Текст книги "Выпашь"
Автор книги: Петр Краснов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)
ХХIII
Когда офицеры, поужинав, разошлись, Петрик прошел с женою в спальню. Так было заведено, что он ей перед сном рассказывал события дня. Он сел в низкое кресло, привлек за талию жену к себе и усадил ее на колени. Ощущая на себе ее теплую, мягкую тяжесть, под шум дождя, лившего за окном, он рассказывал ей сначала о том, что было недавно, о старухе в пустой фанзе, в лесу.
– Знаешь… совсем, как в опере… Волшебница Наина.
О глазах-лампадах он и ей умолчал. Между ними было заведено никогда не поминать старого. В нем было столько тяжелого и больного. А глаза-лампады были из старого.
И притом этих глаз-лампад, нигилисточкиных глаз, не было в действительности. Они привиделись, а мало ли что может показаться.
В уютной тихой спальне, чувствуя подле себя прелестную женщину в расцвете сил, Петрик иначе относился к ужасному преступлению на Шадринской заимке. Оно отошло от него. Завтра он донесет обо всем рапортом. Судебные власти уже копаются там – и это не его дело искать преступника. Это было не преступление, которое нужно было отразить воинскою силою, но преступление, преследуемое судом.
Красивая голова была подле его глаз. Валентина Петровна разбила прическу, убирая волосы на ночь. Среди золотых прядей Петрик увидал серебряные нити. Ему стало жаль свое Солнышко. Он только сейчас, казалось, понял, как было ей, должно быть, скучно и тоскливо одной оставаться в постовой казарме. Теплая нежность к жене залила его сердце. Он рассказывал, как вчера они вошли на Шадринскую заимку.
– Ты говоришь, – глубоко взволнованная сказала Валентина Петровна, – тела китайцев были разрублены?
– Да… Головы лежали отдельно… Руки собраны к рукам… ноги к ногам. Очень страшное зрелище. И что меня поразило… Мухи… Как-то показались они неприличными, точно святотатственными…
– Но… ведь это…
Она не договорила. Она хотела сказать – "это совсем так, как сделали с Портосом!
Только сжечь головы и запаковать куски тел не поспели"…
– Что ты хочешь сказать?
– Нет… ничего… Какой ужас!.. Что же ты думаешь – это сделали китайцы?
– Кто их знает. Вот Кудумцев такую теорию развил. Просто страшно… Что это какой-то русский… Рыжий.
– Рыжий?
– Да… Факс в прошлом, или позапрошлом году видал там рыжого мужика и с ним женщин… Табаком пахло… Так вот будто это он… И секта ужасная… Ну, ты слыхала… Вроде хлыстов.
Она не слыхала. В смятении и ужасе она встала с колен мужа и прошлась по ковру.
Волосы царственной мантией лежали на ее спине.
"Рыжий", – думала она. – "Здесь, где-то подле, орудует какой-то рыжий.
Распилил тела китайцев, как тогда распилили тело Портоса".
– Петрик, – воскликнула она. Отчаяние было в ее голосе. – Петрик!.. да ведь это!..
И опять сдержалась. Она остановилась в углу спальни у большого зеркального шкафа.
С ее уст чуть не сорвалось имя – Ермократ! Но слишком казалось невозможным.
Если это он, значит, он до нее добирается. И доберется, и будет душить обезьяньими руками с широко отставленным большим пальцем, а потом распилит ее тело на куски и разбросает по полям.
– Да ты, Солнышко, не пугайся. Его теперь поймают. А не поймают – сам уйдет от греха подальше.
– Уйдет… Да, хорошо, если так!.. Но как страшно все это, Петрик!..
Она не спала ночью. И Петрик, несмотря на усталость, плохо спавший, часто просыпался. При свете лампадки видел, что она не спит и плачет.
– Что ты, Солнышко?
– Ничего, родненький, так… страшно стало… За тебя страшно… За Настеньку…
Какие люди тут ходят… И так близко.
– Сюда не придут.
За окном ровный лил дождь. Шумела вода по крыше. Громы ушли далеко. Зарницы не мерцали за портьерами.
– Это здешние грозы тебя раздражают.
– Да, может быть… Спи, мой ясный. Ты же устал. Обо мне не думай.
Он закрывал глаза и думал о ней. "Как ей одиноко и скучно, должно быть".
За ужином она рассказывала о посещении Старого Ржонда и приглашении к Замятиным.
"Она жидовка… и там игра будет", – думал Петрик. – "но для нее это развлечение. Не может она жить, как я, одними казарменными интересами. Там она поиграет на рояли. Может быть, и ценители найдутся".
Он открыл глаза. Она лежала на спине. Свет лампадки отражался искорками в ее широко раскрытых глазах. В них были слезы.
– Ты все не спишь? Спи, пожалуйста, – сказал он.
– Я сейчас засну.
– Знаешь, что я надумал. И правда: поедем к Замятиным девятнадцатого. Все людей повидаем.
– Там, Петрик, азартные игры. И нельзя там не играть… Они обижаются.
Петрик долго не отвечал. Какая-то, должно быть, дерзкая мысль пришла ему в голову. Он сел на постели.
– Ну, что же, Солнышко, – сказал он. – У меня есть отложенные на приданное Настеньки деньги… Там две тысячи… Игранем. С волками жить по-волчьи выть. С игроками надо играть… Ну, а если – с подлецами?
– Мы, Петрик, к подлецам не пойдем. Не думай об этом. Делай, как знаешь. Я вовсе уже не так этого хочу. Мне только не понравилось, как Старый Ржонд говорил о белой вороне… А потом эта история… Я боюсь… Друзей-то у нас так не будет, если тебя за гордого будут считать.
– Черного кобеля, Солнышко, не отмоешь добела… Да я решил… Меня это самого забавит. Офицер – кавалером при жидовке… Ну и сыграю… Я покажу им, как надо играть!
И злоба загорелась в его серых глазах.
– Спи… Не думай… Полно!.. Теперь ты не спишь. А уже светать начинает.
И точно: сквозь щели портьер серый свет входил в спальню. Дождь перестал и только еще из труб лилась на двор вода. Река Плюнь-хэ ревела грозным потоком.
Валентина Петровна закрыла глаза и заснула крепким сном переволновавшегося человека.
ХХIV
Валентина Петровна совсем не знала, что ей надеть к Замятиным. Все было здесь так необычно. И не по-петербургски, и не так, как бывало у ее отца в Захолустном Штабе. Обед – и после вечер… А если будут танцы?.. Здесь все возможно. Надеть платье из маркизеты?.. Не будет ли слишком просто? Инженерные дамы так наряжаются! Им китайцы-портные шьют платья по парижским моделям. Решила надеть то, что так нравилось Петрику: из белого креп-де-шина в сборках и с пунцовым бантом. Пыльник у ней был широкий из легкой кремовой чесучи… Таня его называла – «еропланом». Ехать придется и лошадьми, и по железной дороге. Для них остановят курьерский на станции Ляохедзы. На голову она наденет шляпу-будку (сароttе), покроет ее вуалью и подвяжет под шеей, как надевала для автомобиля… Оставался вопрос о башмаках. Их у нее была масса. Хорошая обувь была ее слабость… Ну, и то сказать – ножка того стоила! Их «бойка» китаец спрашивал Чао-ли, не держала ли госпожа раньше сапожного магазина. Дикарь!.. Не видал петербургской барыни!..
После долгого раздумья и колебаний над целой выставкой башмаков – остановилась все таки на простых, белых, полотняных. Очень хороша была в них ее ножка. И – стиль прежде всего! Притом: – лето и жара. Пусть другие носят, что им угодно…
Хоть красные или бронзовые.
Очень она была моложава и хороша в этом костюме. Скромно, просто, а оцените-ка: чего стоит эта простота! Петрик вырядился в сюртук с эполетами. Было это немного провинциально и слишком по-армейски, но Валентина Петровна не спорила. Здесь это было "так принято". И Петрик в длинном сюртуке в талию был очень хорош. Жаль только, что подкладка у сюртука была черная, а не белая.
Валентина Петровна даже радовалась своему "выходу в свет". Это вносило разнообразие в постовую жизнь. Смущал Петрик. Он все хмурил пушистые брови, и затаенная злоба вспыхивала в его глазах.
В городе их ожидал – какая любезность! – экипаж Замятина. Коляска была запряжена парой у дышла широких крупных томских лошадей. Кучер был в синей безрукавке и розовой рубахе с белыми ластовицами, в круглой, низкой ямщицкой фетровой шляпе с павлиньими перьями. Это было грубо, безвкусно и не стильно.
– Верно, ее затея, – брезгливо садясь в коляску, сказал Петрик. – Ей бы жидовскую балагулу подать, ту сумела бы обрядить.
Замятин, коренной русак, – он сам был курянин – Курской губернии, – в доме держал русский тон. Ничего китайского или японского. Ничего из Шанхая или Нагасак. Никаких шелков, вышивок, лака, слоновой кости или клуазонне. Все из Петербурга и Москвы. Прислуга тоже у него была русская.
Ранцевых встретил лакей из запасных заамурцев в чистой белой рубахе, подпоясанной зеленой шелковой ширинкой – по-московски, как у Тестова в трактире ходят половые, и горничная в кружевной наколке и белом переднике с фестонами на черном коротком платье, – субретка из оперетки. От лакея пахло грушевой помадой, от горничной – луком и дешевыми духами.
В гостиной, где их встречали хозяева, Валентине Петровне бросились в глаза безвкусица и смешение стилей. Фальшивые Обюссоны лежали на полу, по стенам были развешаны поддельные гобелены. Между ними в широких золотых лепных рамах висели пейзажи: зеленые парки с прудами, поросшими ряской, с отразившимися в них белыми березками "под Волкова" и дворики с лучом солнечного света на гнилых досках забора "под Левитана". Над диваном в черной раме висела хорошая копия Поленовской "Христос и грешница".
Старый Ржонд, перехвативший Ранцевых до хозяев, – он хотел «шаперонировать» им – шепнул Петрику:
– Не сочти, миленький, сию картину за веревку в доме повешенного.
Замятин, среднего роста, плотный человек, в русой мягкой бородке, сероглазый, веснушчатый в пикейном белом жилете и кителе чортовой кожи нараспашку, шаркающей походкой подкатил к Валентине Петровне.
– Как я рад вас видеть у себя, дорогая, – фамильярно обратился он к ней. – Матильда! – Валентина Петровна!
Матильда Германовна, разговаривавшая с генералом Заборовым, спокойно и величественно подошла к Ранцевым. Ей было под сорок. Она была красива той тяжелой, властной красотой, какой бывают красивы еврейки. Большие, миндалевидные, черные, томные глаза в глубоких синих обводах, с длинными в полмизинца, загнутыми густыми ресницами горели. Размах тонких бровей был правилен. Тяжелые, жирные, не очень опрятные волосы были убраны в модную прическу. Высокая, крупная, в меру полная, с открытой грудью, в ожерельи, она сразу обращала на себя внимание. Лицо было подкрашено. Румяные губы алчно улыбались. Тонкий нос с шевелящимися ноздрями выдавал ее восточное происхождение. На ее лице играла торжествующая, хищная улыбка. Она смотрела на Петрика, как богиня на жертву.
– Такая должна была быть Саломея, – шепнул Старый Ржонд Петрику и повел его навстречу Матильде Германовне.
– Вот вам, Матильда Германовна, и наш казарменный отшельник, – сказал он громко.
– Мы знакомы с мосье Ранцевым. Я его в церквэ видала на свадьбе, – жестко сказала хозяйка.
Гостиная была полна гостей. Но дам было мало, как и везде на Дальнем Востоке.
Была толстая, осанистая, в каком-то пестром платье – вероятно модели Харбинского портного-китайца – жена генерала Заборова, «обожавшая» карты и лото, и еще – очень тонкая, чернявая, совсем оса на задних лапках, жена одного инженера – и докторша Березова. Остальные, а было еще человек пятнадцать, были мужчины. Хозяева никого не представляли Ранцевым.
Петрик в толпе гостей узнал адютанта Ананьева, отрядного доктора Березова в черной прямой «ассирийской» бороде, следователя барона Ризена, проезжего – про него много говорили "на линии" – ученого батюшку в чесучовой рясе с большим академическим крестом, подрядчика Барышева в русской поддевке до колен и в высоких сапогах.
Остальные были инженеры. Одни были в форменных кителях с инженерными петлицами с топором и якорем, другие в легких летних штатских костюмах. Преобладал белый цвет, не шедший к тяжелой и аляповато убранной гостиной.
Отвыкшие от большого общества Ранцевы растерялись немного.
Матильда Германовна овладела Валентиной Петровной и повела ее к дивану, где молодой человек в пенснэ что-то с жаром рассказывал осе на задних лапках и двум пожилым инженерам.
Молодого человека представили Валентине Петровне.
– Имел удовольствие с супругом вашим осматривать Шадринскую заимку сейчас после преступления… Следствие в моих руках. И я все раскопал. Удивительное необычайное преступление… И уже все раскрыто. Вот я о нем и рассказываю.
– Ах, очень, очень интересно! – пожимаясь узкими плечами, жеманно сказала "оса на задних лапках". – Садитесь, душечка. Барон нам снова расскажет начало.
Странное волнение охватило Валентину Петровну. Она села в кресло и стала слушать.
Ей казалось, что она знает гораздо больше, чем этот торжествующий своим удачным расследованием судейский чиновник.
ХХV
– Это, господа, необычайно интересное преступление. Это смесь самого низкопробного садизма с религиозным фанатизмом. Оказывается, – с полгода тому назад Шадрин встретил в лесу зимою… Заметьте, господа, ужасно там глухое место – двух женщин и с ними мужчину лет около пятидесяти. Это явление – это мое, господа, предположение, мой синтез, догадка моя – так его поразило, что он стал перед ними на колени и начал креститься.
– Но, позвольте, кто же это все видел? – спросил инженер с петлицами статского советника.
– Я допрашивал офицера Кудумцева и потом одного китайца, соседа Шадрина, владельца ханшинного завода. Оказывается Шадрин одну из встречных дам признал за богородицу…
– Китайская богородица, – пожимая плечами, сказала оса на задних лапках.
– Да… Представьте… Там – так говорили китайцы – даже чудеса бывали… А в общем все сводилось к хлыстовщине, к радениям… Туда, оказывается, много народа шаталось. И деньгами и натурой жертвовали. И вот… я полагаю… что там… как бы сказать при дамах…
– Да говорите, что уже тут… не институтки сидят, – полыхнула большим животом генеральша Заборова.
– По-видимому так… Обладай – а я тебя потом задушу.
– Сама и душила? – спросила, сжимаясь комочком от ужаса и отвращения, оса на задних лапках.
– Возможно и сама… А вернее – тот, ее помощник, что всякие фокусы-покусы показывал и за чудеса выдавал.
– Что же? Нашли ее по крайней мере? – сказала генеральша. – Интересно было бы такую посмотреть. Чем взяла! Мне про Шадрина мой генерал рассказывал – кремень человек и душегуб… Это все, барон, Тургеневского "Степного короля Лира" напоминает… Вы помните?
– Как же!.. Евлампиевщина… Поскромнее только, по местному масштабу…
Китайские полицейские там же в лесу нашли очень уединенную фанзу. И в ней труп – очень разложившийся, но узнать было можно – женщины, и белой. И вот у нас предположение – не она ли?
Валентина Петровна задыхалась от волнения. Какой это все был ужас! Трупы ее преследовали и здесь. И где-то близко, казалось, был тот, кого она ненавидела. С трудом скрывая свое волнение, чужим, не своим голосом, задыхаясь, она спросила:
– А его… душителя… не нашли?
В ушах у нее так звенело, что она почти не слыхала ответа.
– Нет!.. Где-же… так скоро… в этих-то дебрях!..
В это самое время ее муж слушал с не меньшим, пожалуй, волнением другой разговор, шедший в том углу большой гостиной, где генерал Заборов собрал около себя большое общество. Петрик пошел туда, чтобы поздороваться со своим начальником, да так там и остался, точно приковала его какая-то сила. Там говорили о войне…
Близкой, возможной… неизбежной.
Генерал Заборов стоял спиною к окну. Он был в свободном коричневатом кителе с низким воротником, с Владимиром на шее. Полный, коротконогий, он заложил руки в карманы тугих рейтуз и бубнил, оттопыривая толстые, сочные губы. Крашеные, черные усы с большими подусниками ходили над губами.
– Это-же, господа, задача России. Вековая задача и цель… Защита славянства.
Австрию мы всегда били – и учить ее следует… Это мое такое мнение. Другим – как нравится.
– Но, позвольте, мое сокровенное мнение сказать, – сказал Барышев, выступая вперед и поглаживая рукою русую в сединах бороду. – Ведь это война-с. И война, не более, не менее, как с Германией-с. А миролюбие нашего обожаемого Государя?
Гаагская конференция и различные международные, так сказать, трибуналы? Ну, там мальчишка Принцип убил эрцгерцога и эрцгерцогиню… Ужасное преступление – так его судить можно, его выдрать можно всенародно-с и публично… Повесить…
– Да, наверно, уже и повесили, – сказал Замятин.
– Но зачем же война-то! – продолжал Барышев. – Ведь это какое разорение всей России! Невозможное это дело. Да готовы ли мы к войне? Как бы не вышло так, как с японцами, что, не спросясь брода, сунулись в воду, ну и вышло… как в лужу!
– Ну это-то… – начал снова Заборов. – Теперь-то у нас и пулеметы, и все…
Японская война урок был хороший.
– Да, если бы победили, – сказал батюшка, стоявший в самом углу, под картиной "под Левитана". Он сказал это, и вдруг точно смутился, опустил смуглое, в лиловое отдающее лицо, обрамленное курчавой черной бородкой и замолчал.
– То есть, что вы хотели этим сказать? – спросил его генерал Заборов, поощрительно поглядывая на него.
– Это по писанию.
– Даже любопытно, – сказал старый, совершенно лысый инженер в очках. – Может быть, вы нам поясните?
– Как вам угодно. Есть книга великой премудрости и откровения Божия.
Неразгаданная книга. Там об этом явственно сказано, "Откровение св. Иоанна".
– Апокалипсис, – с некоторым разочарованием сказал Заборов.
– На этой книге с ума сходили, – сказал Барышев. – Вон и у Шадрина – покойника, нашли, что в библии апокалипсис весь был так захватан и зачитан, что живого места не было. Читать даже трудно было. Искал, значит, человек.
– И доискался, – сказал Заборов.
– Слабому уму не открыто, а если читать с умом, не ища гаданий и предсказаний, чего и не дано человеку знать, – то есть, это я говорю про будущее – а ища во всем мудрого совета и ответа на большие житейские вопросы, то и найдете.
– Очень это любопытно, – повторил инженер и, сделав шаг к батюшке, добавил. – Не поясните ли вы это нам. Что же сказано о войне, например?
– Извольте, – охотно отвечал батюшка. Он поднял голову. Темносерые глаза стали сосредоточены, точно в воздухе где-то искал он те слова, что были написаны в его памяти. – Извольте: – "Дух говорит церквам: – побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия. Побеждающий не потерпит вреда от второй смерти… Побеждающему дам вкушать сокровенную манну и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает…
Кто побеждает и соблюдает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками…
Побеждающий облечется в белые одежды… Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего… Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как Я победил и сел со Отцем Моим на Престоле Его", – по мере того, как говорил, вспоминая текст священник, голос его креп и становился сильнее и громче. Закончив, он опустил руки вдоль рясы – он держал ими крест на груди – и тихо, как бы про себя добавил: – но мы не победили.
Несколько мгновений стояло молчание. Казалось, все были поражены. Точно они и впрямь первый раз это услыхали. И были слова подлинно, как откровение.
Особенно сильное впечатление они произвели на Петрика. Они врезались в его памяти, как в детстве врезывались ему в память различные кавалерийские и пехотные «стишки», которыми он любил щеголять перед Валентиной Петровной. Этот текст был для него открытие. Он напряженно ждал, что кто-нибудь возразит, или опровергнет.
Наконец, несмело заговорил Заборов.
– Но… позвольте… Какая же, однако, была и в японскую войну проявлена нашими войсками доблесть… Это мое такое мнение… Другим, как нравится. Возьмите хотя нашу Заамурскую Пограничную Стражу на Ляоянских фортах… Умерли, а не сдали…
А Порт-Артур!.. Безпримерная оборона! Генерал Кондратенко… Да вот тоже про Цусиму – мало ли чего говорили… А я знаю – японцы изумлялись подвигам наших офицеров и экипажей. Расстрел, пожар. На корабле живого места нет. Тонет… А Андреевский флаг как прибитый на корме и музыканты гимн играют. Командир на мостике… И так в пучину… Это-ж… Подвиги! Мое такое мнение… Другим, как нравится.
– Подвиги, ваше превосходительство, но не победа. Дух говорит церквам о победе, – тихо, но очень настойчиво сказал священник. – Нужна победа. И только победа… во всяком деле победа… Иначе…
– Но, батюшка, – смягчая настроение заговорил Барышев. – Победа… это, конечно, вещь самонужнейшая… Но Господь милосерд и по милосердию своему как-нибудь помилует нас грешных и без победы.
– Господь милосерд, но говорит Господь: – Иакова я возлюбил, а Исава возненавидел. Что же скажем? Неужели неправда у Бога? Никак. Ибо Он говорит Моисею: "кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею". Итак помилование зависит "не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего". Сопоставьте это со словами откровения святого Иоанна – и вы увидите, что Господь требует от нас не только подвига веры и самоотречения, но и победы над диаволом, т. е. злом и смертью… Без противления злу и победы над ним – погибнем.
– А потому, – безпечно сказал, подходя к слушавшим священника, Замятин, – и войны никакой нам не надо. Все равно – немца нам не победить… Куда нам, гусям лапчатым!.. Пожалуйте, господа, кушать… Ваше превосходительство!.. Батюшка!..
Доримедонт Иванович!.. Дамы уже тронулись…И я… прощения прошу… Несмотря на то, что жара и вечер – блинами вас угостить хочу. Уж очень хорошую сегодня подлец Чурин икру из Иркутска получил. Жалко было ее не использовать. Пожалуйте…
Самуил Соломонович – вы рядом с женою… Напротив генерала…
Дамы проходили в высокие двери столовой. Петрик видел золотистый затылок своей жены и узел черных кос Матильды Германовны. Они шли рядом. Канторович спешил к ним.
"В жидовской компании", – подумал Петрик, – "привыкай ко всему… Новая власть…
Новая сила… Капитал и знание… А ты кто? Наездник… И только!.."
