Текст книги "Легенда о черном алмазе"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

20
Чертеж Митрофана. Свеча на завтрак. Конец ниточки. Всадник. Тревожная весть.

Василий Иванович Бочка торопливо открыл массивную дверь амбара, в котором располагался его кабинет.

Бочка предложил гостю табурет, покрутил похожие на длинные ржавые буравчики рыжие усы.

– Прошу обстоятельно и по порядку. Дело, полагаю, особой важности, раз сами ко мне пожаловали…

– Не знаю насчет важности, но загадочное – это точно.– Дед Митрофан порылся во внутреннем кармане старенькой куртки и молча положил на стол измятую четвертушку бумаги.– Смотри, Василий Иваныч, и разгадывай…

Бочка развернул четвертушку бумаги, вопросительно взглянул на деда:

– Вижу какие-то стрелки. Да, вот еще буквы: «Ч. А.» Далее цифры и опять стрелки. Но нельзя ли, почтеннейший, внести в эту филькину грамоту ясность?

Дед Митрофан хитро усмехнулся:

– Филькина грамота?.. Ну, извини. Я напрасно писать да переписывать не стал бы. Тут каждую стрелку нужно было точно положить.

Бочка мотнул головой и вздохнул:

– Значит, это вы и писали?

Митрофан слегка приосанился, пригладил растрепанные волосы:

– Так точно: я переписал… Но давай сначала разберемся. Во-первых, тебе известно, кто в моей времянке обитает? Конечно, известно: обиженный судьбой человек. Он что малое дите: то чему-то смеется, то грязью мажется, а иной раз бредет безо всякой цели куда глаза глядят. Смотрел его доктор – молоточком выстукивал, иголочками колол, а в больничной книге записал: неизлечимый. Слышал, что недуг у него от контузии: от взрывной волны бедняга потерял слух, речь, память. Но, верно, живет без шалостей: подадут хлеба кусок – возьмет п поклонится; не подадут – зубы оскалит, мол, наплевать. Потому и прозван Смехачом.

Бочка тяжко вздохнул:

– И кому вы все это рассказываете? Знаю я Смехача.

Дед Митрофан лишь повел бровью и продолжал невозмутимо:

– А позапрошлой ночью вышел я на крылечко от бессонницы – н что же приметил ? В окошке у Смехача свечка светилась. Ну, подумалось, шальной, еще хатенку, спалит! Подошел поближе, заглянул в окошко, и – веришь, начальник? – в глазах зарябило: Смехач сидел на своей койке перед свечкой и что-то размечал на листке бумаги карандашом. Чудо, и только! Глупую морду будто подменили: человек думал… Клянусь, он думал!

Василий Иванович вскинул руку и осторожно прижал ладони к столу: это означало, что он взволнован:

– Ин-те-рес-но!.. Прошу продолжать.

– По всей видимости, – вздохнул Митрофан,– продолжать будем вместе.– И осторожно оглянулся на окно: – Кто-то прошел? Мне уже чудится, будто шастает по следу Смехач.

Бочка гулко хохотнул в кулак и молвил строго:

– Давайте только без паники: вы же не просто речной дед на пенсии – вы солдат. Вот как солдат и докладывайте с толком… Вы не помешали ему писать?

Митрофан хитро усмехнулся:

– Нет, зачем же? Я весь остаток ночи не спал, все раздумывал, как же его проверить? Как узнать, помнит ли, что делает? А утром, едва он выбрался из времянки, я ему новую свечку подал в палец толщиной: бери, мол, про запас, твоя-то свеча небось уже сгорела? И что же вы думаете, начальник, взял?..

– Взял! – громыхнул Бочка, ударив ладонями по столу.– Взял про запас!..

Дед Митрофан подскочил с табурета:

– И верно, взял, канальский! Да еще с какой жадностью схватил. Смотрю – и глазам не верю: что это он делает? Грызет и жует свечу! Представляете, за какую-то минуту всю свечку дочиста слопал, только фитиль остался, да и тот, прежде чем выкинуть, хорошенько обсосал… Ну, каков?

Бочка справился деловито:

– Сколько граммов в свечке?

– Полагаю, граммов сто пятьдесят, не меньше.

