Текст книги "Легенда о черном алмазе"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Анка тихонько засмеялась:

– А что же кот-лентяй, сбежал?

Емелька закрыл глаза и развел руками, будто растягивал гармонь.

– И кот сбежал, и мыши разбежались! Они, заметь, водятся, если в доме скука, а если весело – им нету житья. Наш доктор Иван Иванович говорил, что и тот старый дом словно бы обновился, и самые плаксивые наши пацаны в Голубовке голубятами стали. Тут, понятно, шахтеры помогли. А чем? Гостинцами? Или видом своим геройским? Или той расписной гармошкой?

Анка сказала уверенно:

– Гармошка – это вещь!

– Раньше, до Голубовки,– продолжал Емелька задумчиво,– почему-то шахтеры виделись мне черными и злыми. А встретились – присмотрелся, послушал – до чего же славные и добрые они! Тот усач-гармонист меня «товарищем Емельяном» стал называть. А потом еще и «товарищем Емельяном Пугачевым». И не шутил, не смеялся. Бывало, придет к нам в «СВ», поздоровается, усмехнется, каждому в лицо заглянет: «Как жизнь, голуби мои сизокрылые?"Мы дружно ответим: «Порядок!» Тут он еще веселее станет: «Молодцы!» А однажды взял меня за плечи да легко, будто я весь из пуха, приподнял перед собой, усом губы, нос пощекотал: «Как жизнь,товарищ Емельян Пугачев?» Тогда я и сам не мог понять, что со мной приключилось: словно бы летел над землей, как птица, и весело было, и хотелось плакать.

Дед порывисто перевел дыхание:

– Приголубила Голубовка, говоришь?

– Верно,– согласился Емелька.– Хорошо нам было у шахтеров, только жаль – недолго. Громом и пылью фронт со степи надвинулся, а там глядим – танки с крестами на броне объявились. Тогда наша докторша Мария Петровна заплакала, а доктор Иван Иванович сначала прикрикнул на нее, потом отвернулся и махнул рукой. Вечером вокруг «:СВ» чужие солдаты во всем зеленом забегали, зачем-то повыбивали все стекла в окнах. Они подогнали к нашему крыльцу грузовую машину, посадили в кузов Ивана Ивановича и Марию Петровну и куда-то увезли. На ночь у двери поставили часового. У него был карманный фонарик, так он только и знал, что открывал двери и освещал нас тем фонариком, будто пересчитывал. А потом, видно, с фонариком надоело забавляться: прислушались – не топчется, притих. Тогда я подкрался к двери, тихонько нажал на щеколду, приоткрыл. Солдат сидел на ступеньке и спал, на винтовку опершись. Я шепотом команду подал: «Босиком… по крылечку, за угол дома и… кто куда!» А пацаны и девчонки все соображали: мигом собрались – да юрк на крылечко, да гуськом… гуськом… Утром немцы принялись нас разыскивать. Пятерых или шестерых схватили. Остальные по шахтерским семьям рассеялись. И мне повезло: у доброй старушки на чердаке спрятался. Она мне печеную картошку передавала: последним делилась, что имела. А когда фронт откатился в сторону Лихой и городок притих, будто вымер, спустился я с чердака, хозяюшке спасибо сказал, поклонился и степью, степью, подальше от дорог, чтобы с «зеленышами» не встретиться. Мы так меж собой фашистов называли потому, что у них шинели были зеленые.

– И правильно сделал,– одобрительно поддержал Костя.– Подальше от дорог – спокойнее.

Но дед Митрофан не скрыл сомнения:

– А сколько же тебе, любезный, в ту нору было? Ну-ка, давай сосчитаем…

Емелька даже притопнул о ступеньку ногой:

– Что, деда… не веришь?

– Сказано: верь, но проверяй,– строго отрезал дед.– Сколько тебе сейчас? Скоро четырнадцать? Значит, тогда, в сорок втором, только десять стукнуло? И до чего же ты ловок был, ежели все ловушки обошел и ни разу немцам не попался.

Емелька и совсем рассердился:

– Не веришь, дед, не стану рассказывать!

Митрофан подумал и молвил мягко, почти ласково:

Не подымай пос, Емельян,– споткнешься. И потом, товарищ Пугачев, ты же в гостях, а гость хозяину должен быть приятен.

– Извини, дед. Быстро не расскажешь, а зачем тянуть? На станции Соль, под Артемовском, немцы облаву устроили: хватали всех подряд, без разбору – и на вокзал, в эшелон. В товарном вагоне, куда и меня кинули, было человек сорок – и взрослые, и детвора. Кто-то сказал, что повезут в Германию и что возврата оттуда нету. В том вагоне я шустрого мальчишку встретил. «Я,– говорит,– Костя Котиков, а по кличке Ко-Ко, хочешь, подружимся?» – «А чего бы не подружиться? – ответил я шустрому.– Одному не страшно, а двоим веселей. Давай». Так мы познакомились и подружились. И сразу же решили бежать. Был сорок третий год, наши наступали. Ого, как пылили немцы по всем дорогам, как метались по станциям, по городам…

Емелька умолк и слегка приподнялся на ступеньки, вглядываясь в неясный берег реки.

– Почему притих? – нетерпеливо спросила Анка.– Я это знаю, но все равно интересно.

Емелька все вглядывался в берег реки.

– Дальше пускай Ко-Ко рассказывает. Мы с ним после того вагона не расставались. А потом и ты к нам прилипла, как смола.

Анка обиделась:

– Подумаешь, как смола! Сам говорил, что третий не лишний.

Дед сказал примирительно:

– Ладно, Кудряшка, он пошутил. Но шутка шуткой, а дело делом. Поэтому хочу спросить вас, голуби, вот о чем: сколько нас возле домика… четверо?

– Конечно! – подтвердил Костик и, удивленный странным вопросом деда, забыл закрыть рот.– Может, пересчитаем?

Митрофан погрозил кому-то пальцем:

– Я – старый воробей: все вижу, все слышу, все примечаю. Пятеро нас, дружки… Да, пятеро.

Костик поежился, а Кудряшка испугалась:

– Ой, дед, что с тобой?

– Пятый сейчас возле лодки,– спокойно молвил дед.– Кто он? Почему тайком крадется, не объявится?

– Я вижу его,– сказал Емелька.– Вон, вроде бы тень…

Он спрыгнул с крыльца и легкой, неслышной походкой двинулся к берегу. Силуэт человека смутно обозначился на лунной ряби реки. Наверное, тот человек заметил Емельяна, присел, метнулся в сторону от лодки и словно бы растворился в густой синеве ночи.

Минуту или две Старшой постоял у кормы «Нырка», потом вернулся к дому.

– Не понимаю,– сказал он.

– Может, показалось? – тихонько спросила Лика.

– Разберемся,– помолчав, решил Макарыч.– Все станет на свои места. А теперь, голуби мои, спать.

13
Бессонница. Размышления Анки. Ночная операция. Два камешка. Отвага мед пьет.

Короткой команде хозяина все трое молча подчинились, но уснуть не смогли. Ворочаясь на жесткой подстилке на полу, Емелька все спрашивал себя: «Кто же объявился там, у лодки, и так поспешно, воровато исчез?» Никакого ответа придумать не мог и строил догадки. Прислушиваясь к ровному дыханию Костика, он мысленно позавидовал ему: как это важно – верить, что утро вечера мудренее! Но Костик вдруг пошевелился и спросил напряженным шепотом:

– Если кто-то ночью топчется возле лодки, значит, она кому-то нужна?

Старшой облегченно вздохнул:

– Ты тоже не спишь?

– И я не сплю,– тихонько откликнулась Анка.– То Смехач видится с большой сумкой в руке, то тень возле лодки…

– А что, если с вечера спрятаться и проследить? – предложил Костя.

– Не забывай,– поразмыслив, ответил Емеля,– мы тут гости. Если хозяин спокоен, чего же нам трусить?

Костик едва не прыснул смехом:

– Ну, забавный дед. Это же надо: перепутать шпалу и щуку!

Анка легонько подхватилась с жесткой постели:

– А зачем ему та шпала нужна? Зачем ее в камыше прятать?

– Да, дед какой-то особенный,– неопределенно заметил Емелька.– И разговорчивый, и добрый. Кто мы ему?

– А вот приютил…

– Он и того приютил, страшного,– напомнила Анка.– Что за человек Смехач? Откуда он такой?

Старшому не понравились эти тревожные Анкины вопросы, и он приказал ей шепотом:

– Спать!

Приказать другому, как видно, проще, нежели самому себе. Емельян еще долго раздумывал о событиях, которые странно переплетались вокруг этого бревенчатого домика, и внезапная мысль окончательно лишила его сна… Он словно бы снова увидел, как осторожно, крадучись, приближался Тит бережком к времянке, как озирался но сторонам, неся обвисшую, по-видимому, очень тяжелую сумку. «Вот заглянуть бы в ту сумку! – подумал Емельян.– Что притащил в ней Смехач в свою комнатенку?»

«Принимаю решение,– сказал он себе, ощущая под ложечкой холодок опасности.– Завтра же проследим за Смехачом и, едва он отлучится из дому, откроем окошко, проберемся в комнатенку, отыщем сумку и узнаем, что в ней».

И, утвердясь в решении, Емелька забылся здоровым и крепким сном, настолько крепким, что даже не слышал, как поднялась, подобно тени, Анка, переступила через Старшого, звякнула щеколдой, отчего едва не вскрикнула, но сдержалась и, приоткрыв дверь, выскользнула на крылечко. Чтобы не разбудить спящих, она прикрыла дверь совсем бесшумно, потом осмотрелась по сторонам и сделала шаг, другой к темной времянке Смехача…

Ночь, полная мерцающих звезд, была так тиха и берег так черен и отчужден, что Анка вдруг испытала незнакомое тревожное чувство одиночества. «Что со мной? – подумала она обеспокоенно.– Неужели я… боюсь? Ну, если бы Емелька или Ко-Ко увидели меня в эту минуту…»

Неслышно ступая по росистой траве, она обошла вокруг домика, приблизилась к окну. Лунный свет преломлялся на внутренних разводьях стекол, и потому Анке сначала показалось, что окно освещалось изнутри.

В трудных случаях жизни Анка приободряла себя поговорками. Сколько довелось их услышать, скитаясь, веселых, бойких, уверенных! Вот и сейчас ей припомнилась солдатская поговорка: отвага мед пьет… И решилась приникнуть к нижнему уголку окна, заглянуть в каморку.

Комнатенка, заполненная густым лунным светом, была пуста. Это значило, что Тит отправился в одну из своих очередных таинственных ночных вылазок.

Сразу же осмелев, Анка обошла времянку, легонько толкнула дверь, и та, настороженно пискнув, приоткрылась. В левой части времянки, в которую ступила Анка, окна не было, и потому там стояла густая темень. Девочка нащупала вторую, внутреннюю, дверцу, легонько толкнула ее и вошла в каморку Смехача… Дымчатый лунный свет падал из малого окошка прямо на ящик, заменявший квартиранту стол, и на нем Анка увидела чем-то наполненную сумку. Шаг, другой – и она взяла из сумки два холодноватых округлых камешка.

В те самые секунды, когда Анка рассматривала в смутном свете эти серые, невзрачные камешки на ладони, заметив на каждом из них малое бумажное пятнышко наклейки, на окошко резко надвинулась тень, и Кудряшка замерла в испуге: это возвращался в свою берлогу Тит. Не появился бы он так внезапно, девочка успела бы возвратить камешки в сумку. А так…

И тут ее поразила догадка: ведь эту брезентовую сумку с ее необычным грузом она видела в руках того седого и запыленного путника, который назвался дядей Михеем и угощал их, следопытов, на лесной полянке хлебом и салом. Почему сумка вдруг оказалась у Смехача? Могло ли такое случиться, чтобы дяденька Михей собирал-собирал камешки, а потом выбросил их? Если же не выбросил, то, значит. Тит… украл их? Все эти мысли пронеслись в сознании Анки так быстро и так взволновали ее, что лишь чуточку позже, забившись в уголок темной прихожей, она вспомнила про два камешка, зажатых в кулаке.

Тяжело и хрипло переводя дыхание. Смехач вошел в прихожую, пошарил по двери, нащупал крючок и набросил на дужку. Споткнувшись, он коснулся рукавом куртки Анниной щеки. Она прикусила губы и не дышала. Что-то недовольно бормоча, Тит протиснулся в комнатенку: было слышно, как жалобно скрипнула под его грузным телом койка.

Анка напряженно вслушивалась в тишину, различая близкий сторожкий шорох и тоненький писк. Она едва не вскрикнула и не метнулась в сторону: во времянке водились мыши, а Кудряшка при всей своей смелости очень боялась этих маленьких зверьков.

Но вот наконец из-за внутренней дверцы послышался шумный вздох, потом неразборчивое бормотание и протяжный храп. Значит, Смехач уснул… Расставив руки и осторожно ступая в полной тьме, Анка двинулась в сторону входной двери. Если бы у нее было время внимательнее осмотреться в прихожей, она еще до того заметила бы и запомнила, что здесь, кроме весел, приставленных к стене, старого бочонка и рыболовной сети, висевшей в углу на большом гвозде, было еще и жестяное ведро, которым дедушка Митрофан вычерпывал из своей лодки воду. То неказистое, помятое ведро стояло на полу, неподалеку от бочонка, и Анка задела его ногой. Ведро опрокинулось и загремело, а храп, доносившийся из каморки, стих. Неужто Смехач даже сквозь сон услышал, как загремело ведро?!

Тут было чему удивиться: глухонемой… услышал?! И память подсказала Анке, что подобное уже случалось. Когда здесь же, на берегу реки, она допытывалась у Смехача, куда ушел дедушка Митрофан, глухонемой указал на дальние тополя и отчетливо произнес: «Там…» Потом он словно бы спохватился и затянул свою бессмысленную привычную песенку: ти-ти-ти… А теперь – ну чудеса! – Анка вторично уверилась в своей удивительной догадке: этот глухой – вовсе не глухой, а возможно, даже и не немой…

Крючок свободно поддался, и Анка бесшумно выскользнула из времянки. Легкая в беге, быстрая и ловкая, она в несколько мгновений промчалась через двор и притаилась в тени за углом дома. Выглядывая из-за сруба, она видела, как Смехач, босой и растрепанный, с трудом протиснулся через узкий дверной проем, оглянулся по сторонам и, распахнув дверь настежь, стал озадаченно осматривать и ощупывать крючок.

Странный приемыш деда Митрофана был встревожен. Его движения, обычно замедленные, сделались резкими и угловатыми. Он снова осмотрелся, обошел вокруг времянки, спустился к лодке, присел на борт, но тут же спохватился и вернулся в свое жилище.

Облегченно вздохнув, Анка поднялась на крылечко, приоткрыла дверь и юркнула в комнату. В пятне лунного света Емелька и Костик безмятежно спали на полу, от них веяло теплом и покоем. Из соседней комнаты доносилось равномерное похрапывание деда Митрофана. Анка бесшумно опустилась на пол и легла на самый краешек старенького байкового одеяла.

Спать ей не хотелось, а будить Старшого она не решилась: похвалит он за смелую разведку или пожурит? «Должно быть, похвалит,– решила она, поразмыслив.– Эти два камешка в руке определенно что-то значат. Нет, Емелька не станет упрекать: уж он-то знает, что отвага мед пьет!»

14
Похвала подружке. Переправа. Дорога к Старой кринице. Страшная ворона. Раненый в землянке.

А утром, когда они всей тройкой выбежали на берег и, сбросив рубашонки, нырнули в прохладную, подернутую легкой дымкой воду реки, Емелька первый заговорил с Ан-кой о сумке.

– Ты помнишь, Кудряшка,– спросил он,– когда Смехач ночью возвращался из-за реки, в руке у него была какая-то сумка?

– Точно,– подтвердила Анка.– Тогда еще Ко-Ко сказал, что надо бы заглянуть в ту сумку.

Емелька задумался:

– Интересно, где он ее припрятал? Может, в той сумке какой-то секрет?

– Был секрет! – засмеялась Анка.– Понимаешь? Был… Но отвага мед пьет – и потому секрета больше нету.

Емелька нахмурился:

– Не дури.

Веселая, вся в зыбком свете от ряби волн, Анка протянула к нему руку, раскрыв ладошку:

– А вот посмотри-ка, Старшой!

Он медленно повернул голову:

– Вижу… Два камешка… И что?

– Ничего особенного,– сказала Анка.– Эти камешки из той самой сумки.

Емелька словно задохнулся и стал заикаться:

– Зна… зна… значит, ты про… пробралась во времянку? И не побоялась? Ну, а ес-сли бы Тит подкараулил тебя?

Он очень рассердился, даже (что иногда с ним случалось во гневе) скрипнул зубами. Однако больше, чем на Анку, он рассердился на себя: только подумать, пока они с Костиком ломали голову, как незаметно для Смехача проникнуть в его берлогу и заглянуть в таинственную сумку, отчаянная девчонка сама, на собственный страх и риск, «провернула» опасную операцию!

Он осторожно взял с ее ладошки два серых камешка с маленькими бумажными наклейками. Если присмотреться к наклейкам – на них можно различить какие-то номера. И Старшой догадался, что эти еле заметные номера и были «адресами» камешков, а записал их тот приветливый Михей Степаныч.

Емелька ласково посмотрел па Анку:

– Ты молодчина, Кудряшка. Признаться, иногда я… ну, как тебе сказать… недооценивал тебя, что ли… А ты, оказывается, смелая.– И развел руками, вздохнув: – Одного не возьму в толк: зачем Титу эти камешки, зачем он украл их?

Костик горячо возразил:

– Нищему не нужны камешки – нужна сумка. Вот и весь секрет. А камушки он где-нибудь выбросит.

Шлепая босыми ногами по отмели, Анка пошла на берег и заявила решительно:

– Я думаю, нам срочно нужно идти на Старую криницу. Может, разыщем дяденьку Михея… Если разыщем – спросим, где его сумка.

Костик прищурил глаз, размышляя, и засомневался:

– Ладно, пойдем. Что нам стоит километров пятнадцать-двадцать отмахать? Но встретим ли Михея Степановича? Разве он сказал, что будет ждать нас? И потом: допустим, мы его встретим. Ты сразу же к нему, Кудряшка, с вопросом: где ваша сумочка, дяденька Михей? А дяденька пошарит в землянке и скажет: вот она!

И тут на помощь Кудряшке пришел Старшой.

– А тогда, Костя Котиков,– произнес он почему-то строго,– мы успокоимся. Нет пропажи? Вот и хорошо.

Сборы в дорогу были недолгими. Дед Митрофан еще % кряхтел на своем топчане, когда дружная тройка отыскала в густых зарослях осоки толстое, замеченное ранее бревно, вытолкала на чистую воду, оседлала и, гребя то палками, то ладонями, переплыла на левый берег Донца. И до чего же это было интересно: распластаться на бревне и, почти касаясь лицом воды, наблюдать в ней собственное отражение, погружать руки в свежую, прохладную глубину, работая ими, будто веслами…

Под округлым боком бревна захрустел песок отмели, и ребята быстро высадились на берег.

Остались позади невысокий слоеный обрыв берега и верболоз, полоска жесткой чаполочи и белой полыни, цепочка заросших пыреем окопов, частый кустарник, а дальше – зеленая сутемь леса, всегда немного таинственная и манящая.

Емелька шел впереди, заранее рассчитав маршрут к Старой кринице, где им уже довелось побывать, когда разыскивали беглого каурого жеребенка. Старшой почему-то испытывал в этой затаенной чаще чувство опасения и тревоги. Где-то похрустывал сухой валежник – и казалось, что кто-то крадется вблизи тропинки; тихо шелестела листва – и эти смутные звуки были похожи то на вздохи, то на шепот; серебряный луч солнца пронзал густую крону дуба и сверкал на его стволе, словно кинжал; а на малой полянке из-под куста боярышника выглядывал пень – ну в точности волчья морда! Каждую минуту Емелька помнил, что он пример для Анки и Костика. Стоит ему испугаться шороха или тени – и его авторитет смельчака пошатнется. Но одно дело – смотреть в глаза опасности, и совсем другое – когда опасность подкрадывается неожиданно.

Такое и случилось в тот день в лесу: едва лишь Емелька ступил под низкую ветвь дуба, как с той разлапистой ветви с криком сорвалось что-то живое, лохматое, черное, и Старшой невольно метнулся в сторону, а Костя в испуге бросился в траву.

Больше удивившись, чем испугавшись, Анка проследила глазами за полетом всполошенной птицы и прокричала ей вслед:

– Ну, ворона, что так раскаркалась? Может, опять обронила свой кусочек сыра?..

И тут она увидела Емельку: он застыл неподвижно, крепко обняв дерево, будто собираясь взбираться на него.

– Ты что, Старшой? – весело спросила Лика.– Хочешь дуб свалить?

Емелька с трудом оторвался от могучего ствола.

– Дубы, Кудряшка, разные бывают. Если старый – в нем обязательно есть дупло. А дупло, сама понимаешь, очень удобное место, чтобы что-то спрятать…

– Так ты осматриваешь дупло?

– Конечно.

– И что-нибудь нашел?

Емелька неторопливо вернулся на тропинку, скрывая смущение, заговорил:

– Знаешь Высокий лес за Лисичанском? Заметил я как-то там дупло, взобрался на дерево, уселся поудобней и запустил руку. Чувствую пальцами что-то гладкое и округлое, вроде гусиного яйца. Вытаскиваю, смотрю… Батюшки мои! Бомба-лимонка у меня на ладони. Я обратно ее, осторожненько, очень осторожненько, а сам кувырком с ветки и дра-ла-ла! – Он поискал глазами Костика и, заметив его в траве, засмеялся: – Ты от кого прячешься, от вороны?

Медленно вставая с земли, Костик уплетал за обе щеки пучок какой-то зелени, причмокивая от удовольствия.

– Я на этой полянке воробьиный щавель нашел… Что за вкуснятина!

Вскоре они вышли из леса прямо к тому зеленому от камышей и тины озеру, на котором недавно происходила жаркая схватка деда Митрофана с железнодорожной шпалой. Все здесь было ярко-зеленое: и огромные круглые листья водяной лилии, и заросли рогоза вдоль берега, и махровые ленты водорослей, и сама вода, и лягушка, дремавшая на пне, и даже стрекозы, скользившие над зеркальной гладью.

– Хорошо! – глубоко вздохнув, сказал Старшой, и Анка тотчас же подхватила:

– Очень хорошо!

Костик спросил насмешливо:

– Вы о чем?

– Разве не понимаешь? – удивилась Анка.– Небо вон какое! И озеро, и этот лес, и солнце, и тени…

Емелька ничего не сказал, только благодарно взглянул на Анку.

Они шли самым краем берега, и Пугач рассуждал вслух:

– Все на свете имеет свое название: каждое дерево, травиночка, даже каждая звездочка в небе. Почему это озеро без названия? Было бы правильно дать ему имя деда Митрофана. Озеро Митрофана – хорошо звучит?

Анка по привычке подняла руку:

– А может быть, озеро Старой Щуки? Вон той, что там, в камыше, лежит?..

– Годится,– охотно согласился Старшой.– Значит, озеро Старой Щуки. Только не той, что дедушка выловил, а той, про которую рассказывал.

Костик пробежал вперед и остановился на взгорке, с которого они вдвоем с Емелей сбросили шпалу в камыши.

– Что за чудо?! – закричал он издали и даже тревожно свистнул на двух пальцах.– Смотрите, кто-то вытащил нашу находку на самый бугорок!.. Вот и еще одна загадка: кто и зачем?

Емелька так осторожно приближался к шпале, будто перед ним лежало незнакомое живое существо. Крадучись, обошел вокруг шпалы, прикоснулся к ней обеими руками, потом спустился к самому урезу воды, пристально исследуя смятые стебли камыша, черный ил берега, на котором глубоко и отчетливо отпечатались следы больших сапог.

– Интересная штуковина! – задумчиво произнес он, поглаживая маслянистый бок шпалы.– Кто-то здесь потрудился, чтобы вытащить «щуку» на пригорок. Что думаешь ты, Ко-Ко?

– Думаю, кому-то понадобились дрова,– сказал Костик.

– Твое слово, Кудряшка?

Анка призадумалась на минутку и ответила уверенно:

– Тому, кто вытащил шпалу на пригорок, дрова не были нужны. Гляньте, как расчищен стесанный край, где чернеют цифры. Они как будто наново написаны. Мы так их не расчищали.

Емелька погладил стесанный край бревна, взглянул на Кудряшку недоверчиво:

– И кому такое понадобилось?

Анка тряхнула челкой:

– Понятно кому: кто-то, как видно, знает, что они значат – эти буквы «С» и «К» и цифра 5000…

– Значит, опять тайна? – задумался Старшой и тут же спохватился: – А может, мы сами тайны придумываем, и ты в этом у нас первая?

Нисколько не обидясь, Анка согласилась:

– Может быть. А все потому, что тайн, и правда, очень много. Вон дерево растет – почему? Или вон бегунки на воде играют – зачем? Или, смотри-ка, стрекозы мечутся: одна синяя, как синька, другая совсем зеленая – почему? Я ночью, бывает, на звездочки засмотрюсь – и тайна всю душу переполняет: почему они разными огоньками горят – белые, розовые, голубые? Почему вроде бы вздрагивают и переливаются? Что там на них, на звездочках, неужели все время пожар?.. Что горит и почему не гаснет?

– Здорово! – восхитился Емелька и строго взглянул на Анку: – Однако стоп, Кудряшка, вон куда доехала – до звезд!..

Костик звонко захохотал, но тут же испуганно оборвал смех: где-то недалеко, за камышами, грохнул выстрел.

– Это у Старой криницы,– насторожился Емелька.– Туда еще с километр будет.

– Ближе,– возразила Анка.– Звук-то летит напрямую. Интересно, кто стрельнул? Охотников мы что-то не встречали.

– Наверное, саперы,– неуверенно заметил Костя.– Они все еще бродят с миноискателями. Знаете, сколько мин вдоль Донца фашисты понатыкали? Сотни, а может, и тысячи штук!

– Пошли,– скомандовал Старшой.– И смотреть в оба!

Тропинка вилась вдоль берега, потом пересекала песчаную пустошь, и далее терялась в разлогом овражке, где, под зеленым навесом кустарника таинственно мерцала вода криницы. Землянка была вырыта как раз напротив криницы, в западном скате овражка. Знающие, бывалые люди рассказывали (а в Привольном у многих на груди поблескивали боевые ордена и медали), что ранней осенью 1943 года, когда наши войска, наступая от Волги и Дона, вышли на рубеж Северского Донца, здесь развернулись ожесточенные сражения, и в этой землянке размещался наш полевой лазарет.

Емельке, Костику и Кудряшке уже доводилось входить под бревенчатый, сумрачный свод землянки, где все еще хранился дух войны, пахло шинелями и эфиром, а тишина казалась многозначительной и тревожной. Старшому запомнилось, как Анка, впервые войдя в землянку, принялась шарить по углам да нишам и под снопом слежалой соломы нашла стреляную винтовочную гильзу.

– Вот это находка! – закричал тогда Костя и поспешно зажал рот ладонью: ему откликнулись сразу несколько голосов.

– Подумать… какое эхо! – растерянно прошептала Анка.

– Неужели… эхо? – не поверил Костя; крадучись, он вышел из землянки, оглянулся по сторонам.– Ну, чудо! Мне определенно другие голоса отозвались…

Анка все рассматривала гильзу, держа ее на ладони, и допытывалась, точно у живого существа:

– А пуля эта без промашки? Верно была послана? Прямо фашисту в лоб?..

Почему та минута так запомнилась Емельке? Не потому ли, что время вдруг странно сместилось, и он расслышал гул артиллерийской канонады, отрывистую очередь пулемета, крики, тяжкий разрыв снаряда, железный лязг танковых гусениц? Война над этими лесами, полянами, взгорьями, шахтерскими поселками и городами Донбасса давно уже отгремела, но Емелька пережил острое, настороженное чувство, будто внезапно очутился на передовой. Видимо, такова сила памяти, и Старшому достаточно было войти в эту солдатскую землянку, чтобы воспоминания подхватили его подобно речной быстрине. Подросток, он помнил и черные дни фашистской оккупации, и как, дымя и громыхая, накатывался фронт…

Вот и теперь, приближаясь к знакомому овражку, Емелька испытывал странное томление и тревогу, словно бы там, в землянке, должно было что-то произойти – что-то неожиданное и важное.

– Смотри-ка! – шепнула Анка и крепко схватила Старшого за руку.– Вон человек. Сейчас вошел в землянку…

– Я тоже заметил,– порывисто перевел дыхание Костя.– Наверное, увидел нас и поспешил спрятаться.

Емелька замедлил шаги:

– А чего бы ему прятаться?

– Разные люди бывают,– рассудительно сказал Костя.– Есть и бродяги, и разбойники.

Старшой поколебался минуту, потом взглянул на Анку и весело подмигнул ей:

– Как ты говоришь, Кудряшка: отвага мед пьет?

Она лишь тряхнула челкой:

– Пошли!

Тропинка бежала по косогору, потом спускалась на дно овражка, и здесь ее пересекала другая, широкая и утоптанная тропа: она вела от входа в землянку к Старой кринице.

– Напиться бы…– облизал пересохшие губы Костя.– Малость отдохнем у криницы, осмотримся…

Старшой понимающе усмехнулся:

– Ты вроде бы трусишь, паренек?

Костик даже подпрыгнул на месте:

– Кто? Я?.. Да никогда! Сам не дерусь – и семерых не боюсь. Ну, да ты меня знаешь!

За перекошенной дверной рамой землянки притаилась ночь, и кто-то, казалось, наблюдал за ребятами из тьмы. Старшой подумал об этом и шепотом предупредил:

– Тихо… Осторожно… Чтобы ни звука мне!

И тут Костя неожиданно споткнулся, отпрянул в сторону и вскрикнул. И тотчас же из черного дверного проема послышался голос:

– Кто здесь?

Они замерли на косогоре. Костик попятился и оглянулся, собираясь броситься наутек. Емелька поднял ногу, чтобы сделать шаг, да так и застыл с поднятой ногой, а Кудряшка утратила свой обычный голос и пропищала, как птенец:

– Мы… Это мы. А вы кто?..

В черном проеме двери мелькнула светлая тень, и через порожек, придерживаясь за боковые столбики, переступил человек. Голова его была забинтована, а заросшее темной щетиной лицо казалось совсем черным.

– Мы – это мы? – повторил он слова Кудряшки, и в его слабом голосе можно было различить добрую улыбку.– Ну, в таком случае, я – это я. То есть Михей Степанович. Помните?

Ему разом ответили все трое:

– А как же, дяденька Михей!

– Еще как помним…

– Что с вами, дяденька Михей? – ахнула Анка и всплеснула руками.– Вон сквозь бинт проступила кровь…

Он хотел улыбнуться, но лишь болезненно покривил губы:

– Значит, ребятки, вы услышали выстрел? Это я стрелял, просил о помощи… Но сначала принесите воды. Вот здесь, на полу, моя фляга. Криница близко, а дойти не смог. Пожалуйста, поскорее.

Костя вошел в землянку, испуганно шарахнулся, заметив на смятой соломе черно блеснувшее ружье, но тут же подхватил флягу и во всю мочь пустился через овражек к Старой кринице.

Михей Степанович осторожно шагнул вперед и пошатнулся. Емелька поддержал его под локоть.

– Я хочу сесть, ребятки. Вот здесь, на земляном выступе. Что и как случилось – расскажу позже. А пока воды…

Внимательно рассматривая руки дяденьки Михея, темные пятна, засохшие струйки на его куртке, повязку на голове, Анка рассуждала вслух.

– Вы, дяденька, сами бинтовали голову? – запричитала она.– Вон повязка какая небрежная… Бинт перекручен и в крови. И на руках следы крови, и на куртке тоже. На вас напали неожиданно? Да, неожиданно и сзади! Наверное, вы даже не знаете, кто напал. Просто не видели его. Если бы видели, вы стали бы с ним бороться… Тогда ваша куртка была бы изодрана, а так, я вижу, куртка целая, и все пуговицы на месте.

Тяжело дыша, к землянке подбежал Костик:

– Вода просто ледяная. Пейте, дяденька Михей. Вам не трудно держать флягу? Ничего, я помогу.

Он пил медленными жадными глотками. Ободок металлической фляги постукивал о его зубы, и вода проливалась на небритый подбородок, на куртку, но он не мог оторваться и все пил, пил… Фляга скоро опустела, и Костя снова поспешил к кринице, а большой усталый человек откинулся спиной на земляную стенку у входа и закрыл глаза.