Текст книги "Легенда о черном алмазе"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

А тот, закончив перевязку, заговорил подчеркнуто бодрым голосом:

– Будем надеяться, дорогой коллега Верзин, что все окончится благополучно. Вы хорошо слышите меня? Вот и отлично… Так что же все-таки нужно было напавшему? – Он ниже склонился над раненым.– Сумка, говорите, исчезла?.. Что, с образцами минералов? Действительно: кому она нужна?.. И рад, Михей Степанович, что вы узнали меня. Куда я держал путь и почему ночью? К вам, уважаемый Верзии, я и направлялся. Думал, если не встречу вас у Старой криницы, значит, проеду в Троицкое, спрошу в доме приезжих. А оно вон как обернулось…

Мороз поднялся во весь рост, взял у Анки и выключил фонарик. Все вокруг поглотила темнота.

– А теперь, друзья-приятели, давайте подумаем, что дальше делать будем…

– Во-первых, устроим дяденьку Михея,– предложила Анка.– Мы уже принесли две охапки сена. Нужно сделать постель.

– Принимается! – мягко одобрил Мороз.– За дельное предложение, медсестрица, ставлю пятерочку. А еще предлагаю развести хотя бы небольшой костерок. С огнем всегда веселее. Да и лес тут рядом, сушняк найдется.

– А как же Гнедой? – спросил Костя, все еще терпеливо выстаивая в карауле.– Он же может и ускакать…

Мороз оглянулся на темный силуэт коня у землянки и заверил:

– На этот счет, приятель, не беспокойся. Дальше, чем на сто метров, Гнедой от меня не отойдет. Тащите ваше сено, раскладывайте постель, а потом займемся дровишками.

Емеля с Анкой бросились к охапке сена, а Костя остался стоять при берданке, только вытянулся еще больше. Мороз посветил фонариком на его серьезную физиономию и сказал:

– Теперь по старшинству командовать отрядом буду я. Слушать приказ номер один: караул отменяется. Нас много, и нам не страшен серый волк. Поставь, часовой, ружье у двери и поинтересуйся дровишками: вон какие дебелые ветки валяются.

Костя будто давно уже ждал этой команды: с жаром бросился на сушняк, ломая ветки то о правое, то о левое колено. Гость, которого Степаныч уважительно назвал профессором, несмотря на свою холодную фамилию – Мороз, оказался простым и компанейским. Когда Емелька чиркнул спичкой у пучка сухой травы и веселые язычки пламени побежали по тоненьким веткам, он запросто сел прямо на землю и отдал вторую команду:

– Итак, приказ номер второй. Мне ранним утром нужен расторопный гонец. Кто из вас умеет ездить верхом?..

– Все мы умеем,– уверенно ответил Емелька.– Да и как не уметь, если мы в Привольном по ночам лошадей пасли?

Голубая и трепетная вспышка пламени резко осветила загорелое лицо Емельки – на синьке ночи оно выглядело волевым, словно кованным из бронзы. Профессор Мороз улыбнулся:

– Отлично, паренек!.. Утром и помчишься до брода на реке, а потом дальше, до Высокого кургана. Передашь записку медику экспедиции Орлянкину, приведешь его сюда. Он будет знать, что нужно привезти.

Старшой изумленно уставился на него:

– Вы… доверяете мне… коня?

– Доверяю,– сказал Мороз твердо.– Встанешь на зорьке – и в путь.

17
Загадка похищения. Сигнал сапожника Сома. Всем ногам нога. Квартирант тетки Феклы.

После странного случая на Высоком кургане Василий Иванович Бочка совсем потерял покой. «Кто и зачем,– снова и снова спрашивал он себя,– похитил скромные находки археологов? Похитил, чтобы… выбросить?» Ответа на этот вопрос Бочка не находил и потому мысленно все время возвращался к тем огромным следам, оставленным неизвестным на глинистой осыпи раскопа и в камышах, на берегу реки. Постепенно у него стала вырабатываться привычка приглядываться к ногам прохожих: верилось, что человек с огромными ступнями обязательно встретится. Впрочем, постепенно эта уверенность слабела: почти все, встреченные им в те дни мужчины и парни, будто в насмешку над бывалым следопытом,носили ботинки и туфли не более тридцать девятого размера.

Как-то, проходя переулком мимо дощатой будки, в которой восседал за низким столиком веселый сапожник по фамилии Сом, Василий Иванович нечаянно бросил взгляд на него – и заметил, что тот заговорщицки подмигивает. Сомнений не было: Сом подавал ему сигнал.

Козырнув по привычке, Василий Иванович спросил:

– Что, труженик шила и дратвы, есть новости?

Сом усмехнулся в рыжие усы:

– Снимайте, товарищ начальник, сапоги и садитесь ближе. Секрет удобнее сообщать за делом.

Бочка подчинился, снял оба сапога и, вручив их Сому, присел на свободный стульчик. Рассматривая сапог милиционера и стуча пальцами по каблуку, сапожник молвил удивленно:

– Вот в эту самую минуту, когда я держу в руках ваш мокроступ, тот человек, о котором речь, остановился, обернулся и поглядел сюда. Что за совпадение? Или, быть может, почуял, что разговор будет о нем?

Бочка потянул к себе сапог:

– Похоже, фантазируете вы?

– Возможно,– мягко согласился Сом, не отпуская сапога.– Вы знаете, сколько я перевидел и обул ног? Правду скажу: тысячи! Но такой ноги, как у того громилы, который только что повернул за угол, не сыскать. Это, скажу вам, всем ногам нога!

Бочка насторожился:

– И вам удалось снять мерку?

– Так точно! – четко, по-военному ответил Сом, передавая Василию Ивановичу два черных шнурка – один подлиннее, другой покороче.– Это вам длина к ширина тех «кораблей», которые носит приезжий.

Бочка осторожно вложил шнурки в записную книжку и спрятал ее в нагрудный карман.

– Хорошо, дружище Сом, спасибо. Скажу вам откровенно, если бы у меня не было таких надежных помощников, как вы, многие жулики и тунеядцы жили бы припеваючи. Так кто же этот тип, откуда приехал, когда, где проживает, чем занимается?

Сом тихонько присвистнул:

– Целый короб вопросов! Иваныч, разве я справочное бюро? Хотя кое-что могу ответить. Откуда у меня сведения? Понятно, от интереса к людям, к их житью-бытью, заботам, печалям, радостям. Вот и этим приезжим я интересовался. Л прибыл он к нам три месяца назад, то ли из Москвы, то ли из Минска, но делам, говорят, ученым: он разные травы собирает, листья, семена, корни, веточки – бродит целыми днями по степям, но полям, по лесам. А проживает он в Кривом переулке у тетки Феклы, отдельную комнату снимает. У нас, как вы знаете, гостиницы нет – фашисты сожгли, вот приезжим и приходится на частных квартирах размещаться. Фекла, конечно, человек темный, только и делает, что молится да гадает, но дом у нее ладный, в четыре окна, еще довоенный.

Довольный своим обстоятельным донесением, Сом но-молодецки потрепал, будто живые существа, оба сапога и возвратил их Бочке:

– Вот и весь мой сказ, а за сим – желаю успехов.

Браво козырнув сапожнику, Василий Иванович сразу направился в тот же переулок, что и приезжий.

На просторном крыльце добротного дома тетки Феклы коренастый плечистый мужчина в ладном сером костюме, в шляпе и при галстуке, старательно вытирал ноги о половичок. Привыкший подмечать особые приметы, Василий Иванович запомнил, что под левым глазом у приезжего чернела продолговатая родинка. Еще ему запомнились глаза и брови этого человека: глаза имели стальной оттенок, а брони, казалось, были подкрашены черной тушью. Но ботинки… Как все-таки ошибся сапожник Сом! Ботинки у приезжего были не более сорокового размера…

Немного замедлив шаг и отвечая на поклон приезжего, Василий Иванович спросил:

– Как поживает хозяйка дома?

Мужчина широко улыбнулся и развел руками:

– Как обычно: бьет поклоны.

– Жаль человека,– сказал лейтенант.– Что у нее за жизнь?

Приезжий брезгливо покривился:

– Мрак…

Делая вид, будто он готов поговорить с любым встречным, Бочка поинтересовался:

– А вы все травками занимаетесь? Как понимаю, кропотливое дело.

Мужчина повел черными бровями:

– Наука требует терпения. Ради нее любых усилий не жаль.

Они расстались, но разочарованный Василий Иванович еще долго видел перед собой коренастую фигуру приезжего, его широкую улыбку и серые, стального отлива глаза. Улыбка казалась заученной, а глаза были холодные. Он, впрочем, подумал, что, быть может, этот холодок в глазах ему лишь почудился и что излишняя подозрительность к добру не ведет.

