Текст книги "Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

– Мне кажется, что этот предполагаемый Григорий Иванов есть не что иное, как призрак, – сказал Комаровский военному губернатору М. Л. Кутузову

– И я так полагаю, – согласился тот.

Новый начальник полиции познакомился со всеми служащими полицмейстерами и частными приставами и из последних выбрал одного, некого Гейде.

– Осмелюсь доложить вашему превосходительству, что история с господином Шубиным довольно подозрительна, – сказал Гейде при представлении новому начальству.

– На чем основывается ваше предположение?

– Рана сделана на левой руке, ваше превосходительство, рана неопасная, возможно, нарочно сделана.

– Да, это так.. Это подозрительно... Ну а знаете вы о двух последних историях с англичанином и Ушаковым, которые остались нераскрытыми?

– Как же, ваше превосходительство!

– Не можете ли вы раскрыть их? Если вам это удастся – я вас награжу.

– Постараюсь, ваше превосходительство! Только дозвольте производить розыски в партикулярном платье, полицейская форма мне будет мешать...

– Конечно, конечно. Ну, так постарайтесь.

Гейде откланялся и уже на другой день явился с докладом:

– Нашел, ваше превосходительство; карета принадлежала извозчику, который уже арестован, а господин Ушаков был ограблен беглыми солдатами. Я их тоже поймал, ваше превосходительство.

– Прекрасно, прекрасно, господин Гейде! – похвалил начальник – Я вижу, вы необыкновенно способный человек.. Это делает вам честь. Согласно моему обещанию, я сделаю о вас представление, вы будете повышены. А теперь помогите раскрыть историю с Шубиным.

– Не имею слов выразить благодарность, ваше превосходительство, а история с поручиком Шубиным – довольно призрачная история-с.

– Призрачная-то призрачная, но нет веских улик. Сыщите мне эти улики. Распутайте этот узел!

– Употреблю все силы! – отвечал Гейде с глубоким поклоном.

Над головой бедного Шубина собиралась гроза... А он лежал дома в уверенности, что зардевшаяся заря скоро разгорится для него в сияющий день и обогреет его, так много страдавшего.

Он приятно улыбался, оставаясь один, и все ждал от царя милостей за свое мужество. Совесть не поднимала голоса в его душе.

Но милости и награды что-то не торопились сыпаться на него, а через несколько дней вокруг Шубина рой добрых знакомых и приятелей значительно поредел. В городе стали упорно разноситься насчет него разные неблаговидные и подозрительные слухи. Полторацкому запрещено было видеться с ним... Но счастливый в своей мечте поручик еще ничего не замечал и не подозревал.

А между тем запутанная история при содействии пристава Гейде, обладавшего действительно замечательными сыскными способностями, все более и более день ото дня распутывалась, через несколько дней Гейде принес к начальнику полиции пистолет, найденный одним истопником Михайловского замка в канаве, когда он ловил рыбу. Пистолет оказался от офицерского седла.

– Надо, ваше превосходительство, показать его лакею поручика Шубина, не признает ли?

– Да, да, непременно! Пошлите за ним, здесь и допросим, – согласился генерал Комаровский.

Камердинер Шубина был приведен к генералу, и Гейде начал опрос:

– Ты давно служишь у поручика Алексея Петровича Шубина?

– Да мы, ваше высокоблагородие, ихние крепостные будем. Я у их благородия служу с самого поступления в полк.

– А скажи, пожалуйста, не было ли у твоего барина седла какого-нибудь?

– Как же-с! И посейчас есть седло у нас. Это еще когда барин был полковым адъютантом, так с тех пор седло.

– В седле этом и пистолеты есть?

– Есть-с, как следует, по форме.

Гейде показал ему пистолет, вытащенный из канавы у Летнего сада.

– Не признаешь ли этого пистолета? Был ли у барина такой?

Камердинер внимательно осмотрел пистолет.

