Текст книги "Легенда о черном алмазе"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Босяк! – сказала Анка и отвернулась.

– Фашист,– подтвердил Костик.– Фашист и босяк – они рядышком.

– А что же камень? – нетерпеливо спросил Василий Иванович.

Михей Степанович понимающе кивнул ему:

– Пословица гласит: не торопись прерывать, торопись слушать. У «камушка» начались новые приключения. Вот если бы он мог о них рассказать! Известно, что после убийства Надир-шаха «глаз» был украден каким-то французским солдатом-гренадером. Тот продал его за бесценок на базаре в Бомбее. Из Индии камень перекочевал в Европу. Там его и сграбастал Орлов… Но не подумайте, друзья, что он сграбастал самый крупный в мире бриллиант. Есть камни и покрупнее и подороже. Могу назвать их имена.– И он усмехнулся Костику, который все еще не вспомнил, что нужно бы закрыть рот. – Запоминай, вихрастый, если интересно. Итак, «Великий Могол», «Звезда Юга», «Регент», «Флорентийский», «Кохинур», «Санси», «Полярная Звезда», «Шах»… Особенно этот камень запомни – «Шах», он кровью нашего прекрасного писателя омыт – Александра Грибоедова.

Анка привстала у огня на колени:

– Кровью?

– Да, девочка, кровью,– подтвердил и Мороз.– История давняя – тысяча восемьсот двадцать девятый год, но такие раны не заживают. В иранской столице Тегеране темная, обманутая английскими агентами толпа растерзала русского дипломата и писателя Александра Сергеевича Грибоедова. А потом как плату за жизнь великого человека царь принял от иранского правительства бриллиант «Шах»…

Айка вскинула руки растерянно:

– Да разве такое можно… плата за жизнь?

25
Дед Митрофан и Емелька. Безбилетный пассажир. Смехач с отмычкой. Фотография. Танец на отмели.

Пока дедушка Митрофан осматривал Емельку и, опустившись на колено, прислонясь ухом к его груди, вслушивался в четкое, размеренное биение сердца, человек на противоположном берегу реки наблюдал за действиями старика. Еще несколько минут назад он спешил к реке: сбросил на ходу пиджак, торопливо расстегнул поясной ремень, видимо, собираясь раздеться и одолеть брод. Не спуская взгляда с Емельки, неизвестный уже было принялся снимать сорочку, но тут из зеленой гущи камышей появился высокий и нескладный старец с удочками на плече, и человек метнулся с открытого берега в заросли верболоза, стал наблюдать из своего укрытия за мальчишкой и стариком.

Это был тот неизвестный, которого Емелька увидел в заброшенном штреке старой шахты. Появление старика сначала привело его в растерянность: он спрятался за зеленым оперением верболоза. Но тут же, спохватившись, кинулся по крутому откосу вверх, пересек железную дорогу, перепрыгнул кювет и канул в непролазные сплетения крутояров.

Если бы дедушка Митрофан не был так занят Емелькой и хотя бы взглянул на правый берег (а речка Донец здесь узка, и берег от берега близко), он увидел бы того человека и подивился бы той прыти, с какой неизвестный бросился прочь от реки…

Наконец-то Емелька открыл глаза, тяжело перевел дыхание и спросил растерянно, с ноткой надежды:

– Где Гнедой?.. Куда забежал?.. Нашли?..

Дед Митрофан повел седыми лохматыми бровями:

– Очнулся? Ну и молодец! Так что же с тобой приключилось?

Емелька, вздрагивая, часто заморгал глазами.

– Может, я испугался? Наверное… Да и как не испугаться, деда, если прямо передо мной человек объявился, словно из-под земли? А чуток попозже, когда я спустился вниз по крутояру, он швырял в меня камнями. Зачем? Что я ему сделал? Кто он, это подземный человек?..

Дед озабоченно пожевал губами, сказал с сомнением:

– Да было ли такое? А если тот человек подземный только причудился тебе? Ладно, не оправдывайся. Вижу, ты действительно испугался. Сейчас мы возьмем лодчонку,– вон она причалена в камышах,– и я доставлю тебя в нашу хижину. Лодчонка, правда, чужая, обходчику дороги Терентьевичу принадлежит, но мы с ним в приятелях – не обидится. Напою тебя липовым отваром, хорошенько отоспишься – вот оно и пройдет.

Емелька стал горячиться:

– Дедушка Митрофан, ты не веришь мне? Не веришь, что Гнедой оборвал повод и куда-то умчался? Но вот, смотри-ка, уздечка – она с него, с Гнедого! Там, в кустах на крутоярах, стая одичалых собак с волками. Их-то, как видно, конь и испугался. И другим надо бы заказать, чтобы без ружья ни шагу на крутояры!

Дед слушал, посмеиваясь, то кладя ладонь на лоб Емельке, то прощупывая запястье, но рваную уздечку осмотрел внимательно и бросил в лодку.

Предвечерье было безветренное, и от речного простора тянуло влажной прохладой. Если бы не страхи, пережитые у пещеры, Емеля с наслаждением окунулся бы прямо с борта в эту ясную и манящую речную глубину. К тому же было обидно, что дедушка Митрофан, и рассудительный, и дотошный, с недоверием отнесся ко всему, что он второпях рассказал ему.

Равномерно поднимая и опуская в воду весла, Митрофан Макарыч неожиданно спросил:

– Там, на крутоярах, ты часом не съел какую-нибудь ягоду из диких? Много их есть разных – аленьких, красивеньких, а проглотишь – разум отшибет.

Емелька мотнул головой:

– Никаких ягод я не ел… А если я рассказал неправду – жариться мне на сковородке три ночи и три дня!

И дед опять усмехнулся:

– Значит, без перерыва на обед?

– Стойте! – почти закричал Старшой и встал на корме, будто решаясь прыгать.

– Спокойно,– негромко, но властно приказал Митрофан.– Это тебе не наш «Нырок», вон какая хлипкая лодчонка – сразу же пару ведер воды левым бортом зачерпнула. Ты чего подпрыгиваешь? Или опять подземного человека заприметил?

Емелька покорно опустился на площадку кормы.

– Дедушка, а ведь у Старой криницы ничего не знают! Ждут меня, выглядывают – и Костик, и Кудряшка, и Михей Степанович, и профессор Мороз! Ты понимаешь, дедушка: ни меня, ни коня!

– Что зря тревожишься? – мягко отвечал дед.– Костик и Кудряшка догадаются, что ты дома. Прибегут.

Послабив весла и доверясь тихому течению уже розовеющей реки, Митрофан снова взял уздечку и стал внимательно рассматривать ремни…

Ему повыше приподнять бы голову, и он увидел бы, как на длинный товарный поезд, шедший порожняком от Рубежной в сторону Попасной, отчаянно кинулся какой-то здоровенный оборванец. Он умел цепляться на поезда, тот здоровяк, и одним рывком бросил себя на тормозную площадку вагона. Бородач кондуктор погрозил ему с другой тормозной площадки свернутым флажком, но оборванец беспечно махнул рукой и уселся с краю площадки на нол, опустив ноги на верхнюю ступеньку.

В те послевоенные годы товарными поездами пользовались тысячи безбилетных пассажиров. Война вымела из насиженных гнезд бесчисленные семьи, разбросала, разъединила отцов, матерей и детей, и люди скитались по железнодорожным станциям, селам и городам в отчаянных поисках своих близких, а поездная прислуга не была к ним особо придирчива или строга.

Пассажир без билета и без вещей, вскочивший на товарный вагон на том перегоне, где железная дорога проходит по самому берегу реки, далеко ехать не собирался. Выглядывая с площадки по ходу поезда вперед, он вскоре увидел за кудрявыми вербами на малом прибрежном взгорке темный бревенчатый домик, а еще ближе к реке – старенькую ветхую хатенку, перед которой у отмели чернела довольно несуразная лодка. Это было собственноручное сооружение деда Митрофана – суденышко «Нырок». К бревенчатому домику у реки и направлялся безбилетный пассажир товарного поезда, и если бы Митрофан не рассматривал так внимательно уздечку, а взглянул на товарный состав, с рокотом бежавший над самым бережком, он увидел бы и, наверное, узнал бы своего безродного квартиранта по прозвищу Тит Смехач…

Метрах в пятидесяти от бревенчатого домика Смехач уверенно шагнул с тормозной площадки в пустоту, пролетел над песчаным откосом насыпи и твердо встал на обе ноги. Он умел не только цепляться на поезда, но и прыгать с поездов. Теперь он подождал, пока с ним поравнялся тот бородач кондуктор, скорчил ему забавную рожу и, подпрыгивая, двинулся на край берега, к своему ветхому жилью.

Почему-то он был уверен, что бревенчатый домик пуст. Спокойно и неторопливо поднялся на крылечко, пошарил в кармане рваных штанов, достал кривую металлическую отмычку и легко, без усилия, открыл висячий дверной замок.

В прихожей было светло и пахло сеном. На тусклых стеклах маленького окошка играл красноватый вечерний луч. На двери горницы деда Митрофана поблескивал второй замок. Тит открыл его так же легко, как и первый.

В горницу он вошел уверенно, видимо, зная здесь каждую вещь. Несколько старых книг на полке его не заинтересовали. Он шагнул к массивному сундуку давней кустарной работы, приподнял тяжелую крышку, заглянул внутрь, пошарил рукой в тряпье и закрыл крышку. Взгляд его упал на толстый, в потертой обложке альбом, который лежал на стульчике за сундуком. Тот альбом Смехач схватил с жадностью и принялся быстро листать. Тусклые фотографии чьих-то деток, напыщенных бабушек и тетушек его не интересовали. И лишь одно фото, четкое, резкое, по-видимому, не такое уж давнее, приковало его внимание настолько, что он даже скрипнул зубами и не заметил, что смял страницу альбома. С фотографии смотрел средних лет мужчина с открытым лицом и сосредоточенным волевым взглядом. На нем был форменный китель горного инженера, а в неглубокой металлической вазочке, которую он бережно держал в руке, поблескивал крупный черный кристалл.

Тит осторожно закрыл альбом и положил на прежнее место, на стульчик. Потом вышел из горницы в прихожую, навесил и защелкнул замок. Здесь он проследил, чтобы не оставить следов, подхватил тряпку, смахнул с пола пыль, проскользнул в дверь на крылечко и защелкнул второй замок. Все это он проделал быстро и уверенно, а на крылечке снова стер свой почти неприметный след.

Когда он входил в свою хатенку, почему-то ему показалось, будто в сенях пол оказался мягким, податливым. Впрочем, это его не долго занимало: он помнил, что лодка, на которой плыли дед Митрофан и шустрый подросток Емелька, приближалась.

Смехач вышел на берег, сел на борт «Нырка», наклонился, пошарил в густом и черном иле. Потом достал из брючного кармана зеркальце и принялся разрисовывать свою физиономию: намазал усы, провел резкие линии под глазами, щеки усеял веснушками, а углы рта продлил до висков…

А двое на лодке продолжали негромкую беседу. Говорил Емелька:

– И вот удивительно, деда: тот человек появился в штреке, будто из-под земли, он очень похож… знаешь на кого?.. А вот угадай. Не угадаешь. Очень похож на Тита!..

Дед насмешливо повел бровью:

– А сам же сказал, что «подземник» прилично одет, при костюме?

– Верно, сказал,– вздохнул Емелька.– И все-таки похож.

Дед решительно нажал на весла, и под носовой частью лодчонки зажурчала вода.

– Ну, если так,– заключил Митрофан,– тогда придется согласиться, что есть на свете два Смехача: один где-то в подземельях бродит, а другой… Вон, посмотри-ка, другой на берегу у нашего «Нырка» сидит.

И Емелька еще издали узнал Смехача… Тот сидел на лодке у самого уреза воды и разрисовывал свою грудь, плечи, руки черными полосами ила. Завидя лодку, он вскочил и принялся отплясывать на песке какой-то дикий танец, высоко выбрасывая ноги и нелепо кривляясь.

– Видишь, радуется, бедный, нашему возвращению,– сочувственно сказал дед Митрофан.

26
Тревога о Емельке. Верзин рассказывает. Бриллианты. Покупка Демидова. Лейтенант спешит.

В лагере у землянки было тихо. За долгий августовский день люди притомились. Уже дотлевала пепельная заря с редкими искрами жара, и во всю ширь неба над равниной Задонечья, над крутыми увалами вдоль реки протянулась клубами белой пыли полоса Млечного Пути.