Начальник присвистнул:

– Завидный желудок. В своем роде чемпион. Однако, Митрофан Макарыч, за такие делишки я не могу даже отчитывать: у одного – страсть к табаку, у другого – к игральным картам, а третий, как видим, свечками балуется…

– Ладно,– прервал его Митрофан.– Мне свечки не жаль, не скупердяй. А нынешним утром, когда Смехач что-то промычал мне и на ту сторону реки подался, я во времянку заглянул: все ли в порядке? Ты знаешь, прибрано, чистенько, даже проветрено. И лишь одну деталь я приметил: на стене, что когда-то старой фанерой была зашита, вроде бы один лист чуток отклонился. Тронул я тот лист, сильнее отклонил и вижу – то ли клок ваты, то ли смятая бумага в прорези белеет. Руку просунул: да, бумага. Развернул ее – и вот она, чертеж… Право, не знаю: может, какая-то детская забава, а может, Смехач, беспамятный и неизлечимый, над этой самой бумагой мудрил?..

Тут всей своей мощной фигурой Бочка надвинулся на стол.

– И вы…– задохнулся он,– вы… унесли ту бумагу?!

Митрофан тихонько засмеялся и хлопнул себя ладонями по коленам:

– Хо-хо, начальник!.. Сами с усами. Тот чертеж я переписал, а бумажку обратно за фанерку сунул. Теперь читай и разбирайся, что это значит: «Ч. А.»?..

Василий Иванович Бочка старательно вытер платком взмокревшие лоб и шею:

– Что это за «Ч. А.»?.. Помнится, видел этот знак, а кто им деревья, пни, камни метил? Зачем и когда? Разве что землемеры? Или, может, лесоустроители?

Дед покачал косматой головой:

– И те, и другие в нашем районе бывали. Однако давненько. Еще до войны. А знаки на деревьях есть и свеженькие. Ты слышишь, начальник, свеженькие!

Василий Иванович встал, аккуратно разгладил на ладони листок бумаги со странными пометками деда и трижды прошел из угла в угол.

– Картина, Митрофан Макарыч,– сказал он уверенно,– почти ясная. В нашем районе кто-то что-то разыскивает. Отсюда и эта бумага, и меты на деревьях, на пнях. Значит, нам остается узнать, кто это и что ищет.

Дед согласился:

– Именно так.

– А вот эта ваша бумажка,– продолжал Бочка, увлекаясь,– все равно что конец ниточки. С этого конца начнем и доберемся до клубочка. Кто нам поможет? Кто знает район и область лучше всех и, наверное, читает всякие насечки? Ну, конечно же, Михей Степанович Верзин! Надо его срочно разыскать.

– Понятное дело,– сказал Митрофан, довольный этим решением, и подал было начальнику руку, но тотчас отдернул назад. Взгляд его остановился на дверной щеколде: она тихонько звякнула и стерженек словно бы пошевелился.

– Кто? – резко спросил Бочка.– Можете войти…

Щеколда загремела громче, дверь дрогнула и распахнулась: на пороге стоял Емелька.

– Вон какой гость явился! – весело загудел Бочка, оглядывая запыленного Емелю, немного дивясь его строгому лицу.– Ты каким же это манером?.. На лошади? Да, вижу гнедого рысака. Постой, чей это рысак?

– Неважно, товарищ начальник,– отмахнулся Емелька.– Не хмурьте брови, конь не краденый. У Старой криницы, в овражке, возле землянки ранен Михей Степанович… Вы его знаете? Верзин.

Василий Бочка метнулся к двери, схватил Старшого за худенькие плечи:

– Ранен?.. Кем ранен?! Когда?..

– Ничего не знаю,– отступая с крылечка, сказал

Емелька.– Взял бы вас на коня, да боюсь – не выдержит. Значит, передать, что вы приедете?

– Будь уверен,– решительно заявил Бочка, поправляя свою форменную фуражку и одергивая китель.– Я доберусь до Старой криницы раньше тебя!

Он вернулся к столу, отодвинул ящик, сунул в брючный карман пистолет.

21
Прибытие посыльного. Памятные секунды. Следы у пещеры. Смелая разведка. Черный мир подземелья. Человек из ночи.

Чтобы заехать в городок к начальнику отделения милиции Бочке, Емельке пришлось сделать немалый круг. На этом настоял молодой врач, которому профессор Мороз адресовал записку. Около полудня, когда Емеля прискакал на Высокий курган, там, у глубокого свежего раскопа, его окружили крепкие молодые чубатые парни и наперебой посыпались вопросы:

– Кто таков?.. Откуда?.. Кого ищет?.. Чей конь?..

