Текст книги "Легенда о черном алмазе"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Похоже, Старшой, придется и тебе подключиться. Но… попробую с другого конца.

Теперь он вдел стержень скобы в дужку замка, уперся коленом в дверь и рванул его на себя с такой силой, что по кирпичным ступенькам рассыпался металлический звон. Емелька наклонился и подал начальнику замок.

– Смотрите-ка… дужки будто и не было!

– Возьми на память,– буркнул лейтенант, снимая шину и с усилием раскрывая набухшую в лутке дверь.– Минутку, Емельян… Где же мой фонарь?

Густая вспышка света метнулась по сырым кирпичным стенам, по бетонному своду, по груде тряпья на полу. В той груде тряпья мелькнуло что-то белое, и Емелька сделал шаг вперед, присматриваясь. Пол погреба под ним качнулся, стены как будто сдвинулись, но молочногустой луч света не отклонился, и Старшой не сдержался, вскрикнул: на полу, разметавшись, лежала Анка.

Голос лейтенанта стал строгим и резким:

– Дай куртку, Емельян… Расстели на полу. Так…

Василий Иванович осторожно поднял Анку, положил на куртку, обернул полами, прислонил к груди и, словно совсем невесомую, бережно понес по кирпичной лестнице вверх.

Митрофан Макарыч тоже был без сознания, и лейтенант так же легко, как и Анку, вынес старика на воздух. Емелька приметил: лицо Василия Ивановича было в те минуты совсем белым и неузнаваемо жестким, пики усов опустились, а искусанные губы дрожали.

Митя Ветерок ехал на своем Орлике из Старобельска в Привольное. Добрый и послушный конь шел свободным шагом, готовый по первому знаку всадника перейти на рысь. Митька, впрочем, не спешил: ему хотелось поразмыслить о дальнейших житейских путях-дорогах.

В госпитале ему часто виделись гулкие подземные лабиринты продолен и штреков, лампы под кровлей будто звездочки, рельсы, сверкающие в полутьме, и как он мчит, легкий и сильный, на груженой вагонетке, перекатывая по каменным подземельям мощный железный гром…

Однако мечта эта оказалась несбыточной. Ныло простреленное плечо, беспокоил осколок гранаты, крепко застрявший в кости повыше колена, после тяжелой контузии перехватывало дыхание и кружилась голова.

Ему предложили спокойную работу в конторе шахты, но Митька наотрез отказался. Он даже не мог представить себя над ворохом бумажек, со счетами, папками, дыроколом на столе.

Тогда же Ветерок узнал, что лихая профессия коногона в шахтах Донбасса больше не существует: лошадей на подземном транспорте окончательно заменили электровозы Славных разумных лошадок, ослепших во тьме подземелий, вывезли на поверхность и подарили соседнему колхозу.

Как только Митька проведал об этом, сразу же на нравился в тот колхоз, разыскал в степи небольшой табунок лошадей, и – о, чудо! – сивый Орлик узнал своего хозяина! Узнал, несмотря на трехлетнюю разлуку… Тихонько заржал, вскинулся на дыбки, подбежал к Митьке, настороженно обнюхал, положил голову на плечо. И бывалый вояка, не ведавший в походах и в боях печали, заплакал…

Там же, в степи, старик пастух рассказал Митьке, что этот табунок разнопородных лошадок был собран в окрестностях после того, как через Донец, через кручи кряжа

долины, села, перелески прокатился огнем и дымом фронт, и что сам председатель колхоза сержант-фронтовик Лука Скрипка выручил из трясины и привел в Привольное коренастого бельгийского битюга. С интересом рассматривал Митька гнедого, широкогрудого трофейного коня, занесенного сюда войной из дальних далей, отметил широкую мускулистую спину и крестец, да еще франтоватые щетки над копытами. И у него мелькнула мысль: а все ли лошади, загнанные в эти края войной в бесчисленных обозах противника, собраны, ухожены, определены к делу? Это же дополнительная силенка для колхозов, для строек! И какой же молодчина Лука Скрипка, что собрал этот табунок в своем хозяйстве!

С этих минут Митька знал, что будет делать. Пусть председатель Скрипка выправит Дмитрию Саввичу Ветерку документ, а уж он проскачет с тем документом на своем Орлике но селам, по всем самым дальним углам района, разыщет безнадзорных лошадей и присоединит к табуну «Рассвета».

Решено – сделано, и уже через час ладный кавалерист в серой кубанке, тенькая шпорами, вошел в кабинет Скрипки. Тот сидел за столом, подписывая какие-то бумаги. Заслышав скрип двери, поднял голову, с изумлением взглянул на гостя и вылетел из-за стола. Митя даже растерялся, когда могучие руки председателя сграбастали его в объятия. Старый счетовод, с белой бородой, как у Деда Мороза, тоже бросился к гостю и ухитрился обнять его со спины. Сбоку повисла кассирша тетя Фрося. Оказывается, они помнили своего геройского земляка, знали, что он демобилизован, ждали в гости…

С того дня на проселках района, в городках и деревнях многие встречали статного всадника на добром сивом коне, и уже не раз случалось, что вел он за своим Орликом на ремне то старого понурого мерина, то молодую подраненную лошадку. Так за короткое время Митька почти вдвое увеличил маленький табунок в «Рассвете», и Лука Скрипка уверенно говорил сельчанам, что уже близок день, когда они будут гордиться своими тяжеловозами и скакунами…

В походах, в боях, в госпитале Дмитрий Ветерок постоянно помнил своего спасителя Митрофана Макарыча, которому был обязан жизнью. Еще на фронте он твердо решил: если уцелеет и вернется по окончании войны в родной Донбасс, то, найдя себе дело но душе, непременно пригласит под свой кров Макарыча – надолго, навсегда.

Теперь, когда дело по душе было найдено, когда правление колхоза «Рассвет» выделило Ветерку просторную хату, а женщины подмазали стены, побелили, даже повесили занавески и застелили стол скатертью в розанах, он понял, что пришел срок приглашать названого отца – Макарыча. С тем и отправился в путь.

С вечера в Старобельске добрый хозяин, тоже фронтовик и завзятый лошадник, у которого Митька останавливался на ночлег, где-то раздобыл для Орлика мерку овса, напоил и, к великому удовольствию рысака, почистил его скребницей.

Утречком Орлик снова подкрепился и, сытый, довольный, встретил хозяина тихим ржанием. Утро было свежее, тронутое морозцем, с клочьями тумана по низинам, с перистым, пронзительно-раскаленным облаком над зарей. Ветерок рассчитывал доехать за пару часов до брода, переправиться, а еще минут через тридцать спешиться у знакомого крылечка. Дома ли старик? Быть может, на рыбалке? Он не считался со временем года, знал удачливые места…

В стороне от проселка, на бурой косматой гриве межи, Митька заметил какой-то ящик. Тронув повод, он свернул с проселка, наклонился и заметил на боковине ящика выжженные вензеля. Спрыгнул на землю, поднял находку. Ящик был небольшой, размером в два кирпича, положенных рядом, сделанный умело и прочно. Три буквы, переплетенные одна с другой – «И. Ф. В.» – украшали боковую дощечку. Крышка была прикреплена к бортику металлическими петлями, а снаружи закрывалась на крючок. Но крючок болтался на кольцевом шурупе, ящик был пуст.

Митька отпустил коня, и Орлик сразу же потянулся к кусту лещины – он любил древесные почки. За кустом, в трех-четырех метрах от дороги, под ногами у коня что-то зашевелилось, и он отпрянул в сторону. Митька, впрочем, не обратил внимания на испуг коня. Заинтересовавшись этим аккуратным ящичком с вензелями, Ветерок все осматривал межу, строил разные догадки. Могло ли случиться, чтобы кто-то выбросил так старательно сделанную вещицу? Пожалуй, было бы вернее предположить, что кто-то ее утерял. Да, но почему ящичек пуст? Или уже кто-то наткнулся на него и забрал содержимое? И Митька принялся разгребать изломанные и грязные стебли бурьяна вокруг находки, не замечая человека, затаившегося в колдобине за кустом.

