Текст книги "Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)

Служители при «обывателях» и слуги иностранных посольств (численность их с детьми достигала 17 тыс. человек) – это прежде всего дворовые крепостные слуги. Число свободных домашних слуг было очень небольшим. Возможно, в число слуг полиция включила низший обслуживающий персонал учреждений дворцового ведомства, т. е. тех, кто выполнял черную работу в царских конюшнях, прачечном дворе, служил в егерском охотничьем корпусе и т. п.

В ведомости 1750 г. обращает на себя внимание значительное превышение численности мужского населения над женским.

У привилегированного слоя населения столицы число мужчин лишь немного превосходило число женщин. Совсем иное соотношение у остальной части постоянного населения столицы. У «жильцов» число мужчин в полтора раза больше числа женщин, а среди слуг и служителей мужчин в два раза больше, чем женщин. «Приезжие», в основном трудовое население, были лишены возможности иметь семьи в Петербурге; число мужчин среди «приезжих» в 7,7 раза превосходило число женщин. Чем меньше обеспечены были жители столицы, тем труднее было для них обзаведение семьей.

Население росло в основном за счет трудящихся слоев. Продолжало развиваться ремесло. Для 50-х гг. XVIII в. сохранился перечень 44 ремесленных цехов, существовавших в Петербурге, но перечень этот неполон. Представляют интерес данные о социальных слоях, из которых выходили ремесленники в середине XVIII в. Среди 1041 человека ремесленников, о которых имеются сведения, из крестьян и крепостных дворовых было 214 человек (20,5%), из купцов 316 человек (30,3%), из разночинцев, т. е. детей мелких служащих, солдат, церковников, 95 человек (9,1%), 83 человека поименованы просто людьми «польской нации», 5 – «малороссиянами». Для коренного местного населения запись в цехи вызывала лишь неудобства, она связывалась с возможностью принудительного привлечения ремесленников к выполнению казенных работ. Все это не могло касаться иностранцев. Иностранцы, в противоположность коренному местному населению, считали запись в цехи выгодной и охотно записывались все, даже имевшие отдаленное отношение к ремеслу. Поэтому число цеховых ремесленников иностранцев (316 чел.) не соответствовало их действительному удельному весу.

Кроме увеличения в 30—50-х годах XVIII в. числа лиц, работавших на казенных и частных предприятиях, цеховых ремесленников и мелких товаропроизводителей-одиночек, рост численности населения города происходил за счет людей, занятых работой по обслуживанию коммунальных нужд и торговли. Плавучие, разводные мосты через Большую Неву и Малую Неву и разводные мосты через малые реки и каналы обслуживались специальными мостовыми командами. Существовало большое число перевозов. Легковые и грузовые извозчики вместе с лодочниками и перевозчиками обеспечивали внутригородской транспорт. Современник, автор описания Петербурга начала 50-х годов, отметил, что в Петербурге было «около трех тысяч извозчиков или более в зимнее время».

Многочисленные рынки обслуживались массой мелких торговцев, огородниками, из которых многие арендовали землю в пригородах и являлись, таким образом, постоянными жителями городских окраин. Разносчики и лотошники торговали пирогами, калачами, сбитнем не только на рынках, но и по улицам и дворам.

Материальная обеспеченность мелких производителей была очень различной и зависела в первую очередь от того, работали ли они непосредственно на потребителя-заказчика, продавали ли сами свой товар на рынке или работали на торговца-перекупщика. Широкое применение крепостного труда в условиях очень низкой его оплаты понижало оплату и вольнонаемного труда, а вместе с тем понижало и общий уровень материального обеспечения мелких производителей. Были ремесла более прибыльные, обслуживавшие потребности и запросы богатого дворянства, но спрос на таких ремесленников был очень ограничен. Оплата труда строителей, определявшаяся в первую очередь их квалификацией, существенно колебалась в зависимости от спроса на труд. Как правило, между заказчиком и артелью строителей стояли подрядчики. Подрядчики, нанимая артель, обычно брали на себя и обязательство обеспечивать строителей питанием. Подрядчики создавали тяжелые условия работы, плохо кормили рабочих, часто обманывали их при расчете.

Естественно, что конфликты между рабочими и подрядчиками возникали постоянно. И строители, и большая доля мастеровых и работных людей, так же как и ремесленники, состояли в основной своей части из крепостных крестьян. То, что зарабатывал крестьянин, лишь в некоторой и притом малой доле принадлежало ему. Значительную часть из своего заработка отпущенный на оброк крестьянин должен был отдавать помещику. Размер оброка определялся волей помещика. Столица привлекала оброчных крестьян прежде всего как наиболее емкий рынок рабочей силы всех специальностей. Оброчник – строитель, текстильщик, металлург и т. п. – находил здесь работу по специальности, повышал квалификацию, другие приобретали здесь специальность. Крестьян-оброчников гнали в столицу нужда и голод. Но нельзя забывать о заманчивости и притягательности ухода от взора барина, из-под придирчивого надзора крепостной администрации.

Этим преимуществом не обладали многочисленные крепостные дворовые слуги в Петербурге в дворянских домах: они всегда были на глазах барина.

В 30—50-е годы XVIII в. Петербург расширял свои пределы и уплотнялся на старой, давно освоенной территории. Еще представленный Петру I Леблоном план строительства Петербурга предусматривал удаление жилищ рабочих на окраины. В ходе строительства Петербурга на левом берегу Невы – на так называемой Московской стороне – появились рабочие слободы. Правительство с с неудовольствием смотрело на это. Большие пожары в августе 1736 г. и июне 1737 г. использовались как предлог для выселения рабочих на окраины, к этому были направлены и распоряжения правительства о необходимости строить в центре города только большие красивые здания. Лучшие районы города отводились дворянству. Рабочее население с его бедными жилищами оттеснялось на окраины города, или в предместья, где еще не были осушены болотистые трясины, или на захолустные улицы города с их непролазной грязью.

Слободы, населенные работными людьми, часто одной профессии и даже одного предприятия, являлись поселениями, характерными для окраинных районов Петербурга. Особенно интенсивно слободы росли в 30—40-х годах XVIII в., когда шло усиленное вытеснение трудового населения из центра; рост их продолжался и во второй половине XVIII в. Больше всего слобод появилось на Охте. Кроме двух слобод переселенцев-плотников, там возникли: Бочарная слобода, в которой жили люди, готовившие бочки для пивоваренных заводов, слобода Синявина батальона (по фамилии начальника Канцелярии городовых дел), населенная рабочими и низшими служащими Канцелярии городовых дел, Госпитальная слобода служителей двух расположенных там госпиталей, Компанейская слобода компанейщиков пивоваренного дела, Казачья слобода, населенная сначала казаками, а позднее отставными солдатами и другими бедными людьми.

Жители Казачьей слободы вызывали у полиции крайнее недовольство нарушениями полицейских порядков. Комиссия по строению постановила снести Казачью слободу и строить на освобожденном месте только «регулярное» строение. Но полиции не удалось осуществить это намерение. Казачья слобода осталась и во второй половине XVIII столетия такой же «нерегулярной» и приютом для беглых, преследуемых полицией и помещиками.

На Васильевском острове вблизи Галерной гавани существовала Галерная слобода, населенная находившимися на службе и отставными матросами с их семьями; с 1738 г. начали застраиваться слободки в западной части Малого проспекта. По Фонтанке, в нижнем ее течении, располагались слободы Калинкиной деревни, а рядом Матисова деревня. Здесь жили по большей части отставные солдаты. В Московской части возникла Ямская Московская слобода ямщиков-переведенцев, а за Аничковым мостом – Каретная, в которой жили ремесленники, производившие кареты, коляски, сани.

Рабочие Адмиралтейства в 40-х годах были вытеснены в район вновь появившейся слободы Новая Коломна на правом берегу Фонтанки, между устьями Мойки и Фонтанки.

Число дворов в Петербурге на 1737 г. составило 5898.

Согласно второй ревизии, проведенной в конце 40-х годов XVIII в., население империи составляло 9 103 387 душ мужского пола. На долю Петербурга приходилось приблизительно 56 700 душ мужского пола, т. е. 0,6 % всего мужского населения страны.

Далеко не везде работные люди имели собственное жилье. На большинстве мелких и крупных предприятий считалось достаточным, если при предприятии предоставлялся какой-либо угол рабочему для сна; на многих предприятиях таким приютом служило помещение мастерской.

Домики в слободах, в которых жило большинство трудового населения столицы, имели небольшие усадьбы с огородами. Ко всем окраинным слободам близко прилегали места городского выгона для скота. Молочный скот держали и в Галерной слободе, и жители Петербургского острова, и жители Охтенских и Ямской слобод. Домики-избы, наскоро выстроенные для переведенцев или построенные самими переведенцами, были малы и тесны. Убогими лачугами называли их правительственные строительные комиссии. Более просторными были дома у ямщиков, так как им приходилось иметь не меньше 4—6 лошадей и располагать помещением для проезжавших.

Жилище в «один покой» для семьи рабочего было обычным явлением. В одном указе времен Анны Иоанновны велено «в Санкт-Петербурге у находящихся адмиралтейской и других команд мастеровых людей, на построенных в указных местах дворех их, буде у кого имеется токмо по одному покою, а в нем живет хозяин и жена его и дети, постою не ставить». Часто в таком же «покое» жили еще и съемщики углов – работные или мастеровые люди.

При Петре I в слободах было еще много курных изб, и петровскими указами предписывалось «командам из солдат избы проверять и черные печи ломать». Судя по тому, что в позднейшее время такого вопроса не поднималось, курные избы, по-видимому, исчезли. Освещались дома в слободах лучиной. Свечи были дороги и малодоступны бедноте.

Значительную и экономически важную и влиятельную группу населения Петербурга составляли купцы. Купечество в первой половине XVIII в. входило вместе с ремесленниками в число посадских людей. В начальный период истории Петербурга стремление Петра I ускорить развитие в нем торговли и промышленности вызвало меры по принудительному привлечению купечества в столицу. Первым шагом на этом пути было переселение некоторых купцов из Архангельска. В 1710 г. на казенный счет переселяется ряд видных купцов из Москвы и других городов. За этим последовали указы от 1712 и 1714 гг. о принудительном переселении 300 купцов из числа «гостей» (т. е. самых богатых купцов) и «записанных в московские гостиные сотни», именно тех, «которые у портов и на ярмарках валовые (оптовые) торги или где какие заводы и промыслы имеют». Указ выполнялся медленно. К лету 1716 г. из числа 300 купцов было выслано 186. Переселялись купцы из разных губерний: Московской, Киевской, Казанской, Архангелогородской. Принудительное переселение посадских людей происходило в условиях, не сравнимых с теми, в каких переселялись люди крепостного состояния. Для купцов строились в Петербурге за счет посадов хорошие дома. Для этой цели некоторые посады выделяли большие по тому времени суммы: посады Казанской губернии – по 1000 руб., а Смоленской губернии – по 500 руб.

К 1719 г. принудительное переселение в Петербург купцов было приостановлено, так как и без мер принуждения иногороднее купечество «своей охотой» устремилось в новую столицу. Но купечество Петербурга пополняло свои ряды не только за счет торговцев из других городов страны. Оно росло за счет оброчных крепостных крестьян. Многие помещики за хороший оброк предоставляли своим крестьянам возможность заниматься подрядами, поставками, торговлей, откупами, заводить производственные предприятия. Конечно, не всем разбогатевшим крестьянам удавалось затем выкупиться у помещика, получить свободу и записаться в купеческое сословие. Многие из них, занимаясь подчас крупной торговлей, продолжали числиться крестьянами. В 1744—1747 гг. в Петербурге из общего числа посадского населения в 3471 человек купцов было свыше 2 тыс. В Окладной купеческой книге 1753 г. число купцов определялось в 1484 человека; в этом списке значатся и 22 иностранца. На деле же как общее число купцов, так и число купцов из иностранцев, повидимому, было несколько большим.

В своей основной массе купцы оставались податным сословием; в продолжение всей первой половины XVIII в. они были обязаны давать рекрутов для армии. Правда, им разрешалось покупать рекрутов и поставлять их вместо себя. Купечество было очень разнородным по своему положению, определявшемуся в первую очередь размером капитала. Купцы-откупщики были одновременно и владельцами крупных торговых и промышленных предприятий. Наиболее крупным из них, например Ивану Исаеву, Савве Яковлеву, правительство жаловало чины и зачисляло их в ряды дворянства. Они жили в столице в лучших районах города, как и дворяне. Купцов не забывали приглашать на придворные торжества и праздники, на маскарады и т. д. Но наряду с богатыми первогильдейскими купцами были и малосостоятельные купцы третьей гильдии, ближе стоявшие к ремесленникам и массе посадского населения. Материальная неустойчивость часто приводила таких купцов к необходимости работать по найму, и их дети нередко пополняли ряды мастеровых и работных людей.

В Петербурге наметились районы, где преимущественно жило купечество: таковы район Садовой улицы, ближе к Сенной площади и к нынешнему Гостиному двору, и район Каретной слободы.

Но первенствующую, руководящую роль в жизни Петербурга играло дворянство; эта особая роль дворянства в столице естественно определялась его положением как господствующего класса в Российской империи. Петр I после основания Петербурга и перенесения в него столицы принял ряд мер, понуждавших дворянство к более быстрому и массовому переселению в Петербург. Уже с первых лет существования Петербурга в нем было немало дворян, служивших при дворе и в армии. С основанием в Петербурге центральных правительственных учреждений к ним прибавилось значительное число чиновников. В 1725 г. только в гражданских центральных учреждениях было по штату около 1700 человек служащих, подавляющее большинство которых принадлежало к дворянскому сословию. Еще при Петре дворянство поняло все выгоды службы в новой столице и без принуждения начало переселяться в Петербург.

Внутренняя торговля Петербурга развивалась по мере развития самого города, роста его населения. В значительных количествах поступало из провинций России продовольствие. В отдельные неурожайные годы разрешался даже ввоз хлеба из-за границы с уплатой 5%-й пошлины в ефимках. Городское ремесло и мануфактурная промышленность нуждались в сырье; кроме того, ремесло, несмотря на значительное его развитие, и мануфактурная промышленность города не могли обеспечить потребность городского населения в товарах широкого потребления; все это вызывало подвоз из других мест.

С самого начала строительства Петербурга в нем появились мелкие торговцы, маркитанты, ремесленники. Решительный перелом в ходе Северной войны после 1709 г. усилил приток сюда поселенцев, изменил отношение к новой столице тех, кто до этого времени сомневался в успехе создания нового города. Перепись дворов Городского острова, проведенная в конце 1713 г., указывает на большое число изб и домиков мастеровых людей, ремесленников, мелких торговцев, добровольно обосновавшихся на постоянную жизнь в Петербурге.

На своих огородах они выращивали капусту, горох, репу, брюкву, морковь и пр. Но в течение всего XVIII в. практически нет упоминания о картофеле. Он широко стал распространяться лишь в XIX в., ибо еще во времена Екатерины II не только в России, но и в Западной Европе считался «чертовым яблоком». Скромное место даже в 30—50-х гг. XIX в занимали «амурные яблоки», или «яблоки любви» (так, по дословному переводу с французского, называли помидоры). Употребляли их только для изготовления приправ к мясным блюдам и салатам, свежие же плоды считали несъедобными из-за «неприятного вкуса». Только к концу XIX в. их стали употреблять «для закусок и в салатах».

В Петербурге было уже довольно много богатых людей – это стимулировало не только разнообразие овощей, но и развитие совсем особой отрасли огородного дела – выращивания ранних и сверхранних овощей и ягод. Уже в XVIII в. объявления в «Санкт-Петербургских ведомостях» предлагали зрелую землянику и клубнику в марте, а огурцы – начиная с декабря-января. В XIX в. это направление огородничества достигла просто расцвета. На рынках с февраля по июнь продавали парниковый картофель, в марте – щавель и кресс-салат, в июне – фасоль (все местного производства). К середине лета успевали вырастить дыни, коих было множество сортов. Немалые затраты на строительство и содержание теплиц, оранжерей и паровых гряд (на навозе) окупались с лихвой, поскольку зимние и ранние овощи шли по очень высоким ценам, которые не смущали столичную знать. С навозом проблем не было: огородники покупали его на извозчичьих дворах, в кавалерийских частях, у владельцев частных конюшен.

Противоположная сторона нынешней Морской и Невского, там, где теперь здание Главного штаба с его знаменитой аркой, не была застроена частными домами,  там возник стихийный рынок, называвшийся Морским.

Это было собрание шалашей, ларей, раскинутых в беспорядке по грязной, немощеной площади. Весьма понятно, что торговцы однородными предметами группировались для своего и для покупателей удобства – и это соединение нескольких ларей и шалашей получило гордое название «ряд». Появлялся, таким образом, мясной ряд, калашный ряд, лоскутный, где торговали старой одеждой: ближе к Адмиралтейству устанавливались возы с сеном и дровами – здесь были сенной и дровяной ряды.

Была сделана еще при Петре попытка урегулировать этот рынок – в ноябре 1718 г. издали указ о рынках Петербурге, чистоте торговцев съестным, о ношении торговцами белых фартуков. Как видим, 300 лет тому назад пытались заботиться о гигиене, и, конечно, эти заботы не достигали цели, и торговцы съестными припасами ничего такого не одевали. Прямым следствием этого указа было приказание, отданное в следующем году архитектору Гербелю произвести планировку Морских слободок, большой и малой, и построить Мытной двор на Невском проспекте, на углу Морской улицы. Сохранилось описание этого первого Гостиного двора Адмиралтейской стороны: «Гостиный двор каменный, прежде именованный Мытный, на Адмиралтейской стороне, на самом том месте близ Зеленого моста на Мойке, где ныне дом генерал-полицмейстера и кавалера Николая Ивановича Чичерина, наименован Мытным потому, что оный построен был только для продажи съестных припасов, но, между тем, несколько лавок занято было и разными товарами и потом отчасти более стало умножаться в нем купечество с хорошими и богатыми товарами, оный более стал именоваться Гостиным двором, а не Мытным». Из сохранившегося плана видно, что этот Мытный или Гостиный двор представлял собой четырехугольное или даже пятиугольное здание, так как передний фас, обращенный к Мойке, не был параллелен заднему. На переднем фасе, в середине, было нечто походящее на башню и выступающее за линию фасада: по всей вероятности, эта срединная часть здания предназначалась Петром для магистрата и была украшена или только было намерение украсить ее «великим шпицом с часами». Главная цель этой постройки очевидна – уничтожить Морской рынок и перевести всех торговцев сюда. Но этого не случилось: может быть, торговцы Морского рынка не могли снимать помещение по дороговизне арендной платы, а может быть, этих торговцев не пускали более богатые купцы.

«Сей гостиный или мытный двор – писал Богданов – в 1736 г., загоревшись внутри, весь сгорел и от онаго пожара развалился, понеже оный строен был весьма стенами тонко, потолки, двери и затворы были деревянные и от сильного огня распался, а на последки и остатки разобрали».

Потом деревянные торговые ряды появились на углу Невского проспекта и Садовой улицы. И. И. Лажечников в романе «Ледяной дом» описывает их так: «Большую першпективу, около Гостиного двора, русский горговый дух оживляет. Бойкие сидельцы, при появлении каждого прохожего, скинув шапку и вынятув руку, будто загоняют цыплят, отряхнув свою масленую голову, остриженную в кружок, лают, выпевают… как докучливые шавки: «Что вам угодно? Барыня-сударыня, пожалуйте сюда! Что покупаете? Господин честной, милости просим! Что потребно? Железо, мед, бахта, платки, бархат, парча, деготь, бумага!.. Ко мне, сударыня, у меня товар лучший!.. Уступлю за бесценок… с убытком, только для почину… с легкой руки вашей…».

К 1717 г. число жилых домов в Петербурге по сравнению с 1713 г. увеличилось больше чем в 2,5 раза и достигло 2553 дворов. А в 1722 г. насчитывалось уже 4163 двора, кроме Васильевского острова, где в 1725 г. было 463 дома или, по другим данным, 489.

Рост повинностей и частые неурожаи гнали крестьян на заработки в большие города. Голодные годы 1723-й, 1743-й и особенно 1747-й, 1748-й вызывали местами повальное бегство крестьян в города. Крестьяне хорошо знали дорогу в новую столицу, где был большой спрос на рабочие руки, и в голодные годы столичной полиции трудно было держать под своим контролем огромный поток направлявшихся сюда людей. Крестьянин мог уйти из деревни лишь по письменному разрешению помещика. Такими разрешениями были вначале «покормежные письма», с 1726 г. замененные паспортами, писавшимися на печатных бланках.

Со времени отмены в 1718 г. принудительного вызова строительных рабочих в Петербург на протяжении всего XVIII в. крестьяне, отпускаемые помещиками на заработки в столицу, составляли основную массу строителей Петербурга. Они же скоро заняли важнейшее место и среди рабочих промышленных предприятий столицы. Крестьяне, знавшие штукатурное дело, мастерство каменщика, каменотеса, столяра, в период строительного сезона всегда находили работу на строительстве дворцов, при сооружении набережных, прокладке улиц, на многочисленных дорожных работах и т. п. Этими же крестьянами производилась и заготовка строительных материалов.

С течением времени более четко определились районы, поставлявшие Петербургу строительных рабочих. Так, каменщики и каменотесы шли из Олонецкой губернии, каменщики – из Ярославской, Костромской, строители других специальностей – из Московской, и т. д. При непрерывном строительстве и высоких его темпах на протяжении почти всей первой половины XVIII в. ежегодный приток строителей в Петербург выражался в тысячах человек, а в некоторые годы даже в десятках тысяч. Особенно возросло число строителей в 40—50-е годы XVIII в. в связи с широким размахом работ, осуществлявшихся тогда казной и частными лицами.

Недаром сложилась поговорка – «Москва создана веками, Питер миллионами».

ИЗ ЦЕРКВИ  В БАНЮ, ИЗ БАНИ  В КАБАК…

Мимо светлого окошечка

Течет река Нева.

Мне, мальчишке, поднаскучила

Чужая сторона.

Из старой песни.

Были, конечно, в начале XVIII в. у петербургских рабочих и праздничные дни, и просто выходные.

Но только в определенные часы даже в пределах своей слободы рабочие имели право ходить друг к другу в гости, в кабак, развлекаться игрой в карты. Собираться можно было лишь в церкви и кабаке.

Кабаки густой сетью накрыли город; в середине века их было более 120, в том числе на Адмиралтейской стороне 48, на Петербургской 30.

В 1723 г. кабацкие доходы казны по Петербургу составили 128 тыс. рублей, а в 1752 г. «питейный» откуп дал более миллиона рублей. Продавали спиртное и тайком. Из уличенных в этом деле в 1752 г. спекулянтов самым крупным оказался прусский посол, на квартире которого был сделан обыск и отобрано еще не проданное вино.

До наших дней дошел анекдот петровского времени.

– Пойдем в церковь! – Грязно. – Ну так в кабак! – Разве уж под тыном пройти?

Кабаки в то время были крайне неряшливы, пиво в них стояло в больших открытых кадках, из которых теснящийся народ зачерпывал его деревянным ковшом и, и чтобы не проливать ничего даром, выпивал пиво над кадкой, в которую стекало таким образом по бороде то, что не попало в рот. Притом, если у пришедшего выпить не оказалось денег, он оставлял в заклад свой старый тулуп, рубаху или другое что-нибудь, без чего мог обойтись до вечера, когда получит поденную плату и заплатит за пиво. Такой заклад обычно вешался тут же на кадку, которая часто была кругом обвешена этой грязной рухлядью, но никто этим не брезговал, хотя нередко эта ветошь от тесноты сваливалась в чан и там преспокойно плавала в пиве по нескольку часов.

В праздники можно было пошататься по рынкам. Вот что пишет анонимный современник:

«Сколько при Санктпетербурге находится рынков и прочих торговых мест, также по знатным улицам и перекресткам, всюду имеются маркитантские торги в избах, в лавочках и в разноску, оных премножество и числить нужды нет, некоторые для всяких рабочих людей и для скудных приуготовляют съестные припасы следующие: 1) в харчевнях варят щи с мясом и рубцы, 2) уху с рыбой, 3) пироги пекут, 4) блины, 5) грешневики, 6) калачи простые и сдобные, 7) хлебы ржаные и ситные, 8) квасы, 9) сбитень вместо чаю». Готовили все это и торговали вразнос солдатские женки и вдовы, женки работные, а из мужиков – ярославцы да ростовцы.

Как мы видим, развлечений для мастерового люда в Петербурге было мало. Самым главным – и развлечением, и лечением, и забавой была, конечно, баня.

При входе с улицы на банный двор сидел сборщик с ящиком и брал с приходивших «банное», то есть плату за вход. Бедняки обычно приходили семействами или артелями по нескольку человек, чтобы расходы были поменьше. Делали так: пока одни мылись, другие оставались стеречь одежду, потом менялись местами с вышедшими из бани.

Парились по многу часов до одури. Столяр В. Гаврилов рассказывал, как во втором часу пополудни на двор к нему пришли работники и просили «ево, чтоб для их истопить баню, а за дрова, и за веники, и за работу рядили дать ему три копейки. Работники парилися и ночевали во оной же бане, а один из них там же на полке и умер».

Приезжий иностранец О. де Ламотре, описав монастыри, порт и застраивавшиеся красивыми домами невские берега, пожелал «сказать два слова о банях». Вот что он отметил: «Эти бани по великолепию и чистоте не могут идти ни в какое сравнение с турецкими банями, но они тоже всегда полны народу; способ купания русских известен по нескольким напечатанным уже сочинениям, поэтому я избегу повторения. Русские так же привычны к купанию в бане, как к еде и питью, они используют баню в качестве универсального лечения от любого недуга, как турки свою. Русские бани построены в основном из дерева, и лучшая из них, какую я видел в Петербурге или в других местах, через какие проезжал, не сравнится с наихудшей турецкой, где бани построены из мрамора или твердого камня».

Ученый швед Карл Рейнхольд Берк, живший в Петербурге в 1735 г., отмечал в своих «Путевых заметках»: «Русские моются часто, и это для простолюдинов если не универсальное средство лечения, то во всяком случае профилактика – они всегда спят одетыми, и им требуется раз в неделю купаться и надевать чистое, таким образом несколько освежаясь. Это дело в С.-Петербурге поставлено лучше, чем вообще по стране, ибо дворы за мужскими и женскими банями стоят так, что прохожим не видно никакое неприличное зрелище».

Способом «купания» русских неизменно восторгались многие иностранцы, приезжавшие в город на Неве. Посланник Юст Юль в ноябре 1709 г. был свидетелем такой сцены:

«За городом мне случилось видеть, как русские пользуются своими банями. В тот день был сильный мороз, но они все-таки выбегали из бани на двор совершенно голые, красные, как вареные раки, и прямо прыгали в протекающую возле самой бани реку; затем, прохладившись вдоволь, вбегали обратно в баню, потом выходили опять на мороз и, прежде чем одеться, долго еще играли и бегали нагишом. В баню русские приносят березовые веники в листах, которыми дерут, скребут и царапают себе тело, чтобы в него лучше проникала теплота и шире отворялись бы поры». Юст Юль делал вывод: «У русских всего три доктора», притом «первый доктор – это русская баня».

Фридрих Христиан Вебер также заинтересовался «купанием» русских, которое они «употребляют как универсальное средство ото всех болезней». Он не смог, конечно же, удержаться от того, чтобы не описать бани, из которых россияне «выбирают наиболее пригодную и полезную, по их мнению, против недуга». Вот что он еще отметил: «Вверху на крышах сидят дети и кричат, что бани их превосходно натоплены. Желающие мыться в этих банях раздеваются на открытом воздухе и бегут затем в баню; когда же там достаточно пропотеют и обдадутся холодной водой, выходят на воздух или на солнце, бегают везде под кустами, шутят и балагурят между собою.

С изумлением видишь, что не только мужчины в своем отделении, но и девицы и женщины в своем, по 30, 50 и более человек, бегают, без всякого стыда и совести так, как сотворил их Бог, и не только не прячутся от сторонних людей, прогуливающихся там, но еще посмеиваются над своей нескромностью».

Другой немец, оставшийся неизвестным, посетив Петербург в 1710 г., свидетельствовал: «Я частенько видал, как и мужчины, и женщины, чрезвычайно разгоряченные, выбегали вдруг нагими из очень жаркой бани и с ходу прыгали в холодную воду, сколь бы ни силен был мороз. После этого они считают себя совершенно здоровыми и бодрыми. Поэтому русские моются очень часто; пожалуй, нет ни одного домишки или хижины, даже самой бедной, при которой не стояла бы баня. Иного лечения они не знают».

Что до совместного мытья мужчин и женщин, то у петербургского начальства это всегда вызывало недовольство и правительствующий Сенат счел в конце концов, что сие «весьма противно».

Баню как «медицинское средство» описал и упоминавшийся уже Ф. X. Вебер. По его наблюдениям, к этому средству прибегали «в тяжких болезнях» и состояло оно в следующем: «Натапливают печь обыкновенным образом, и, когда самый жар в ней, после топки, несколько спадет (до того, впрочем, что я не мог выдержать руки на полу печи и четверть минуты), залезают в нее пять, шесть, а иногда меньше или больше, человек; когда таким образом они разместятся и разлягутся в печке, товарищ их, остающийся снаружи, прикрывает устье печи так плотно, что пациенты едва могут переводить в ней дух. Наконец, когда они не могут уже более выдержать, то начинают кричать, чтобы сторожевой отворил печь и выпустил бы их из нее дохнуть немного свежим воздухом; вздохнув, они опять залезают по-прежнему в печь и повторяют приемы эти до тех пор, пока вдоволь не распарятся, после чего, с раскрас-невшим, как кумач, телом, бросаются они летом прямо в реку, а зимою (что они еще больше любят) в снег, в который и зарываются совершенно, оставляя открытыми только нос да глаза. Так зарытыми в снегу остаются они два и более часа, смотря по тому, как требует их болезненное состояние, и этот последний прием считают они одним из превосходных средств к выздоровлению».