Текст книги "Легенда о черном алмазе"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

41
Цена бриллианта. Ошибка следопыта. Гнездышко. Поход в старую шахту. Сумрачные крутояры. Находки в заброшенном штреке. Голос Кудряшки?..

Василий Иванович Бочка никогда не считал себя сыщиком. Больше ему нравилось другое слово – следопыт. Да и то никогда не величал себя так, лишь в душе искренне верил, что он хороший следопыт. По крайней мере, был усерден в службе, внимателен к людям, к их жалобам и запросам, настойчив в розыске правонарушителей, строг к тунеядцам. За это и уважали его земляки.

Однако серьезных и сложных дел в практике Василия Ивановича не встречалось. Задержать на базаре воришку, помирить соседей, разыскать утерянную корзинку, образумить спекулянтку – разве это настоящее дело для хорошего следопыта? И вот эта история с «Черным алмазом»…

Слух о таинственном драгоценном камне сначала представлялся ему легендой. Он даже досадовал на фантазеров, которых тешила эта блажь. Но слух упорно повторялся, да и те, кому в нору оккупации довелось побывать в когтях Бешеного Ганса, подтверждали, что гестаповский палач действительно разыскивал некий драгоценный черный камень.

До печального случая у Старой криницы лейтенант Бочка ничего не слышал об алмазах. С детства он знал тяжелый крестьянский труд: весеннюю пахоту, сев, боронование, прополку, уборочную страду,– и добрые зерна пшеницы на ладони были его бриллиантами. Командир стрелковой роты, раненный в бою за Кантемировку, он прямо из госпиталя был направлен на службу в милицию, и в труде, в заботах, в разъездах по району постигал новое для него дело.

Еще не так давно ему думалось, что должность начальника милиции малого шахтерского городка – и несложна, и безмятежна. Но как он ошибался… Седой генерал терпеливо разъяснял ему, что главное в деятельности милиции – доверие людей, которое нужно заслужить. Примером. Честностью. Готовностью прийти на выручку. Бесстрашием. И еще лейтенант понял, что для успеха в его напряженной, а подчас и опасной работе нужны знания. Поэтому каждую свободную минуту стал отдавать книгам.

В ту памятную ночь у землянки под спелыми звездами августа, когда Верзин приоткрыл лейтенанту особый и словно сказочный мир прекрасных и зловещих камней, Бочка заинтересовался алмазами. Иной раз ему даже чудилось: злой камень поблескивал неистово и беспощадно, как глаз ядовитой змеи. «Нет! – будто споря с кем-то, решительно заключал Бочка.– В наших добрых краях такого чудища никогда не было и не может быть!»

С начала августа и до конца ноября в районе, вверенном Василию Ивановичу для охраны покоя и благополучия земляков, произошло немало загадочного. Он не раз мысленно перебирал эти происшествия, пытался соединить их в единую цепь: ночная кража в лагере ученых у кургана Высокого; нападение на Верзина и похищение у него сумки с образцами минералов; встреча Емельки с неизвестным в штреке заброшенной шахты; фонарик-мина, подаренный незнакомым старичком; анонимка и случай с гадалкой Феклой; наконец, загадочное исчезновение Макарыча и Кудряшки…

«Где первое звено в этой цепочке?» – спрашивал самого себя лейтенант. И отвечал: пожалуй, в находке инженера Васильева. В таком случае второе звено – попытка Бешеного Ганса овладеть секретом геолога. Но Васильев погиб, не раскрыв секрета, а гестаповец не смог разобраться в метках, оставленных инженером.

Далее не достает очень важного звена: жив или погиб под Волчеяровкой Бешеный Ганс? Данила Гром записал того прохвоста на свой снайперский счет. Документы и Железный крест, найденные при убитом офицере, подтверждали, что это и был Ганс Оскар Бруфт, по кличке Бешеный Ганс. В таком случае, кто же продолжает настойчивые попытки добраться до находки Васильева и овладеть ею? Кто следует за Верзиным по пятам, уничтожает или старается исказить васильевские знаки? Не мнимый ли Ганс зарыт под Волчеяровкой, а подлинный, сменив документы, одежду, внешность, где-то крадется, ползает и шкодит? Об этом ведь предупреждала и анонимка.

Хорошенько поразмыслив, лейтенант решил, что «Черный алмаз» – это вторая задача, а первая, не терпящая промедлений,– розыск Макарыча и Анки. Живы ли они? Не случилось ли беды?

Он старался теперь продумывать каждый свой шаг – и все же допустил ошибку. Пословица учит, что и стены имеют уши. Опытный следопыт постоянно это помнит. Но вот в светлице Макарыча лейтенант беседовал с Верзиным, в разговоре был назван «Черный алмаз» и точный его адрес – Сухой колодец. А разве свидетелем их разговора был только… гусь? Если бы в те минуты лейтенанту пришла мысль старательно обыскать домик, он обнаружил бы в соседней комнатке еще одного «гуся» – с наторошенными ушами… Лейтенант с Верзиным появились в светлице так неожиданно, что он не успел раскрыть в комнатенке створки оконной рамы и выпрыгнуть из дома с тыловой стороны. Он забился в угол, за квадратный лист фанеры и накрылся лоскутом мешковины. Нечто подобное он уже разыгрывал, когда, заметив лейтенанта на берегу реки, кошкой вскарабкался на раскидистый дуб и точно намертво сросся с веткой.

В тот раз, ощущая близкое присутствие чужака, Василий Иванович лишь случайно не взглянул вверх. А теперь следопыт ничего не заметил только потому, что даже в мыслях не допускал присутствия кого-нибудь постороннего в хижине Митрофана Макарыча. Случалось, Василий Иванович говаривал: «Удача – это необъезженный конь: пока не почувствует опытного наездника – не подчинится». Видимо, на этот раз он действовал не как опытный наездник…

Провожая Михея Степановича на берег, до «Нырка», Василий Иванович сказал:

– Буду на хуторе Сухой Колодец не позднее, чем завтра под вечер. Соблюдайте осторожность: мало ли какие гости могут вас навестить…

Сборы были недолги. Костику пришлось еще раз побывать в городе. Он передал Проше Зайчикову записку лейтенанта, и тот засуетился, стал рыться под прилавком своей часовой будки. Наконец нашел то, что искал, завернул в обрывок афиши и передал посыльному.

В свертке оказалась старая шахтерская лампа «Деви» с металлическим бачком, похожим на стакан, поверх бачка – круглое стекло, а над ним сетка. Еще в свертке находился длинный электрический фонарь. Когда-то, словно в другом мире, Костик видел такие фонари у фашистов на железной дороге.

– Молодец, парень, быстро управился! – похвалил лейтенант Костика и спросил строго: – Фляги у всех наполнены?.. Оружие проверено?.. Тогда в путь!

Костик толком не знал, куда они направлялись, а спросить было неудобно: чего доброго, начальник может подумать, что он малыш несмышленый. Уже когда тронулись в путь. Старшой шепнул ему еле слышно: «Идем в штрек… ну, тот, заброшенный…» И Костик зябко поежился, пожалев, что они с Емелькой идут туда без оружия, даже без перочинного ножика…

Едва они отошли от домика Макарыча, как подслушивавший человек выбрался из-за фанеры и, выждав некоторое время, достал весла, перенес их на берег. Забравшись в лодку, он решительно оттолкнулся от песчаной отмели…

Они приближались к Гнездышку, где жили путевые обходчики, стрелочники, ремонтные рабочие. Лейтенант Бочка помнил, как живописно выглядело в довоенную пору это маленькое селеньице на берегу реки. Железная дорога здесь отдалялась от Донца, врезаясь в подножие кряжа, а на ровной площадке, обставленной серебристыми тополями, уютно расположилась пятерка кирпичных домиков. Пассажиры поездов, проносившихся мимо, обычно восхищались. «До чего красивое Гнездышко, и в самом деле курорт!..»

Отступая от реки на взгорье, фашисты оставили здесь сплошные развалины. Единственное, что сохранилось,– гак это голубятня на высоком столбе, да еще подвал с настежь распахнутой дверью.

Когда миновали Гнездышко и вышли на железнодорожную насыпь, Емелька сказал:

– Три дня назад я проходил через Гнездышко. Удивился, что деревянная голубятня не сгорела. В подвал заглядывал… Раньше там обгорелая балка поперек ступенек лежала, а двери были распахнуты. А сейчас кто-то убрал балку и дверь закрыл на замок. Кому это понадобилось?..

– На обратном пути проверим,– пообещал Гриша.

Василий Иванович внимательно посмотрел на него:

– Ладно. Займемся потом… А пока веди, Старшой. Тропинку не забыл?

Едва заметная тропинка вела в глубокий овраг, густо заросший терном и шиповником, а в самом его русле обрывалась. Цепляясь за кусты, Емеля с огромным усилием выбрался на ровную полянку. Там высился старый могучий берест. Емельке он запомнился с первого посещения пещеры. Теперь листвы на нем не было, а скрюченные ветви словно бы свела судорога. Сейчас, в вечернюю пору, под тяжелой багровой луной берест выглядел угрюмо и печально. И Емелька подумал, что ему не раз встречались деревья с ясно обозначенными характерами: веселые и грустные, добродушные и нежные, неприветливые и радостные… В облике этого великана была немая жалоба на горькую судьбину. Возможно, берест искалечен осколками снарядов – бои здесь были жаркие, а может, просто начал усыхать от старости…

Над их головами хриплый сорванный голос заорал исступленно:

– Ай-яй-яй!..

Громкое эхо метнулось по овражку. Емелька инстинктивно прижался к могучей фигуре лейтенанта. Костик от испуга сел на землю.

Триша наклонился, нащупал камень и запустил им в сплетение ветвей. С нижней разлапистой ветки сорвалось что-то большое, черное и метнулось в сторону реки. В дымчатом свете луны этот черный клубок расправил неуклюжие крылья, тяжело взмахнул ими и, словно переворачиваясь в полете, канул в береговую тень.

– Филин,– усмехнулся Триша.– Большущий!..

– В штрек пробираемся по одному,– приказал шепотом Бочка.

Емелька даже подскочил:

– Я уже был там… Я первый!

– Нет,– ответил лейтенант.– Первым пойдет Григорий: он все-таки вооружен.

Григорий был отличный спортсмен, ловкость действительно отменная: легкой, быстрой тенью промелькнул по тропинке, а перед крупным камнем неожиданно залег. Емелька не понял: почему залег? Кого-то увидел? Услышал? Почувствовал опасность?

Совсем близко, в путанице кустарника, что-то завозилось, затрещал валежник, и послышался тонкий, будто просящий визг. Он долго тянулся на одной ноте, а затем прорвался громким и заунывным воем, тоскливым и яростным. Вон что насторожило Гришу, заставило залечь – волки!

Но через несколько секунд Григорий поднялся, изловчившись, прыгнул с глинистого выступа на нижнюю кромку штрека. Решающие секунды – не грянет ли из подземелья выстрел?.. Нет, выстрел не грянул. Пока…

– Я иду вторым,– уже погромче и свободнее сказал Василий Иванович.– Емельян – за мной. Трифон и Костик остаются у входа в штрек, на всякий случай…

Костик робко попросил:

– Я хочу с вами, дядя Вася!..

Снова взметнулся волчий вой, да так близко, будто зверь находился в десяти шагах. Бочка скривился и схватил камень:

– Ну ария… Прямо за душу хватает, лиходей! – И кивнул Трифону: – Будь внимателен. Бандит, конечно, с оружием. Если он отлучился, значит, нам повезло. А если притаился в штреке…

Трифон взглянул на черное пятно штрека:

– Я думаю, что девочка и Макарыч – здесь.

Сумрачный вход в старые подземные выработки чернел неподалеку, но взобраться в него было не просто. Когда лейтенант, привстав на камень, одним броском переметнулся в штрек, Емельян одобрительно подумал: «Видно, немало поработал на турнике!..»

Они постояли немного, вслушиваясь в каменную тишину шахты. Из пустых пространств подземелья веяло древесной прелью и теплой духотой. Прядь мха на подгнившем стояке крепи отливала зеленоватым жаром. Емелька сорвал мягкий лоскут, и мох засветился на ладони.

– Чудеса…– прошептал Емелька.– Смотрите, как огонь.

Бочка приложил палец к губам:

– Молчи и слушай…

Тишина в штреке была настороженной и хрупкой. С кровли падали капли воды и звенели медью, мелкий сухой суглинок ломался под ногами, дыхание казалось громким…

Лейтенант включил электрический фонарь, и в густом луче света из ночи выступили два ряда боковых стоек, массивные поперечины, сизые, угловатые глыбы, сломавшие кое-где крепление…

На повороте штрека лейтенант приостановился:

Смотри-ка на Гришу, товарищ Емельян!.. Зажег на всю катушку лампу и ходит без опасения. Вот он сигналит нам… зовет.

Далеко в чернильной тьме штрека размеренно качался из стороны в сторону маленький, бледный огонек.

Значит, Гриша уверен, что, кроме нас, в штреке никого нет?

Василий Иванович все шарил и шарил послушным лучом света по ржавым рельсам, по ломаным шпалам, по забутам – боковым пустотам штрека.

– Должны же где-то быть наши Макарыч и Кудряшка.

Штрек имел ответвление, пройденное в прочном известняке. По-видимому, эта проходка не оправдала себя и была заброшена. В ней оставили штук тридцать добротных крепежных стоек и штабель досок. Они лежали ровным настилом, словно кто-то намеренно так аккуратно их разложил. Сразу же за срезами стоек, тоже пригнанных одна к одной, стоял довольно объемистый сундучок, темнела горка тряпок, а может, одежды, а над нею из ниши поблескивал никелированный чайник.

– Ух ты!..– удивился Григорий, размахивая лампой и обнаруживая все больше разнообразных вещей: матрац, большую кастрюлю с водой, спички, мыло, консервные банки, пачки сигарет.– Да у Робинзона Крузо, пожалуй, было поменьше продовольствия и вещей, когда он тащил с тонущего корабля на берег что попало!.. Обратите внимание, этот подземный житель запасся и тушенкой, и сыром, и овощами… Вот и зеленый горошек в банках, и вот… минуточку, что эго? Какая-то сумка, похоже, с орехами… Нет, извиняюсь, в сумке мелкие камешки.

Василий Иванович молча взял сумку, опустил на доски, приоткрыл, посветил внутрь фонарем:

– Камешки с наклейками. Неужели пропажа геолога Верзина?.. Так и есть, она. Сумку придется взять.

Григорий продолжал осмотр находок:

– Откроем сундучок… Посветите сюда фонариком.

Ага, аккуратненький узелок. Развяжем его… Что это за коробка? Краски?.. Нет, братцы, грим. Самый настоящий театральный грим!.. А вот парик… и второй… Что бы все эго значило? А зеркало!.. Смотрите, какое новенькое, двустороннее, с большим увеличением. Маленький кошелечек. Совсем игрушечный. Интересно, что в нем?..

Он раскрыл кошелек, вынул комочек ваты, и оттуда выкатился на ладонь зеленоватый стеклянный шарик. Емелька дотронулся до него пальцем и отдернул руку: где-то неподалеку в беспросветной тьме подземной ночи родился резкий и тяжкий звук…

Лейтенант тотчас же выключил фонарь, а Григорий уронил крышку сундука и прикрыл лампу полой куртки. Так они сидели в плотной и душной тьме, почти не дыша. Звук больше не повторялся, и Василий Иванович спросил тихо:

– Ты, Гриша, дошел до самого завала?..

Григорий отозвался чуть слышно:

– Так точно… И даже пытался пробраться через обрушенную породу.

– Внимательно осмотрел все закоулки?

– Да. И звал девочку и Макарыча… Думаю, здесь их нет.

– Придется еще побродить,– сказал лейтенант,– пока не исследуем эти выработки до последнего закоулка. Продолжай, Григорий, осмотр… Эго где-то в штреке сорвался камень, а подземное эхо и шорох превращает в гром.

Григорий снова стал перебирать на дощатом настиле горку тряпья. К ровному свету лампы «Деви» присоединился сильный луч фонаря, и Емелька невольно засмотрелся на быстрые, ловкие пальцы Гриши, в которых появлялись то рубашка, то жилет, то вдруг сверкали какие-то медяшки.

– Патроны к пистолету «вальтер»,– негромко присвистнул Гриша.– А где же само оружие? При нем?..

– Следует полагать,– согласился лейтенант, поднимая с доски оброненный Григорием зеленоватый стеклянный шарик.– А эту вещицу, Гриша, ты недооценил. На вид пустяковина, однако ей, возможно, три тысячи лет.

Григорий не поверил:

– Стекляшке?.. Что в ней особенного?

– Пускай ученые разбираются,– сказал Василий Иванович, бережно завернул шарик в носовой платок и спрятал в нагрудный карман.– Эта штуковина, видимо, из Высокого кургана.

Григорий снял кепчонку и помахал ею, как веером.

– А подземный житель, видно, пижон: все его шмотки духами пропитаны. Верно, что у каждого кузьки – свои вкусики: тут, в шахте, прель и пыль, а у него духи, крем, грим… Один момент, тут в кармане пиджака вроде бы зернышки какие-то…

Он приблизил руку к стеклу лампы, и на его ладони вспыхнули, замерцали голубые бусинки. Емелька даже задохнулся:

– Кудряшкины… Точно, Кудряшкины!

Лейтенант молча подставил руку и осторожно, как и стеклянный шарик, спрятал бусинки в тот же платок.

– Это и есть главная находка. Теперь на воздух… Время!

Григорий, силясь приподнять широкий горбыль, натужно проговорил:

– Еще одна прятка!.. Позвольте, я доберусь…

Он рванул какую-то холстину. Послышался сухой и резкий треск, а потом будто кто-то бросил на доски горсть монет, и они рассыпались, покатились.

– Кольца…– изумленно прошептал Григорий.– Смотрите, кольца… брошки… серьги… ну, право, целый ювелирный магазин!..

Голос лейтенанта стал строгим:

– Григорий, у нас нет времени… Где Макарыч и девочка?.. Тут промедление непростительно, пошли!

Гриша еще успел сгрести с досок в изорванную сумку горку безделушек, а на те, что просыпались наземь и в щели, махнул рукой.

Лейтенант шагал широко и уверенно, Емелька едва поспевал за ним, неся брезентовую сумку с камешками. Григорий, замыкающий цепочку, скользил совсем неслышно, точно и не касаясь ногами сухого, ломкого суглинка.

В самом конце штрека, где лунное сияние пересиливало подземную темь, их встретил Трифон.

– Вокруг ни души,– доложил он, облегченно вздохнув.– Только грызутся меж собою да воют полуволки.

Емелька поразился виду приятеля: на черном лице Костика лишь блестели зубы да белки глаз.

– Ты что же это, Костик… угольной пылью умывался?

Костик смутился:

– Нет, я по нишам… по забутам лазил.

Удивился и Василий Иванович:

– Зачем?

Костя опустил голову:

– Мне все время голос Кудряшки слышался. Вот и сейчас…

Лейтенант вскинул руку, и все пятеро затаили дыхание.

Снизу, из серой гущи кустарников, донеслось рычание, потом пронзительный визг, и все затихло, лишь сторонний шорох ветра шелестел.

– Понятно,– сказал Василий Иванович.– Это у тебя шибко работало воображение. А по забутам больше не лазить. Очень опасно. Там ведь нет крепления: полезешь – и не вернешься… Усек?

– Угу,– промычал Костик, глотая слезы.– Но… голос Кудряшки все же доносился…

Лейтенант взял у Емельки сумку с камешками и передал Трифону:

– Ты посильнее, Триша. Пошли.

42
Дедушка Пивень и гость. Майор Пташкин. Саперы у колодца. Анка и Макарыч найдены. Митька Ветерок и разбойник.

После того, как через хуторок Сухой Колодец прокатился фронт, оставляя за собой руины и пожарища, и Пивень остался один-одинешенек среди развалин, Аким Назарыч шумно радовался любому гостю.

Шустрый незнакомец средних лет. в старой шинелишке, вязаной шапчонке и стоптанных башмаках появился на хуторе чуть свет и сразу же направился к Сухому колодцу. Аким Назарыч имел привычку вставать со вторыми петухами. Правда, петухов у него теперь не было, но привычка осталась. И, заметив незнакомца, он радушно пригласил его в свою мазанку.

Незнакомец был плотен, коренаст, с движениями рассчитанными и уверенными, с быстрым и цепким взглядом в упор, с привычкой осторожно озираться. Прежде чем присесть к ящику, который в мазанке заменял столик, гость задержался у порожка, что-то перекладывая из кармана в карман, а когда сбросил шинелишку, на его поношенной гимнастерке блеснули орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».

– Э, да ты, солдат, как вижу, геройский,– облегченно заметил хозяин.– Садись и угощайся, чай сейчас поспеет, а пока отведай солдатских даров… Правда, сначала ты не очень-то мне приглянулся: есть у тебя во взгляде вроде бы колючка. Ну, да люди не сразу узнаются. Неспроста в народе говорят: не узнавай друга в три дня, узнавай в три года.

Гость с интересом осматривал коробку португальских сардин.

– Откуда у тебя, дед, такое? Это же, пожалуй, из генеральской кладовой?..

Аким Назарыч улыбнулся одними глазами:

– Нашему солдату что рядовой фашист, что генерал: за шкирку и но шее! Касательно консервов, сыра, шоколада – штуки пользительные, пригодились.

Гость откинул голову и коротко хохотнул. Смех прозвучал неестественно, будто сдавленный. Намазывая маслом ломоть хлеба, он мимолетно спросил:

– Слышал, тут у вас какие-то работы начинаются?

– Да, вроде бы,– неопределенно ответил дед.– Вон сколько горя фашист принес: камня на камне не осталось. Если ищешь работу – оставайся.

С аппетитом жуя бутерброд, гость все поглядывал на солдатские дары, сложенные на полке у степы.

– А что ж, и остался бы. Да жить-то где? Говорят, работы с колодца начнутся? А зачем тот колодец, если он сухой?

Дедушка Пивень снял с печурки котелок, налил гостю в жестяную кружку чаю:

– Зачем да почему – это начальству виднее, а ты для начала сказал бы, голубь, кто, откуда, куда?

Гость ожегся чаем, осторожно отставил кружку.

– Ну, дедуля… Ты, может, из милиции? Или без всякого уважения к моим боевым заслугам? Я трижды под Сватовом ранен и два месяца в госпитале провалялся. Уволен подчистую, инвалид. А ты сразу с допросами…

– И вовсе не с допросами,– пожал плечами Пивепь.– У нас всегда было принято расспрашивать гостя о его путях-дорогах…

Гость покивал головой, объяснил:

– А зашел я, дедуля, на хуторок не случайно… Хочется узнать об одном человеке… Крепко дружили мы с ним, да то ли куда-то уехал он, то ли погиб… Может, слышал, дед, про Васильева?.. Геолог Васильев Иннокентий? В этих местах он когда-то работы вел…

– Иннокентий Федотыч?.. Как же, знал его. Пусть земля ему будет пухом…

Гость мучительно покривился:

– Значит, молва не солгала. А мне все не верилось. Брел наудачу: а вдруг кто-то знает и скажет, что Иннокентьюшка жив…– Он помолчал, задумавшись, и вдруг спросил: – А что Иннокентий спрятал в этом вашем колодце? Свою находку?..

– И добрый струмент,– добавил дедушка Пивень.

– Молоточек с длинной ручкой, лопату, кирку?..

Аким Назарыч согласно кивал головой:

– Струмент был в добротный брезент завернут бечевой перетянут вдоль и поперек.

– А находка?..

– Стало быть, шкатулка? – уточнил дед.– И она со струментом.

– Ты видел ее, дедуга… находку? Велик он, тот черный камень?

Хозяин неторопливо убирал с ящика остатки завтрака.

– Не ведаю,– молвил безразлично.– Васильев с камнями все время возился.

Гость опять болезненно покривился и устало повел рукой:

– Мне тоже они, эти камни, дедуля, без интересу. Что взял бы я на память, так это молоточек Васильева. Помню, как он, бывало, камень с земли поднимет, или голыш, или плитняк,– и молоточком цок-цок… цок-цок… А потом этак внимательно разлом осматривает. Малая вещица – молоток, а память была бы дорогая…

Дедушке Пивню пришлись эти слова по душе, и он тепло подумал о госте: сначала показалось – вроде бы колюч, а присмотреться, прислушаться – добрая струнка жива.

– Это я понимаю,– сказал Аким Назарыч, подбрасывая в печурку щепок и жмурясь от близкого огня.– Память – это свято. Ладно, очистим колодец, возьмешь себе тот молоток.

Гость не успел ответить, лишь криво усмехнулся, как у мазанки послышались голоса и кто-то постучал в дверцу.

– А входи запросто, любезный,– живо откликнулся Аким Назарыч.– Ко времени гость не в убыток!..

Дверь приоткрылась, и крепыш-майор заглянул в мазанку. Он широко и весело улыбнулся, и на лице его отчетливо проступил бурый рубленый шрам от переносицы до виска.

Пивень засуетился, приглашая гостя к столу. Офицер козырнул Акиму Назарычу, подал руку:

– Гвардии майор Прохор Пташкин. Прибыл по просьбе товарища Верзина…

– Вы насчет колодца? Сапер? – уточнил Пивень, но майор не ответил – внимательно изучал гостя.

Лицо Пташкина стало суровым, он потребовал коротко:

– Документы!

Недовольно кривясь, гость расстегнул карман гимнастерки.

– Справка из госпиталя. Больше ничего нету. Я рядовой Сергей Мишин. Ранен под Сватовом… Да и какие у солдата документы, кроме боевого номерка?..

Он подал майору потертую бумажку, и тот развернул ее, прочел, еще раз внимательно взглянул на гостя:

– Здесь сказано, что ваши документы пересланы из госпиталя в Трудовской военкомат. Что ж, подождите два-три дня, в тот край пойдет моя полуторка, она и довезет вас до Ясиноватой. До Трудовских рудников оттуда – рукой подать…

Солдат принялся горячо благодарить, но майор остановил его недовольным жестом:

– Не стоит благодарности. Помогать раненым фронтовикам – святой долг…

– Вы говорите, машину придется ждать два-три дня; так разрешите помогать вашим солдатам,– попросил Мишин.– Картошку там чистить, дрова колоть или еще что-нибудь… Чтоб не стыдно было кусок хлеба принимать.

И снова майор внимательно взглянул на него:

– Сами поищите себе дело. А куском хлеба не попрекнем, не беспокойтесь…

Позже он видел расторопного Мишина у колодца, среди саперов. Тот суетился, пытался распоряжаться, сыпал прибаутками.

Когда через бревна сруба, вниз, в глубину, стиснув в руках узловатую веревку, легонько скользнул молоденький солдат, вокруг стало тихо: смолкли разговоры, саперы замерли кто где стоял… Томительно потянулись напряженные минуты. Но вот наконец над срубом колодца появилась голова в пилотке, потом плечи… руки солдата…

В руках тот молоденький сапер держал мину. Кто-то осторожно принял от него опасную штуковину, ее быстро подхватили и унесли. И тогда, как бы сбрасывая с себя надрывное напряжение, словно тяжкий груз, дедушка Пивень закричал и затопал своими ветхими башмаками:

– Сапоги… Вот кому я дарю хромовые сапоги!..

Солдаты засмеялись. Мишин тут же выкрикнул поговорку «Где подарки, там и отдарки!» Пожилой сапер заметил: «Остер, да неразборчив, новичок, на язык! Какие от старика отдарки?..» А майор Прохор Пташкнн, продолжая наблюдать за дружной работой солдат, сказал своему заместителю капитану:

– Что-то мне этот раненый не нравится. Будто хитрит, фальшивит… а зачем?

Взвод саперов трудился в створе колодца с утра, и рядом быстро росла несуразная гора исковерканного железа, ломаных досок, бревен, автомобильных скатов, домашней утвари и тряпья.

Под вечер солдаты разбили на широком дворе две просторные палатки, рядом задымила походная кухня. Возвращаясь с реки на хутор, Верзин издали почуял аппетитный запах солдатского борща. Гвардии майор Пташкин встретил Михея Степановича как старого знакомого, сразу же пригласил к ужину.

Веселый и деловитый повар накрыл им походный столик, и ни майор, ни Верзин не обратили внимания на солдата, который сидел на низеньком ящике и, низко склонясь над казаном, чистил картошку. Поговорили о погоде – той осенью после ненастья установились ясные дни, а первые утренние морозцы с северным ветерком поукротили дорожную распутицу; о будущем строительстве моста через Северский Донец – работа батальону предстояла большая и напряженная. Верзин заметил одобрительно:

– Нага сапер – воин особенный. Противник ведет артиллерийский огонь, пулеметный и минометный, да к тому же еще то ливень, то дождь, то мороз, а саперы все равно строят переправу. Воистину железные бойцы!..– И поинтересовался: – Надеюсь, завтра доберутся до дна колодца?

– Обязательно,– заверил майор.– И вы наконец-то раскроете секрет Васильева. Интересно, что за секрет?

Верзин заговорил увлеченно:

– Этот секрет – моя бессонница. Васильев назвал его с Черным алмазом». Он и метки но всей округе оставлял из двух букв: «Ч. А.». И цифры оставлял. Много цифр… А здесь, у колодца, значится ноль. Уверен, что здесь она, его находка.

– Ваш труд, Михей Степанович,– заметил майор с легкой ноткой зависти,– очень романтичен. Это ж сколько надо пройти, мерзнуть, отбиваться от комарья, сколько камней переворочать, сколько разочарований пережить, пока в один прекрасный денек где-то в дебрях со дна безвестного ручья вдруг блеснет золотой самородок…

– Верно,– согласился Верзин.– Однако позволю себе уточнение. Золото – счастливая находка, но разве меньше счастья – найти железную руду, нефть, газ, строительный камень, уголь, медную руду?..

Они еще долго вели неторопливую беседу у костра и, увлеченные, даже не заметили, как раненый солдат Мишин, что сидел неподалеку и как будто нехотя чистил картошку, встал, оглянулся и скрылся за палаткой…

До самого утра Василий Иванович не сомкнул глаз. Перебирал в памяти все свои действия, предпринятые после того, как из домика на берегу исчезли Макарыч и Анка, и не находил в них ошибки. А она все же, пожалуй, была, только вот где, в чем?..

Возвратись из ночного похода в заброшенный штрек, он сразу же отрядил Тришу и Гришу в город: нет ли каких-либо новостей? Следовало наведаться и к тетке Фекле: не появлялся ли ее квартирант? Парни ушли, а Емелька и Костик, бросив на пол старенькое рядно, легли и тотчас уснули.

Василий Иванович вышел из светлицы и некоторое время сидел на крылечке, слушая ночную тишину. Река уже бралась шугой, и первые кристаллы льда поблескивали в свете луны, словно… Анкины бусинки.

Уже перед утренней зорькой на ступеньку рядом с ним присел Емелька.

– Что, не спится, за подружку переживаешь? – сочувственно спросил Василий Иванович и стал размышлять вслух: – Мы снова пройдем по их следам. Ясно, что в сторону вокзала бандит своих пленников не повел бы. Через реку тоже не переправил бы: с берега могли бы заметить. Значит, в сторону штрека… Вон туда, тропой вдоль берега, затем через Гнездышко…

Емелька вдруг вскочил на ноги, будто его подбросила пружина:

– Замок!.. Товарищ начальник… замок!

Лейтенант понял:

– Замок на двери подвала?.. В Гнездышке?! Пошли!

При всей своей громоздкой фигуре и немалом весе, лейтенант Бочка смог бы, пожалуй, завоевать приз по бегу… Жухлая трава и камни летели из-под его ног, а на извороте тропы под каблуком хрустнул и выломился трухлый корень клена. И все же Емелька мчался впереди: он и сам удивлялся, с какой легкостью перепрыгивал через рытвины и ухабы…

Среди молчаливых развалин Гнездышка лейтенант заметил большую стропильную скобу, подхватил ее и бросился к подвалу. Они разом сбежали по крутым кирпичным ступеням, остановились перед серой дверью, сшитой из широких и толстых досок. Ржавая железная шина перехватывала ее поперек, и Василий Иванович сначала ощупал штырь, на котором была укреплена шина, потом на другом ее конце увесистый замок. Затем, прислонив ухо к двери, долго прислушивался.

– Задача…– сказал он, прикусывая свой рыжий ус.– Хотелось бы мне знать, кто и зачем навесил эту тину, этот замок?

Емелька поднялся со ступеньки, взял обломок кирпича и, взглянув на Бочку, точно бы спрашивая разрешения, постучал в дверь. В погребе глухо отозвалось эхо – и снова тишина.

Лейтенант снял свою потертую кожаную куртку и передал Емельке:

– Что ж, Старшой, понадеемся на силенку?

Пугач предложил:

– Может, давайте вдвоем?..

– Дело,– согласился Бочка.– Я начну, а ты закончишь.

Он втиснул острие скобы меж плотной доской двери и шиной у самого штыря. Ткань гимнастерки на нем затрещала, но штырь не поддался, и острый конец скобы обломился на изгибе. Василий Иванович тяжело перевел дыхание: