Текст книги "Легенда о черном алмазе"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

45
Пробуждение Кудряшки. Бешеный Ганс в бане. Бегство Хлюста. Верзин на сцене. Названия пластов. Песня о Привольном. Встреча через сорок лет. Учительница Анна Кудряшкина.

Анка проснулась первой. Чья-то осторожная и теплая рука лежала на ее лбу. Анке это было приятно, и она не открывала глаз.

Женщина в белом халате, присевшая на краешек постели, наверное, заметила, как дрогнули ресницы девочки, как глубоко она вздохнула.

– Просыпайся, малышка… Мы уже поправились. Мы уже хорошо себя чувствуем. Правда?

Что за участливый и нежный голос? Нет, Анка никогда еще не слышала его. Она открыла глаза н увидела склоненное над собой женское лицо, молодое и очень красивое.

– Мы проснулись? – ласково спросила женщина, словно речь шла не только об Анке, но и о ней самой.– О, мы крепко отоспались!.. А теперь мы тихонько встанем и умоемся. Как ты чувствуешь себя, Кудряшка?

– Откуда вы меня, тетя, знаете ? – удивилась Анка.

Ее голос прозвучал сдавленно и хрипло. Она удивилась

и этому: что с голосом?

Женщина ответила не сразу. Сначала мягко приподняла голову Анки, осторожно расчесала ей кудряшки, потом взяла полотенце, плеснула из графина воды и вытерла девочке лоб, щеки, губы.

– Вот, теперь мы стали аккуратней и, значит, интересней,– улыбнулась она, и Анка почувствовала, что ее согрели и эта улыбка женщины, и ее добрый взгляд.

– Я, наверное, долго спала? – тихо сказала Кудряшка.– Все хотела проснуться – и не могла. Сон, тетенька, был такой длинный и страшный, что даже голова болит.– Тут она спохватилась.– Мы в светлице дедушки Макарыча?.. А где же он?..

– Дедушка еще не проснулся,– сказала женщина, поправляя байковое одеяльце.– Не беспокойся, он чувствует себя хорошо.

«Странно,– подумала Анка,– день, а мы спим… И я, и Макарыч… Такого никогда не бывало… Значит, случилось что-то?..»

В светлице отчетливо и размеренно прозвучали шаги, и, слегка повернув голову, Анка увидела посредине комнаты молодого статного парня в ладной военной гимнастерке, без фуражки. Он перебирал на столе какие-то флакончики, а перед ним белел крупный ком снега… Впрочем, Кудряшка тут же поняла: то была вата.

– А, беляночка!..– произнес он негромко, но весело и чуть-чуть улыбнулся.– Проснулась? Ну и что тебе снилось?

Анка порывисто вздохнула, и непрошеная слезинка заблестела на ее щеке.

– Мне снился Тит Смехач,– прошептала она.– Вы его знаете… глухонемого?.. Только он уже слышал и разговаривал. Он хотел убить и меня, и Макарыча.

У парня были внимательные и добрые глаза.

– И верно, такой страшный сон. Постарайся о нем не думать. Вот сейчас наш доктор, Елена Петровна, даст тебе теплого молочка… Выпьешь – и сразу повеселеешь. Ты, конечно, уже поняла, что тетя в белом халате – это доктор?..

Анка встрепенулась под одеяльцем:

– А разве я… больна?.. И что, дедушка тоже заболел?..

Она не расслышала ответа, но не успела переспросить – теплый ободок эмалированной кружки уже коснулся ее губ, и девочка с жадностью стала пить густое, сладковатое молоко.

– Спасибо, тетя доктор…

– Ну, миленькая, нужно же допить!

Анка отстранила кружку:

– А дедушке?..

Женщина переглянулась с парнем, улыбнулась:

– Ты очень добрая. Не беспокойся, хватит и дедушке… Вон почти полная банка…

Кудряшка не взглянула на банку; ее рука высвободилась из-под одеяльца, и Анка увидела на запястье темно-коричневый браслет… Она изумилась: откуда браслет? Присмотрелась и вспомнила: это остался след от крепкого шнура, которым были связаны за спиной ее руки. Шнур врезался в кожу до крови, и Анке было очень больно, особенно тогда, когда она споткнулась и упала. Теперь на ее запястьях багровели следы тех жгучих пут, а Кудряшке сначала почудилось, будто ее запястья стянуты какими-то странными браслетами.