– Кажись, – и наш, а может быть, – и не наш, все они на один фасон.

– Седло у вас где находится, дома?

– Дома где-то завалено, барину теперь не требуется...

– Ну так ступай сейчас домой и отыщи седло с пистолетами. Я пошлю с тобой полицейского. Да барину ни слова, а то худо будет.

Седло было отыскано, в нем недоставало одного пистолета в кобуре.

– Ну теперь ясное дело: он сам себя ранил, а заговор лишь выдумка,– заключил генерал.

– Что касается примет этого Григория Иванова, откуда он их, ваше превосходительство, взял?

– И правда, откуда он эти приметы взял?

– Надобно опять допросить лакея, – решил Гейде, – не знает ли он кого с этими приметами.

Когда лакею прочитали приметы Григория Иванова, он сказал:

– Да, был у нас, ваше высокоблагородие, ровно бы как такой... тоже из крепостных барина, лакеем служил.

– Где ж он теперь?

– А Бог его знает! Бежал он от барина.

– Бежал? – переспросил генерал. – А объявление в полицию подавали?

– Как же, беспременно подавали, в третью Адмиралтейскую часть, барин меня и посылал с объявкой.

Навели справки в Адмиралтейской части, затребовали это объявление о бежавшем крепостном и увидели, что прописанные там приметы оказались теми же, что у выдуманного Григория Иванова.

– Однако это уж чересчур! – воскликнул генерал. – Он не потрудился даже выдумать новых примет, а взял да и списал с бывшего слуги. Это просто глупо!

Шубина арестовали. На следствии он сначала продолжать утверждать прежнее, но когда ему представили все улики, упал на колени и со слезами признался, что выдумал эту историю для того, чтобы заслужить милость и награду государя.

Дело имело худой конец для поручика: его лишили чинов и сослали в Сибирь без срока. Легковерный Полторацкий отделался дешево: получил строгий выговор «за легковерие». На служебной карьере это не отразилось, спустя 35 лет он даже стал ярославским губернатором.

Гейде был пожалован чином подполковника и назначен начальником драгунской команды.

Поручик Шубин провел в ссылке тринадцать лет. В 1815 г. его простили, и он вернулся в столицу. Дальнейшая его судьба неизвестна.

* * *

В одном из центральных архивов хранится следственное дело за 1796 г. «О монахе Авеле и написанных им книгах». Чем глубже знакомишься с ним и судьбой загадочного монаха, тем больше удивляешься: как могли забыть историки человека, чьи пророчества сбывались день в день? Он предсказывал Екатерине II и Павлу I, Александру I и Николаю I. Правда, всем Авель имел дерзновение назвать день их смерти, а тем паче причину, за что 21 год провел в ссылках и тюрьмах. Так кем же он был – авантюристом, сумасшедшим или действительно пророком?

Крестьянин Василий Васильев родился в 1757 г. в Тульской губернии. С юности он отправился странствовать по Руси, принял постриг в одном из Новгородских монастырей. Став монахом и взяв имя Авель, сперва жил отшельником на Волге, потом в Соловецком монастыре, в Валаамском, где написал свои первые «зело престрашные книги». Это две небольшие тетрадки с главами «Сказание о существе, что есть существо Божие и Божество» и «Жизнь и житие отца нашего Дадамия».

Авель потом объяснял, что ничего не писал, а «сочинял из видения». Однажды утром, еще затемно, ему будто бы открылись в небе две большие книги. Также было видение, что «ожидаемый жидами мессия уже объявился на земле, а именно в русском городе Орле под именем Федора Крикова». Авель поехал в Орел и действительно нашел торговца-еврея с этим именем. Они долго беседовали, и Криков назначил Авелю «в этом же году встречу в Киеве». Встрече не суждено было состояться, поскольку к этому времени Авеля арестовали, но именно разговор с «мессией» подвиг, видимо, его к паломничеству в Константинополь, куда он и двинулся через Орел, Сумы, Полтаву и Херсон.

Костромской епископ, в епархии которого стал жить Авель, немало озадачился писаниями монаха, углядев в них ересь. Авеля расстригли и должны были судить светским судом. Но так как в книгах шел разговор и об императрице, епископ счел за лучшее отдать «расстригу» в костромское наместническое правление, откуда под строгой охраной его отвезли в петербургскую Тайную экспедицию для допроса.

Допрашивал Авеля преемник Шешковского Александр Макаров.

«Вопрос. Что ты за человек, как тебя зовут, где ты родился, кто у тебя отец, чему обучен, женат или холост и если женат, то имеешь ли детей и сколько, где твой отец проживает и чем питается?

Ответ. Крещен в веру греческого исповедания, которую содержа повинуется всем церковным преданиям и общественным положениям; женат, детей трое сыновей; женат против воли и для того в своем селении жил мало, а всегда шатался по разным городам.

Вопрос. Когда ты говоришь, что женат против воли и хаживал по разным местам, то где именно и в чем ты упражнялся и какое имел пропитание, а домашним – пособие?

Ответ. Когда было еще 10 лет от роду, то и начал мыслить об отсутствии из дому отца своего с тем, чтобы идти куда-либо в пустыню на службу Богу, а притом, слышав во Евангелии Христа Спасителя слово: «аще кто оставит отца своего и матерь, жену и чада и вся имени Моего рода, той сторицею вся приимет и вселится в царствии небесном», внемля сему, вячше начал о том думать и искал случая о исполнении своего намерения. Будучи же 17 лет, тогда отец принудил жениться; а по прошествии несколько тому времени начал обучаться российской грамоте, а потом учился и плотничной работе.

Вопрос. Какой тебе год и откуда был глас и в чем он состоял?

Ответ. Когда был в пустыне Валаамской, во едино время был из воздуха глас, яко боговидцу Моисею пророку и якобы изречено тако: иди и скажи северной царице Екатерине Алексеевне, иди и рцы ей всю истину, еже аз тебе заповедую. Первое скажи ей, егда воцарится сын ее Павел Петрович, тогда будет покорена под ноги его земля турецкая, а сам султан дань станет платить. И еще рцы северной царице Екатерине: царствовать она будет 40 годов.

Вопрос. Для чего внес в книгу свою такие слова, которые касаются Ея Величества и именно, «акиби на ню сын восстанет» и прочее, и как ты разумел их?

Ответ. На сие ответствую, что восстание есть двоякое: иное делом, а иное словом и мыслию, и утверждаю под смертной казнью, что я восстание в книге своей разумел словом и мыслию; признаюся чистосердечно, что сам сии слова написал потому, что он, т. е. сын, есть человек подобострастен, как и мы...».

Много задавал Макаров вопросов монаху, в основном по поводу императрицы и наследника. Остальные пророчества его не волновали. Очень удивился следователь ответному вопросу Авеля: «Есть ли Бог и есть ли диавол, и признаются ли они Макаровым?»

Авель был приведен к генерал-прокурору графу Самойлову, который, рассвирепев, отвесил монаху три оплеухи. Предстал наконец Авель и пред светлые очи матушки-императрицы. Услышав год и день своей смерти, она была в истерике. Результатом их разговора явился указ:

«Поелику в Тайной экспедиции по следствию оказалось, что крестьянин Василий Васильев неистовую книгу сочинял из самолюбия и мнимой похвалы от простых людей, что в непросвещенных могло бы произвести колеблемость и самое неустройство, а паче что осмелился он вместить тут дерзновеннейшие и самые оскорбительные слова, касающиеся до пресветлейшей особы Ея Императорского Величества и высочайшего Ея Величества дома, в чем и учинил собственноручное признание, а за сие дерзновение и буйственность, яко богохульник и оскорбитель высочайшей власти по государственным законам заслуживает смертную казнь; но Ея Императорское Величество, облегчая строгость законных предписаний, указать соизволила оного Василия Васильева, вместо заслуженного ему наказания, посадить в Шлиссельбургскую крепость, вследствие чего и отправить при ордере к тамошнему коменданту полковнику Колюбякину, за присмотром, с приказанием содержать его под крепчайшим караулом так, чтобы он ни с кем не сообщался, ни разговоров никаких не имел; на пищу же производить ему по десяти копеек в каждый день, а вышесказанные, писанные им бумаги запечатать печатью генерал-прокурора, хранить в Тайной экспедиции».

Эти бумаги, несмотря на разные российские передряги, войны и прочее, сохранились в архиве. В том числе и такая книга – «Житие и страдание отца и монаха Авеля».

«Житие» написано самим Авелем. Далее он рассказывает, как жил в монастырях, как ему случилось видение, после которого он «стал все познавать и все разуметь». Проведя несложные подсчеты, видим, что по Авелю конец света, «когда мертвые восстанут и живые обновятся», падает на 2892 год по нынешнему календарю.

После кончины Екатерины на престол взошел Павел. Новый император затребовал из следственного дела сочинения «столь зрячего провидца» и, прочитав их, приказал привезти автора к нему.

Встретил он Авеля уважительно, даже предложил помощь в обустройстве жизни, на что Авель возразил: «От юности мое желание быть монахом и служить Богу». Тогда Павел попросил предсказать его будущее. О чем говорил прорицатель – неизвестно, но после разговора император приказал «облечь Авеля в монашество, обеспечить хорошее питание».

Неугомонный монах лишь год пробыл в Александро-Невском монастыре, после чего отправился в Москву, где общался с известными по тем временам грамотеями Матвеем Мудровым, Петром Страховым. И пророчествуя, собирал деньги для дальнего путешествия. Но вскоре последовал новый запрет, и он отправился в понравившийся ему ранее Валаамский монастырь, где тайно сочинил новую книгу, предсказаний. Об этом узнали. И настоятель написал обер-прокурору: «Книга от него отобрана и ко мне представлена с найденным в ней листком, писанным русскими литерами, а книга писана языком неизвестным». Опасаясь последствий, Авель, по всей видимости, зашифровал текст.

Его вновь привезли в Петербург и заточили в Петропавловскую крепость. Опять пришлось свидеться со следователем Макаровым. Правительства меняются, а следователи остаются!

Навестил монаха архиерей Амвросий, пытаясь «понять этого человека». Он отписывал обер-прокурору: «Монах Авель, по записке своей, в монастыре им написанной, открыл мне. Оное его открытие, им самим написанное, на рассмотрение ваше при сем прилагаю. Из разговора же я ничего достойного внимания не нашел, кроме открывающегося в нем помешательства в уме, ханжества и рассказов о своих тайновидениях, от которых пустынники даже в страх приходят. Впрочем, Бог весть».

Последние слова архиерея означают, что «помешанный» его все-таки озадачил.

Из каземата Авель писал архиерею: «А ныне я имею желание определиться в еврейский род и научить их познанию Христа Бога и всей нашей православной веры и прошу доложить о том Его Величеству».

К несчастью своему, Авель неосторожно назвал дату смерти императора Павла, чем совсем уж себя погубил... Сидеть бы ему и сидеть в крепости... Но вступил на престол Александр I, и Авеля отправили в Соловецкий монастырь, а потом и вовсе освободили. Провел он на свободе целый год (1802), написал новую книгу, в которой предсказал, что «врагом будет взята Москва», да еще и дату назвал. Книга дошла до императора, и Авеля приказано было заключить в соловецкую тюрьму, пока не сбудутся его пророчества. На этот раз пришлось просидеть 12 лет: «...И видел в них добрая и недобрая, злая и благая, и всяческая и всякая; еще ж такие были искусы ему в соловецкой тюрьме, которые и описать нельзя. Десять раз был под смертию, сто раз приходил в отчаяние; тысячу раз находился в непрестанных подвигах, а прочих искусов было отцу Авелю число многочисленное и число бесчисленное».

Предсказание о взятии Москвы исполнилось в 1812 г., и Александр I вспомнил об опальном монахе. Полетело на Соловки письмо: «Монаха Авеля выключить из числа колодников и включить в число монахов, на всю полную свободу. Ежели он жив и здоров, то ехал бы к нам в Петербург: мы желаем его видеть и с ним нечто поговорить».

Архимандрит Соловецкого монастыря, который морил Авеля голодом и вообще обращался с ним плохо, занервничал и ответил в столицу: «Ныне отец Авель болен и не может к вам быть, а разве на будущий год весною».

Авеля выпустили, снабдили паспортом, деньгами и одеждой. Он поселился в Троице-Сергиевой лавре, жил тихо, разговаривать не любил. К нему повадились было ездить московские барыни с вопросами о дочерях да женихах, но Авель отвечал, что он не провидец. Однако писать он не бросил.

В письме к графине Прасковье Потемкиной говорится, что сочинил, мол, для нее несколько книг, которые вскоре вышлет: «Оных книг со мною нету, а хранятся в сокровенном месте; оные мои книги удивительные и преудивительные, те мои книги достойны удивления и ужаса, а читать их токмо тем, кто уповает на Господа Бога и на пресвятую Божию Матерь. Но только читать их должно с великим разумением и с великим понятием». Однако это уже не были книги пророчеств, поскольку в другом письме Авель сетует: «Я от вас получил недавно два письма и пишите вы в них: сказать вам пророчества то и то. Знаете ли, что я вам скажу: мне запрещено пророчествовать именным указом. Так сказано: ежели монах Авель станет пророчествовать вслух людям или кому писать на хартиях, то брать тех людей под секрет и самого монаха Авеля и держать их в тюрьме или в острогах под крепкими стражами; видите, Прасковья Андреевна, каково наше пророчество или прозорливство, – в тюрьмах ли лучше быть или на воле, размысли убо. Я согласился ныне лучше ничего не знать да быть на воле, а нежели знать да быть в тюрьмах и под неволию. Писано есть: будити мудры яко змии и чисты яко голуби; то есть буди мудр, да больше молчи; есть еще писано: погублю премудрость премудрых и разум разумных отвергну и прочая таковая; вот до чего дошли с своею премудростию и с своим разумом. Итак, я ныне положился лучше ничего не знать, а если знать, то молчать».

«Книга бытия» Авеля, где говорится о возникновении Земли, сотворении мира и человека, иллюстрирована им самим разными таблицами и символами. Он так их комментирует: «Изображен весь видимый мир и в нем изображена тьма и земля, луна и солнце, звезды и все звезды, и все тверди и прочая таковая. Сей мир величеством тридцать миллионов стадей, окружностию девяносто миллион стадей; земля в нем величеством во всею третию твердь, солнце – со всею вторую твердь, тьма – со всю мету. Земля сотворена из дебелых вещей и в ней и на ней – воды и леса и прочие вещи. Солнце сотворено из самого сущего существа. Такожде и звезды сотворены и чистого самого существа, воздухом не окружаемы; величина звездам не меньше луны и не меньше тьмы. Луна и тьма сотворены из воздуха, тьма вся темная, а луна один бок темный, а другой светлый...» Авель делит мир на видимый и невидимый. Солнце у него состоит из самого сущего существа – не из ядерной ли энергии?

В 1823 г. монах определился на жительство в Высотский монастырь под Серпуховом, но вскоре его покинул и снова отправился бродяжничать. Его обнаружили наконец в родной деревне и как самовольно оставившего поселение заточили смирения ради в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь, служивший в то время тюрьмой для духовных лиц.

Там Авель и умер в 1841 г., прожив, как сам предсказывал, ровно «восемьдесят и три года и четыре месяца».

Одним из первых документов, подписанных вступившим на престол Александром I, был указ об упразднении Тайной экспедиции и отмене пыток. В манифесте от 2 апреля 1801 г. император резко осудил развернувшуюся при его отце организацию тайного политического сыска.

Стали образовываться министерства. Возникло и Министерство внутренних дел с особенной канцелярией, занимавшейся политическими делами. Наряду с ней вскоре вырастает новое учреждение, о котором император, отправляясь в 1805 г. в армию, говорил генерал-адъютанту Комаровскому: «Я желаю, чтобы была учреждена высшая полиция, которой мы еще не имеем и которая необходима в теперешних условиях; для составления правил оной составлен будет комитет».

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ СТРОИТСЯ

…где строенья станом великанов

разместились тесно по земле.

В. Брюсов

По сути дела в устье Невы в первые годы основания Петербурга вырастали два города – один на Березовом острове, под защитой Петропавловской крепости, а другой – на Адмиралтейском острове, охраняемый пушками Адмиралтейства. Особенно быстро шла застройка Березового острова.

Хотя правительство и не могло уделять много внимания собственно строительству города, Петербург разрастался. Возводила свои палаты знать, строили дома офицеры и служащие разных канцелярий, иностранцы, мастеровые. Рыли землянки и разбивали шалаши работные люди – подкопщики. Возникали лавки, харчевни, бани, рынки – Морской у Адмиралтейства, Обжорный на Березовом острове. Образовывались слободы, давшие впоследствии названия улицам Пушкарской, Ружейной, Посадской, Монетной, Зелейной (позднее – улица Зеленина). Знать селилась вдоль берегов Невы и Большой Невки. Возникли Большая и Малая Дворянские слободы.

Город в целом представлял собой несколько слобод с кривыми немощеными улочками и переулками, пустырями, маленькими домиками. Мостов почти не было. Берега рек и каналов еще не укреплялись, не стали набережными. В первые годы город целиком был деревянным. Среди его зданий выделялся дворец петербургского губернатора А. Д. Меншикова, вначале построенный из дерева, а потом из камня. На левом берегу Невы, там, где позднее был поставлен памятник Петру I – Медный всадник, стояла деревянная церковь Исаакия Далматского. За ней тянулись болота и заболоченные луга.

Петр I твердо решил перенести сюда столицу. Вот почему после взятия русскими войсками в 1710 г. города Выборга последовали указы Петра о переселении в Петербург сановников, придворных, а затем двора. Петр обязал при этом каждую семью построить для себя дом соответственно своему общественному положению и по своим размерам пропорционально количеству крепостных. Затем в Петербург были переведены правительственные учреждения и там же в 1713 г. были расквартированы гвардейские части.

Но здесь лучше дать слово И. Г. Георги, автору «Описания С.-Петербурга в 1710 и 1711 гг.»:

«Что касается почвы нового города и его окрестностей, то она вообще очень холодная, как от множества воды, болот и пустырей, так и от самой северной широты, на которой он лежит. На Ингерманландской стороне земля, однако же, несколько плодороднее, чем на Финляндской.

До основания С.-Петербурга, на месте, им занимаемом, жил шведский помещик, с немногими финскими крестьянами и рыбаками, которые довольно, по своему, порядочно обрабатывали эту землю, так что еще и теперь, на пустырях в городе и вокруг его, остались следы борозд, поднятых их сохами.

Впрочем, за городом не растет почти ничего, кроме моркови, да и той немного, белой капусты и травы для скота.

Домашнюю скотину, как-то рогатый скот, овец, свиней и проч., прежде можно было покупать за безделицу, но теперь, когда, при большом стечении народа в С.-Петербург, потребление чрезвычайно увеличилось, бедным людям очень трудно пропитываться, так что они употребляют в пищу больше коренья и капусту, хлеба же почти в глаза не видят. Поэтому легко себе представить, сколь тяжело их существование, и если бы не подвоз съестных припасов из Ладоги, Новгорода, Пскова и других мест, то всe скоро перемерли бы с голода. А между тем, как почти все жизненные припасы доставляются сюда издалека, в зимнее время иногда за двести и триста миль, на тысячах подводах, то и цены на все ныне очень высоки.

В здешних садах, несмотря на старание, прилагаемое в особенности голландцами, тоже немного чего разводится, частию по причине холодного грунта, частию же потому, что зима продолжительнее лета. Что природа в силах произвести, то должно поспеть в два месяца: июнь и июль, да разве еще в августе, а что в это время не созреет, то должно считать погибшим. Фруктов здесь совсем нет и хотя осенью приходят из Новгорода целые барки с яблоками, но с очень незавидными; о сливах же и грушах, и даже о вишнях, и слухом не слыхать. Но зато дичь водится в большом количестве, кроме зайцев, которых, по неимению обширных пахотных полей, мало, и то все только белые. Диких свиней и коз, равно и оленей совсем не видать, но в медведях, волках, лисицах, рысях и тому подобном недостатка нет. Тетеревей, куропаток, куликов, бекасов и т. п. так много, что крестьяне, ловящие этих птиц большею частию силками, предлагают их часто почти за ничто. Между тетеревами и куропатками есть некоторые ростом с курицу; последние большей частию совершенно белые и очень вкусные, отыскивают себе корм на земле и в снегу, для чего, в защиту от холода, природа обула их в род шершавых сапожков, и мне ни в Германии, ни в Голландии, ни в Брабанте нигдe не случалось видеть птиц такой породы.

Реки здесь обилуют всякою рыбой; при всем том, как у русских нет никаких порядочных снастей для рыболовства, а, при множестве установленных постов, они тотчас с жадностью скупают весь улов, то рыба вообще довольно дорога. Зато вонючей соленой рыбы бездна; ее привозят полыми бочками и барками из Ладоги и других мест и хотя от нее уже издалека доносится такой запах, что надо затыкать нос, однако русские, в особенности же простолюдины, едят ее с невероятною алчностью и так же охотно, как свежую.

Дрова еще можно доставать с нуждою, хотя постепенно все тоньше и мельче, но и те сплавляются водою из дальних мест, потому что царем запрещено под телесным наказанием и лишением живота рубить в С.-Петербургe, особенно же на острове Ретусари, хоть бы один сучок, уже не говоря о целых деревьях. По островам и вообще в тамошних лесах растут многоразличные хорошие злаки; в гербариуме покойного флотского пастора Вильгельма Толле я нашел их свыше 300 видов, собранных им в этих местах. Обыкновенный лес здесь ель, сосна, пихта, береза и орешник; снимаемые с последнего орехи крестьяне приносят на рынок целыми кулями. Дуб и бук попадались мнe очень редко, или, лучше сказать, не встречались никогда, кроме тех двух дубов, которые, как я выше упомянул, растут у взморья на Ретусари. Оттого и суда здесь строятся все из елового и соснового леса, очень недолго держащегося в воде.

Климат в этом краю и зимой и летом очень суров и холоден; вследствие частых ветров, туманов и дождей или снега, а также болотистой местности, он притом и очень нездоров. Обычно более полугода продолжается лютая зима (немецкая зима показалась бы здесь летом), а все прочее время, за исключением июня и июля, стоит апрельская или осенняя погода. Оттого жителям необходимо запасаться шубами, теплым платьем и такою же обувью.

Когда один только день идет дождик, то уже нигде нет прохода и на всяком шагу вязнешь в грязи. В прошлом 1710 г., по распоряжению его царского величества, начали мостить камнем улицу на Финляндской стороне, под руководством немецких мостовщиков; но чтобы везде настлать такую мостовую, потребуется немало времени, да и много камня, которого здесь не в изобилии...

Что касается местных жителей, то они, большей частию, здоровый и от природы дюжий народ, говорящий особым, финским языком, очень трудным и едва ли имеющим сродство с каким-нибудь другим. К тому же они говорят так скоро, что чужому невозможно их понять.

Одеваются они почти, как лифляндцы, и носят такую же лыковую обувь, плоские шапки и за поясом небольшой топор, но переселившиеся в города ходят в немецком платье.

Живущие в Финляндии почти все евангелическо-лютеранского исповедания и в богослужении, церковном пении и молитвах следуют шведскому обычаю; однако мне часто казалось, что между ними таится еще много привязанности к прежним суеверным языческим обычаям и колдовству.

Жители Ингерманландии частию исповедуют еще евангелическую веру, частию уже русскую.

Хозяйство у них всех очень скудное и дурное, так что оно не может быть сравниваемо с бытом даже беднейшего немецкого крестьянина. Избы в деревнях срублены все на русский лад, из брусьев, крестообразно один на другой положенных, и состоят большей частию из одной комнатки, в которой и печь для варева.

Вместо окон – маленькое четырехугольное отверстие с задвижной дощечкой. У тех, которые позажиточнее, встрeчается, впрочем, иногда и крошечное окошечко, ладони в две из слюды (заменяющей нередко стекло и у самих бояр и других знатных господ), или бумажное, или же из пропитанной маслом холстины. Постели в деревнях совсем не известны, и жители покрываются, вместо одеял, какою-нибудь старой рухлядью или лохмотьями; большей же частию, точно так же, как и русское простонародье, жарко натопив комнату, ложатся, совсем нагими, на печь, похожую на хлебенную, или на доски (скамьи), приделанные к стенам, или же прикрепленные к потолку (полати), нисколько не обращая внимания на то, что таким образом лежат вместе вповалку муж и жена, работник и девка, дети, собаки, кошки, свиньи, куры и пр. Можно однако себе представить, какое ощущение эта гадость и вонь должна производить в непривыкшем к ней путешественнике, тем более, что изба обычно наполнена чадом, за которым, если стать прямо, не видно верхней части тела. Ночью для проезжего присоединяется еще другая мука от множества гадин, особенно клопов, сидящих в невероятном множестве между брусьями и в щелях деревянных стен и мешающих часто закрыть глаза хоть бы на минуту. Комаров в этих местах тоже несчетное число и мне не раз случалось, переезжая через Неву, зачерпывать полную шляпу их трупов, плывших из Ладожского озера.

Вместо свечей жители употребляют тонко наколотые еловые лучины, которые втыкают, одну за другой, в железный светец, подставляя под него ведро с водой; иногда же они суют такие горящие лучины прямо в деревянную стену, нисколько не заботясь о том, что от этого может сгореть вся изба.

Их детские зыбки тоже мудреные. К гибкому шесту, укрепленному, как у токарей, в потолок, привязывают тесьмой или веревкой продолговатую корзину, в которую кладут младенца, обложив его старым лохмотьем, какими-нибудь общипанными перьями или соломой; потом корзинку то тянут вниз, то отпускают вверх, приводя ее таким образом в качательное движение; когда же мать хочет дать ребенку грудь, то она, не вынимая его, наклоняется для этого над корзиной.

При постройке своих изб они довольствуются небольшим топором с прибавкою разве еще угломера, а вместо скобеля употребляют кривой крюк, каким в Германии мясники счищают и соскребают чурбан, на котором рубится мясо или готовятся колбасы. Этих орудий им, как и русским, стает на все, и избы их поспевают в самое короткое время. Двери в последних обычно так невысоки, что входящему надо очень низко наклоняться, и когда их отворяют, из избы валит такой дым и чад, что можно упасть в обморок или задохнуться; но жителям ни до этого, ни вообще до какой-нибудь чистоплотности нет ни малейшего дела.

Из всего сказанного легко себе представить, какой жалости достойны эти бедняки, когда промысл насылает на них голод, войну и повальные болезни, особливо же чуму.