Тот человек лежал неподвижно, прильнув всем телом к земле, будто пытаясь втиснуться в ее твердь. Нет, он не выслеживал проезжего всадника. Взгляд его был устремлен на коня, потянувшегося к кустам лещины. Он думал только об одном: как ему сегодня удивительно, даже невероятно повезло. Сейчас он захватит этого чудесного рысака – и тогда ему не страшна никакая погоня…

Не оборачиваясь, Митька боковым зрением заметил как что-то темное мелькнуло за кустом лещины. Орлик вдруг вздыбился и метнулся от куста. И лишь сейчас Ветерок увидел коренастого солдата без шапки, в расстегнутой шинелишке. Он схватился за луку седла и подпрыгнул, пытаясь вскочить на Орлика. С первой попытки ему это не удалось: испуганный конь резко подался в сторону.

У Митьки не было оружия. Он выхватил из-за пояса арапник – подарок колхозного пастуха – и распустил на весь ремень.

– Эй,– крикнул он,– растяпа, не тронь моего копя!

Человек оглянулся, оскалил зубы:

– Был твой – теперь мой… Подойдешь – пожалеешь!

Он был плохим кавалеристом, а строевая объезженная лошадь сразу ночует недотепу, и такому на ней не удержаться. И этот нахал не удержался, а когда вторично вскочил с земли, то откуда-то взметнулся длинный «черный змей», со свистом впился ему в руку, в плечо, в шею…

За короткое время, приняв в подарок от пастуха старый арапник, Ветерок отлично овладел этим своеобразным кнутом. Казалось бы, что особенного: короткая ручка, плотное сплетение воловьих жил – и длинный, округлый, тонкий конец. Но что за силу набирает этот прочный хлыст в стремительном разлете! С дальнего расстояния, на скаку, Митька срезал концом арапника, словно острой косой, верхушки кустарника и головки забытых на поле подсолнухов. Пожалуй, если бы налетчик увидел в руках у Ветерка винтовку или наган, он меньше испугался бы. Но как пронзительно свистнул и как ужалил свирепый «черный змей»!

Первый нахлест арапника Митьке удался, и он был уверен, что незнакомец отпустит Орлика. Однако бандит в солдатской шинели рванул из кармана пистолет, и кубанка на голове Митьки встрепенулась: пуля прошила ее повыше лба.

Падая, Митька расслышал, как над ним просвистели еще две пули. Он вовремя упал: промедлил бы хоть мгновение – и все. Но командир полковой конной разведки Ветерок пережил на фронте немало критических минут и знал, как важно сохранять самообладание. Наверное, бандит поверил, что не промахнулся: он наклонился и подхватил с земли упущенный повод уздечки.

Митька мигом вскочил на ноги, и «черный змей» взвился в воздух вторично. До чего же сильным оказалось это древнее оружие, которым в былые времена пастухи отбивались от волков: гибкий конец ремня захлестнул шею налетчика, и тот неловко скособочился, припал на колено…

Теперь бы Митьке не утратить мгновения, запустить «черного змея» в третий раз, но как раз этой секунды ему и не хватило. Бандит был расторопен и вынослив, к тому же он понял, что другого оружия, кроме арапника, конник не имел. Ошпаренный, будто кипятком, округлым концом ремня, с лицом, перечеркнутым багровой полоской, он все же устоял на подогнутых ногах и, но прежнему скаля зубы, уверенно поднял пистолет.

Почему он скалится? Наверное, уверен, что этот злобный оскал испугает противника?..

А черная точка дула сначала отклонилась в сторону, как бы ощупывая Митькину фигуру, потом замерла неподвижно, и бывалый разведчик Дмитрий Ветерок понял: больше бандит не промахнется…

43
На гремучей тележке. Анка и Макарыч. Серебристый фонарик. Снова «Нырок». Путь на Сухой Колодец. Бесприцельный выстрел.

На железнодорожном перегоне у реки путевые рабочие заменяли старые шпалы. Их было четверо, и они катили перед собой по рельсам тележку, груженную новыми шпалами и инструментом. Там, где нужна была замена, они останавливали тележку и принимались за работу. Машинисты поездов, которые следовали этим маршрутом, были заранее предупреждены и, завидя ремонтников, сбавляли скорость. Рабочие дружно и быстро сбрасывали шпалы на откос и снимали с пути тележку. Поезд проходил, и работы опять возобновлялись. Казалось, им не будет конца, ведь захватчики, отступая из Донбасса, взрывали мосты и вокзалы, водокачки и пакгаузы, даже стыки рельсов.

Когда Василий Иванович вынес из подвала Макарыча, осторожно опустил на горку битого кирпича и, как будто ища подмоги, оглянулся по сторонам, он расслышал размеренный звон металла. Прислушался и догадался: ремонтируют пути! Это смекнул и Емелька и, не ожидая распоряжения начальника, метнулся к насыпи, с разбега взлетел на ее гребень. И тут услышал веселый голос:

– Гляньте-ка на пацана!.. С неба свалился, что ли?..

Четверо рабочих в стеганках и ушанках, в добротных кирзовых сапогах и брезентовых рукавицах стояли у тележки и с интересом разглядывали Емельку. А тот никак не мог перевести дух:

– Снимайте… с дороги… тележку… и быстро вниз, в Гнездышко… Вас ждет начальник товарищ Бочка… С ним двое потерпевших… Пошли!

Ремонтники переглянулись:

– Не шутишь?..

– Да ведь беда случилась…– в отчаянии выкрикнул парнишка.– Большая беда!..

Через двадцать минут гремучая железная тележка подкатила к вокзалу, и крепкие парни внесли на руках в медпункт Макарыча и Анку. Второпях какой-то силач подхватил на руки и Емельку, но Старшой так рванулся в сторону, что чуть не выбил из рук Василия Ивановича невесть откуда взявшийся помятый ржавый чайник.

– Держи,– сказал Бочка, передавая чайник Емельке.– Да смотри не расплескай, проверим, что за чаек…

Емельян понял:

– Может быть, зелье какое-то?..

Лейтенант кивнул и тоже прошел в медпункт. Старшой последовал за ним. Чайник они тотчас же передали строгому очкастому доктору в белом халате.

Макарыча Емеля здесь не заметил, наверное, старика перенесли в другую комнату, а девочка лежала на узком топчане, и се шелковистые белые кудри струились с подушки, словно ручейки. Почти с испугом Старшой подумал: какая же Анка маленькая!.. Он хотел было поправить ее кудряшки, но пожилая женщина, тоже в белом халате, как и доктор, мягко отстранила его, и Емеля успел заметить: в руке той женщины резко блеснул стеклом и металлом шприц.

Стоя за приоткрытой дверью, Емельян услышал разговор. Василий Иванович спрашивал, не скрывая тревоги:

– Они будут жить?

– Надеюсь,– ответил доктор.

– Все-таки, что с ними?..

– Похоже на отравление…

– Значит… яд?

– Большая доза снотворного,– сказал доктор,– тоже убивает, как и яд.

«И что за чудище этот доктор,– думал, кусая губы, Емеля,– произносит такие слова с непостижимым спокойствием…»

Казалось, прошла вечность, пока наконец дверь широко распахнулась, и, закрывая собой весь проем, Василий Иванович оттеснил Емельку:

– Так что, Старшой, наши дела пошли на поправку. Дыхание у Анки уже не прерывистое, ровное. Да и старикан молодчина, глаза открыл…– Рыжие пики усов начальника снова торчали вверх, а глаза смеялись. Он мягко потрепал парнишку по плечу: – Ступай-ка, товарищ помощник, к Костику. Наверное, бедняга, места не находит. А явятся Трифон и Григорий – пусть подождут, скоро буду.

От вокзала до старого домика на берегу для Емельки – пять минут пути. На этот раз ему хватило и трех минут. Едва он поднялся по знакомому крылечку и открыл дверь, как Костик повис у него на шее:

– Где были?.. Почему не разбудили меня?..

В двух шагах от печки, над большой миской, поставленной на табурет, мылся раздетый до пояса Триша. А поливал ему из большой кастрюли Григорий.

– Отчитывайся, товарищ Емельян,– улыбнулся ему сквозь мыльную пену Трифон.– Где это вы пропадали с начальником?

Пожалуй, впервые в жизни Емелька почувствовал себя таким значительным участником большого события. Поэтому нарочно помедлил, попросил важно:

– Плесни-ка и мне водицы, товарищ Гриша.

Пока он старательно мыл руки и умывался, трое напряженно ждали. Он понимал это, но таков уж бесенок самолюбия, что заставил Старшого после умывания еще и выдержать паузу.

– А дела такие,– причесываясь перед осколком зеркальца, сказал он,– что мы, то есть Василий Иваныч и я, нашли-таки Макарыча и Анку. Сейчас они находятся на вокзале на попечении врачей.

Что тут началось в светлице! Гриша, подпрыгнув, толкнул коленом миску, и вода выплеснулась на пол.

Триша затряс мокрой головой и, рассеивая брызги, принялся выбивать чечетку; Костик так пронзительно засвистел, что в окнах задрожали стекла. И лишь один Емелька, сложив на груди руки, скромно стоял в сторонке, молча наслаждаясь этой минутой дружной радости.

К тому часу, когда прибыл Василий Иванович, все четверо были умыты и причесаны, в начищенной обуви. Лейтенант, вопреки ожиданиям, не сиял от радости, наоборот – был озабочен и строг.

– Емельян уже рассказал вам,– хмуро сказал он,– где были найдены Макарыч и Анка. У них отравление сильной дозой снотворного. Тот гнусный разбойник, за-точивший пленников в сыром подвале, в чайник с водой подсыпал снотворного… Девочка все еще крепко спит, а Макарыч бредит… Речь сбивчивая, путаная. Я разобрал лишь несколько слов: Сухой Колодец… черный алмаз… Васильев… Но, между тем, картина вполне ясна: мы должны переправиться на левый берег и поспешить на хутор Сухой Колодец…

– Возьми, товарищ начальник, вот это…– сказал Трифон и протянул руку. На его раскрытой ладони заблестел округлый серебристый фонарик.– Да, с этой дареной штучкой вы спускались, товарищ начальник, в шурф. Ночью мы с Григорием повторили ваш маршрут. Скажу откровенно, это было не просто… Фонарик мы разобрали и удалили взрывное устройство. Теперь он неплохо светит и… не взорвется.

Лейтенант взвесил на руке серебряную вещицу, упрекнул мягко:

– Стоило рисковать?

Трифон возразил:

– Полагаю, товарищ начальник, стоило. Преступник предстанет перед народным судом, а этот фонарик – вещественное доказательство.

Лейтенант задумался.

– Преступника еще нужно задержать… Редкостный оборотень! Актеришка. Все время играет роль с переодеванием, с париками, с гримом. А теперь, надеюсь, доиграл-ся.– Он взглянул на Трифона: – Вам, дружище, придется остаться здесь. Будете навещать Макарыча и девочку. Если все в порядке – возьмете их сюда… Всем остальным – в путь!

Как ни слаб и шаток был «Нырок», все же он пробился сквозь шугу, и десант лейтенанта Бочки высадился на отмель.

Путь до Сухого Колодца – два десятка километров. Шли ускоренным шагом, преодолевая овраги, колдобины, оставленные танками и тягачами. В небольшой лощине, обходя густые кусты боярышника, расслышали выстрел… Потом еще два… Выстрелы прогремели совсем близко, и по негромкому шаркающему звуку лейтенант определил: стреляли из пистолета. Но… кто стрелял и зачем?..

Емелька и Костик наперегонки бросились вперед, обогнули заросли терновника и разом закричали. Что они там увидели, ни лейтенант, ни Григорий не поняли, но Василий Иванович на всякий случай выстрелил вверх.

Если бы он знал, что его бесприцельный выстрел спас жизнь человеку! Да еще какому человеку! Славному земляку-донбассовцу, бывшему лихому коногону, разведчику и герою– Мите Ветерку!

44
Труженики-саперы. Свертки в колодце. Молоток Васильева. Секрет свертка. Где шкатулка?.. Тревога. Черная молния.

Саперы трудились дружно, и, когда перевалило за полдень, со дна колодца донеслось:

– Баста!.. Конец…

Молоденький лейтенант подбежал к майору Пташкину и браво доложил:

– Работы закончены. Колодец очищен… Извлечены и обезврежены три мины. Пострадавших нет.

– Отлично,– сказал майор.– Благодарность объявите солдатам завтра перед строем.

Лейтенант снова козырнул и спросил:

– Там, на дне, два каких-то свертка: большой и поменьше.

Достать,– приказал майор.– Собственно, в них-то и гвоздь вопроса. Действуйте.

Минут через двадцать у начатки, перед столиком, за которым Михей Степанович Верзин и майор Пташкин согревались чаем с крутой заваркой, солдаты положили два брезентовых свертка: один довольно тяжелый, продолговатый, около метра длиной, другой поменьше, квадратный, аккуратный, много раз опоясанный смоленым шнуром…

– Начинайте с большего,– сказал майор.– Режьте веревку, но поосторожней: в наших находках случаются и неприятные сюрпризы.

Сверкнуло лезвие короткого ножа, и прочная ткань брезента широко распахнулась, а солдаты словно бы обрадовались набору нехитрого инструмента, который открылся им: здесь была совковая лопата, кирка, железный ломик, топорик, молоток с длинной ручкой. Верзин тотчас же подхватил тот молоток, взвесил в руке, взглянул на ручку и чему-то засмеялся:

– Смотрите, товарищ комбат… Видите три буквы? Они, наверное, выжжены раскаленным гвоздем. Читайте: «И. Ф. В.». Это инициалы знаменитого геолога Иннокентия Федотовича Васильева. Значит, я держу в руках его личный молоток!.. Сколько же тысяч километров прошагал с ним но горам и долам неутомимый Иннокентий Федотович! Эта находка должна занять почетное место в одном из краеведческих музеев Донбасса.

Прохор Пташкин кивнул солдатам:

– Вскрывайте и малый сверток. Тоже осторожненько, без спешки.

– Никак шкатулка?..– удивился молоденький сапер.– А если с золотом?!.– Он осторожно подал комбату деревянную, обернутую фланелькой шкатулку.– Однако не верится, товарищ комбат: золото – оно, говорят, тяжелое, а этот ящичек совсем легенький.

Комбат развернул фланель, осмотрел простенькую желтую шкатулку, меченную теми же инициалами – «И. Ф. В.» – и без особого усилия приподнял крышку.

– Замочек-то ненадежен. Но, как видно, хозяин на него и не надеялся. Смотрите, Михей Степанович, здесь какой-то пакет, промасленной бумагой обернутый. А вот еще что-то в серой тряпице, угловатое, твердое…

Верзин осторожно взял пакет за уголок, снял промасленную обертку, развернул над столом квадрат плотной, синеватого цвета бумаги. Бумага в его руках заволновалась, затрепетала, как будто внезапный и сильный порыв ветра ее рванул. Майор напряженно привстал из-за стола.

Верзин осторожно вынул из шкатулки неизвестный предмет, завернутый в лоскут мягкой серой ткани. Руки его тряслись, будто при сильном приступе лихорадки. Он все же овладел собой и положил на ладонь крупный, черный, сверкающий гранями камень.

– Смотрите на него…– прошептал Верзин.– Внимательно смотрите…

Тот камень был чернее ночи, но лишь только солнечный луч скользнул но его изломам, как он сверкнул и засветился внутренним огнем.

– В эти минуты происходит великое событие,– волнуясь, произнес Верзин.– Мы вторично открываем прекрасную находку геолога Васильева… «Черный алмаз!»..

Если бы в те мгновения геолог Верзин и майор Пташкин, молоденький сапер и его молчаливый пожилой напарник не были так увлечены своей находкой, быть может, кто-либо из них заметил бы солдата в худой шинелишке, замершего в пяти шагах от них. Вкрадчиво ступая, он вышел из-за палатки, привстал на носки и застыл, пожирая глазами черный камень. Потом быстро исчез…

В тот день к хозяйству дедушки Пивня, которое состояло из ящиков, жестяных банок, котелка, чайника и прочей мелочи, добавилась еще одна вещица – аккуратная желтая шкатулка. Ее принес Верзии, но у мазанки он встретил не дедушку Пивня, а солдата в нескладной, ветхой шинелишке, с топором в руке. Придерживая топор на сгибе локтя, солдат складывал горкой свежие чурки. Небрежно обронив топор, он впился глазами в шкатулку.

– Хороша, правда? – восхищенно прицокнул языком Верзин и с гордостью пояснил: – Васильевская!

Солдат будто и не слышал его: все так же напряженно всматривался в находку саперов. Верзин пожал плечами и обошел странного застывшего солдата.

– А, это ты, родимый,– обрадовался дед Пивень.– Ну, проходи, приятель, знатная картоха как раз поспела, да еще полный котелок!..

Он не сразу рассмотрел в руках у Михея Степановича шкатулку, а увидев, будто споткнулся, охнул:

Братец ты мой… Она!.. Васильевская!.. Ай да саперы!

Верзин подал шкатулку Акиму Назарычу:

– Будь добр, сохрани, дедушка, в целости. Вечером я пойду в Рубежное к саперам. Дело, понимаешь ли, важное. Сам комбат пригласил,– рассказать о геологии, о Васильеве, о его находках. Вот перед вечером и заберу.

Дед бережно принял аккуратный желтый ящичек:

– Да оставляй, милок, у меня не пропадет! Знаю, васильевское наследство.

К немалому огорчению Акима Назарыча, Верзин от угощения отказался: опять поспешил к Сухому колодцу, где саперы уже начали, как он объяснил второпях, небольшой, неглубокий, но важный раскоп.

А вскоре после того, как ушел Верзин, дровосек-солдат резко распахнул дверь:

– Срочно, дед, к начальству… Твой Степаныч зовет.

Пивень торопливо надвинул шапку, взял свою длинную палку, с жалостью глянул на котелок и заспешил меж развалин к Сухому колодцу. Расстояние как будто и недалекое, но со старостью дороги удлиняются, а тут еще рытвины, да ухабы, да глубокая траншея поперек улицы… Наконец Аким Назарыч добрался до колодца и, заметив среди саперов Михея Степановича, окликнул его. Тот взглянул на деда удивленно:

– Нет, я вас, Назарыч, не звал.

Пивень растерялся:

– Как же не звал, если солдат передал… Тот самый, что дровишки заготавливает… Срочно, говорит, к Степанычу…

Майор Прохор Пташкин живо заинтересовался:

– Солдат, говорите, передал? Хороню, я сам займусь тем солдатом…

Если дедушке Ливию, чтобы дотопать от своей мазанки до колодца, понадобились добрые полчаса, то майору Пташкину и двум сопровождавшим его саперам для этого достаточно было пяти минут. Перед убогим жилищем деда не было никого. Только белела горка свежих чурок, да в срезе чурбана торчал топор… Среди разбросанных щепок майор заметил и поднял махорочный окурок – он был еще теплым. Значит, солдат ушел совсем недавно…

Вскоре появились запыхавшиеся Михей Степанович и Пивень. Аким Назарович, переводя дыхание, оглянулся по сторонам:

– А солдатик, значится, ушел? Или, может, греется у печурки?..

Дед приоткрыл дверь, протиснулся в мазанку. Было слышно, как он топтался там, в своем тесном жилище, опрокинул что-то металлическое, наверное, чайник. Потом испуганно вскрикнул:

– Шкатулка!.. Васильевская… Батюшки-светы, куда же она девалась?..

Верзин тоже втиснулся в мазанку, чиркнул спичкой. Синеватый трепетный свет плеснулся по неровным кирпичным стенкам, по ящикам, по убогой постели Назарыча, по его руке, протянутой в отчаянии:

– Тут я поставил ее, за печуркой… Тут!..

Два сапера, сопровождавшие Пташкина, молча стояли в сторонке, ожидая его дальнейших распоряжений. Майор резко крутнулся на каблуке:

– Объявляю тревогу… Обшарить все закоулки хутора, разыскать того пришлого солдата! Исполняйте…

И откуда они взялись на безлюдной равнине, эти двое мальчишек, горластых и отчаянных? Может, прятались в зарослях терновника и в испуге наблюдали за неравным поединком? Почему же теперь их обуяла такая отвага, что, увидев на полянке человека с пистолетом в руке, они мчались к нему во весь дух, крича и размахивая руками?

Именно из-за них, из-за их неожиданного появления, тот человек с пистолетом в руке промедлил. Он был опытным стрелком и твердо знал, что на этот раз не промахнется, но сначала звук выстрела, долетевший с близкого расстояния, откуда-то из гущи терновника, а затем появление этих взбалмошных крикунов заставили его, прежде чем нажать на спуск, оглянуться.

А «черный змей» не дремал. Со свистом набрал, извиваясь высоту и снова, уже в третий раз, ринулся в атаку. В этот третий взмах арапника Митька вложил всю свою силенку. И был похож на молнию, только черного цвета, ударивший с высоты арапник… А когда черная молния тут же повторилась, человек с пистолетом взвизгнул, крутнулся на месте и побежал…

Он был, наверное, ослеплен и потому налетел на кустарник. В панике стал стрелять вокруг себя. Колючая ветка терновника накрепко вцепилась в полу его шинели, и он рванулся в сторону, хрипя и бранясь. Тогда-то Костик и заметил, что из-под распахнутой шинели разбойника или, быть может, из-под гимнастерки выпал какой-то серый ком.

Парнишка подбежал к терновнику и поднял серый тряпичный клубок. В нем прощупывался какой-то предмет, угловатый и твердый. Костик не успел развернуть лоскут – что-то обожгло ему ключицу. Воли он не ощутил. Зато очень удивился, что человек в каракулевой кубанке уже восседал в седле на рысаке. Когда же он успел остановить коня, вскочить в седло и опять выпустить из рук черного летучего змея?..

Разбойник схватился за голову обеими руками и побрел шатаясь в сторону от проселка, и ноги его путались в измятом, изломанном бурьяне. Он даже не заметил прямо перед собой, в каких-то пяти-шести шагах, мощную фигуру лейтенанта…

Василий Иванович стоял над ухабиной, широко расставив ноги, спокойный, неподвижный, будто каменный.

– Оружие! – приказал он и протянул раскрытую ладонь.

Разбойник не противился. Его пистолет системы «вальтер» на огромной ладони Бочки выглядел совсем маленьким.

– Руки! – приказал Василий Иванович и захлестнул их за спиной разбойника узким и прочным ремешком. Потом сорвал с его гимнастерки орден и медаль.

А в сторонке, за терновником, Костик все пытался развернуть лоскут клубка, подобранного под кустом, и почему-то не мог с ним справиться. Злясь, он рванул уголок лоскута сильнее; ткань поддалась, треснула – ив прорехе блеснули черные грани камня.

– Старшой! – закричал Костик, чувствуя, что все его лицо покрывается испариной.– Смотри-ка, Емеля… Не он ли это?.. Не Черный ли алмаз?..

И лишь теперь Костик увидел, что вся кисть его правой руки красная. Он едва не упустил камень, но успел подхватить его другой рукой, придержать у груди.

– Я ранен, Емелька?.. Ты видишь?.. Кровь…