Косте и Кудряшке не спалось. Как много удивительного услышали они сегодня! Вон какие расчудесные есть на свете камушки – алмазы! Если такой камушек отшлифовать, выправить ему грани, выровнять бока – он засияет кристаллом сгущенной радуги и даже свое исконное имя переменит – станет называться бриллиантом. А за какой-нибудь крупный бриллиант жулики, разбойники, богачи на любое преступление решатся…

Тут у Анки и Костика появилось множество новых вопросов, и они, уютно устроившись на охапках сена неподалеку от костра, шепотом спрашивали друг друга:

– А разве богач, разбойник и жулик – одно и то же? Слышал, Ко-Ко, дяденька Михей так про них и сказал: одного поля ягоды.

Костя Котиков рассуждал вслух:

– Я видел на кладбище плиту из мрамора. Ух, красотища! Гладкая, будто рубанком обструганная, рыжая, будто пламя, а прикоснись рукой – холодная и вся, понимаешь, словно бы жидким стеклом облита. Вот, если хочешь знать, штука! А то какой-то там камушек, вроде бы стеклянный…

В тот долгий вечер у тихо сиявшего костра Василий Иванович то впадал в молчаливую задумчивость, то вскакивал на ноги и широко шагал по отлогому склону овражка. Дважды доходил он до Старой криницы, но воду не пил, только наблюдал, как струился из омута прозрачный ручеек, перебирая голыши и звезды. Навещал он и Гнедого, который мирно пощипывал траву на самом дне овражка, на лужайке.

Профессор Мороз и Антоша устроились на ночлег в кузове полуторки, а Михей Степанович попросил оставить его на свежем воздухе, у костра. Он, конечно, заметил, что ребята не спали, и спросил тихонько:

– Что так взбудоражены, следопыты? Все о своем Старшом тревожитесь?

Костик, ответил неопределенно:

– Сказать, чтобы да – так нет… Хотя беспокойство, конечно, имеется. Однако наш Емелька – парень-кремень, он крепкий, надежный. Мы так с Кудряшкой рассудили, что он к дедушке Митрофану подался. Иначе где ж ему запропасть?

Степаныч согласно кивнул:

– Утро вечера мудренее. Найдется ваш наездник. Я так полагаю, что Гнедой сбросил «джигита» и удрал. Есть кони, которые не терпят щекотки, быть может, Емелька этого и не учел.

Василий Иванович вернулся от криницы, пошарил в куче хвороста, выбрал пару головешек и осторожно, чтобы не взлетели искры, положил в костер. Потом он вспомнил о лоскуте брезента, поднял его, постелил у костра и опустился на землю, скрестив по-восточному ноги.

– Ну и задали вы мне бессонницу, Степаныч!..– обратился к Верзину.– Дело, понятно, прошлое, но про геолога

Васильева я хотел бы узнать некоторые подробности. Что он конкретно в этих местах искал? Как оказался в плену у фашистов? Где, когда и при каких обстоятельствах погиб? И что это за дрянь такая – Бешеный Ганс? Слышал я, что обретался в этих краях в пору фашистской оккупации изувер и грабитель в чине гауп… гауптштурмфюрера. Вот еще чин! Язык можно сломать, пока выговоришь. Люди рассказывали – страшные дела творил… Извините, Степаныч, вы сегодня устали, а тут я со своим любопытством… Перенесем беседу на другой раз.

– Ночь, знаете ли, Иваныч, какая-то необыкновенная,– приглушенно и задумчиво произнес Верзин, протягивая руку за флягой с теплым чаем.– Смотрю вот на небо – и уже семнадцать метеоров насчитал. Что значит падение каждого метеора? Ведь это же катастрофа – гибель какого-то безвестного мирка. Быть может, тот каменный, ледяной или железный мирок миллиарды лет скитался по Вселенной, был свидетелем происхождения нашей Земли, а теперь промелькнул перед нами – и унес свои тайны навсегда. Кстати, замечу вам, и в метеоритах ученые находили крупицы алмаза.

Василий Иванович вздохнул:

– Мудрые дела в природе…

– Верно,– согласился Верзин,– мудрые. Ну, поскольку нам выдалась такая бессонная ночь, расскажу вам про инженера Васильева и про Бешеного Ганса.

Головешки в пригасшем костре вспыхнули и загорелись быстрым синим пламенем, и Михей Степанович приметил две живые блестящие точки по ту сторону костра – широко открытые глаза Кудряшки. Он ничего не сказал ей, лишь легонько кивнул и еле приметно улыбнулся.

– Итак, о геологе Васильеве,– начал Верзин, следя из-под ресниц за хищной побежкой бездымного синего пламени меж головешек.– Его звали Иннокентием Федотовичем, и был он старше меня на добрый десяток лет. Геологи зачастую знакомятся в пути: где-нибудь в тундре, в тайге, в песках пустынь или в горных поднебесьях. Куда только не пойдет геолог, какие препятствия не одолеет ради подтверждения своей догадки: есть уголь!., есть нефть!., есть железная руда!.. Там, где он совершит открытие,– сначала появятся палатки, буровая вышка, шурф или карьер, потом проляжет дорога, возникнет поселок, а постепенно и город. А все это начнется с неприметного камешка, найденного геологом, или с капли бурой жидкости – нефти.

Я познакомился с Иннокентием Васильевым здесь, в Донбассе, в соляной шахте под Артемовском. Вы представляете себе те шахты? Это настоящие подземные дворцы. От пола до потолка – десятки метров, стены, своды, колонны – все чистейшей снежной белизны; электрический свет преломляется в бесчисленных кристаллах, и чудится, будто рядом притихло море – таким солоноватым и свежим дыханием веет от великанского пласта. В первую пятилетку в том редкостном Артемовском месторождении было добыто 5 миллионов тонн соли; во вторую – 7 миллионов тонн. Эти цифры мне сообщил тогда, при знакомстве, геолог Васильев: он занимался определением запасов каменной соли в районе.

Это был человек энергичный и увлеченный. Он спрашивал меня резко и настойчиво, будто желая затеять спор: а знаете ли вы, что половина соли, которую потребляет весь советский народ, добывается здесь, в Донбассе? Или задавал вопрос с оттенком вызова: как полагаете, какой длины должен быть товарный поезд, чтобы погрузить на него всю соль, добытую здесь за первые две пятилетки? И сам отвечал, весело улыбаясь: такой поезд опоясал бы весь земной шар по экватору! Помнится, шли мы однажды с ним но шахтной выработке – по тому огромному, высоченному, белоснежному и сплошь сверкающему залу, он наклонился и поднял крупный кристалл соли – удивительно правильной формы куб. с Посмотри-ка, Степаныч, и что за красавец, будто какой-то великий мастер отшлифовал!» Крупный и чистый кристалл, размером, пожалуй, с обычную сахарницу, сверкал и сыпал искрами на его ладони, чудесно преломляя электрический свет. «А сколько он ждал нас, как думаешь, Степаныч? Сколько времени здесь, в глубинах, пролежал? Позволь, я сам отвечу – двести миллионов лет! Да, с пермского периода, который пришел на смену каменноугольному. Ты вдумайся в эту цифру, коллега,– двести миллионов лет!»

Головешки в костре разгорелись и ярко пылали, колебля, отбрасывая, перемещая синюю и плотную ткань ночи. Крупная искра взлетела и не погасла, и, с удивлением вглядываясь в нее, Анка не сразу поняла, что над костром в бесконечной выси замерла не искра – звезда.

– Мы жили в маленькой гостинице на станции Соль,– продолжал Степаныч неторопливо, тоже провожая взглядом летучие звезды костра.– Тогда я узнал, что незадолго до нашего знакомства Васильев отыскал вблизи станции Нырково, в балке Вискравка, и около хутора Пилинчатого, в балке Горелый Пень, месторождение медистых песчаников. И еще он нашел в долине речки Гурты зеленые песчаники, тоже богатые медью. Но и это далеко не все. На его личной карте, которую он показывал мне, были отмечены точками и кружками и другие открытия: графит на берегу Кальчика, свинец в Буденновском районе, золотоносные жилы у села Бобриково… Золотоносные жилы! Вы слышите?..– Михей Степанович прижмурил в улыбке глаза: – Каков он, Донбасс, а? Только постучаться в его подземные сундуки – обязательно что-то ценное подарит!

– Верно,– одобрительно прогудел Василий Иванович.– Истинно, золотой край, где ни копни – находка.– Он быстро взглянул через пламя на Анку и Костика: – А где же, ребята, сон? Улетел, как птица? Что ж, птице крылья не в тягость, как человеку знания. Мне с детства запали в душу были, сказки, легенды. Припоминаю, когда-то и я слышал эти два слова – «Черный алмаз»… Правду сказать, байка показалась сомнительной, однако интересно – откуда ее занесло?..

– Легенды,– заметил Верзин,– отличаются большой живучестью, они проникают из страны в страну через все границы, через горы, долы и моря. Вот мы и проследим за легендой, которую еще в предвоенную пору в гостинице на станции Соль рассказал мне геолог Васильев. То была легенда о «Черном алмазе». Именно от него я услышал эти слова… Однако для сравнения придется припомнить одну давнюю и вполне правдивую быль.

Василий Иванович крякнул и покрутил буравчики-усы:

– Давайте, Степаныч, хоть до утра…

– И до обеда! – не удержалась Анка, но Костик дернул ее за кудряшку.

– Тс-с…

– История крепко закрученная,– усмехнулся Верзин.– А начинать ее придется со слова, которого теперь и не услышишь: со слова «герцог»… Был такой титул среди высшего европейского дворянства, среди князей. Герцог мог стоять и во главе целого государства – тогда оно называлось герцогством. Все эти герцоги, короли, князья постоянно ссорились и дрались: каждому из них хотелось захватить побольше земель, городов, богатств, и, чем сильнее был такой разбойник, тем больше и чаще сопутствовали ему удачи… Так вот, среди всей этой драчливой и коварной братии подвизался особенно наглый, хитроумный и отчаянный – герцог Бургундский, он же – Карл Смелый. Почему Бургундский? Да потому, что ему но наследству от папаши досталась обширная французская провинция – Бургундия. Почему Смелый? А потому, что все эти богатые господа любили, чтобы их величали высокими прозвищами. Один французский король даже приказал величать себя: король Солнце… В общем, скромностью дворцовые пижоны не отличались и доброй памяти о себе не оставили, а если я вспоминаю Карла Смелого, так только потому, что как-то с помощью хитрости и денег ему удалось завладеть знаменитым бриллиантом «Санси».

Михей Степанович кивнул лейтенанту, и тот подложил в костер несколько поленьев.

– Люблю огонь,– заметил Верзин, поудобнее устраиваясь на охапке сухой травы.– Особенно в ночь, в тишине, на просторе… Но вернемся к тому камешку. Известно, что он грушевидной формы и прозрачнее самой чистой воды. Еще известно, что нашли его в Индии, но какими-то сложными судьбами он оказался в Европе. В очередной потасовке, где-то в конце пятнадцатого века, Карл Смелый показал себя трусом, бежал с поля боя, потерял свой камень и был убит… Безвестный швейцарский солдат нашел тот занятный камушек и тут же продал встречному попу за один гульден, что-то равное старому русскому рублю. Поп оказался тертым калачом, в сто раз увеличил цену и продал камень португальскому королю Антону, а тот уступил бриллиант какому-то французскому торгашу уже за сто тысяч франков!– Михей Степанович тихонько засмеялся:-Самое удивительное в этой байке то, что она – правда. Стоит призадуматься над сутью: царедворцы, герцоги, короли были готовы из-за какой-то красивой стекляшки перегрызть друг дружке горло… В общем, камушек оказался у высокого французского сановника Ле Санси, который был назначен посланником в одно из княжеств, а когда отбыл в дорогу, прихватил камень с собой. Как известно, секреты при любом королевском дворе долго не хранились: каждый следил за каждым, и те, кому нужно было узнать, вскоре узнали, что прозрачная «груша» находилась у одного из слуг Ле Санси. Ночью в пути на посольство набросились разбойники, и тот слуга был убит. Он, однако, успел проглотить камушек, и поживиться богатой добычей налетчикам не удалось. Что было дальше? Настоящий водоворот событий! Вельможа не оплакивал верного слугу: приказал вскрыть труп, и когда в рассеченном желудке мертвеца блеснул бриллиант, сановник схватил его обеими руками.

Костер разгорался все ярче, и Костя с Кудряшкой отодвинулись от него подальше, Михей Степанович прикрыл лицо рукой, и лишь один Бочка не сдвинулся с места, жадно смотрел в огонь, будто и не испытывал жара.

– Камушек,– прошептал он удивленно.– Да валяйся такой где-нибудь у тропинки, я прошел бы мимо, не обратив внимания.

– И правильно! – одобрительно согласился Верзин.– Вы, Василий Иванович, к счастью, не король. Зачем вам такие цацки? А монархи еще долго дрались из-за той несъедобной груши. Сначала ее перехватил, понятно, за большие деньги, английский король Яков II; у Якова – французский король Людовик XIV, у того – Пятнадцатый, а затем, где-то в году 1835-м, в Париж завернул русский князенька Павел Демидов, а у него золотишко водилось десятками пудов. Еще бы! Собственные железодельные и оружейные заводы, а на тех заводах тысячи крепостных, и условия труда у них были похуже, чем на самой тяжкой каторге. Князеньке Демидову особой заботы не составляло выложить французскому королю на столик половину миллиона рублей золотом, сунуть ту «грушку-игрушку» в карман, откланяться и отбыть в Петербург, прямиком в царские чертоги.

Михей Степанович сильно устал, но крепился: видимо, ему хотелось рассказать эту историю до конца.

– Вот, братцы-следопыты, истинные факты давних времен. Верно, что за каждым большим бриллиантом тянется кровавый след. Иногда этот след преступлений тянется через столетия. После того, как были найдены «Санси», «Шах» или «Звезда Юга», сменились целые поколения людей, а эти камни сохранились. Сколько им лет от рождения? Быть может, миллионы лет? И, значит, человеческая жизнь для них – лишь мгновение? Но камень слеп, нем и глух, и нет у него чувств – ни доброты, ни злости, ни гордости, ни самодовольства. Вправь его в царскую корону – будет блестеть, брось в мусорный ящик – блеск не изменится.

Василий Иванович легко поднялся с земли, и отсветы костра за его могучей фигурой сникли.

– Спасибо, Степаныч,– сказал он, отряхивая с кителя былинки.– Непростые, оказывается, камушки – алмазы. Но, как я понимаю, все это только присказка, а сказка впереди?

– Пожалуй,– согласился Верзин,– Впереди у нас – легенда. Их много в народе – разных, подчас просто удивительных. На Кавказе, в Крыму, в Закавказье что ни гора, ни расселина, ни скала – легенда. Здесь у нас, в Донбассе, в среде старых шахтеров долго легенда о Шубине жила: будто встречали шахтеры в покинутых штреках и лавах старичка-волшебника с длинной белой бородой. Для одних такая встреча означала удачу, другим предвещала беду. Странно, что люди верили в того подземного жителя. Так вот, уважаемый Василий Иванович, существует и легенда о «Черном алмазе», будто найденном кем-то когда-то в пересохшем русле ручья под курганом Двугорбым. Слышали такое?

Лейтенант ступил каблуком на крупную искру.

– Слышал, и не раз. Детская выдумка!

– К вашему сведению,– заметил Верзнн,– из-за той «детской выдумки» и погиб Иннокентий Васильев…

– То есть… из-за «Черного алмаза»?

– Да,– сказал Верзин, но пояснить не успел; Анка вскочила с травы, подняла руку;

– Тише. Слушайте…

Верзин не понял:

– Что случилось?

– Кто-то едет на пароконной бричке. Можно по стуку копыт различить: лошадей пара. Колеса плохо смазаны, поскрипывают. А едет по бездорожью, прямо сюда, к нам.

– Ай да девонька! – весело удивился Бочка.– У тебя что, тайный радиоприемник имеется? Где же антенна?

Над кромкой овражка обрисовались лошадиные головы, и мужской простуженный голос спросил:

– Кто тут Михей Степанович? Дед Митрофан просил передать, что мальчонка по кличке Старшой у него ночует.

– Спасибо, мил человек! – отозвался Бочка.– Может, у нас перекусите?

Возница помолчал и сказал потише:

– Мальчонка не совсем здоров и вроде в испуге. Все про какого-то подземного человека бормочет… Чудно! Дед его полынью парил, липовым цветом отпаивал. А за приглашение спасибо, но дорога неблизкая, мне к утру в Троицком быть.

Пароконка укатила бездорожьем, костер попригас, и синий занавес ночи стал плотнее. Лейтенант прошелся по косогору, постоял у входа в землянку и сказал решительно:

– Мне нужно видеть Емельяна. И срочно. Я иду.– Он склонился над Михеем Степановичем, осторожно пожал его руку: – Спасибо за бриллианты. Мы к ним еще вернемся по свободе. И к легенде вернемся, и к геологу Иннокентию Васильеву.