполнился белыми лошадьми и людьми в свежих зелено-серых «защитных» рубахах.
Раздались команды: «стой» и "слезай".
Бригада стала в резерве.
Бригадный генерал с адъютантом поехали туда, куда поскакал Великий Князь, узнавать обстановку. Старый Ржонд и Петрик с офицерами выбрались на край оврага и легли на траве.
Было часов около пяти. Солнце сильно, уже по-летнему, пекло. Кругом были поля, чуть колышимые легким, временами набегавшим ветерком. В двух верстах от них на ровном поле были видны постройки станции Званец, окруженные кустами акации и сирени. На путях не было ни одного вагона. Около боковой пристройки легкий поднимался дымок. Там копошились люди. Дымили кухни ополченских рот. У станции живописной группой расположились вестовые с лошадьми. Великий Князь был там.
Далеко за станцией синим кустом стояла невысокая роща. За оврагом, там, куда узкой лентой уходили железные пути, полого поднимаясь на невысокий холм, шли поля, покрытые низкими хлебами. Небосвод был ими закрыт. Петрик развернул карту и опознался по ней. На запад от них, верстах в шести, должен был быть Днестр. На нем неприятель. Но все кругом было по-прежнему, мирно и тихо.
– Мне говорили в свите, – сказал Старый Ржонд, – с утра был бой за Званцем.
Это у станции… Наши будто оставили Подлещики, взорвали мосты через Днестр и заняли позицию вот где-то здесь в полях, где еще заранее были нарыты окопы. Там спешенные горцы и ополченцы. Вот, значит, в какой переплет мы с тобой попадаем.
Ежели что будет: в чужом пиру похмелье. – Старый Ржонд зевнул, разлегся на спине и надвинул на самые глаза фуражку. – Да, видать, ничего не будет, – промычал он.
Было тихо, как бывает в знойные летние дни. Ветерок прекратился. Было слышно, как жужжали мухи. Петрик видел, как в траве между тонких былинок ползали муравьи.
С каким-то особым интересом наблюдал он за ними. Голова была пуста. Никакая мысль не владела им. Чуть клонило ко сну.
Вдруг далекий и новый, неслыханный и странный звук народился в самом небе, в бездонной его вышине. Там что-то застрекотало сначала нежно, потом все громче и сильнее. Петрик сейчас же вспомнил, где он слышал такие точно звуки. Петербург, Коломяжское поле, Гатчино и Красное Село вспомнились ему. Он поднял голову.
Конечно… аэроплан…
Его солдаты и Старый Ржонд, никогда еще не видавшие самолетов, стали с удивлением прислушиваться и присматриваться, поднимая головы.
– Глянь-ка, чего-й-то там лятить. – Раздались голоса.
– Птица не птица, а чего-то дюже даже большое.
– А скоро как летит. Вот те и птица.
– Дурной. Не слыхал, что ли, никогда… Ероплан прозывается.
– Ваше высокоблагородие, это чего же он делать будет?
– Наш это или его?
– Подлетит ближе… Посмотрим…
Бинокли были устремлены на летящую точку. А она с густым и уже точно тревожным жужжанием приближалась и росла. Стали видны распластанные крылья и, точно брюшко насекомого, толстый корпус машины. В золотых лучах солнца чуть сквозили, просвечивая, крылья. Легкий «фюзеляж» был, как лапки насекомого – и весь аппарат казался громадной цикадой.
Ясно стал виден на крыльях большой германский черный крест…
"Его" аппарат…
– Это их, – сказал Петрик, – Фоккер.
Наступила тяжелая томительная тишина. Разговоры и замечания смолкли.
В полете аэроплана было что-то зловещее. Летний день померк. В комок сжималось сердце.
"Что ему там надо?.. Что он будет делать"?
И только подумали это, страшная безпорядочная трескотня ружей раздалась у станции и разорвала томящую тишину. Ополченцы стреляли по аэроплану.
– Ишь ты как садят, – заговорили солдаты.
– А ему хоть бы что.
– В белый свет, как в копеечку.
– И не покачнет.
– А вот и попало. Вишь, как задымил.
– Это он сигнал подает, – сказал Петрик. – Для артиллерии.
Теперь все стояли, кто с биноклем у глаз, кто глядя простыми глазами, и следили за аэропланом. И сразу, от присутствия там, в небе, кого-то чужого – неприятеля – все вокруг: белые постройки станции Званец, обычно, должно быть, тоскливо-скучные в широком просторе полей, белые акации, раскинувшие нежную свою листву, шоссе, обсаженное низкими яблонями в цвету, упиравшееся в станцию, – все, такое обыденное и однообразное, – стало страшным, важным и зловещим. Аэроплан описал дугу и стал удаляться от Званца.
В струнку вытянулся Ферфаксов. Он опустил руку с биноклем, и желтыми собачьими глазами глядел на темное облако, нависшее над станцией. Нечеловеческая тоска была в его взгляде.
– Там… Великий Князь!.. – со страшной силой, с тоскою необычайною сказал он.
Старый Ржонд и Петрик его поняли. Они ясно через стекла биноклей видели лошадей, стоявших на площадке перед станщей.
– Там не только Великий Князь, – сказал Кудумцев, – там еще сотни людей. Да это и нас касается. Овраг, как снегом, забит нашими лошадьми. Не заметить этого нельзя… Что уже тут Великий Князь!
Он заложил руки в карманы и медленно пошел к оврагу.
– Толя!.. что с тобой! – воскликнул Ферфаксов.
Петрик догнал Кудумцева и так тихо, что никто, кроме Кудумцева, его не слышал, сказал:
– Это что же, штабс-ротмистр? Интеллигентское "хи-хи-хи"?…
Кудумцев побледнел и остановился. Одно мгновение они стояли так друг против друга, ломая свои взгляды. Медленно вынул Кудумцев руки из карманов и молча повернулся лицом к станции.
В этот миг со стороны неприятеля народился новый звук. Точно страшный ураган несся в вышине, приближаясь к Званцу. И вдруг, обогнав звук этого страшного гула, у самой станции кудрявыми бурыми деревьями взвились высокие дымы, и густые, будто пушечные выстрелы, раздались там: – "бомм!.. бомм!.. бомм"… Свист и вой чего-то неудержимо летящего понесся оттуда.
Ополченские кашевары заметались у кухонь. Вестовые с лошадьми Великого Князя и его свиты стояли все так же неподвижно.
И опять несся ураган и непонятно страшные в грохоте и визге вставали дымы разрывов.
От станции редкой цепочкой потянулись назад раненые.
Неприятель обстреливал Званец огнем тяжелой батареи.