Дедушка Макарыч пришел в сознание и спросил встревоженно:

– Где он?.. Ушел?.. Неужели ушел?!.

Докторша поспешила к нему, заговорила спокойно, будто ничего особенного не случилось.

– Вы, Митрофан Макарыч,– говорила она весело,– человек железный. Температура нормальная, пульс – тоже, надеюсь, и аппетит в норме. Прошу вас, еще молочка…

– Тетенька доктор,– тихонько позвала Анка.– Что Василий Иванович, уже словил его? Или еще не словил?..

Женщина не поняла:

– Кого, маленькая?

– Разбойника… Тита…

Парень присел рядом со скамьей, на которой лежала Анка, осторожно погладил ей руку:

– Думаю, девочка, что поймали. Все его следы разгаданы, далеко не уйдет.– Он взглянул на часы.– Если за ним пошел сам Василий Иванович, да еще с Григорием, да с твоими дружками Костиком .и Емелей…

Анка всхлипнула:

– И опять они без меня?..

Насмешливо подражая Кудряшке, парень грустно скривился:

– И без меня!..

Они разом рассмеялись, и, гладя ее худенькую, бледную ручку, парень спросил:

– Все же чего он от вас добивался?

Анка все рассматривала «браслеты» на своих запястьях.

– Он все к дедушке Макарычу приставал.– И Кудряшка округлила глаза, сделала страшное лицо, прохрипела надрывно: – «Где Васильев припрятал камень?.. Говори, где?.. Иначе убью и тебя, и девчонку. Говори, старая кляча, где?..»

Парень спросил сочувственно:

– А ты, бедняжка, плакала?..

– Нет,– твердо сказала девочка.– Плакать, чтобы он радовался?.. Нет!..

Задержанного при попытке нападения на демобилизованного офицера Дмитрия Ветерка препроводили в шахтерский городок Пролетарск, что неподалеку от Рубежного, на самом берегу Северского Донца.

В отделении милиции его поместили в комнату с надежной решеткой за оконной рамой. В комнате поставили койку, набросили свежий матрац, дали подушку и чистое белье, и он сразу же обратился к дежурному:

– Разрешите прилечь?

– Нет,– сказал дежурный милиционер.– Сначала я свожу вас в баню.

Задержанный усмехнулся:

– Значит, комфорт?..

– Чтобы не развели насекомых,– уточнил дежурный.

Одеваясь после горячего душа во все чистое, задержанный видел, как уборщица, брезгливо кривясь, ошпаривала из шланга кипятком кабину, в которой он мылся.

Утром вместе с дежурным в комнату вошли двое пожилых мужчин в белых халатах: хирург и психиатр. Задержанному пришлось снять рубаху, прыгать и приседать, глубоко дышать и задерживать дыхание, поднимать руки, закрывать глаза, показывать язык, а затем вместе с врачами искать на своем теле следы ранений.

– Недавно вы утверждали,– допытывался хирург,– что были трижды ранены. Покажите шрамы…

Задержанный нагло ухмыльнулся:

– Не помню, господин доктор. Я псих…

Опытный доктор проходимцу, конечно, не поверил: простукивал молоточком, колол маленькой иглой, задавал самые неожиданные вопросы и в заключение сказал:

– Ваша болезнь в немецко-фашистских войсках, увы, с первых дней войны носит массовый характер. Название этой болезни – бешенство наживы. Ее следует лечить не по рецептам врачей – по статьям уголовного кодекса.

С тем доктора и ушли, а Ганс (это был он) валялся на койке до самого вечера, поминутно ожидая вызова на допрос, но о нем, казалось, забыли. И лишь через неделю дежурный, приоткрыв дверь, бросил небрежно:

– Минута на сборы!..

И вывел на улицу.

Бруфту уже не раз доводилось бывать в этом шахтерском городке. Как быстро летит время! Будто еще вчера ходил он по этим улицам, и ему хорошо запомнились руины рабочих жилищ, подорванные копры шахт, обугленные стены школы, магазинов, больницы. Окруженный отборной охраной, он с усмешкой смотрел тогда на этот развороченный городок, а редкие прохожие спешили укрыться от его колючего взгляда.

«Если бы фюрер подарил мне, ну, хотя бы этот разрушенный городишко,– мечтательно говорил Бруфт своим приближенным,– я поднял бы детей из колясок, согнал бы в единый гурт стариков и калек и заставил бы их работать… работать… работать! А в случае ослушания – плетью… плетью… плетью… Уверяю вас, эти шахты вскоре дали бы фатерлянду уголь… Эшелоны отличного угля!.. А мне, при моей скромности,– он тихонько смеялся,– тоже осталось бы на мелкие расходы…»

Еще ему припомнилось, как сюда приезжали видные немецкие промышленники, и он был удостоен короткой беседы с одним из них. Бруфт спросил: «Достаточно ли будет нам, немцам, десяти лет, чтобы отстроить эти городки и восстановить шахты?» И важный промышленный туз протянул неопределенно: «Десять… а может быть, и пятнадцать… и двадцать лет».

Совсем недавно, в начале сентября прошлого, 1943 года, войска 3-й Гвардейской армии форсировали Северский Донец, а воины 279-й стрелковой дивизии вступили в города Пролетарск и Лисичанск.

Зная, как тщательно был укреплен правый, гористый, берег Донца, Бруфт нисколько не сомневался, что передовые части Советской Армии будут без промедления отброшены за реку. И немцы действительно предприняли довольно мощную контратаку. Но в решающий час на помощь бойцам поспешил 176-й стрелковый полк 59-й гвардейской дивизии под командованием майора Ковалева. И тогда в старейший город Донбасса – Лисичанск – грозным обвалом с круч ворвался 1005-й полк полковника Русакова… Еще, казалось, были горячи эти камни мостовых после артподготовки наступавших… Еще как будто дымились огромные черные воронки от снарядов и бомб… Но – удивительное дело! – кто-то уже успел разобрать длинную гряду развалин и сложить в аккуратные штабеля уцелевший кирпич…

Шагая узким тротуарчиком впереди конвойного, Ганс Бруфт украдкой озирался по сторонам. Отдельные домики уже сверкали стеклами и краской, ярко пестрела тканями витрина магазина, в переулке белел свежими брусьями новый сруб колодца… На вершине копра, в перекрестьях его железной клети, деловито вращались могучие шкивы… Над зданиями шахты стлался синеватый дым и вспышками взлетали белоснежные клубы пара… Значит, шахта уже работает?.. И не какая-нибудь второстепенная шахтенка – мощная шахта!.. Для того, чтобы она стала выдавать добычу, шахтерам Пролетарска понадобилось не десять и не двадцать лет – всего лишь год с небольшим!

И Ганс растерянно произнес это слово: год! Что произошло в его жизни за этот год?.. Поиски, суета, приступы смертельного страха, перемены внешности, грим, парики, а камень… проклятый камень так и не дался в руки! Впрочем, однажды все-таки дался… Но и руки, и лицо, и плечи Ганса после того обожжены черной молнией… После той встречи с лихим наездником в серой кубанке и с невиданным оружием в руке он, Ганс Оскар Бруфт, столь уверенный в своей отваге, был окончательно сломлен…

Вот и теперь, завернув по команде конвойного в какой-то двор, где у раскрытых дверей гаража глуховато рокотал мотор полуторки, Ганс вздрогнул и опустил голову.

В сторонке от машины стояли трое ребят. Они молча смотрели на него, сложив на груди руки. А эта беленькая девчонка – сколько презрения в ее взгляде! Он прошел перед ними, разглядывая носки своих ботинок…

Бруфт еще раз взглянул на копер: над железной громадиной трепетным сильным крылом летело, одолевая ветер, алое знамя…

Когда двое конвойных сопровождали Бешеного Ганса на полуторке в областной центр, один из них спросил из любопытства:

– Как же случилось, «завоеватель», что ты, с пистолетом в руке, не устоял против самого обычного арапника?

Видимо в растерянности, Ганс перешел на немецкий:

– Вас ист дас… арапник?..

– Наш Митя Ветерок,– пояснил конвойный,– имел при себе лишь одно оружие – арапник. Это охотничий кнут с длинным плетеным ремнем и короткой ручкой.

Бруфт затряс головой, замахал руками:

– Нет… О, это неправда!.. У него было тайное оружие. Оно ударяло черным зигзагом со всех сторон… Я никогда не сталкивался с таким оружием. Оно прожигало до костей и мутило рассудок… Что против него пистолет? Игрушка.

Конвойный смеялся:

– Ну, «завоеватель»!..

В приемной генерала Бруфт ждал около часа. Молоденькая секретарь-стенографистка даже не взглянула на него. Конвойный неподвижно стоял у двери, глядя через комнату в окно, и тоже как бы не замечал его. Лишь когда тихо прозвучал звонок, конвойный встрепенулся, а секретарша, торопливо собрав свои бумаги, кивнула Гансу:

– Можете войти…

Она вошла в просторный кабинет вслед за Бруфтом и присела в сторонке за маленький столик, деловито раскладывая перед собой бумагу и карандаши.

Генерал сидел у самого края большого стола, увлеченно разговаривая о чем-то с двумя мужчинами. Бруфт сразу же узнал тех мужчин: это были геолог Михей Верзин и лейтенант милиции Василий Бочка.

Но вот генерал рассеянно взглянул на Бруфта, спросил:

– Ганс Оскар Бруфг, вы согласны отвечать на вопросы?

Арестованный вытянул руки по швам.

– Не могу ручаться, господин генерал,– поспешно ответил Бруфт,– за точность ответов. Я человек больной.

Генерал усмехнулся:

– Что за болезнь?

Бруфт доложил с готовностью:

– Совсем отшибло память… В общем, псих.

– Не ново,– заметил генерал.– Как только гестаповец оказывается у нас с плену, тотчас становится психом. Однако мы достаточно изучили вашу биографию, и ее изложит лейтенант, а вы, если заметите какую-нибудь неточность, можете внести поправки.

Он кивнул Василию Ивановичу, а стенографистка взяла в руки карандаш.

Василий Иванович встал у стола, вынул из кармана записную книжку, полистал странички:

– Биография Ганса Оскара Бруфта подробно установлена через пленных гестаповцев. Итак, родился в Бохуме в 1920 году, в семье преуспевающего ювелира. Тот ювелир разбогател на Украине, где прожил свыше двадцати лет. В Екатеринославе, ныне Днепропетровске, он имел собственный магазин золотых и серебряных изделий. А когда февральским деньком 1917 года этот заезжий торгаш увидел на улицах города возбужденные толпы под красными знаменами,– он понял, что должен бежать. Проявляя сметливость и расторопность, он быстренько распродал свое имущество и отбыл в Германию. Там, в городке родителей Бохуме, он завел еще более богатый ювелирный магазин и, к тому же, стал отцом дородного и горластого Гансика… На этих подробностях из биографии старшего Бруфта,– продолжал Василий Иванович, листая и комкал странички книжки,– мне приходится останавливаться лишь для того, чтобы пояснить, откуда у Бешеного Ганса такое совершенное знание русского языка. Заботливый папаша с малолетства обучал сына русской речи, сказкам, песням, пословицам, даже нанял какого-то белогвардейского ротмистра, и тот приобщал карапуза к дремучим российским ругательствам и молитвам…

Казалось бы, зачем это старшему Бруфту? А дело в том, что он лелеял мечту о возвращении на Украину.

Не верилось ему, никак не верилось, чтобы те чумазые мастеровые, которых он видел под красными знаменами на улицах, смогли удержать власть в своих руках.

Старший Бруфт считал себя человеком расчетливым, умеющим смотреть вперед. Что ж, он переждет, пока в

Российской империи поутихнут беспорядки, пока вернутся помещики, банкиры, генералы… Тогда и он вернется и, вместе с Гансом, возвратит и приумножит свои богатства на щедрой украинской земле!

Но юный наследник беспечно ломал папашины смелые планы. В пятнадцать лет он был исключен из школы за кражу. Отец припугнул его плетью, но Гансик лишь усмехнулся и ушел с цирковой бродячей труппой за «большими деньгами». Вскоре выучился на акробата и клоуна. Ему не везло – снова проворовался и очутился в тюрьме. У своих новых дружков – мошенников, грабителей, воров, убийц – он научился прикидываться простачком и предавать доверчивых, лгать, изворачиваться, притворяться – в общем, стал опасным оборотнем. Летом 1941 года, когда фашистская Германия напала на Советский Союз, Гансик попросился на Восточный фронт. Вскоре он был освобожден из заключения, а затем и принят в нацистскую партию. Как ярого фашистского молодчика его направили на службу в гестапо. Здесь он проявил особую жестокость и потому был замечен и возведен в чин лейтенанта. В лесах под Львовом ему удалось выследить молодежный партизанский отряд, и он получил в награду следующий чин – обер-лейтенанта.

При допросах пленных советских солдат, офицеров, партизан он, как свидетельствуют очевидцы, впадал в бешенство, был страшен, поэтому и укрепилась за ним кличка Бешеный Ганс…

На его подлой службе ему очень пригодилось и отличное знание русского языка, и умение изменять внешность, походку, тембр голоса, манеры… Словом, это был оборотень настолько же искусный, насколько и отвратный… В окружении гестаповских подонков он быстро занял свое место гауптмана.

К тому времени Бешеный восстановил отношения с папашей, и они переписывались. Нам досталось несколько писем старшего Бруфта, по которым было несложно восстановить его прошлое, тоску по собственному магазину в Екатеринославе, образ мыслей. Своему зверюге-отпрыску он писал: «Мой рыцарь, моя гордость!»

…Случайно в почтовом архиве в Лисичанске подручные Бруфта обнаружили копию телеграммы за подписью известного инженера Васильева. Тот условным текстом сообщал, что в Задонечье наконец-то найден предмет многолетних споров и поисков – легендарный «Черный Алмаз»… Речь шла о замечательной находке, но эта информация о ней была отрывочна и неконкретна…

Василий Иванович перевел дыхание, а генерал понимающе кивнул:

– Так, значит, и началась эта запутанная история?

– Сынок ювелира,– продолжал Василий Иванович,– был немало наслышан о редкостных драгоценных камнях. Сообщение о «Черном алмазе» вскружило ему голову. Еще бы! Он мог возвратиться с фронта богачом! А счастье, казалось, само плыло ему в руки: ищейкам Бруфта удалось схватить Васильева. И Бруфт приказал геологу доставить камень. Никаких объяснений, разъяснений Бешеный Ганс не желал слушать. Приказ был строг и короток: доставить «Черный алмаз»… Конвоировали геолога два полицая. И тут приходится удивляться хитрюге Бруфту: как он доверил столь важное задание двум тупицам. Не потому ли, что слишком был уверен в своей удаче и уже ощущал в ладонях заветный камешек? Полицаи возвратились без алмаза и без геолога. Васильев был ими застрелен «при попытке к бегству». Как же сокрушался Бешеный! Что за жестокую оплошность он допустил! Проклятие тем двум вонючим олухам! Он поотшибал кулаки об их тупые физиономии, а утром приказал зарыть их на склоне Дурного яра под Лисичанском.

С высоты своего роста Василий Иванович насмешливо взглянул на Бруфта:

– Поправок не имеется?.. Что ж, пойдем дальше. Бруфт сам ударился в розыски алмаза. И ему везло: на деревьях, на пнях, на камнях он обнаруживал условные знаки Васильева. Удача, казалось, была уже совсем близко, но… От Волги, от Дона фронт быстро приближался к Северскому Донцу. А вскоре настал день, когда Бешеный Ганс понял, что почти найденная добыча ускользает из рук… Бежать? Но это означало бы, что кто-то разгадает знаки, оставленные Васильевым, и захватит бесценный камень. И тогда Бруфт решил остаться. Он был уверен в своем редкостном умении перевоплощаться. К тому же, кто мог бы поверить, что он, Бешеный Ганс, ищейка и каратель, рискнет прижиться в одном из донецких городков, где свирепствовал несколько месяцев?

Высшие чины гестапо были изумлены отвагой гауптмана Бруфта. Шуточное ли дело! – он оставался на собственный риск и страх в Донбассе, чтобы с годами наладить здесь надежную немецко-шпионскую сеть. Вопрос о связи с Германией был признан делом дальнейшего времени. Главное – гауптман верил в свою удачу. А эту истинную удачу он видел в захвате «Черного Алмаза» любой ценой.

– По-видимому,– заметил генерал,– план действий в Донбассе он обдумывал обстоятельно. Кто мог бы заподозрить, что в той старой штольне прятался человек?..

– Безусловно,– согласился Василий Иванович.– Обосноваться в старом штреке ему помогала целая свора гестаповцев. Там он надежно припрятал запас провизии, одежды, патронов, лампу, керосин… Туда же доставил награбленные ценности, грим, парики. А когда разгорелся бой за Волчеяровку, Бруфт заставил рядового солдата переодеться в свою униформу, сунул ему в карман свой документ без фотографии и вытолкнул в окно дома. Солдат был убит, а герр Бруфт бежал в легковой машине подальше от фронта. Затем он превратился в глухонемого инвалида, якобы пострадавшего при бомбежке.– Василий Иванович покачал головой, вздохнул и засмеялся: – Вот когда Бруфту пригодились клоунские навыки! Чтобы люди поверили, что он псих, Ганс проглотил однажды живого лягушонка. В другой раз он съел стеариновую свечу в два пальца толщиной. Мазался грязью. Одевался в пестрое тряпье. Пищал, завывал, кривлялся. Протягивал руку за подаянием. А в старом штреке у него хранились отличные консервы, белые сухари, копченая колбаса, шоколад, вино, минеральная вода… В том заброшенном штреке он иногда превращался в нормального человека: отсыпался, отмывался от грязи, брился, надевал добротный костюм… Тогда он становился

Николаем Павловичем Орловым, ученым-ботаником, изучающим растительность нашего края – деревья, кустарники, травы, цветы… К слову замечу, что ученый Николай Павлович Орлов – личность реальная. Он был схвачен немцами в Белой Церкви, где находился в научной командировке. Это случилось летом 1941 года, и дальнейшая судьба Орлова неизвестна. Однако его документы гестапо пригодились: ими завладел Бруфт. Он действительно много бродил по окрестностям. И настойчиво искал. Но не травы и не деревья. Его интересовали знаки, буквы и цифры, оставленные геологом Васильевым. Постепенно разбираясь в них, он строил таблички, набрасывал чертежи. Один из тех чертежей как-то перехватил мой друг, бывший партизан Митрофан Макарыч…

Генерал одобрительно кивнул:

– Речной дед?.. Знаю.

– А вот герр Ганс полагал, что Макарыч – сама простота. Знал бы он, что эта «простота» подняла в небеса вражеский эшелон с горючим!..

Гестаповец вздрогнул и напряженно уставился в одну точку. А лейтенант продолжал:

– Вам, товарищ генерал, уже известно, что в лагерь ученых у кургана Высокого ночью пробрался вор и похитил скромные трофеи экспедиции. Он выбросил те трофеи неподалеку в бурьяне, оставив себе лишь одну стеклянную бусинку – деталь древнейшего женского украшения…

Генерал улыбнулся и вздохнул:

– Видел ту бусинку: малая малость, а все же находка. Вообще-то говоря, в ходе Великой Отечественной нередко совмещались, казалось бы, несовместимые дела. Так, например, шла битва за Москву, одна из грандиознейших битв в истории, а в глубинах недр под городом гремели отбойные молотки – продолжалось строительство метрополитена… В Ленинграде на улицах рвались снаряды, а у здания филармонии стояла очередь на концерт Шостаковича. На Волге, на Дону развертывались невиданные сражения, а за Уралом, в тайге, поднимались новые города, заводы, фабрики… Та экспедиция у кургана Высокого не должна никого удивлять: наши ученые, строители, инженеры не прекращали своих работ. Потому, что весь сплоченный народ наш – от столетнего старца до юнца – жил думой о победе и верой в победу.

Бруфт беспокойно завозился, и крытые черной коркой губы его жадно хватали воздух.

– А знаете, товарищ генерал, о чем сейчас думает этот пакостник? – спросил Василий Иванович.– Он думает о том, где же, при всей своей осторожности, все-таки, оставил следы. Пожалуй, напомню ему, рассеянному. На свежей глине раскопа остался след его ботинка, размера поистине редкого, не менее сорок восьмого! На подошвах странной обуви – по шестерке мощных шипов… Мы нашли ту обувь в комнате, в которой квартировал некий Николай Павлович Орлов – приезжий ученый-ботаник, он же, как это было установлено, глухонемой по кличке Тит Смехач, он же Ганс Оскар Бруфт… Обувь у него была двойная: в одном ботинке помещался другой – для маскировки. Впрочем,– немного помедлил Василий Иванович,– это уже подробности. А ночной налет на лагерь экспедиции Бруфт, оказывается, совершил, заподозрив, что ученые, возможно, отыскали «Черный алмаз»… Кстати, ту стеклянную бусинку, которую он унес, мы нашли в штреке среди имущества господина Бруфта.

Генерал обернулся к Верзину:

– До меня дошло, Михей Степанович, что и ваша коллекция минералов, украденная в землянке у Старой криницы, тоже найдена в барахлишке господина Бруфта?.. Надо полагать, он и в вашей сумке искал драгоценный камень? – И тут генерал обратился к Василию Ивановичу: – Как я понимаю, вы несколько раз выходили на след преступника. Почему не задержали его при первой возможности?

Василий Иванович ответил спокойно:

– Верно, я мог бы его задержать. Но разве он рассказал бы по доброй воле, зачем притаился здесь? У него была тайная цель, которую он ни за что не раскрыл бы, а мне было важно именно это выяснить: в чем его тайная цель?

– Да, это важно,– согласился генерал.– Однако следует полагать, что, пока Бешеный Ганс хозяйничал в районе, он успел награбить и ценностей, и денег. Почему же он с помощью своих прислужников принялся вдруг продавать кольца?

Василий Иванович еле приметно усмехнулся:

– Похоже на загадку: грабитель-богач и – вот она, неожиданность! – вдруг пустился продавать кольца, сережки, часики… А деньги у него были. Много денег. Полный чемодан… И охранял тот чемодан в квартире у тетки Феклы бывший старший полицай Ромка Хлюст… Он знал, что там упрятано двести тысяч рублей советских денег, и пришла минута, когда этот самый Хлюст прихватил чемодан – и поминай как звали!

Генерал внимательно взглянул на Бруфта, сникшего и жалкого, а Верзин тихо засмеялся:

– Значит, вор у вора украл?..

– И не удивительно,– сказал генерал.– В этой гопкомпании все возможно!

– Бруфт, обнаружив пропажу,– продолжал лейтенант,– пытался казаться невозмутимым. Однако ему были нужны деньги: не мог же он расплачиваться в магазинах сережками да кольцами?.. Тогда он пошел по адресу, где приютились еще двое полицаев, передал им пять колец и приказал продать осторожно. Тех двоих мы взяли с поличным. Обезоружили, посадили под замок. А Хлюст к тетке Фекле не вернулся. Да и сама хозяйка стала странно себя вести. Заметив ее как-то возле милиции, квартирант заподозрил Феклу в том, что она донесла на него. И, связанная но рукам и ногам, с кляпом во рту, хозяйка очутилась в погребе, под полом кухни.

– Где чемодан с деньгами? – спросил генерал.– Розыск этого… Хлюста объявлен?

Василий Иванович доложил:

– Сегодня утром меня известили по телефону, что Ромка Хлюст перехвачен на станции Попасная и у него изъято двести тысяч рублей.

– Отлично! – похвалил генерал.– Хорошо сработано… А все же… Неужели этот…– он кивнул на Бруфта,– настолько глуп, что действительно разыскивал в нашем краю какой-то легендарный бриллиант?..

– Пожалуй, я могу внести в эту историю ясность,– заметил Верзин.– Вы, товарищ генерал, в прошлом были шахтером, проходчиком и, наверное, знаете названия донбасских угольных пластов.

Генерал прищурил глаза:

– Помню, конечно. Назову хотя бы пласт «Мазурка»… И еще «Песчанка». И «Соленый»…

– Маловато,– заметил Верзин.– А еще?..

«Подпяток»… «Каменка»… «Беглый…» «Смоляниновский»… «Аршинка»… «Алмаз»…

– Достаточно,– остановил его Верзин.– Да, есть и такой знаменитый пласт-«Алмазный». Шахтеры называют его короче: «Алмаз»… Именно об этом пласте геолог Васильев и сообщал в Москву.

Генерал подался через стол к Верзину:

– Вы хотите сказать, что Васильев сделал открытие?

Михей Степанович встал и шагнул к географической карте Донбасса, висевшей на стене:

– Давайте посмотрим, коллега, на карту… Вот голубая полоска Северского Донца. Привольное, Пролетарск, Лисичанск… Здесь мощные шахтные клети гремят уже полтора столетия. Отличный уголек! Щедры дары природы. Но… почему же от самой Кременной, на юг и восток от реки, нет ни единой шахты?.. Неужели там, за рекой, нет ни единого пласта? Почему же природа так щедро наградила кряж и так обидела равнину Задонечья? -Он выдержал паузу и спросил неожиданно: – Сколько нашей речке лет?.. Допустим, сотни тысяч… Но ведь нашему угольку миллионы и миллионы лет, значит, река не могла быть границей его залеганий. Я полагаю, что геологи, искавшие в прошлом па этой бескрайней равнине уголь, были недостаточно терпеливы. Они писали на карте «нет» -и уходили в другие районы. Однако геолог Васильев с ними не согласился и принялся искать на равнине. Он десятки раз ошибался. И снова искал. Я помню, однажды ненастной ночью в овраге, у костра, он в ярости сломал о колено ручку своего молотка… Сломал и заплакал. Но утром снова был в поиске… И как-то случилось: в безвестном ручейке обнаружил пылинки угля… Пылинки! И постепенно, шаг за шагом, они вывели его, те пылинки, на хутор Сухой Колодец. Там в глубоком и действительно сухом колодце, преодолев отчаяние, он решил углубиться на два-три метра. И победил: из тьмы ему блеснул угольный пласт.– Верзин вздохнул и устало опустил руки: – Жаль Иннокентия Федотовича Васильева… Это был мужественный человек, беззаветно преданный Родине. В те дни, когда он совершил свое открытие, оккупанты уже приближались к Северскому Донцу. Опасаясь, что они могут воспользоваться пластом «Алмаз», который в районе хутора Сухой Колодец залегал не очень глубоко, Васильев засекретил свою находку – спрятал образец угля на дне Сухого колодца вместе с картой района.– Верзин достал карандаш и сделал пометку на карте.– Дальнейшее вам известно, товарищ генерал. Бешеный Ганс поверил, будто здесь, среди курганов и терриконов, кем-то когда-то был спрятан бесценный «Черный алмаз»… Древняя легенда это подтверждала. Но кто скажет, о чем говорила легенда? Быть может, о мощном угольном пласте?.. В таком случае этот «камешек» Бешеный Ганс не смог бы схватить и унести в свой Бохум – в «камешке» сотни тысяч тонн!

– Вы желаете что-нибудь добавить, Бруфт, к фактам, изложенным лейтенантом? – спросил генерал.

Арестант затряс головой, затоптался на месте:

– Нет-нет… Все правильно…– Он судорожно икнул.– У меня лишь одна просьба, господин генерал… Покажите мне, умоляю вас, тот камень… Я так и не видел того камня!

– А что ж,– улыбнулся Верзин.– Пусть посмотрит…

Он взял из рук генерала желтую аккуратную шкатулку, легко открыл ее:

– Можете полюбоваться: это уголь из пласта «Черный алмаз»…

Бруфт робко шагнул вперед. Руки его тряслись, плечи перекосились. Он схватил неровный слоистый камень и уронил. Ковер на полу был мягок, и груда угля не разбилась, от нее отлетел лишь продолговатый кусок.

– Уберите этого мерзавца из кабинета! – приказал генерал.

Тот удалился, сгорбившись, тоскливо подвывая.

– Все же удивительно,– негромко заметил Василий Иванович.– В точности так выли у штрека полуволки…

Весной 1983 года мне снова довелось побывать на зеленых холмах Привольного. Щедро цвели сады, сверкала и плавилась в утренней зорьке милая речка Донец. За нею по ровному левобережью зеленели луговины. Далее, на востоке и севере, темнели зубчатые контуры леса.

Как все же быстро летит время! Давно ли на скатах у этой реки, на ее крутом правом берегу, полыхали огнями ожесточенные сражения? Медленно, упорно, неотвратимо вгрызались наши воины в оборону противника. Долгие недели он готовился к обороне на этом рубеже, на каждый километр берега – тысячи метров колючих заграждений, по восемь дзотов, по пятнадцать блиндажей, и что ни шаг – то мина… Не жалея снарядов и патронов, не щадя своих вояк, фашисты бросали к укреплениям Привольного все новые подкрепления. Сражение продолжалось весь день и всю ночь, и простая солдатская песня рассказывала о его финале: