Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
– Конечно же, родная, – сказала Сюзан. А про себя подумала: «Это тоже правда, и от всего этого разрывается сердце».
– Никто не мог делать больше, – сказала мать, утирая глаза.
– Никто, – повторила Сюзан тихо и подала матери поднос.
* * *
Она невыразимо затосковала по прошедшей здесь собственной жизни. Дом ее детства уже не принадлежал ей. Ее жизнь здесь закончилась со смертью отца. Ночью она не спала, ожидая Блейка, вспоминала старые времена и при этом сознавала, что, хотя мать и кормила и заботилась о них, но именно отец был тем, кто открыл им двери в мир. Как только появлялось нечто новое, он говаривал: «Попробуй это, попробуй – почему бы и нет?» Он первый вложил ей в руку карандаш, он купил ей первую глину для лепки. И Сюзан ощутила страстное желание лепить, глядя на его ловкие руки, вырезающие из древесины маленьких зверушек и птичек на забаву детям. Мать тогда крикнула: «Ну прямо как в свинарнике, посмотри на руки и на фартучек!» Но отец бросил на нее яростный взгляд. «Я уберу за ней», – сказал он, а когда Сюзан вылепила маленькую фигурку, похвалил ее. Затем они вместе пошли в ванную, и он тщательно отмывал ее руки. А после сказал: «Нет смысла стирать этот фартучек. Мы оставим его для лепки. Он тебе еще много раз понадобится». Маленький фартучек из голубого полотна он отнес наверх, повесил у себя в комнатке в мансарде и заметил: «Когда он тебе понадобится, возьмешь его здесь». У окна он приготовил для нее широкую доску, пристроив ее на стульях, положил на нее глину и поставил кружку с водой. «Ты можешь лепить здесь, чтобы не злить маму. Беспорядок, который идет на пользу, мне не мешает». И у этой доски прошли ее детские годы.
В ее памяти возникали бесчисленные мелочи, все, что он делал для нее, и Сюзан чувствовала нарастание невыносимой боли. Но у Мэри его великодушие натыкалось на сопротивление. Когда он побуждал ее к действию, Мэри словно окаменевала. «Не хочу», – отвечала она запальчиво. «Ну, хорошо», – ворчал отец и оживление исчезало с его лица. Как только Мэри уходила, он обнимал Сюзан: «Ты моя девочка, Сюзан, так ведь?»
Вечером пришла телеграмма от Мэри: «Глубоко скорблю. Приеду, если ты сочтешь это необходимым. Целую. Мэри». Сюзан даже не ответила. Она напишет ей, когда все будет окончено.
Около полуночи зазвонил телефон, в трубке раздался голос Блейка:
– Сюзан?
– Блейк, милый! – воскликнула она. – Мне так тебя недоставало!
– Я получил твоя записку только сейчас, – его голос звучал издалека и тихо. – Меня целый день не было дома, и мне не пришло в голову позвонить тебе… Сюзан, я страшно сожалею об этом. Как ты себя чувствуешь, дорогая?
– Чувствую… Ах, Блейк, он умер так внезапно. Когда я приехала, он уже скончался.
– Это ужасно, дорогая! – Мгновение он молчал. Она слышала только гудение проводов и ждала, подавляя рыдания. Сейчас он скажет, что тотчас же приедет к ней!
Его голос возник снова:
– Сюзан, это для него намного лучше. Надеюсь, что смерть моего отца будет такой же легкой.
– Но я его уже не увижу. И весь дом такой пустой!
– Да, – Блейк слегка закашлялся. – Но твой отец был уже стар. Он хорошо прожил свою жизнь.
Ей хотелось закричать в трубку: «Да нет же, нет! Его жизнь была ему не в радость!» – но она сдержалась. Когда она слушала Блейка, ее пронизывала какая-то жуткая тоска.
– Блейк, можешь не приезжать, если не хочешь.
– Сюзан, милая, – сказал он немного строптиво, но извиняющимся тоном, – я никогда не хожу на похороны. Я, пожалуй, и на похороны своего отца не пойду. На свои собственные, видимо, придется. Ходить на похороны – это варварство. Если ты должна, то, конечно, иди. Но сразу же потом приезжай первым поездом домой. Нет смысла оставаться там и надрывать свою душу.
Она не отвечала, и он позвал:
– Сюзан, где ты? Ты слышишь меня?
– Да, слышу.
– Ты ведь понимаешь, что я чувствую?
– Да, конечно.
– Могу ли я что-нибудь еще сделать для тебя? Я сделаю все, ты же знаешь, за исключением…
– Нет, спасибо тебе, Блейк. Я иду спать. Спокойной ночи.
– Это будет лучше всего, – согласился он. – Спокойной ночи, Сюзан. – Его голос потерялся вдали, и Сюзан положила трубку.
Как она только могла думать вчера ночью – это было всего лишь вчера – что физическая связь между ними может воссоединить их?!
Поднимаясь вверх по лестнице, она внезапно начала плакать и уже не могла остановить потока слез. Она разделась, выкупалась и легла в постель, непрестанно вздрагивая от плача. Она поняла, что оплакивает нечто большее, чем смерть отца.
На следующий день она открыла двери Джону и Марсии с ощущением жажды близости с ними. Вчера она в конце концов успокоилась только от надежды на встречу с детьми. Сюзан постоянно напоминала себе: «Завтра приедут Джон с Марсией!» И ее одиночество освещалось ярким лучом света и утешения. Она льнула к ним со страстной любовью. Это ее дети, которых она родила и любит! Утром, перед их приездом, она сказала себе: «Мне нельзя виснуть на них и думать только о себе. Я должна осознать, что это их первая встреча со смертью». И потому, отворив им двери, она не позволила своему сердцу поглотить их. Она, правда, поцеловала их со всей пылкостью, чтобы тайно отвести душу, но затем сказала довольно бодро:
– Проходите, мои милые. Не замерзли? Джейн, приготовь нам всем горячего шоколаду.
Дети неуверенно смотрели на нее, видимо, ожидая найти в ней какую-то перемену. Поэтому Сюзан старалась быть с ними такой, как всегда. И все это время ее сердце пело от их присутствия, от их здоровья и красоты, розовых щек и ясных глаз. Она забыла о характере Марсии и только восхищалась ее хрупким очарованием. А Джон был такой сильный и красивый со своими светлыми волосами и голубыми глазами, точно такими же, как у Марка, только он был красивее и живее, с ловкими движениями и нежными губами.
– Джейн нам уже все сказала, мамочка, – произнес он серьезно. – Она сказала, что похороны состоятся уже сегодня.
– Мы тоже пойдем? – быстро спросила Марсия.
– Да, – спокойно ответила Сюзан. – Бабушку очень огорчило бы, если бы мы не пошли. Ведь мы так любили дедушку! Пойдем теперь к бабушке. Она отдыхает в своей комнате.
Они вошли туда и робко встали у постели. Старая миссис Гейлорд схватила их за руки и разрыдалась.
– Вы – все, что у меня осталось, – рыдала она, и дети тревожно взглянули на Сюзан. Сюзан присела на постель, Джон тоже сел и начал гладить руку бабушки.
– Мне так жаль, – голос его срывался. – Мне так страшно жаль…
Но Марсия только молча смотрела на старое морщинистое лицо.
Сюзан сказала нежно:
– Но, мамочка, у нас всех много вещей, ради которых стоит жить, у нас всех есть мы и не только мы. А теперь, мамочка, ты выпьешь чего-нибудь горячего, и мы все пойдем прогуляться.
– Я не могу! – заходилась в плаче миссис Гейлорд. – Это ведь неприлично, Сюзан.
– Ну нам же не надо гулять по городу. Достаточно будет выйти на шоссе перед домом, на солнце. Марсия, скажи Джейн, чтобы она принесла шоколад сюда.
Отдавая распоряжения, Сюзан заметила, как успокаивается ее мать, а она как раз этого и добивалась. Марсия побежала к Джейн.
– Пойдут ли дети смотреть на него, прежде чем?.. – прошептала миссис Гейлорд.
Сюзан обернулась к Джону:
– Милый, ты хотел бы еще раз увидеть дедушку?
Сын посмотрел на нее широко раскрытыми глазами. Он немного побледнел.
– Мне можно сказать тебе это через минутку?
– Конечно же.
– В чем дело? – спросила вернувшаяся Марсия.
– Я спросила у Джона, не хочет ли он пойти посмотреть на дедушку, – сказала Сюзан совершенно спокойным голосом.
Марсия остановилась посреди комнаты и сказала с большой заинтересованностью:
– Я хотела бы… я еще никого мертвого не видела.
– Этот ребенок не знает… – застонала миссис Гейлорд с закрытыми глазами.
– Ну, хорошо, – ответила Сюзан.
– Пойдем сейчас же, – воскликнула Марсия и быстро сунула свою тонкую ручку в ладонь Сюзан. Сюзан встала, и они обе вышли из комнаты. Уходя, она увидела, как Джон глядит на них с сомнением. Но он за ними не пошел.
Не говоря ни единого слова, Сюзан ввела Марсию в комнату для гостей и остановилась вместе с ней у кровати. Она смотрела на лицо Марсии, ожидая увидеть признаки страха.
Но Марсия нисколько не боялась.
– Он выглядит очень спокойным, – заметила девочка.
– Да, – сказала Сюзан, – это, наверное, самое главное в смерти – полное спокойствие.
Марсия немного помолчала.
– Бабушка уже теперь не сможет сказать, что я не знаю. – Сюзан даже не ответила. Они постояли еще минутку. – Я уже хочу уйти, – пропищала Марсия.
У дверей их встретил Джон.
– Я к дедушке лучше не пойду, – прошептал он. У него побледнели губы, и он весь дрожал.
– Не расстраивайся. Это значит, что дедушка и не хотел бы этого, – сказала Сюзан.
– Когда мы… когда я в последний раз его видел, он вырезал мне корабль, этот мой трехмачтовик, он все время смеялся, а когда мы прощались, он обещал мне, что дня через три-четыре он пришлет мне этот корабль – и действительно прислал. Как ты думаешь, он не рассердится, если я к нему теперь не пойду?
– Лучше, если ты будешь помнить его таким, каким ты его видел в последний раз. Он и сам хотел бы этого, – успокаивала сына Сюзан. Она обняла его и повела прочь.
* * *
В конце концов Сюзан нашла успокоение и для себя. Она нашла его в себе самой, стоя у разверстой могилы под холодным ясным светом октябрьского солнца. Отец был мертв, но из его смерти возникнет жизнь, которую создаст она. Она сделает и посвятит его памяти самое прекрасное произведение, источником которого будут воспоминания о нем. Из болезненного ощущения потери вырвалось яркое пламя – это знакомое, страстное желание творить. Теперь с его помощью Сюзан уверенно держалась на ногах. Мать судорожно цеплялась за нее, а она сама слегка опиралась на плечо Джона. Сюзан смотрела в небо, озаренное ранним заходом солнца и не воспринимала никого и ничего: ни музыку, ни траурные речи. Она стояла как бы в стороне, закутанная в свое собственное молчание и в душе создавала из мертвого тела отца его бессмертное подобие. В ее ушах звучали глухие удары комьев глины о древесину гроба.
– Прах еси и в прах ты обратишься, – донеслись до нее эти слова, словно дальнее эхо. Она ничего не видела и не слышала.
«Я выполню его из мрамора, чистого, без каких-либо прожилок», – раздумывала она торжественно и возвышенно. Она видела его уже завершенным и даже слышала его голос. Она забыла о глине, падающей в могилу, на губах ее блуждала улыбка.
* * *
Блейк сказал ей, чтобы она приехала домой первым поездом, но это не вышло. Когда все вернулись в пустой дом, дети посмотрели друг на друга, не зная, что делать. И в эту минуту Сюзан почувствовала нарождающееся из пустоты желание:
– А что, если мы все соберемся и на пару дней переедем на нашу ферму? – осторожно, словно боясь спугнуть его, сказала она.
Джейн без колебаний ответила:
– Это отличная идея, мадам, если вам нужно знать мое мнение. Там нам не будет так плохо. Летом, как обычно, я там все прибрала.
– Это было бы замечательно, мама! – воскликнул Джон.
– А я уже и вообще не помню, как там все выглядит, – сказала Марсия.
Миссис Гейлорд только вздохнула:
– Мне теперь все равно, где я буду находиться.
Они тотчас погрузили в автомобиль постельное белье и еду и незамедлительно отправились в путь.
В последний момент их застал звонок Люсиль.
– Сегодня вечером я к вам приду – в первый же вечер хуже всего. Я помню это с маминой смерти. В первую ночь человек сильнее всего чувствует утрату…
– Но мы сейчас уезжаем на ферму, – сказала Сюзан и, не дожидаясь ответа, повесила трубку. Затем она быстро заперла двери и побежала к машине. Всем пойдет на пользу, если они займутся хозяйственными делами: постеланием постелей, уборкой и приготовлением пищи – такие будничные, но необходимые занятия принесут им облегчение. Завтра она и мать убедит, чтобы та занялась чем-нибудь, а дети всегда найдут себе дело по душе. Она позволит им на несколько дней пропустить школу. Сюзан нуждалась в их присутствии. Они проехали по самой окраине города, затем по дороге, по которой она шла в последний раз, когда заболел Марк, и вверх по заросшему травой склону. На фоне темного вечернего неба у них над головами сплетались голые ветви деревьев. Луна еще не взошла, но звезды были видны. И вот они уже были возле знакомой двери; Джейн вытащила из своей сумки большой железный ключ.
– Я думала, что схожу сюда хотя бы одна, поэтому и ключ взяла.
Сюзан вошла в дом первой.
– Подождите, – остановила ее Джейн. – Я тут хорошо ориентируюсь. Вот тут, в холле, я оставила лампу на столе и спички тоже – в твердой коробочке, чтобы до них не могли добраться мыши.
Лампа ярко осветила холл, и все принялись осматриваться.
– Я уже вспоминаю, – произнес Джон с некоторым удивлением.
– А я еще нет, – сказала Марсия. – Здесь так забавно.
Но Сюзан не слушала ее. Она думала: «Мне придется написать Блейку. Мне придется объяснить ему, что теперь мне необходимо заняться работой и выполнить ее я смогу только здесь». Сюзан отчетливо осознала, что статую отца она решительно не смогла бы сделать в ателье на той шумной улице, переполненной людьми. Отец никогда не был там у нее и, если бы она работала там, то его образ ускользнул бы от нее. Но здесь все иначе – она может работать в тишине, в большом пространстве. Здесь она стояла на родной почве, словно наконец обрела свой дом.
ЧАСТЬ VI
Сюзан писала Блейку каждый день. Она сообщала ему о том, что постепенно обнаруживала в себе. Прежде всего она написала: «На некоторое время я останусь тут, пока мой замысел не обретет окончательную форму. Ты, наверняка, поймешь, что определенный образ на определенном месте я вижу яснее, чем в ином месте. Папу я вижу здесь».
Блейк ответил: «Понимаю, это естественно». А затем, не в силах совладать с собственным сердцем, написал: «Я вырезал для тебя все критические отзывы о выставке. У всех критиков было, что сказать, как я и предполагал после статьи Барнса. В общем и целом все у тебя вышло совсем неплохо – естественно, они констатировали, что твоя работа достойна признания, потому что творчество женщины, работающей в области скульптуры, должно быть подвержено особой оценке».
Сюзан вообще не было важно их признание, и она так прямо и ответила Блейку. Вскоре прибыл мраморный блок – его она заказала по телеграфу. Она теперь начинала новую работу. Что было, то было. Сюзан не понимала, почему она так легко забывает прошлое, как только ее охватывает страсть к творчеству, но она безропотно подчинялась этой страсти.
Джейн убиралась и готовила, а мать начищала серебро и переделывала шторы, время от времени принимаясь плакать, но тут же переставала, когда кто-нибудь приходил к ней, чтобы выслушать ее рассказы о том, что она некогда говорила и что отец на это отвечал…
Джон доверился Сюзан:
– Я, наверное, буду вырезать дедушку, мама. Как ты считаешь, вишневое дерево подойдет? Я нашел отличный сухой кусок в риге. Ты могла бы мне немного помочь, когда я буду его рисовать?
И только Марсия была неспокойна.
– Мне нечего делать, – повторяла она на протяжении всего дня. – Если мы пойдем в школу только после Рождества, что я тут буду делать целыми днями?
А Сюзан со дня на день откладывала отъезд. Она ходила из комнаты в комнату, смотрела из окон на поле, холмы, небо, размышляла и строила планы. Она думала о Марке: не предстанет ли он перед ее мысленным взором здесь, в этом доме, во всей полноте, но этого не случилось. Он ушел, но его жизнь навсегда останется частью ее жизни также, как и все, что она когда-либо пережила. Старые друзья, приходившие навестить ее, спрашивали: «На сколько ты останешься здесь, Сюзи?» – «Не знаю», – отвечала она. Иногда они приносили ей несколько сплетен. «Сюзан, ты помнишь Трину? Ее муж всегда бегал за другими, ну и она, в конце концов, несколько лет тому назад покончила самоубийством. Он снова женился, а та оказалась еще большей шалавой, чем он сам, так что теперь пришла его очередь сходить с ума. А мы тут все думаем, что так ему и надо».
Сюзан шла своим собственным путем, и все же, когда она встречалась с ними, они расстанавливались по своим старым местам в ее жизни. Все, что у нее когда-либо было, оставалось с ней навсегда.
Однажды ей написал Дэвид Барнс: «В январе у меня будет выставка в Нью-Йорке, а после я возвращаюсь во Францию навсегда. «Титанов» я доделал. Возвращаться к ним я не собираюсь. У меня такое чувство, словно меня свергли с Олимпа. Я так долго жил с богами, что уже не в состоянии смотреть на жизнь человеческими глазами. Вы в начале великого пути. Критики не знают, нравятся им ваши вещи или нет, так что они о вас не забудут. Но вам надо идти дальше по вашему пути. Для достижения цели вам никто не нужен. Сообщите мне, вернетесь ли вы в Нью-Йорк…»
Сюзан задумчиво сложила письмо. Может быть, случится так, что она уже никогда не увидит Барнса, но это и неважно. Они дали друг другу все, что могли дать. Каждый дал то, что мог и что другой был в состоянии принять. Ничто не было напрасным.
«Мне начинает казаться, что ты ко мне не вернешься», – писал ей Блейк.
А она ответила: «Я не знаю, что буду делать. Я перед собой четко вижу только сегодняшний день».
И тут он прислал телеграмму, что немедленно выезжает к ней.
* * *
Она не позволила себе даже подумать, хочет ли она видеть Блейка или нет. Она полностью отдастся во власть своих чувств. Теперь она уже знала, что не может смотреть на Блейка так же, как некогда. Он был другим человеком, которого ей приходилось оценивать заново. И важно будет не только то, как она поймет его, но также – как он ее. Если он нуждается в ней, то Сюзан придется обдумывать это. Но сама она уже знала, что в Блейке не нуждается.
Утром она вскользь сказала:
– Сегодня приедет Блейк.
Личико Марсии вспыхнуло радостью:
– Отлично! Я уже начала по нему скучать, мама!
– Мне придется докупить еще кусок говядины, мадам, – отозвалась Джейн. – К свинине он даже не притронется.
– А отец так с ним и не познакомился, – вздохнула миссис Гейлорд.
И только Джон ничего не сказал. Он продолжал рисовать.
…Банти должен привезти его в три часа. Сюзан тщательно оделась и ждала в гостиной. В начале четвертого она увидела, как он вышел из автомобиля, укутанный в шубу, с тростью в руке, и направился к лестнице.
– Проходи, Блейк, – сказала она, открывая ему двери.
– Ну, Сюзан… – он наклонился и поцеловал ее в щеку.
В этом доме он показался ей таким чужим, что поцелуй ошеломил ее. Она ждала, пока он снимал шубу.
– Сюда тяжело найти дорогу, – пожаловался он. – Почти никто ее здесь не знает, да к тому же еще и этот собачий холод.
Кончик его носа покраснел, он растирал свои руки и Сюзан словно услышала шуршание сухой листвы – такой же звук издавали руки отца Блейка, когда тот их растирал вот так же.
– Проходи скорее, сейчас согреешься, – сказала она.
Джон принес поленья и развел большой огонь в старом камине. Комната, в которой было мало мебели, казалась теплой, веселой и просторной. Джейн подала чай на маленький столик у камина, где сидела миссис Гейлорд.
– Это Блейк, мама, – сказала Сюзан, и Блейк склонился над протянутой рукой матери. Та немного испуганно взглянула на него снизу вверх.
– Как раз перед вашим приездом я говорила Сюзан… – начала она, но ее внезапно прервала вбежавшая Марсия.
– Блейк, Блейк! – закричала она. – Наконец ты приехал!
Она надела свое самое лучшее платье из красной тафты и на короткие черные волосы повязала красную ленту; щеки и губы у нее были вызывающе красными.
– Марсия! – окликнула ее Сюзан. – Подойди-ка сюда!
Марсия зло посмотрела на нее и медленно приблизилась.
– Что? – пробормотала она.
Но Сюзан схватила ее и принялась вытирать ей носовым платком щеки и губы.
– Как тебе не стыдно! – сказала она дочери, а Блейк пронзительно и весело рассмеялся. Все смотрели на пятна от губной помады на белом платке. Черные глаза Марсии искрились злостью.
– Это вообще не ваше дело! – кричала она.
– Боже! – бормотала миссис Гейлорд.
Вошел Джон.
– Я тебе говорил, что мама не обрадуется, – заметил он. – Добрый день, Блейк! – Мальчик подал Блейку руку, которую тот пожал, в то время как глаза его все еще злорадно сияли.
– А мне это нравится, Марсия, – протестовал он, – действительно.
– Иди и вымой лицо, – приказала дочери Сюзан; в душе она была благодарна Марсии за эту абсурдную сценку. – Поспеши, дорогая! Джейн приготовила к чаю булочки с изюмом!
Но все это время она ощущала присутствие Блейка, и ничего другого, кроме его присутствия. И потому с каждым его движением она все яснее сознавала, что между ними уже не существует физической связи. Его тело было ей чуждо. Для нее в нем не осталось ни капли очарования. Она уже не хотела прикасаться к его руке, и мысль о его поцелуе была ей неприятна.
В то время как Сюзан разливала чай, вернулась Марсия. Девочка присела Блейку на колено и защебетала, сделав вид, что вообще ничего не случилось. Она прижалась головой к его плечу и приглушенно шептала:
– Я люблю тебя больше всех!
И Блейк снова улыбнулся ей.
Сюзан с нарастающим страхом осознавала, что близится мгновение, что этот момент наступит вот-вот, когда они с Блейком или снова сойдутся или расстанутся навсегда. Это должно произойти до наступления ночи. Внезапно она встала.
– Ну, а теперь оставьте нас. Нам с Блейком надо поговорить.
Какая-то сила в ее голосе заставила уйти даже Марсию, и вот они наконец остались наедине.
Сюзан ждала, что Блейк начнет сам, чтобы знать, желанна ли она ему или нет. Потому что если бы он ее желал или в ней нуждался, она не имела бы права забыть о том обещании, которое дала ему тогда в Париже в день регистрации их брака. Она напряженно ждала, опасаясь, что он страстно спросит ее: «Когда ты вернешься ко мне, Сюзан?»
Но он заговорил вовсе иначе:
– Я прибыл еще и по делам, Сюзан. Джозеф Харт, этот старый эксцентрик… – он вдруг умолк и слабо улыбнулся. – Ты должна быть весьма польщена этим, Сюзан, так вот, этот клоун хочет две твои вещи для музея.
Она была настолько ошеломлена и изумлена, что с трудом смогла отвлечься от своего ожидания и заставить себя думать о том, что он сказал. То, что Блейк сейчас сообщил ей, для нее вообще не имело никакого значения. Она не была в состоянии сразу же дать ответ. Блейк закурил сигарету.
– Харт хочет твоего согласия или… как там это официально оформляется. – Он глубоко затянулся и выдохнул дым. – Может быть, я мог бы действовать от твоего имени? – добавил он.
Сюзан принуждала себя думать на эту тему.
– Я не хочу, чтобы вся серия раздробилась, – сказала она в конце концов. – Кроме того, она еще не завершена. Мне надо, как минимум, сделать еще восемь статуй. И если им суждено когда-нибудь попасть в музей, то уж только всем сразу.
Блейк удивленно приподнял брови.
– Да ну, Сюзан! Неужели ты столько себе обещаешь? – Голос его был сама ирония. Сердце Сюзан сделало бешеный скачок.
– Я все себе обещаю, – сказала она гордо.
– Ну тогда желаю тебе, чтобы это исполнилось.
Она не ответила.
– Мне надо это передать старикашке Харту? – помолчав, спросил он.
– Нет, я сама ему скажу, – спокойно ответила Сюзан. – Но оставим это. Что будет с нами, Блейк?
Она его поймала наконец. Он посмотрел на нее, и она выдержала его вопросительный взгляд.
– Что ты этим хочешь сказать? – спросил он.
– Ты счастлив без меня?
– А ты без меня?
– Я просто не могу, не могу с тобой жить, как прежде. Наши отношения должны что-то значить для нас обоих.
– Конечно, – дружелюбно согласился он. Сюзан ждала, но Блейк уже ничего к этому не прибавил. В камине сдвинулось полено и, когда Сюзан хотела подтолкнуть его, Блейк опередил ее.
– Подожди, это сделаю я, – а когда снова сел, сказал: – Ты могла бы из этого старого дома сделать нечто весьма приличное, Сюзан. У него есть свое очарование. – Взгляд его порхал по комнате.
– Да, – рассеянно сказала она.
Затем она поняла, что он никогда не откроет ей свой внутренний мир. Он столь долго скрывался сам от себя, столь долго избегал правды, что, очутившись с нею с глазу на глаз, не был в состоянии противостоять ей. Но Сюзан была рождена для истины и не могла без нее жить. Если бы они теперь продолжали жить вместе, даже несмотря на отсутствие между ними физической связи, то Сюзан все равно не смогла бы с собой справиться. Она вновь и вновь требовала бы от него окончательного решения, которого он постоянно избегал бы, пока не возненавидел бы ее. Уже сейчас она не могла любить его. Нет, она его уже не любит, но никогда не забудет того, что когда-то любила его со всей страстью своего существа. Сюзан долго молчала, раздумывая, а Блейк сидел, курил и смотрел на огонь.
– Блейк, – сказала она наконец как можно нежнее, – тебе было бы очень неприятно, если бы я захотела, чтобы ты оставил меня здесь?
– Развод? – он резко и быстро произнес это слово.
– Как ты сам захочешь, – ответила Она. – Для меня это неважно – ты только оставь меня здесь. Я хочу жить и работать здесь, в этом доме.
– У тебя кто-то есть?
Сюзан покачала головой.
– Нет, вообще нет.
Он улыбнулся.
– Это я бы понял.
Она предпочла не отвечать. Она все еще не докопалась до того, что, собственно говоря, чувствует Блейк.
– Я был с тобой совершенно счастлив, Сюзан, – продолжил он чуть грустно. – Вначале я иногда не был уверен в себе. Ты, вообще-то, не мой тип женщины, но ты спровоцировала меня своей неприступностью. Сначала я хотел всего лишь сломать твою гордость, но это привело к тому, что я влюбился в тебя.
– Мою гордость ты не сломал, – сказала она спокойно.
– В тебе есть что-то чертовски сильное, даже на инстинктивном уровне.
В этот момент он был ближе всего к правде. Теперь Сюзан поняла его и сказала сочувственно:
– Я знаю, что не являюсь женщиной, которая создана для супружества.
– Ты живешь в нем только наполовину, – улыбнулся он. – А мужья любят владеть своими женами безраздельно.
– Я знаю, – сказала она немного печально. – Но мною, мне кажется, не овладеет никто. – Мгновение она ждала, а после решительно сказала: – Видимо, я такой родилась.
Блейк не ответил, а только сидел и смотрел на нее.
– Я всегда хотела иметь все, – как бы оправдываясь, говорила Сюзан, чтобы насколько это было возможно объяснить ему свое состояние. – Я хотела быть всем: хорошей женой и матерью, хотела заниматься своим делом. А когда появился ты, я хотела быть и твоей любовью.
– У меня такое впечатление, что ты всем этим уже была, – вырвалось у него.
– Не знаю, почему мы говорим так, словно я уже мертва. А ведь я пока что живее кого бы то ни было – я все воспринимаю гораздо острее и чувствую гораздо глубже.
И в действительности это так и было. Внезапно Сюзан поняла, что основные недостатки заключаются в ее собственной личности. Слишком уж она отличается от обычного человека, и потому люди не выносят ее. Среди женщин у нее не было близкой подруги, потому что она делала не только то, что они, но еще и многое другое. Поэтому Мэри ее никогда не любила, да и Марсия от нее часто удалялась. Для Дэвида Барнса она также была слишком большой глыбой, ибо ему было достаточно его «титанов». И точно так же для Марка, а теперь и для Блейка. Блейк бы ее, пожалуй, и простил, если бы Джозефу Харту не так нравилось ее искусство. Каждый из них хотел от нее чего-то иного. А она слишком уж щедро удовлетворяла их притязания, и они чувствовали, что в ней остается много больше, чем она отдает, и что никто из них не является достаточно хорошим для нее. Это познание было слишком горьким, и потому она теперь вынуждена была ускользать от Блейка. Она была непосильна для любого, и никто не мог полностью удовлетворить ее.
У нее теперь уже не оставалось никого, кроме Джона. Она должна будет уделять ему много внимания. Она должна будет позаботиться о том, чтобы он, вырезая маленькие фигурки из древесины, не почувствовал колоссальность ее мраморных вещей. Она должна будет вплоть до самой смерти скрывать от сына свой размах.
– Ты часто говорил, что я проста. Однажды, мне кажется, ты сказал «глупа»… Так вот, ты был совершенно прав. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы узнать, что я собой представляю.
Он не спросил ее, что она имеет в виду.
– Я этим хотел сказать, что ты наивна, если ожидаешь, что люди будут принимать тебя такой, какая ты есть. Ты обращаешься с ними слишком по-детски. Но ты не ребенок, и они не знают, что с тобой делать.
– Да, я это знаю. Люди видят в других только то, что есть в них самих. И я должна была уже давно понять это, да?
Они говорили теперь с большими паузами, она – страстно и сомневаясь, он – осторожно, как бы проверяя свои слова наощупь. Время шло к вечеру. Солнце вливалось в комнату под острым углом. Его лучи осветили голубой ковер, который был приобретен в начале их совместной жизни с Марком. Эта жизнь кончилась, но заняла свое место в ее внутреннем мире. А теперь растущая скупость слов, которыми обменивались они с Блейком, дала ей почувствовать, что и их жизнь заканчивается.
– Не знаю, – ответил он. – Не требуй от меня, дорогая, чтобы я пускался в психологические исследования. Чистая правда состоит… – Он смолк на мгновение и отвернулся, – в том, что наша жизнь как-то просочилась у нас между пальцами.
– Если бы я не была такой, какая я есть…
– Ну тогда бы я в тебя вообще не влюбился, – закончил ее фразу Блейк, застегивая свою шубу. Он был немного бледен, и губы его были сухи. Внезапно ее охватила острая боль.
– Ах, Блейк, – воскликнула она, – ты так много дал мне!
– Ты мне тоже многое дала, Сюзан. – Но когда она протянула к нему руку, он покачал головой. – Нет, не обращай на это внимания и не пытайся задержать то, что уже минуло. Мне очень печально, что это ушло. Я был бы рад, если бы оно осталось, но ничто не может длиться бесконечно. Ты знаешь, у меня бывает интуитивное чувство конца. Еще до начала чего-либо я чувствую, чем все это завершится.
– Ты это чувствовал и в отношении меня? – спросила Сюзан.
– Думаю, что да, – медленно выговорил он. – Я определенно чувствовал это, потому что мне сейчас ничто не кажется странным. Словно я уже один раз переживал это.
Он поцеловал ей руку, глаза его были холодны. Сюзан подумала: «Так он будет выглядеть, когда постареет».
– Надеюсь, что мы часто будем видеться, – произнесла она.
– Почему бы и нет? – Он направился к дверям и нагнулся, чтобы взять шляпу и перчатки, потом поднял упавшую трость.
– Я напишу тебе, – сказал он, – о деталях я легко договорюсь. – Он замолчал и пробежал взглядом по холлу. – Не странно ли это? Я уже чувствовал конец, когда входил сюда.
По нему не было видно, печалится он или нет.
– Если бы я знала, что ты очень печален, – сказала она серьезно и положила руку ему на плечо, – я была бы совершенно несчастна.