Плечистый детина в морской тельняшке ловко схватил Гнедого под уздцы:

– Стоп, наездник, приехали… Почему ты на коне профессора Мороза?..

Емеля и не глянул на него.

– Где ваш доктор? – спросил он строго и вынул из кармашка записку, поднял над головой.

Парни притихли, а доктор, хрупкий и молоденький, в очках и с темной бархатной бородкой, вышел вперед, приветливо улыбаясь. Улыбка тотчас же слетела с его лица, едва он заглянул через очки в записку.

– Внимание! – обернулся он к парням и как будто сразу повзрослел лет на десять.– Получена записка от профессора. За рекой у Старой криницы произошло ЧП: ранен известный геолог Верзин. Слушать мои распоряжения: шоферу немедленно подать полуторку, завхозу – погрузить двухдневный запас провизии, а также походную кровать, носилки. Не забудьте котел и чайник. Лекарства, бинты и прочее я сам отберу. На сборы дается десять минут.

Он подал Емеле руку, помогая спрыгнуть с коня.

– Голоден?.. Сейчас немного перекусишь.– И кивнул кому-то из парней: – Задайте Гнедому овса и напоите.

Тут у Емельки вырвалось помимо воли:

– Вот за ото, дяденька, спасибо. Такому коню нету цены!

Парни дружно и одобрительно засмеялись, а доктор запросто взял Старшого за руку, и они вместе направились к большому лагерному шалашу. Чтобы собраться в дорогу, доктору понадобилось не более двух минут, и вот он уже выскользнул из шалаша, волоча объемистый медицинский ящик, меченный красным крестиком.

– Приглядывайся, посыльный, и уясняй,– сказал он, взглянув на ручные часы и прислушиваясь,– что значит добрая дисциплина. После моего распоряжения прошло лишь четыре минуты, а – слышишь? – уже гудит мотор полуторки, аптечка наготове. Вон, вижу, завхоз вынес из палатки носилки, матрац, подушки. И, обрати внимание, это к твоей милости сам повар спешит…

Тот здоровенный парень в морской тельняшке, что взял на бегу под уздцы и осадил Гнедого, дружески улыбался Емеле, подавая на металлической тарелке огромную котлету и краюху белого хлеба.

– Просим прощения за наше угощение! На моем корабле, малыш, бывало, говорили: добрая весть, когда зовут есть!

Емелька несмело взял тарелку, глянул в озорные, веселые глаза моряка и тоже развеселился.

– А хорошо, дяденька, на корабле?

Моряк повел могучими плечами:

– Как и везде, малыш: и на море без труда хлеба не едят, и трудовая денежка – мозольная.

Грузовая машина выметнулась из-за кургана и затормозила перед шалашом. Из кабины блеснул белыми как снег зубами молодой шофер:

– Минутка в минутку, доктор… Поехали!

Емелька с грустью взглянул на Гнедого у столба коновязи: равномерно покачивая головой, конь старательно выбирал из шаньки свой лакомый пай овса. Старшому было жаль расставаться с таким понятливым, послушным, воистину редкостным рысаком.

Двое дюжих парней уже перебросили в кузов машины медицинский ящик. Шофер приоткрыл дверцу кабины и кивнул Емельке:

– Садись!

Но Емелька не двинулся с места, все смотрел на славного коня. И молодой доктор все понял.

– Послушай-ка, посыльный,– сказал он,– а ведь Гнедого-то нужно возвратить профессору Морозу!

– Обязательно,– обрадовался Емелька.

– Кстати,– спохватился доктор,– профессор запиской сообщил, что было совершено нападение. Значит, совершено преступление? А знает ли об этом начальник милиции товарищ Бочка? Думается, не знает: там, в землянке,телефона нет. Поэтому скачи-ка ты, друг, прямо к лейтенанту Бочке и скажи ему про ЧП, а встретимся у Старой криницы.

– Дорогу-то найдете? – спросил Емелька, чувствуя, как взлетает сердце, а ноги сами рвутся в пляс.– Вон через те холмы и прямиком к реке, там брод…

Доктор приоткрыл дверь кабины:

– Мы весь район, малыш, изучили до последнего взгорка и оврага. Не заблудимся.

