Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Я чувствовала, что ты наконец освободился, – сказала она. – Бесконечная пустыня, бездонное небо, отблеск незамутненного холодного лунного света на воде, прекрасные летящие силуэты коней, которых никто еще не укротил и никогда уже не укротит… – Они смотрели друг другу в глаза в экстазе абсолютного понимания, которое не имело ничего общего с их физическим присутствием.
– Я понимаю, – сказал Майкл.
Он подошел к Сюзан, легко погладил ее по щеке и, не говоря ни слова, ушел.
Он ушел, а Сюзан еще минуту сидела без движения. Затем она подошла к телефону и набрала номер Мэри. Бодрый голос в трубке сообщил ей, что Мэри Гейлорд поменяла номер, и продиктовал его. Сюзан сразу же перезвонила и услышала приятный, звучный мужской голос, который показался ей несколько протяжным.
– Здравствуйте, могла бы я поговорить с Мэри Гейлорд? – она услышала, как голос зовет: «Мэри, золотце, тебя просят к телефону!»
А после чистый, невероятно ясный голос Мэри произнес:
– Слушаю.
– Это Сюзан.
Тон голоса Мэри не изменился.
– Я как раз собиралась звонить тебе, Сюзан, и сказать…
– Майкл уже сказал мне это.
– Да? Мы вернулись только вчера. Я, наконец, решилась. – В ее голосе не было слышно ни малейшего смущения.
– Ты сказала об этом родителям? – спросила Сюзан.
– Нет, но сегодня же им напишу.
Сюзан еще раз услышала тот приятный мужской голос, что-то говоривший Мэри, вслед за чем та сказала:
– Бенни тоже хотелось бы с тобой поговорить. Он сегодня утром видел объявление о твоей выставке.
И снова в трубке послышался звучный голос:
– Бывает же такое, Сюзан! Меня это известие совершенно ошеломило. Мэри мне ничего не говорила о том, что у вас будет выставка. Но я увидел ваше имя и спросил у Мэри, не родственницы ли вы.
«Так это супруг нашей Мэри», – думала она, слушая его и односложно отвечая – любезный, приятный голос, может быть, немного медлительный и вполне обычный, что, естественно, не было его недостатком. Мэри ему, наверняка, никогда не расскажет о том, что когда-то в ее жизни существовал некий Майкл.
– Да, конечно, – отвечала она. – Нет, сейчас я вообще ни над чем не работаю. Завтра будет, по всей вероятности, хуже. Но крайней мере, я предполагаю. Да, конечно, приезжайте сразу же. Я тут совершенно одна.
Затем трубку снова взяла Мэри.
– Бенни хочет к тебе заехать, так что мы скоро будем.
– Я здесь весь день, – ответила Сюзан.
Ожидая их, она вспомнила маленькую Мэри, как та сидела за пианино и упорно вновь и вновь фальшивила. И как она была оскорблена, когда ей об этом сказали.
– Ну вот, познакомься – Бенни, – сказала Мэри. Лицо и голос ее были совершенно спокойными; в новом коричневом бархатном костюме она выглядела очень элегантно. Сюзан отвернулась от нее и посмотрела в приветливые ярко-голубые глаза, которые казались маленькими на круглом красном лице; под редкими, тщательно причесанными седыми волосами Бенни просвечивала розовая кожа. Ее ладонь горячо сжала его пухлая рука.
– Ну, посмотрим! – звучно произнес он. – Вы даже и не представляете, как я горжусь!
Мистер Родс вынул шелковый платок, вытер лицо и засмеялся.
– На улице достаточно прохладно, – сказал он, – но я всегда немного потею, когда волнуюсь. И оттого, что я смог с вами познакомиться, я взволнован невесть как, так ведь милочка? – Он обернулся к Мэри, и та ответила ему сладкой улыбкой. Его взгляд перелетел к статуям.
– Но они, Боже, Мэри, ты мне не говорила, что твоя сестра настоящий скульптор!
– У меня еще не было времени рассказать тебе о своей семье, – ответила Мэри.
– Ты права, – сказал мистер Родс сердечно. – Но теперь мы сразу же за это и возьмемся; я бы с большим удовольствием познакомился со всеми, в особенности с вашими детьми, Сюзан. Я очень люблю детей. Я уже один раз был женат – моя жена умерла от тифа, когда мы вместе совершали кругосветное путешествие, – и я никак не предполагал, что снова женюсь. Пока однажды не встретил в магазине Мэри. – Он снова засмеялся.
Сюзан сразу же поняла, что он за человек: приветливый, добрый, простодушный и наивный, как ребенок. Она с упреком посмотрела на Мэри, но та ей ответила прямым дерзким взглядом. Она все еще сохранила в себе что-то от злого, своенравного ребенка, каким когда-то была.
– Правда, Мэри великолепно выглядит? – добивался комплимента мистер Родс. Он с любовью смотрел на Мэри, поглаживая ее руку. Уже до этого Мэри сняла перчатки, и Сюзан увидела сверкающее новое обручальное кольцо и еще один перстень с алмазами и изумрудами.
– Супружество идет ей на пользу, – горделиво добавил мистер Родс.
– Мне кажется, что вы необычайно предупредительны и добры к ней, – заметила Сюзан. Этот дружелюбный мужчина, напоминавший большого ребенка, ей нравился. Ей хотелось крикнуть Мэри, что та должна быть добра к нему, потому что мерзко жестоко относиться к старым и наивным людям.
– Я думаю, что нет такого человека, который может быть достаточно добрым к ней, – заявил мистер Родс с серьезным выражением лица. Он поигрывал толстой цепочкой от часов, которая была несколько туговато натянута на его округлом животике. – Муж никогда не бывает достаточно добр к своей жене, по крайней мере, я так думаю. А когда прекрасная молодая девушка, такая, как Мэри, доверится такому старому пареньку, как я… – он не договорил. В голубых глазах его блеснули слезы. – Ведь я не могу для нее сделать многого. Даже и не знаю, что она во мне находит? – Он замолчал, а потом робко продолжил: – Но рядом с Мэри я чувствую себя несколько неуверенно. Сегодня утром во время бритья я посмотрел на себя в зеркало и подумал: «Старый греховодник, как ты можешь надеяться, что она могла бы тебя полюбить?» Мне пришлось убеждать самого себя, что она не вышла бы за меня замуж, если бы не любила меня по какой-то загадочной причине. Я часто раздумывал, наблюдая за некоторыми знакомыми, как это за них могли выйти замуж их восхитительные женушки. Как бы там ни было, это, вероятно, исходит из доброго женского расположения, – голос его задрожал, – а потому я предпочитаю об этом не спрашивать, а только благодарно принимаю то, что мне дает Мэри. Мэри – чудная женщина!
Он с обожанием глядел на Мэри, а она слегка улыбалась, но при этом была холодной и бесчувственной.
– Ты так мил, Бенни, – зашептала она, а затем быстро повернулась к Сюзан. – Мы купим себе дом в Нью-Йорке, разве это не сказочно? И еще один на Юге, в Палм-Бич. Бенни живет на Юге зимой целыми месяцами.
– Вы просто обязаны как-нибудь приехать к нам в гости с детьми и супругом, – сказал он. – Но теперь нам пора прекратить разговоры и перейти к знакомству с вашими работами.
Из-за его широкой спины Сюзан бросила на Мэри строгий взгляд, но та смотрела все так же неопределенно, непроницаемо и весело. Заметив непреклонность взгляда Мэри, Сюзан гневно подумала: «Я все равно однажды скажу тебе, что ты не смеешь оскорблять этого доброго старика. Ты могла бы его оскорбить даже больше, чем Майкла – он такой беззащитный. Ты должна быть, по крайней мере, добра к нему, если уж не нежна. Но при этом она знала, что как раз нежность была бы нужна ему более всего, что он будет смиренно выпрашивать хоть чуть-чуть нежности и не поймет, почему Мэри отказывает ему в такой малости. Не поймет, что у нее этой нежности нет. И не сможет уйти, как Майкл, и будет льнуть к ней тем больше, чем больше она будет оскорблять его, потому что он стар, и ему некуда от нее идти. И помочь ему нельзя. Сюзан в глубине души жалела этого несчастного человека, точно зная, что с ним произойдет в недалеком будущем. Она подошла к Родсу и начала в общих чертах давать пояснения, хотя и знала, что он не может понять этого.
– Я расскажу вам о каждой статуе всю ее историю, хотите? Я была бы рада, если бы вы о них все знали. – Говоря так, она думала: «Я буду ласкова с ним и буду часто посылать к нему детей, чтобы они полюбили его. Чтобы он хоть что-то имел от того, что женился на Мэри».
– Ага, вот оно что, – серьезно говорил Родс. – Ну так это ведь восхитительно. Боже, как я вами горжусь! – Он обратился к Мэри: – Я так ужасно горд за нее, Мэри, правда!
Мэри улыбнулась.
– Ну, конечно же… милый. – Она слегка наклонила голову, поправляя на себе меховое манто.
* * *
– Ну и как все это выглядит? – спросила она у Блейка.
– Неплохо, – ответил он.
Они провели в галерее почти весь день. Наступил вечер. В течение всего дня, сменяя друг друга, приходили люди, кто-то поодиночке, некоторые компаниями. Большого наплыва посетителей не было, но Сюзан его и не ожидала. Ее радовало, что люди приходили совершенно случайно, чтобы посмотреть на творчество нового, неизвестного автора; они стояли у скульптур и тихо переговаривались. До нее доносились обрывки их разговоров, в них звучали критика, похвала, иногда недоумение.
– Это значительно, – говорил какой-то юноша пожилому мужчине.
– Да, – согласился тот, – пожалуй, даже слишком значительно, чтобы человек мог это понять. Если художник осмеливается забраться слишком высоко, то истинная ценность может вполне ускользнуть от него.
– Я не думаю, чтобы от нее что-то ускользнуло, – возразил юноша.
– Может быть, и нет, – сказал мужчина, затем на минуту замолчал и снова продолжил свои замечания: – Мне кажется, что та прямолинейность и незамысловатость, с какой она работает, претендует на большее, чем действительно заключено в ее произведениях…
– Я бы сказал, что именно таким и должно быть искусство, – разгорячился юноша.
– Может быть, может быть, – спокойно ответил пожилой. – Но я принадлежу к школе, которая меньше предполагает и старается полностью овладеть своим пониманием и так же его выражает.
– Со всем изяществом, – язвительно фыркнул юноша. Затем они пошли дальше.
В большинстве случаев люди говорили:
«Это совершенно не похоже на женское творчество, не правда ли?» Некоторые пожимали плечами: «Не понимаю, зачем художникам надо создавать таких безобразных людей – посмотри на ту огромную жирную негритянку! Она такая грубая!»
Когда они с Блейком после ужина остались одни, то посмотрели друг на друга и улыбнулись.
Это был странный, но счастливый день, наполненный таким счастьем, которого она еще не понимала. Ранее она утверждала бы, что в своей работе она более всего ценит процесс созидания и, как только произведение было готово, ее самореализация завершалась. Но вспоминая сегодняшний день, она поняла, что ее произведение для нее самой не было завершенным, пока его не увидели другие люди, и даже не важно, поймут они его или нет. Подобным образом дело обстоит с языком, который сам по себе не имеет никакого значения, пока не станет средством общения. Сюзан услышала голос Блейка.
– Ни один из известных критиков еще не пришел, – говорил он. – Если они не покажутся и завтра, я позвоню Ли и Сиберту и еще кое-кому, кого знаю.
– Ты, однако, не должен говорить им, что я твоя жена, – с улыбкой заметила Сюзан.
– Это, наверняка, не повредило бы тебе, – ехидно ответил он с лукавым огоньком в глазах.
– Пожалуйста, Блейк, не говори этого, – просила она его.
– Ну хорошо, независимая ты женщина! – Он засмеялся, но немного обиженно. Она не могла вынести такого завершения прекрасного дня и потому, присев к нему на диван, прислонилась к нему, не думая ни о чем, желая только ничем не омрачать сегодняшнее счастье.
Однако, когда Сюзан прижалась к нему, Блейк дернулся, затем поднял руки и обнял ее. Она ощутила его близость так, как этого уже давно не было, и осталась в его объятиях. Первый этап ее работы был закончен. Сюзан чувствовала, что ей удалось исполнить свой замысел. Она была довольна. Но внезапно что-то в ней взбунтовалось и повернулось против Блейка.
«А где же Соня?», – вдруг встрепенулась она. Но Соня уже уехала. Блейк так ничего и не объяснил Сюзан, и теперь она уже знала, что он ей об этом никогда ничего не расскажет. Может быть, так оно и лучше. Мысли закружились у нее в голове, когда она почувствовала, что Блейк все сильнее сжимает ее в объятиях. Они не могут соответствовать друг другу решительно во всем. Пожалуй, это и вообще невозможно. Она должна довольствоваться тем, что имеет, и тем, чего не имеет – ведь все это является частью жизни. Так она, по крайней мере, говорила Майклу. Если они с Блейком могут понять друг друга только так, то не лучше ли это, чем ничего?
Сюзан казалось, что их издали рассматривает Соня своими светлыми и страстными глазами; но это видение она быстро прогнала от себя прочь. Между ней и Блейком должна существовать какая-то связь, удерживающая их рядом. Его губы жарко и резко прижимались к ее губам. Она опять шла ему навстречу, исполненная какой-то новой печальной страсти.
* * *
Когда утром она снова вызвала в памяти вчерашнее и посмотрела на свое тело, белевшее в разгоравшемся рассвете, то подумала о мраморе, как тот в течение многих столетий формируется, постепенно отвердевая, и, завершая свое образование, становится готовым для человеческих рук. И как потом некая человеческая рука оставляет на нем следы, исполняя свою работу, и мрамор затем остается сформированным на следующие столетия. Ее собственные руки являются всего лишь плотью, а ее тело создано для того, чтобы израсходовать ту энергию, которую она не понимала, зная лишь свою творческую силу, но не причину ее. Размышляя о своем теле, она подумала с жалостью: «Оно одно ведь не может удержать меня и Блейка вместе». Нет, даже после всего того, что принесла минувшая ночь, он не стал ей ближе. Она была нежна с ним, но и ужасно далека от него.
Когда Сюзан сошла к завтраку в столовую, Блейк, нахмурившись, читал воскресные газеты.
– Ну, Сюзан, посмотри! Объявился твой старый приятель. – Голос у него был энергичный.
Она подошла к нему, охваченная негой – эхом пережитой ночи – и обняла его за плечи. Но для Блейка та ночь уже не существовала. Он пощелкал пальцем по газете.
– Барнс. В своем роде это, конечно, с его стороны мило. – Сюзан пробежалась взглядом по газетной колонке. – «Дэвид Барнс хвалит нового скульптора», – читал вслух Блейк. – Он, как всегда, бросается в крайности – естественно, в твою пользу. Но это больше походит на личную похвалу, словно тебе необходима его поддержка.
Сюзан села на свое место за столом.
– Эта статья, наверняка, спровоцирует критиков к деятельности, – сказал он. – Но я все равно мог бы позвонить нескольким из наиболее влиятельных.
– Ты считаешь, что это нужно, Блейк? – спросила она.
– Посмотрим.
О газетах она ничего не сказала. Когда она останется одна, то прочитает их. Она перестала об этом думать и посмотрела на Блейка. У него было совершенно холодное лицо. Она заметила, что последнюю ночь он воспринял не как обновление отношений, а как нечто само собой разумеющееся, он, видимо, думал, что должен был всего лишь немного подождать. Сюзан отвернулась от него, ощущая горькое разочарование.
– Интересно, что будет дальше, – сказал он. – Что бы ни говорил Барнс, это всегда привлекает внимание. – А затем добавил: – Мою работу Барнс, естественно, никогда не понимал.
Хотя он говорил совершенно равнодушным голосом, все же Сюзан угадала в нем разочарование и, с удивлением посмотрев на Блейка, заметила по его глазам, что он оскорблен.
– Блейк! – выкрикнула она. – Дорогой! Дэвид Барнс всего лишь думает, что мне нужна помощь, в то время как тебе – нет.
– Само собой разумеется, что мне в моей работе не требуется ничья помощь, – сказал Блейк, – но все же это было бы с его стороны дружеским жестом.
– Мне кажется, он обо мне пишет только потому, что думает, что у меня, как у женщины, будет тяжелое положение.
И она снова уже старалась всячески умиротворить его и улучшить его настроение, но затем внезапно оставила свои попытки. И хотя она всегда была рада прийти к согласию, но дальше утешать его ей уже не хотелось.
– Мне не то чтобы требовалась помощь. Я надеюсь только на беспристрастную оценку своих способностей. В творчестве не должно быть различия между мужчиной и женщиной.
– Ты скоро узнаешь, что такого подхода в оценке работы не существует, Сюзан, – сказал Блейк. – Твоя жизнь определяется тем, мужчина ты или женщина, что бы ты ни делала.
– Я отвергаю такое отношение к творчеству.
– И вообще женщины и творчество – вещи мало совместимые, – иронизировал Блейк. – Все великие деятели искусства, великие музыканты, даже великие кулинары были мужчинами и…
– Блейк, прошу тебя, прекрати нести эту ветхую чушь! И ко всему прочему это говоришь именно ты!
– Мне, видимо, трудно серьезно относиться к женщинам, – самодовольно улыбнулся он.
Она так злилась на него и была так взбешена из-за своего раздражения по поводу глупой банальной дискуссии, что решила больше уже с ним не говорить. Она быстро поела и встала:
– Хочу посмотреть, что там будет сегодня.
– Через минуту я к тебе присоединюсь, – сказал он.
Ей уже не верилось, что вчерашняя ночь действительно была. А ведь она была, и еще что-то в ней продолжало существовать, и Сюзан должна была ухватиться за это. Она подошла к Блейку и провела рукой по его гладкой щеке. Он даже не пошевелился, и потому она сама наклонилась, поцеловала его и ушла.
Джозеф Харт водрузил на свой крупный римский нос пенсне; широкая черная ленточка похлопывала его по щеке, когда он говорил Сюзан:
– Еще небольшое усилие и это было бы современно. Наши молодые спесивые художники не знают этого, но различие между крайним классицизмом и крайним модернизмом весьма тонкое, хотя и невероятно важное. Вам удалось обзавестись своим собственным почерком. Ваши вещи совершенно оригинальны – может быть, немного массивны. Но в дальнейшем ваша работа станет более утонченной.
Старый мистер Киннэрд в этот день пришел снова. Он был уже вчера и ушел, не говоря ни слова. Сейчас он сидел на диванчике и рассматривал статуи. Приходили еще посетители, а раз Джозеф Харт удостоил ее беседы, то они с восхищением смотрели на нее. А затем она увидела Блейка. Он обменялся несколькими словами с отцом и подошел к ней. Сюзан слегка улыбнулась ему, но ничего не сказала. Джозеф Харт превратил их беседу в небольшую лекцию, и когда собралось еще несколько человек, чтобы послушать его, продолжил более профессорским тоном:
– Недостаточно быть оригинальным. Оригинальным может быть почти каждый. Даже мысль сумасшедшего или ребенка оригинальна. Критерием же художественного произведения является информация, которую оно несет. В противном случае оно не имеет никакой ценности.
И тут заговорил Блейк:
– Пожалуй, кое-что также зависит от индивидуума, воспринимающего художественное произведение. Может быть, он воспринимает только то, что является простым и само собой разумеющимся. Поэтому мы вряд ли можем судить об искусстве только в соответствии с тем, как на него реагирует данный субъект.
– Это не укладывается у меня в голове, – ответил Джозеф Харт. – Я бы, например, сказал, что эти статуи в своей массивности просты, но они решительно не являются таковыми по сути.
Блейк окинул их яростным взглядом:
– Я думаю, что суть их все-таки постижима, – резко сказал он, – по крайней мере, для образованного человека.
Так вот, значит, что думает Блейк! В своей ярости он открыл Джозефу Харту то, что тщательно скрывал от нее. Сюзан поняла, что ничего иного, кроме ревности, не могло спровоцировать его на такую ярость. Она уже и раньше замечала, что он завидовал другим художникам. Но если он ощущает зависть и к ней, то пропасть между ними преодолеть невозможно. Она знала наверняка, что ревность в Блейке сильнее любви. Пока спала его зависть, он был спокоен. А Сюзан разбудила ее совершенно нечаянно только лишь тем, что ее творчество понравилось старому, упрямому, богатому эстету, который к тому же обладал слишком большим влиянием. Этого ей Блейк никогда не простит.
Она в отчаянии осматривалась вокруг себя, ощущая непоправимость происшедшего. Народу становилось все больше. Наверняка, из праздного любопытства – из-за того, что написал Дэвид Барнс. Но люди оставались здесь, заинтересованные, и, возбужденно переговариваясь, переходили от одной скульптуры к другой.
…Какой от всего этого толк, если Блейк ей не простит! В этот момент в ней рыдала женщина, которая принадлежала Блейку: «Что в этом толку!»
Но Сюзан отвечала: «Ты – это еще не все. Ты всего лишь часть меня. А кроме того, существуют определенные критерии, которые все ставят на свои места. Если мои произведения хороши, то тогда Блейк неправ. Ведь существует также и справедливость, которая выше тебя».
Сюзан тихо выскользнула из толпы людей и присела к старому мистеру Киннэрду. Она не даст уязвить себя тем, что сказал Блейк. Он, конечно имеет право высказать то, что думает. Но она знала, что он метил не столько в Джозефа Харта, сколько в нее. Теперь это уже сказано, и он не может взять свои слова обратно. Он все еще продолжал спорить с Джозефом Хартом. Блейк, необычно прямой, стоял спиной к Сюзан. Харт жестикулировал, и широкая черная ленточка трепыхалась, подчиняясь взмахам его руки. Сюзан услышала тонкий, бесцветный голос мистера Киннэрда:
– Я вновь и вновь прихожу сюда, чтобы посмотреть на ваши статуи, моя милая. Они прямо-таки прирастают к моему сердцу.
– Я очень рада, – сказала она. Сюзан заметила, как Джозеф Харт сдержанно поклонился Блейку и отвернулся от него. Она ждала, что Блейк вернется к ней, но он не вернулся. Он прошел по галерее, минуту постоял у дверей и вышел.
– Даже не знаю, куда вас отнести, – говорил мистер Киннэрд, – и это меня злит. Я не могу определить ваш стиль. Блейку уже нашлось место – он явный модернист. Но вы – нет. К классике вы не имеете никакого отношения, и от французов в вашем искусстве нет ни следа. Что вы, собственно, имели в виду, моя милая?
– Не знаю, – ответила она. – Я и сама не могу отнести себя к какому-то определенному направлению. Я работаю, как дышу, не размышляя. Я просто даю волю своим чувствам.
– Ага, – сказал он мягко, – это, пожалуй, потому, что вы – женщина.
– Может быть, – сказал она, и теперь ей это было все равно.
* * *
– Вас к телефону, мисс Гейлод, – сказал ей кто-то. День уже почти кончился. Ей не хотелось идти домой и потому она осталась здесь, пытаясь в одиночестве преодолеть неприязнь к Блейку. В телефоне голос Кроуна сказал ей:
– Мадам, для вас телеграмма. Прочитать вам ее?
– Пожалуйста, – сказала она удивленно, и Кроун прочел:
– «Папа очень болен. Приезжай немедленно. Мама». Должен ли я послать какой-то ответ, мадам?
– Да. Телеграфируйте по тому же адресу: «Выезжаю немедленно. Сюзан». И скажите Джейн, чтобы она для меня и себя упаковала самое необходимое, а моей сестре, миссис Беннифилд Родс, пошлите телеграмму в отель «Риджайна» в Палм-Бич, это уж вы, наверно, знаете.
– Да, мадам.
– Мистер Киннэрд дома? – спросила она еще.
– Нет, мадам, – ответил он.
Сюзан положила трубку и в изумлении огляделась: пришло столько людей, как никогда до этого. Она обратила внимание на худого смуглого мужчину с хмурым лицом, который останавливался у каждой статуи и быстро что-то записывал в маленький блокнот. Старый мистер Киннэрд опять вернулся и теперь с болью смотрел на «Итальянского мальчика». Он совершенно забыл о Сюзан, и она ушла, не попрощавшись.
Меньше, чем через час, она уже покидала дом Блейка; она оставила ему записку: «Мой дорогой, папа болен – спешу к нему. Я не могла тебя найти». – Она попросила Кроуна позвонить в клуб, где Блейк обычно бывал, но его там не оказалось. – «Я вспоминаю вчерашнюю ночь. Приезжай ко мне, если сможешь. Видимо, ты мне будешь очень нужен. Не знаю, что нас там ждет. Твоя Сюзан».
Записку она сложила, запечатала и подала Кроуну.
– Передайте это письмо мистеру Киннэрду, как только он придет.
Тот поклонился и закрыл за нею и Джейн дверцы автомобиля. Банти сразу же тронул с места. Кроун вошел в дом и закрыл за собой двери. Сюзан уезжала, увозя с собой воспоминание о закрытых дверях.
– Если бы я была суеверной, – думала она беспокойно, – но это не так. – Внезапно ее охватила острая тоска по Блейку. Сегодняшний его гнев ничего не значит. Он, наверняка, примчится к ней, как только обнаружит, что она уехала, и, может быть, там, в ветхом уютном и старом доме они снова обретут друг друга. Голос Джейн вырвал ее из раздумий.
– Мне еще в прошлый наш приезд показалось, что он плохо выглядит, – сказала она и вздохнула. – Ну, все мы там будем.
– Замолчите, Джейн! – прикрикнула Сюзан. – Вы всегда думаете о самом плохом.
– Да так уж получается, – сказала Джейн. – Нет, мадам, я всегда надеюсь на самое лучшее.
Сюзан не ответила. Она все еще была во власти мыслей о Блейке. Блейк не должен обижаться на нее из-за глупостей. Она неотступно думала о нем, и когда подъезжала к родному дому, и когда двери ей открывал Хэл Палмер.
– В чем дело, Хэл, где мамочка? – тревожно спросила она.
– Люсиль с ней, – ответил он. Его простое, круглое лицо было ужасно серьезно, маленькие голубые глаза полны слез. – Ты опоздала, Сюзи. Инфаркт. Он сразу скончался.
Сюзан повернулась к Джейн.
– Дайте телеграмму Блейку, – сказала она, сняла пальто и направилась к матери.
* * *
Сюзан уже несколько часов подряд выслушивала мать.
Когда она вошла в первый раз, Люсиль встала.
– Хорошо, что ты здесь, Сюзан. Мы сделали все, что могли, но ты ведь знаешь, мы не родственники. А где Мэри?
– Я послала ей телеграмму, – ответила Сюзан. Было странно, что всегда в критических ситуациях она встречалась с Люсиль и Хэлом. На мгновение в ее памяти возникло видение смерти Марка – намного живее, чем минувшая ночь с Блейком.
– Раз теперь здесь будешь ты, – громко прошептала Люсиль, то я пойду. Знаешь, Хэл все устроил: приходской священник тут уже был, но, наверное, придет еще раз, коль ты приехала. Будет тут еще кто-нибудь из родных?
– Я пошлю за детьми, – сказала Сюзан. – И мой муж, естественно, тоже приедет.
– Пожалуйста, пошли за детьми, – причитала мать. – Мне будет с ними хорошо. У меня уже нет ничего, ради чего стоить жить!
– Ну-ну, миссис Гейлорд, – успокаивала ее Люсиль. – Вам не стоит так говорить. У вас две прекрасные дочери и великолепные внучата, а потом в нашем городе многие любят вас так же, как и мы, и вы не должны забывать, что были исключительной супругой и матерью. Вы не должны ни в чем упрекать себя.
– Я знаю, я делала все, что могла, – сказала мать Сюзан и вытерла слезы.
– Не знаю, чего вы только ни делали для семьи, – добавила Люсиль ободряюще. – А теперь вам надо быть мужественной. Сюзан, наверняка, захочет помыться и переодеться после дороги, а потом посмотреть на отца. – Она обернулась к Сюзан: – Он выглядит, как обычно. Сразу же, как только он перестал дышать, с его лица исчез весь этот жуткий багровый цвет, и напряжение покинуло его.
– Он очень мучился? – быстро спросила Сюзан.
– Этого мы не знаем, – ответила Люсиль, – не знаем, был ли он вообще в сознании – он даже не говорил.
– Мы немножко поругались, – вмешалась в разговор мать, и на ее глаза вновь навернулись слезы, – из-за какой-то глупости. Ты знаешь, как он всегда спорил, Сюзан. Чем старше он становился, тем больше горячился. Я уже не могла сказать почти ничего, чтобы он не вспылил.
– Какое же у вас было терпение! – вздохнула Люсиль.
Отекшие губы матери дрожали.
– Сегодня утром он хотел пойти во двор, а я ему сказала, чтобы он не ходил, потому что он сильно простужен. И еще я ему сказала, что уж если он себя чувствует так хорошо и хочет прогуляться, то наверняка, ему пойдет на пользу, если он зайдет в подвал почистить котел. Я несколько дней делала это сама, потому что он говорил, что от золы кашляет. Он лишь повернулся ко мне и сказал, что он был бы… – ну, ты ведь знаешь, как он всегда говорил, – в общем, что он к котлу не притронется. А я сказала, что эта работа не для женщины. И внезапно у него покраснело лицо, жилы набухли так, будто бы он злился, и потом он упал. – Миссис Гейлорд расплакалась.
Сюзан слушала мать и довольно ясно представляла себе эту сцену. Он умер из-за мелкого, напрасного раздора. Но нет, убило его не это, а сжигавшая его ярость, поселившаяся в этом доме, в доме, который построил он сам, в котором он жил и ненавидел долгие годы.
– Ну, я все же пойду, – Люсиль нагнулась и поцеловала миссис Гейлорд в щеку. – Если я вам понадоблюсь, пошлите за мной.
Люсиль ушла, и Сюзан осталась наедине с матерью. Ей надо было утешать ее, но она не могла. Ее сотрясали рыдания, она оплакивала не смерть отца, а его жизнь. Как только мать увидела, что Сюзан плачет, то снова начала исходить слезами.
– Ну, хватит, мама, – сказала Сюзан в конце концов. – Нам нельзя так плакать. Завтра мы пошлем Джейн за детьми. А теперь мне нужно пойти к папе. Тебе необходимо отдохнуть, я все за тебя сделаю. Приляг, я тебя укрою и принесу тебе ужин.
Она помогла матери раздеться и надела на нее старомодный халат. Представление того, что это толстое, бесформенное тело когда-то было красивым и стройным и что оно пленило и держало в заключении отца в течение долгой череды лет, было теперь абсурдным. Но это было так – было! Как же легко изменяется тело и как легко могут исчезнуть узы, которые Сюзан снова выковала для себя и Блейка.
Через несколько минут она уже стояла в комнате для гостей, куда положили отца. Он лежал на постели, одетый в праздничный темный костюм, туфли были вычищены и блестели, белые волосы причесаны. Лицо и руки были словно из мрамора, а когда Сюзан положила руку на его плечо, то почувствовала под пиджаком холод и окаменевшие мускулы. Словно одели статую. Она не могла выдержать выражения непереносимого горя, застывшего на его лице, села рядом с ним и снова расплакалась. Даже теперь она скорбела не из-за смерти, а из-за жизни; жизни, которая начертала скорбь на его губах и оставила на ввалившихся щеках глубокие борозды морщин, которая в молодости одарила его мечтами о любви, а после похитила их у него, которая в зрелом возрасте внушила ему мечты об островах в голубом тропическом море, полных свободы, и при том замкнула его в ветхом доме в маленьком городке. А самой жестокой была смерть, которая представила его таким, каким он в действительности и был, потому что теперь он был бессилен и уже не мог скрывать того, что он утаивал от всех, пока был жив.
И Сюзан страстно обращалась к своему сердцу: «Нам всем надо быть свободными! Каждый, по крайней мере, внутри себя самого должен быть свободным. Никто не должен умереть, прежде чем он познает, что такое свобода!»
Когда Сюзан принесла наверх поднос с ужином, мать спала. Она проснулась от звука шагов и удивленно вскрикнула:
– Сюзан, почему?.. Ах, ведь я забыла! Всегда, когда усну, забываю, что случилось! – Она опять начала плакать, и Сюзан, поставив поднос, обняла ее. – Я всегда старалась делать все как можно лучше, – рыдала мать.