А все же… Все же… Настоящему следопыту должны быть присущи умение и пристрастие к развязыванию сложнейших узлов. В ходе раскрытия, накопления, исследования фактов у следопыта крепнет профессиональное чутье. Не оно ли, это чутье, так настойчиво беспокоило Василия Ивановича, вело на берег реки, где в камышах на иле отпечатался странный след? Не оно ли подсказывало, что к приезжему незнакомцу, занятому мирным делом – сбором трав, ему, лейтенанту Бочке, следует проявить осторожное и повышенное внимание? А потом сообщение сапожника Сома… Не приснились же ему, в самом деле, великанские ботинки на приезжем?

Так он размышлял, направляясь через рыночную площадь к старому амбару, в котором в послевоенную пору временно размещался его неказистый кабинет. И тут, будто из-под земли, перед ним вырос худой высокий старик. Лейтенант узнал Митрофана Макарыча и был немало озадачен его растерянным, растрепанным видом: непокрытые белые волосы деда перепутались, ворот рубахи распахнут на всю грудь, пиджак испачкан мелом, и особенно поразило Бочку, что старик силился выговорить какое-то слово – и не мог.

– Спокойно,– попытался ободрить Митрофана лейтенант.– Вижу, случилось ЧП?.. Быть может, вам наконец-то удалось выудить щуку с золотым кольцом?

Дед поднес палец к губам:

– Тс-с… Тревога.

Василий Иванович внимательно присмотрелся к Мака-рычу:

– Минутку, дедуля… Так что же случилось?

– Пойдем-ка, сынок, в твой кабинет,– предложил шепотом дед Митрофан.– Там я все изложу по порядку.

18
На добром коме. Последний олень. Смехач и Емелька. Таинственная пещера.

И до чего же доверчивым, понятливым, резвым оказался Гнедой!.. Стоило Емельке позвать его тихим свистом, как он сразу подошел. Старшой поправил уздечку, потрепал по шее, а потом (уже с помощью Костика) набросил седло, подтянул подпругу, укоротил стремена, а конь терпеливо ждал, кося лиловым глазом, то пофыркивая, то встряхивая гривой, пока всадник не очутился в седле. Когда Емеля одним пружинистым прыжком взлетел в старое, потертое, но очень удобное седло, Гнедой тотчас игриво затанцевал на месте.

Быстро светало, по низине овражка крался слоистый косячок тумана, и сухие стебли бурьяна повыше землянки наливались стеклянным блеском. Емеля потрогал за поясом записку, переданную еще вечером профессором, и тронул поводья. Добрый конь, словно споткнувшись грудью о неприметную преграду, слегка осел на задние копыта, а затем пошел свободной и легкой рысцой.

Равнина по левую сторону Донца напротив Привольного, Пролетарска, Лисичанска, Переездной так непохожа на другие районы Донбасса: там всхолмленная степь до самого Азовья, а здесь то песчаные дюны, то озера, то перелески, а то, подобно зеленым островам, дружные высокие сосны. Емелька любил этот раздольный край, богатый лисами, зайцами, дикими утками и прочей живностью. Слышал он от людей пожилых, знающих, что в прошлые, не такие уж и далекие времена здесь бродили большие стада диких оленей, и потому зеленые крутояры вдоль Северского Донца назывались Оленьими горами. Как хотелось бы Емельке, чтобы этот мирный и гордый зверь уцелел! Ну зачем же… зачем безвестный охотник застрелил здесь последнего оленя?

А иной раз Емельяну верилось, что он еще встретит уцелевшего оленя, даже чудилось порой, будто на приозерной поляне, над высокой притихшей травой, плавно и размеренно движется дивный куст рогов… Эх, если бы это видение не рассеялось! Но видение-только зыбкий образ, оно исчезает неуловимо, как и появляется…

Умный и сильный конь легко и без робости осилил речной брод. Емелька не понукал его, не беспокоил. Осторожно ступая, Гнедой вошел в светлую воду по колени, навострил уши, вглядываясь в противоположный берег, потом, опустив голову, долго пил размеренно и с удовольствием.

Река в этом месте была неглубокой: со дна выступала каменная гряда, ее занесло песком, который постепенно утрамбовался, и теперь вода едва-едва достигала Гнедому до груди. Емельке было светло и радостно. Босые ноги погрузились в текучую воду почти до колен, а конь нарочно медлил, наслаждаясь прохладной влагой, и чего в те минуты хотелось бы Емеле, так это окунуться в речку с головой, а потом купать доверчивого коня, гладить его шелковистую теплую кожу, и кричать, и смеяться, и свистеть, и поднимать тучи брызг под самое солнце!

Они очень быстро добрались до правого берега, и, звучно печатая шаг на влажной отмели, Гнедой так встряхнулся всеми ворсинками своей шелковистой кожи, что Емелька вдруг очутился в облаке радужного фонтана – ну, только бы взмыть в небеса и полететь!

Крутой и стремительный подъем, ровная насыпь, крытая щебенкой, четкие ряды и две пары накатанных синеватых рельсов – все это хорошо знакомо Емеле, но открывалось будто внове с уверенного и сильного аллюра. Это словечко – аллюр – Емеля слышал от бывалых конников в Привольном и сейчас мысленно щеголял им перед Анкой и Костиком.

За железной дорогой с ее глубокими кюветами правый берег высился сплошной зеленой стеной. Молодой сплоченный дубняк, бересклет, орешник, боярышник, дикие маслины и шиповник – вся эта непролазная поросль дружно шумела под ветром, перекликалась голосами птиц, вспыхивала яркими крылышками бабочек, дышала густым и терпким настоем листьев, цветов и трав.

Гнедой уверенно перескочил через первый кювет, две пары рельсов и еще через одну канаву, за которой белела трона. От нее вверх, на кряж, ответвлялась узкая тропинка: она взбиралась через травянистый вал, где из-под откоса пробивался звонкий ручеек и желтел соцветиями пышный буркун. Только легкая натяжка повода, лишь касание пяткой под влажный бок Гнедого – и конь уже понял всадника, и решительно вскинулся по тропинке вверх. Емеля невольно зажмурился: до чего же понятлив Гнедой! Вот он уже взобрался на округлый травянистый вал, ступил в ложбинку, погружаясь по самое брюхо в пестрое разнотравье, потом осторожно коснулся бархатистой губой ручейка…

Что заставило Гнедого вздрогнуть, резко поднять голову, навострить уши? Какую опасность почуял он за сплошной зеленой стеной орешника? Емелька заметил, как верхние ветки куста зашевелились, медленно раздвигаясь, образуя просвет. В том зыбком просвете мелькнула человеческая фигура.

– Кто здесь? – спросил Емелька, подбирая поводья, чувствуя, как пружинят, пританцовывая, сильные ноги коня.

Из-за куста ответа не последовало.

– Я вас увидел! – крикнул Емелька.– Почему вы прячетесь?

И снова молчание.

Тогда, подчиняясь порыву мальчишеской лихости, он осадил Гнедого и послал прямо на орешник. Коиь решительно двинулся вперед – он уже проникся доверием к юному и легкому всаднику. Прежде чем решиться на прыжок, встал, соизмеряя расстояние, на дыбы, мощно вознеся передние копыта. С этой неожиданной высоты Емеля увидел за кустом человека в рваной рубахе, взъерошенного, с грязным лицом. Лишь какое-то мгновение было необходимо Старшому, чтобы узнать того человека.

– Ти-ти-ти!..– закричал Емелька.– Что же ты играешь тут в кошки-мышки?..

Конь, не услышал команды, опустил копыта и затоптался перед кустом, а Емелька послабил поводья и стал ждать. Он был уверен, что Тит появится сейчас из своего укрытия, однако проходили минуты, а Смехач не выходил.

Ему надоело ждать, и он вынул из стремени ногу, ласково потрепал Гнедого по шее и соскользнул на землю в густую нетронутую траву.

Августовское солнце, как определял Старшой, показывало на девять утра; дорога до Высокого кургана могла, пожалуй, занять около часа, а возвратиться к Старой кринице Емелька рассчитывал к полудню. Значит, у пего еще есть время, чтобы подкормить на отличной целинной траве Гнедого да и поглядеть заодно, чем здесь тешился под безлюдными кручами Смехач.

Емеля неторопливо разнуздал Гнедого, отпустил пастись и стал пробираться сквозь густые заросли орешника. Протиснуться меж частыми тугими прутьями оказалось непросто, и была минута, когда он почувствовал себя будто в ловушке: ни ступить вперед, ни вернуться к Гнедому.

Усталый и взмокший, с исцарапанными руками, он все же одолел коварную заросль и выбрался на полянку, где полегшая метелка белой полыни, обломанная веточка маслины, несколько сорванных листьев береста указывали на укрытие Смехача. Но куда же он скрылся, почему исчез?..

Уже возвратись к Гнедому, поправляя на нем седло, Емелька случайно глянул вверх на каменный выступ кряжа, нависший над закустаренным откосом. Там, в срезе обрыва, гибкими прослойками залегали породы разных цветов: сизые, желтые, зеленоватые, красные – а в самом нижнем и мощном слое, перечеркнутом полосой угля, черно зиял круглый зев пещеры.

«Вот те раз! – удивился Емелька.– Откуда ей взяться тут, пещере? Разве мы вместе с Анкой и Ко-Ко не облазили все крутояры, когда разыскивали каурого жеребенка?» Этой пещеры не было, иначе они наверняка заметили бы ее!..

Увлеченный своим открытием, Емеля направлял Гнедого к высоченной стене обрыва. Пробиваясь прогалинами, полянками, просветами сквозь плотную гущину, он примечал, что камней, рассыпанных в траве, становилось все больше. Неспроста Гнедой, опасаясь поранить ноги, вышагивал все медленнее и труднее. Перед квадратной глыбой, похожей на сундук, конь совсем остановился, озадаченный: дальше громоздилась осыпь – ни проехать, пи пройти.

С этого взгорка на откосе Емелька еще раз присмотрелся к черному пятну. Ему показалось, будто в каменной пасти что-то мелькнуло. Он невольно привстал на стременах: неужели в пещере кто-то есть?.. Он круто развернул коня и направил обратно, к травянистому валу. Гнедой скользнул но крутизне косогора на задних копытах и уверенно вышел на ровную широкую тропу.

19
Мечта Анки. Кровь дракона. Сказочная сила. Михей Степанович припоминает. Два камешка.

Анка проснулась еще до восхода солнца и видела, как Старшой собирался в дорогу. Ей было завидно, конечно: вот повезло Емельке! Сейчас он вымахнет из овражка и промчится равниной, гордый доверием, немножко заносчивый, откровенно счастливый… И ею завладела мечта: промчаться долами и горами когда-нибудь на рассвете на таком вот красивом, словно бы кованном из жаркой меди, сильном и гривастом скакуне!

Чуток приподнявшись, Анка увидела ночного гостя. Седой человек сидел на охапке сена перед Михеем, бережно держал его руку обеими руками и повторял чуть слышно:

– Никакой опасности… Спать.

И Анка подумала с уверенностью, что этот пожилой мужчина с холодной фамилией Мороз определенно добрый человек. «Все же,– еще подумала она,– какие разные работы у людей! Одни сеют хлеб, другие добывают уголь, третьи ведут поезда, а вот Михей Степанович бродит по всему району и собирает… камешки! Значит, камешки ему что-то говорят? Ну, а этот добрый Мороз – он-то зачем роется в кургане? Что ему расскажет курган? Быть может, он ищет камни, но какие-то особенные?..» И Кудряшке припомнилось особенное слово «алмаз», припомнилось– и словно сверкнуло перед глазами…

В то утро Михей Степанович спал глубоким сном. Порошки и пилюли, которые давал ему профессор с вечера и ночью, как видно, возымели действие, и раненый не бредил, не метался, дышал ровно и глубоко.

С восходом солнца Костик принес свежей воды, Анка успела разжечь костер. Она немного продрогла на своей жесткой постели без одеяла и теперь с наслаждением грелась у огонька. Ей было приятно, что ученый, принимаясь за физзарядку, тронул ее кудряшки и сказал одобрительно:

– Молодцом, девочка! Будь хозяйкой. Разбери-ка в сумке мою дорожную снедь. Подкормим Степаныча, да и сами подкрепимся.

Сбросив гимнастерку военного образца, а затем и майку, он бегом пустился в овражек, быстрый и ловкий не по годам, пробежался туда и обратно. Пока Мороз у криницы обливался холодной водой, Анка раскрыла его походную сумку, ладно скроенную из брезента, сорвала несколько листьев, лопуха и разложила на них наличный запас провизии.

Тут было чему порадоваться: из сумки она достала довольно большую краюху хлеба, половину жареной курицы, десяток вареных яиц, пакетик с заваркой чая, другой – с кубиками сахара, третий – с горсткой соли. Чай она заварила все в той же фляге, в которой вчера вечером грел воду Емелька. Когда профессор вернулся к землянке, Анка по-военному четко доложила:

– Товарищ начальник, стол накрыт.

Он одобрительно улыбнулся:

– Да еще какой стол!.. Скатерть – мягкая травка, салфетки – листья лопуха, который, кстати, годится и как закуска.

С этими словами ученый выбрал из сена еще довольно свежий стебель лопуха, потер в ладонях и съел. Костя с Анкой не выдержали – захохотали. Михей Степанович, спавший так тихо, словно его здесь и не было, произнес ровным, спокойным голосом:

– Спасибо, друзья, что разбудили. Странно, и уснул-то на часок, а уже день…

– Нет,– мягко поправил его заметно повеселевший Мороз,– не часок, уважаемый Михей Степанович, не часок. Вы уснули в девять часов, а сейчас девять двадцать утра. Таким образом, вы проспали богатырским сном двенадцать часов, да еще с хвостиком.

Анка налила в колпачок от фляги чаю, положила кубик сахару и поднесла раненому. Он благодарно взглянул на нее и медленно, с наслаждением выпил чай.

Устроившись на валке сена у изголовья Степаныча, Мороз попытался кормить его с ложечки.

– Слушаться, коллега, как в госпитале. Представьте, что вы недавно с поля боя. И еще представьте, что вы весь в гипсе, а я ваша медсестра. Итак, начинаем питаться…

Михей Степанович зажмурил глаза и тихонько засмеялся:

– Уважаемая медсестра… то есть дорогой профессор! Мы, геологи, люди из металла, наш принцип – выздоравливать за одну ночь. На Урале я сорвался со скалы – выжил; на Алдане барахтался в бешеной круговерти реки Томмот выбрался; под Сургутом в гиблой трясине засосало по грудь – подоспели товарищи, выручили. Теперь вот ребята, к счастью, подоспели, да и вы, профессор…

Мороз улыбнулся и заметил:

– Металл – это касается физических данных, а в характере настоящего геолога, мне думается, обязательно присутствие Непобедимого – так в древности называли алмаз.

Анка вся потянулась к профессору:

– Дяденька профессор… расскажите! Пожалуйста, мы с Костиком очень просим! Что вы там, в кургане, ищете… алмаз?

Мороз пожал плечами, а Михей Степанович спросил удивленно:

– От кого ты, девочка, слышала, что алмазы ищут в курганах? Сама придумала или кто-то говорил?

– Сама… Только я не придумываю – догадываюсь. Вон сколько курганов по степям, и почти все разрыты.

Костя поддержал ее:

– Значит, что-то в курганах есть: может, и камень дорогой, и золото, что какой-то богатырь, говорят, зарыл…

Привстав на локтях на своей постели из сена, дядя Михей ласково смотрел на Анку:

– До чего же это интересно, девочка: курганы и алмазы! Романтика… Но есть в этой земле, если копнуть поглубже и умело, вещи, которые дороже всяких алмазов. Например, уголь… Наш замечательный донецкий уголек!.. Есть еще и многое другое.

Профессор осторожно помог Степанычу сесть поудобнее и заметил:

– К алмазам и курганам я добавил бы еще и «кровь дракона»… Помните?

Анка всплеснула руками н прошептала:

– Кровь дракона?.. А какой он, дракон… вроде крокодила? Я видела его на иконе… жуть!

Профессор, казалось, не расслышал.

– Давайте вспомним, Степаныч,– продолжал он в раздумье,– где и когда мы встречались в последний раз? Это было в конце апреля 1941 года в Донбассе, на станции Никитовка. Мы выехали с вами с той станции на северо-восток, н в большой разлогой балке вы показали мне следы старинных разработок ртутной руды – киновари. В то время я занимался историей донецкого края, и для меня было поразительной новостью, что наши далекие предки скифы еще две с половиной тысячи лет назад добывали здесь киноварь и продавали Древней Греции и Риму… Эту руду, замечательную пурпурную краску, арабы называли «кино-барис», что означает «кровь дракона». Я до сих пор признателен вам…

– Потом грянула война,– вздохнув, сказал Михей Степанович.

– Да, грянула война, и меня послали на Урал разыскивать новые месторождения железной руды, а вас – на далекий Алдан, искать золото, и до меня как-то долетела печальная весточка, будто вы утонули в реке Томмот… А теперь приехал с экспедицией на курган Высокий – и случайно узнаю, что вы тоже в этих местах! Понятно, я сразу же оседлал Гнедого… Эх,– сокрушаясь, мотнул головой Мороз,– если бы немного раньше… Выли бы мы с вами вдвоем – разбойнику несдобровать! Но вот что мне покоя не дает: нападение случайное или подготовленное? Кому неизвестно, что и до войны, и в ходе войны фашисты сотнями засылали в наши тылы шпионов, поджигателей, убийц? Убираясь с нашей земли, они оставляли у нас самых обученных и хитрых своих агентов, чтобы всячески вредить и пакостить нам. Поэтому очень важно выяснить, кто нанес вам удар исподтишка: случайный бродяга или вражеский лазутчик? Вспомните, коллега, в котором часу это случилось? Чем вы были заняты? Не произнес ли бандит какого-то слова?..

Михей Степаныч долго смотрел прямо перед собой, ему нелегко давалось напряжение памяти: руки сжимались в кулаки, сухие губы кривились, капелька пота сбегала по виску.

– Было четыре часа пополудни… Я сидел здесь, на склоне, и на коленях у меня была карта района… Помнится, поднялся ветер, и я удерживал карту обеими руками. Послышался шорох, и я хотел было обернуться, но ветер скомкал угол карты, а я поспешил разгладить его… Тогда это и случилось: будто земля качнулась, меня подбросило, а сверху навалилась тяжесть… жаркая и черная… дальше ничего не помню.

– Не может быть,– сказал, заметно волнуясь, Мороз,– чтобы сознание отключилось тотчас же. Были же какие-то мгновения испуга, изумления, растерянности… Вспомните, пожалуйста.

Михей Степанович был, казалось, смущен: порывался что-то сказать – и будто не решался. Наконец неуверенно произнес несколько слов:

– Кто-то спрашивал у меня… грозно и зло выпытывал: «Где камень?.. Говори… Иначе убью!..» – Степаныч встряхнулся, тяжело вздохнул: – Я не могу утверждать, что так оно и было. Возможно, тот голос мне только чудился? Понимаете, профессор, я не знаю, в самом деле кто-то добивался у меня насчет какого-то камня или, быть может, в сознании в минуту потрясения всплыл один эпизод… Здесь, неподалеку, находится хуторок Сухой Колодец. Он разрушен до основания, чудом уцелела только избушка славного старика Акима Назаровича Пивня. Я знал его до войны: он охотно помогал в полевых работах и знаменитому геологу Васильеву, и мне… А недавно мы встретились, и Аким Назарович рассказал, что в пору оккупации, то есть совсем недавно, в этом районе зверствовал некий гестаповец по кличке «Бешеный Ганс»… Тому Гансу втемяшилось в башку, будто где-то в нашем районе кем-то зарыт драгоценный камень-«Черный алмаз»… Такая легенда издавна существует, но… только легенда. Бешеный поверил легенде. И скольких людей он допрашивал, скольких пытал, замучил… Понятно, без результата. С Пивнем я встретился третьего дня: поэтому, вполне возможно, что в полу сознании мне припомнился тот эпизод и вопли Бешеного Ганса при допросах: «Где камень?!.»

Анка спросила тихонько и взволнованно:

– Алмаз?.. А какой он… круглый?

Профессор заботливо обернулся к ней:

– Ты что-то спросила, девочка?

– У меня есть два камушка,– прошептала Анка, шаря в накладных кармашках блузки.– На этих камушках бумажные наклеечки с номерами. Я взяла их в сумке у немого Тита… Вы слышали про такого бездомного?.. Он бродит по селам, что-то мычит, мажется грязью… Куда же они делись, эти камушки?

Она еще долго шарила по кармашкам, осматривала траву вокруг костра, спрашивала у Костика, вывернула и его карманы.

Костя сказал насмешливо:

– Тю-тю твои камешки!.. Да и что в них проку? И потом я не помню, чтобы на них были номерки.

– Были,– упрямо настаивала Анка.– В том-то и дело, что были. Наверное, я потеряла их, когда ходили за сеном. Но я их найду… Обязательно найду.

Костя непонимающе пожал плечами:

– Ищи, если тебе нечего делать. Только при чем тут алмаз?..