А Гнедой (что за умница!), лишь почуял Старшого,– беспокойно затопал на месте, натянул повод, тихонько заржал. Емелька обхватил его теплую шею обеими руками, зарылся лицом в шелковую гриву: «Сейчас мы помчимся, мой славный, с ветром наперегонки!»

До самого городка Емельке не давала покоя одна мысль: что, если Бочка отберет коня?.. Дело понятное: он ведь начальник, а кому важнее поскорее прибыть к Старой кринице – ему или Емельке? Понятно, что начальнику… Слабенькая, робкая, а все же у него была надежда, что Бочка найдет какой-нибудь другой вид транспорта: машину, телегу, даже велосипед. Василий Иванович сам, посмеиваясь, говорил о себе, что ростом он – первый на весь район. И Емелька, сколько ни силился, не мог представить Бочку верхом на лошади: такому великану и коня нужно было бы гиганта. Эти размышления немного успокаивали Старшого, а когда встреча с начальником состоялась, у Емельки отлегло от сердца, и он пустил Гнедого по улице вскачь.

По дороге к Старой кринице Емельке так или иначе предстояло миновать крутояры – покрытые густым кустарником откосы каменистого кряжа. И чем ближе подъезжал он к зеленым колючим зарослям, тем отчетливее виделся ему Тит, загадочно исчезнувший за кустами. «Если,– рассуждал Старшой, ослабив поводья, доверяя коню выбор тропы,– Смехач повадился на крутояры, значит, что-то его туда манит? Но что именно: дичка-груша, лесной орех, земляника? Или же он тут прятался от людей? Пожалуй, устроил себе где-нибудь в глухом уголке шалашик, запасся у добрых людей сухарями да в речке набрал воды и наслаждается свежим воздухом, одиночеством и тишиной…»

И теперь Емелька вспомнил про пещеру. Смехач не мог не заметить ее и наверняка побывал там. Вот бы и ему туда заглянуть… Тут у Старшого даже дух захватило. Ну, понятно, одному страшновато, а если втроем? О, втроем они обязательно осмотрят, обшарят в той пещере каждый уголок!

«Но для начала,– подумал Емелька,– нужно бы произвести разведку, выяснить, есть ли удобные подходы к пещере. Не опасна ли та каменная глыба, что нависла над входом? Нет ли там, под обрывом, каких-нибудь звериных или человечьих следов?»

На склоне балки от наезженной дороги ответвлялась едва заметная тропа. Она круто сбегала вниз, в колючие дебри. Гнедой остановился у той развилки, будто раздумывая: сворачивать ли на тропинку? Слабым движением руки Емелька тронул повод, и этого было достаточно: Гнедой уверенно свернул на тропу.

«Дело разведчика,– размышлял Емелька,– тонкое и смелое. Не у каждого хватит пороху пойти в одиночку в разведку». Если бы ему пришлось пробираться к той пещере ночью, пожалуй, и у него «пороху» не хватило бы. Но над увалами кряжа, над бескрайней равниной Задонечья сиял безмятежный солнечный день, а в такую летнюю тишь и светлынь все ночные страхи – сущий вздор.

Гнедой отлично запомнил ту полянку, где недавно Емелька отпускал его полакомиться нетронутой травой. Уверенным и мягким прыжком он одолел округлый куст терновника, осторожно переступил через продолговатый замшелый камень, резко изогнулся, скользнув меж кронами двух боярышников, а стебли молодого орешника сами распахнулись перед ним. Знакомая поляна приветливо заалела колокольчатыми венчиками наперстянки, нежными цветочками вьюнка, яркими брызгами золототысячника и душицы, знойным мерцанием зверобоя.

Отпустив коня, Емелька испытал неожиданное желание опуститься наземь, зарыться с головой в эти частые цветы и густые травы. И он опустился на колени, потом лег, прижался к земле и затих, с удивлением ощущая, как свободно проникает в его тело легкая животворная сила…

Старшой помнил, что долго нежиться на поляне нельзя – Гнедой мог понадобиться профессору Морозу. Но ведь так хочется заглянуть в пещеру! Сколько времени могло бы это занять? Пусть пятнадцать минут… Пусть двадцать. А затем он помчит крупной рысью, благо, конь может и с ветерком поспорить…

Закрепив конец повода за надежный сук, Старшой подтянул поясок, одернул рубашку, поправил кепчонку и решительно вошел в сплошную заросль кустарника.

Но до чего же трудно оказалось выбираться из этих бесчисленных силков! Только распустил петли дикого хмеля, а в рукава рубашки уже накрепко вцепились колючие шары репейника, яростно вонзился шиповник. Длинные и гибкие прутья затаились вокруг, только и ждут, чтобы кого-нибудь сцапать. И Емелька обрадовался, заметив, что кто-то отрубил сухую, унизанную шипами ветку. Обрадовался и… замер меж кустами. Кто же это сделал? Неужели Тит? Но откуда у Смехача нож? Сколько Старшой знал глухонемого, тот всегда опасался ножа, топора, даже обыкновенных ножниц… Значит, подумал Емелька, здесь бывает не только Смехач, но, возможно, и еще кто-то…

Стало немного жутко, но не возвращаться же назад, когда она так близко, огромная черная пасть пещеры. Вон какие-то бревна в ней виднеются, похожие на желтые клыки… Что бы это могло быть? Почему в пещере бревна?..

Призадумавшись, Старшой тут же нашел ответ – он ведь рос в Донбассе! По-видимому, где-то вверху, на кряже, когда-то гремела, работала шахта. Одна из ее галерей вышла в обрыв на крутояры и была заброшена. Обрыв оседал, обваливался, сыпал вокруг большими и малыми камнями: вон сколько их по склону между кустов!.. А «клыки» – это уцелевшие стояки крепления, только и всего!

– Только и всего! – повторил вслух Емелька и стал карабкаться вверх, к пещере, по желтым и серым, перемешанным с породой камням.

Его внимание привлекли следы на мягкой сизой глине. По этой крутой, сглаженной осыпи кто-то взбирался в пещеру и, наверное, не раз: в глине остались вмятины, похожие на ступени.

– Пацаны! – вздохнув, решил Старшой, и опасение, которое все время исподтишка тревожило его, теперь исчезло. Понятно, мальчишки с городской окраины разыгрывали здесь свои затеи! Мало ли у них забав?

Рассчитывая силы, Емелька уцепился за ребристый камень, помедлил, чтобы немного передохнуть, и одним рывком вскинулся на кромку пещеры. Из черного зева галереи повеяло теплой древесной прелью. На боковых столбах крепи белели плотные комья мха; уже тронутые гнилью столбы частью были перекошены, частью изломаны, а верхние перекладины кое-где вышли из пазов и упустили на почву тяжкие груды камня. Что было там, в глубине штрека, в непроглядной черноте ночи? Емелька то всматривался в глухую темень, то оглядывался на светлый круг входа, пораженный угрюмым видом этого безмолвного подземного мира. Неужели рисковые ребята с окраины городка могли избрать это опасное место для игр?.. Что-то блеснуло у него под ногами: он наклонился и поднял накладную металлическую пробку от бутылки. Ее не тронула ржавчина – значит, эту железку кто-то обронил здесь недавно?

Емелька присел на камень. Удивительная находка! И тут он расслышал, как что-то зашевелилось у него над головой. Опасаясь, что это под тяжким давлением верхних пород высвобождается камень, он вскинул руку и коснулся чего-то мягкого, живого… Раздался противный писк, и Емелька сжался в комок, а то, к чему он прикоснулся, резко и сильно затрепыхалось и прянуло в сторону светлого круга, нелепо раскачиваясь на лету.

Старшой тяжело перевел дыхание. Летучая мышь! Безобидная зверюшка, но как же напугала! Он подумал, что здесь их, ночных летунов, наверное, немало: они всегда таятся в пещерах, горных выработках, на чердаках.

– Ладно,– сказал Емелька вслух.– На сегодня довольно.

Ему хотелось рассуждать вслух потому, что в позабытой выработке было слишком уж тихо.

– Если бы не торопился к Старой кринице,– продолжал он шепотом,– да был бы у меня карманный фонарик, пошел бы и дальше. Это неважно, что один. Верно, Кудряшка: отвага мед пьет!..

Он стал напряженно прислушиваться. Кто-то совсем близко повторил: «Мед пьет…» Кто же эго?.. Емелька тихонько свистнул. И свист повторился. Он поднял камень и стукнул им по большому камню, на котором сидел… В темноте тотчас же застучали, сталкиваясь, камни. Глубокая и нерушимая подземная тишина подхватывала каждый звук, усиливала, множила и уносила в пустоту шахты.

Постепенно Емелька стал различать, как в пустотах каменных недр стали зарождаться другие – прерывистые звуки. Словно бы кто-то шел по штреку, спотыкаясь о старые шпалы, о камни. Он весь превратился в слух: наверное, почудилось? И вздрогнул: громко хрустнула сломанная доска… Откуда она взялась? Должно быть, свалилась с обшивки верхнего крепления? Почему сломалась?.. Кто-то наступил?.. Он втиснулся в пространство меж двумя боковыми стояками н замер.

Вдоль штрека шел человек. Он шел не со стороны входа, а из черных глубин штрека, шел и посвечивал себе под ноги слабым желтым лучом фонарика.

Емелька сжался, подобно пружине, готовясь броситься к выходу, но подземная ночь скрадывала расстояния, и, ощущая всем телом частые иглы озноба, он понял, что бежать уже поздно.

22
Цена камешка. Курганы. Девушка-воин. Аннины фантазии. Два следопыта. Возвращение Гнедого.

Ученый внимательно смотрел на Анку ясными, улыбчивыми глазами:

– А знаешь ли ты, девочка, что такое алмаз? Его называют первым из драгоценных камней, им восхищаются, за него платят огромные деньги, а он – всего-навсего – чистый углерод.– Он вынул из нагрудного кармана карандаш: – Посмотри, из чего она – сердцевинка этого простого карандаша? Ну да, ты, конечно, знаешь: из графита. А графит, между прочим, родной брат алмаза. Если сжечь алмаз без доступа воздуха, он станет графитом, то есть другой разновидностью углерода. Но кусок графита, скажем, с твой кулачок величиной, стоит десять копеек. А за такой же кусок алмаза нужно заплатить девяносто тонн золота. Это подсчитано специалистами: девяносто тонн! – Мороз засмеялся: – Даже не верится, правда? Отшлифованный камень, похожий на стекляшку – и целая глыба золота весом в девяносто тонн!

Анка недоверчиво глядела на него:

– Вы, наверное, пошутили?

Но тут Степаныч откликнулся вполне серьезно:

– Нет, девонька, это правда.

Костик не вытерпел, вмешался в разговор:

– А кому она нужна, какая-то стекляшка?..

Профессор Мороз лишь чуточку повел седой бровью:

– Оказывается, малыш, нужна. Богачу, чтобы другие знали, насколько он богат. Царьку, султану, шейху – тоже, чтобы другие преклонялись: ах, какое у него сокровище! Бандиту легче спрятать эту стекляшку, чем, скажем, пуд золота. В мире, мальчик имеется лишь считанное количество крупных алмазов. Они отшлифованы и получили название бриллиантов. А за каждым из крупных бриллиантов – преступления и преступления, кровь и кровь…

Анка тихонько шепнула Костику:

– Ты все понимаешь?

Костик кивнул небрежно:

– Разве непонятно?.. Сколько раз уже профессор повторял: нельзя волноваться.

– Кому нельзя волноваться? Тебе? Подумаешь, важность! – фыркнула Анка.

Наверное, потому, что в отсутствие Старшого Костя считал себя вожаком, он заметил резко:

– Не шебурши. А станешь сверлить нервы – накажу.

Анка вскочила на ноги, стиснула кулачки:

– Как же не сверлить нервы, если Емелька до сих пор не вернулся?

Профессор Мороз обернулся к ней:

– Что-то случилось, девонька?

– Да так… ничего,– поспешно ответила Анка, съежившись под испепеляющим взглядом Кости, и тут же затараторила: – Расскажите нам о курганах, ну пожалуйста! Зачем вы там копаете? Разыскиваете алмазы, да? А кто их там зарыл?

Костик тоже заговорил запальчиво:

– Вот вы сказали, что за каждым алмазом кровь и кровь. Так зачем их тогда искать?

Профессор обнял ребят за худенькие плечи.

– Милые, славные мои друзья,– заговорил он тихо, будто издалека.– Сорванные ветром былинки на дорогах войны… Я расскажу вам о курганах, мне очень дорог ваш интерес. Для начала запомните: в курганах никто никогда не находил алмазов. Их там от века не было и нет. Зато находили древнее оружие, посуду, золотые и серебряные украшения, бронзовые удила н стремена, статуэтки людей и зверей н еще многое другое…

Анка смотрела в лицо ученому, и широко открытые синие глазки ее блестели.

– А сколько же их в степях, курганов-то?.. Сто, или, может, двести, или еще больше?

Костику этот вопрос показался наивным, и он одернул Кудряшку:

– Ну глупенькая… Кто же их считал?

Но профессор одобрительно потрепал Анку по плечу:

– Почему же, вопрос как раз уместен. Сколько же их, этих таинственных холмов, насыпанных людьми в давние, древнейшие и в незапамятные времена?.. Курганы есть в Крыму и на Кавказе, в России н в странах Европы. Только у нас на Украине лет семьдесят назад их насчитывалось свыше ста тысяч… Это нелегко представить: какого труда стоило людям, которые еще не знали машин, возвести тысячи и тысячи высоченных рукотворных гор!.. Время идет, и сегодня многие из этих гор распаханы, засеяны, сравнялись с окружающими степями. Однако добрая половина курганов у нас на Украине все же уцелела. Это не мало – тысяч пятьдесят, и сколько они еще расскажут нам о народах, что жили в этих степях, пасли стада, кочевали, охотились, воевали, а потом исчезали в океане времени, и единственное, что после них осталось,– курганы.

Притихшая Анка видела себя на знойной степной дороге, которая уходила в блеклую даль, а в той задумчивой дали синеватыми волнами по всему окоему зыбились курганы… курганы…

Большой человек, поседевший за книгами и в походах, называл незнакомые имена племен и народов,– печенеги, половцы, тюрки,– а Кудряшка, прижмурясь, наблюдала тех древних конников воочию: как осаждали они своих полудиких скакунов у подножия крутого кургана, сходили на землю и клали дары к стопам своих равнодушных каменных богов, и снова пылили степью, неся над лавиной конницы черный, безлиственный лес пик, да бунчуки на древках, да жажду сражений, добычи, крови…

Как далеко видел этот седой человек!.. Он всматривался в даль степи, а видел сквозь даль веков и даже тысячелетий, и про исчезнувшие народы – аваров и аланов, гуннов и готов, сарматов, скифов, киммерийцев – ему рассказали курганы. Увлеченный и словно помолодевший, он рассказывал о девушках-сарматках: они шли в сражения на равных с мужчинами и отличались необыкновенной доблестью н отвагой.

Ему самому, профессору Морозу, довелось открыть в степях Украины сарматский курган, в котором был замаскирован склеп, размером в комнату, а на полу в той комнате он увидел женский скелет, в изголовье которого лежал колчан с двумя десятками стрел, копья с железными наконечниками, боевой лук и щит… Тогда специалисты определили, что девушке, захороненной в том склепе, было не более девятнадцати лет и что она скончалась от ран… По тонким лицевым линиям черепа было определено, что юная сарматка отличалась редкостной красотой. Ее проводили в последний путь в самом богатом по тем временам наряде: одежда расшита дорогими украшениями – рядами синих бус, на руках серебряные и бронзовые браслеты, в ушах цветные серьги, и зеркальце красавицы не было забыто…

Словно чудесную сказку, слушали Анка с Костей рассказ профессора, и как будто не было между ними и той девушкой-воином расстояния в четыре тысячи лет, будто сейчас, в эту минуту, красавица сарматка гарцевала впереди своего войска на лихом скакуне…

Сколько же еще позабытых былей хранила земля степных курганов? Если бы их разведать и разгадать! Анка пристально всматривалась в дальний силуэт кряжа, что протянулся крутыми увалами вдоль милой и раздольной реченьки – Донец, и – странное дело – видела именно то, о чем говорил ученый. Впрочем, такое с нею случалось и раньше. И разве забылось, как замирало сердце, когда под ногами упруго, ощутимо начинал подниматься все выше ковер-самолет? А золотая рыбка? Разве она не плескалась над солнечной отмелью, действительно пытаясь с Кудряшкой заговорить? А кот ученый на зеленом дубе у самой реки? Анка подкрадывалась к нему, чтобы послушать его сказки, но мудрый и осторожный кот вдруг превращался в летунью-белку, а та уносилась прочь… Что удивительного, если и теперь Анка заметила, как со стороны брода в направлении Старой криницы пыльным валом покатилась конница, уже даже был слышен гулкий топот копыт?

Прошли минуты, прежде чем пыльный вал остался за пригорком, и Анка увидела грузовую машину, которая мчалась со стороны реки. И видение легенды развеялось, как степная пыль: уже не было лихой и яростной конницы с отважной красавицей впереди – были лишь дорога да седой бурьян по обочинам…

Машина резко затормозила па откосе перед землянкой, дверца кабины распахнулась, и перед профессором встал статный, подтянутый, с военной выправкой человек, с очками в половину лица и с мягкой бархатной бородкой.

– В соответствии с вашим распоряжением прибыл… Разрешите заняться раненым?

Профессор кивнул, отпуская из-под рук Анку и Костика:

– Приступайте. Но…– Он немного поднялся вверх по откосу, чтобы взглянуть на дорогу: – А где же мой конный посыльный ?

Человек с бородкой отвечал четко, по-военному:

– Должен быть с минуты на минуту. Поскольку из вашей записки я понял, что здесь было совершено преступление, я направил конного посыльного к лейтенанту милиции Бочке, а из города мальчик прибудет сюда.

И не успел человек с бородкой закончить объяснение, как за кромкой овражка снова зарокотал и резко смолк мотор, и на откосе возникла могучая фигура великана. Кудряшка успела подумать, что сказка оборачивается правдой,– иначе откуда же взяться ему, великану? – но Костик громко возликовал:

– Ур-р-ра!.. Самый высокий человек на весь район, Василий Иванович!..

Широко ступая по откосу, Бочка размашисто козырнул профессору, затем легким движением руки взлохматил Кудряшке и Костику волосы, что заменило слова привета, осторожно опустился на колено перед Михеем Степановичем, внимательно заглянул ему в лицо, вымолвил глухо:

– Полагаю, что нападение совершил сумасшедший. Нормальному человеку такое в голову не пришло бы. Но вот этими самыми руками,– он вскинул свои могучие руки,– я схвачу негодяя. Ему никуда не уйти! Пусть спрячется в печной трубе – извлеку. Пускай затаится на дне реки под корягой – вытащу. Даже пускай зароется в ил на дне колодца – достану.

И тут он взглянул на профессора, потом на Костика, на Анку:

– А где же товарищ… Емельян? Пора бы ему прискакать. Конь у него добрых кровей, а это расстояние – для прогулки.

Анка ответила чуть слышно:

– Ждем…

Гроза всех на свете тунеядцев и мазуриков, плутов и мотов, торбохватов и прочего человеческого отсева, Василий Иванович Бочка озадаченно поскреб пятерней затылок, пробормотал себе под нос: «Ладно, подождем…» – и обратился к Морозу:

– Для начала, профессор, у меня к вам имеется вопрос. Не удивляйтесь, если он покажется неожиданным. Вскоре вы поймете, почему я об этом спрашиваю… Я коренной донбассовец и знаю, как богата моя земля: уголь, каменная соль, мел и редкий жидкий металл – ртуть, даже золото у нас добывалось, но я не слышал, чтобы здесь находили алмазы.

Ученый смотрел на Василия Ивановича, заметно удивленный.

– И не могли слышать,– подтвердил он.– Здесь их никогда не находили. Впрочем, лучше спросите Михея Степановича: он геолог, это по его части.

Но раненый откликнулся недовольно:

– Извините, лейтенант, это не моя специальность. Спрашивайте меня о разведках угля, золота, соли, строительного камня, железной руды… Расскажу охотно, поскольку имею опыт.

Лейтенант, казалось, не удивился ответу: вздохнул, взглянул на часы, осторожно присел у изголовья Михея Степановича, заговорил мягко, даже ласково:

– Степаныч, постарайтесь помочь мне. Передо мною груда лохмотьев… Когда-то они составляли картину. Я той картины не видел, но знаю – она была. И мне нужно восстановить картину, хотя ее отдельные клочки растеряны. Мог ли я подумать еще недавно, что мне потребуется знать, каков он, алмаз, где добывается, как ценится и многое другое? И все это, чтобы восстановить картину. Поняли?