Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Сюзан сидела, наблюдала и слушала, восхищаясь их красивыми платьями и холеными руками, порхающими между картами. Она часто прерывала свои утренние занятия и наблюдала за стайкой маленьких птичек, которые слетались и начинали свое изумительное чириканье. Оно не походило ни на музыку, ни на человеческую речь. Сюзан наблюдала за ними с нежностью и удовольствием. «Надо не забыть насыпать им крошек», – всегда думала она, иногда и вспоминала.
– Конечно же, я не забуду послать вам открытки, – обещала она в ответ на настойчивые просьбы. – И вы мне пишите, как растут ваши дети и что новенького в городе.
– Конечно же, обязательно, Сюзан, милочка, – обещали они. – Счастья тебе, Сюзи! Ах, Боже, мне уже надо бежать! Ларри уже наверняка дома! Господи, уже шесть?! Тони помрет с голоду! Прощай, Сюзи! Прощай, Сюзи!
– Прощайте, прощайте! – прощалась она со всеми.
* * *
Маленькая группа из четырех человек, капитаном которой была Сюзан, двинулась в путь, в Нью-Йорк. Все полагались на нее, и она направляла их; куда бы она ни шла, оглянувшись, она всегда видела сутулую фигурку верной Джейн, которая, следуя за ней, вела детей за руки.
– Я уже слишком большой, чтобы меня вели за руку, – возмущался Джон и вырывал руку.
– Я вас не отпущу, пока мы туда не доберемся, – отрезала Джейн. Джону пришлось подчиниться.
Сюзан оставила их в отеле и пошла покупать билеты на корабль.
– Закройте нас на ключ, – попросила Джейн. – Джон так здорово умеет работать языком, что может меня переубедить, а нам нужно ждать вашего возвращения здесь, даже если мне суждено рехнуться от его уговоров.
Сюзан на самом деле заперла их и ходила по городу до тех пор, пока все не уладила. Так как корабль отплывал только через несколько часов, то она отвела своих подопечных к входу в больницу Хэлфреда и немного неуверенно сказала им:
– Там, под этим большим круглым окном будут стоять мои статуи.
– О, вот это да! – сказала Джейн с отсутствующим выражением лица, рассматривая огромное пространство.
– Посмотри, мама, – крикнул Джон, – вон тот господин продает шарики!
– Где? – запищала Марсия и они оба выскочили на улицу.
– Там, там! – махнул рукой Джон.
– Я вам их куплю, – тихо сказала Сюзан. Естественно, нельзя же ожидать, что это место заинтересует их – место, где будут стоять выполненные ею статуи.
Когда они оказались на корабле, вдали от невидимого уже берега, Сюзан тщательно пересчитала деньги. Если бы она была одна, то не тратила бы на это время; но те трое во всем зависят от нее. Она пересчитала счета, проверила, там ли дорожные чеки, куда она их положила, и вышла их каюты. Джейн прогуливалась по палубе, все так же крепко сжимая руки детей.
– Я буду держать их до тех пор, пока буду на ногах, – сказала она Сюзан. – Боюсь, что когда выйдем в открытое море, мне придется основательно слечь.
– Тогда я пойду вниз и распакую вещи, – сказала Сюзан.
Она спустилась в каюту, вынула пижамы, зубные щетки и еще раз пересчитала свои наличные деньги. Это были деньги, полученные на конкурсе и половина страховки Марка, которую она сняла со счета в банке. Она предполагала, что при том, как будет вести хозяйство Джейн, денег должно хватить на год. За этот год ей необходимо заработать деньги на следующий год. Ее работа должна быть более чем искусством, более чем удовлетворением собственных страстей. Она должна быть хлебом, который насытит ее детей и предоставит им крышу, под которой они будут жить.
Она вспомнила, как в последний раз закрывала двери своего дома. В тот момент ее охватил легкий страх. Она покидала единственное пристанище, которое ей принадлежало, и уходила без особенной причины в мир, которого не знала. Но она уже не могла ни одной ночи спать в этом доме. Она хотела отправиться в путь, она должна была отправиться в путь.
«Неужели я боюсь? – спрашивала она собственное сердце. Но страха не было. – Я достаточно сильна», – отметила она с удовлетворением. Сюзан расчесывала щеткой волосы, стоя перед зеркалом. Ее лицо было загорелым, а тело крепким и полным силы. С того дня, как она решилась уехать в Париж, безволие, гнетущее ее с момента смерти Марка, сменилось своей противоположностью. Она чувствовала, что способна на все. Целый год! За целый год она обязана добиться всего, что только возможно.
Двери открылись, и в них появилась позеленевшая Джейн.
– Мы уже в открытом море, – сказала она безучастно. – Мне надо прилечь.
Она втолкнула детей в каюту.
– Вы не размечтаетесь и не забудете о них?
– Нет, – ответила Сюзан. – Не размечтаюсь.
– Вам нельзя выпускать их из рук, – сказала Джейн, продолжая крепко держать детей. Она прислонила голову к стене.
– Не выпущу, – пообещала Сюзан. Она посмотрела в иллюминатор, за которым плескались зеленые волны.
* * *
– Ну, Сюзан Гейлорд, наконец-то вы здесь!
Поезд беззвучно остановился в сером сумраке раннего парижского утра и в дверях вагона мгновенно появилась голова Дэвида Барнса.
– Штучки-дрючки, – добавил он, окинув взглядом всю компанию. – Ну, пошли. У меня есть для вас комната в пансионе, и нам надо бы поскорее найти еще одну. Я думал, что вы приедете одна. Мне и во сне не могло присниться, что вы потащите за собой этих своих щенят.
– Я должна была приехать с ними, или уж вовсе не приезжать.
Барнс не ответил. Он орал на растрепанного носильщика, чтобы тот взял чемоданы, а после мчался впереди, локтями расчищая путь в толпе людей.
– Не отставайте от меня! – требовал он.
Он довел их до выхода, вложил пальцы в рот и пронзительно свистнул, мгновенно из тумана примчалось такси.
– Влезайте, – скомандовал он и, когда все сели, втиснулся рядом с Сюзан и крикнул водителю, куда надо ехать.
– Все для вас приготовлено, – сказал он Сюзан. – Ежедневно в восемь часов утра вы будете приходить в ателье – это здесь, я написал вам адрес – и все время до обеда будете работать с этим вот человеком. Он научит вас миллиону вещей, о которых вы даже не имеете представления. После обеда вам придется ходить ко мне и давать отчет. Пока что я вас не заставлял работать как следует. До этого времени я с вами обращался, как с женщиной. Но с этого момента вы уже не женщина. Вы скульптор. И вы будете безропотно выполнять мои задания. Будете учиться всему. Вы когда-нибудь видели, как отливаются статуи?
– Нет, – сказала Сюзан.
– В чем дело? – Он посмотрел на детей. – Почему вы привезли их с собой?
– Они – мой дом.
– Вам не нужен никакой дом! – прохрипел Барнс.
Она не ответила. Она уже не будет его бояться. У дверей пансиона Сюзан повернулась к нему и подала руку.
– Вы были очень любезны, – сказала она. – И сделали для нас все, что могли. Лучшего нельзя и пожелать. Завтра утром я пойду в ателье, а после обеда – к вам.
– Вот мой адрес. – Он подал ей клочок бумаги. – Я все четко написал. На этих французских названиях можно язык сломать… У вас все в порядке?
– Совершенно, – быстро подтвердила Сюзан.
– Ну и хорошо! – проворчал он, повернулся и грохочущим шагом скрылся в тумане.
– Куда пойдем? – спросила Джейн.
Дверь им открыла полная смуглая француженка.
– Мы зайдем в пансион и позавтракаем. Потом вы займетесь детьми, а я осмотрю комнаты, в которых мы будем жить. – Она прошла за женщиной по темной маленькой лестнице в большую, пустую и чистую комнату.
– Минуточку! – воскликнула женщина. – Маленький завтрак, мои дорогие!
– Что она говорит? – с подозрением спросила Джейн.
– Она принесет нам завтрак, – весело сказала Сюзан. – Ну, Джейн, не глядите на нее, как на преступника!
Но Джейн смотрела на кувшин с водой, поставленный в тазик.
– Ну, так мы чистыми не будем, – сказала она. – Ну и грязнули эти французы.
– Мы здесь не останемся, – сказала Сюзан. – Мне надо еще сегодня что-нибудь найти, потому что завтра у меня начинается работа. Джейн, мне надо работать так, как я еще никогда в жизни не работала!
– И вся наша малина в саду пропадет, – бормотала Джейн. Она заботливо сняла с Марсии шляпку и пальтишко. – Ну, золотко, а теперь мы как следует умоемся и позавтракаем, а потом отоспимся после такой скверной ночи. Эти поезда! Джон, ты не умылся!
– Вы отдыхайте, – сказала Сюзан. – А я поищу подходящую квартиру. Думаю, что мы переедем еще сегодня, после обеда.
Она даже не имела представления, куда ей надо идти, но твердо решила, что пойдет. Сегодня у нее единственный свободный день. Она не может откладывать переезд, потому что она мать двоих детей. Пока Джейн намазывала рогалики маслом и медом, Сюзан расспрашивала хозяйку пансиона о возможности получения жилья:
– Хорошо бы вблизи парка – из-за детей, – но недорого, – добавила она.
– Ну, конечно, – живо ответила женщина. – Я знаю точно, что вам нужно. Мадам – человек искусства, но ведь есть и дети. Ах, да, тут есть дома с недорогими квартирами, если, конечно, мадам не помешают бедные люди – естественно, чистые, все французы чистюли. Мы не считаем бедность пороком – нет, мы не как англичане, слава Богу. Честно говоря, как раз на нашей улице есть такие квартиры. Какой величины парк вы имеете в виду, мадам? В конце нашей улицы есть довольно большая площадка, куда поставили статую какого-то старого генерала. Статую подарила Парижу его страна, но знаете, мадам, для Парижа она, естественно, недостаточно хороша. Но дар есть дар. Мы, парижане, хоть и разные, но, по крайней мере, вежливые. Ну и власти поставили ее сюда, к бедным людям. Парка здесь нет, но зато прилетают воробьи и так мило, по-родственному, садятся на его жалкие, старые плечи. Он совсем серый от их помета. Там есть и лавочка, а также небольшой газон и одно дерево.
– Я сходу туда, – сказала Сюзан.
Но когда она вернулась от дверей и хотела попрощаться, то обнаружила, что Джейн перепугана.
– Если с вами что-нибудь случится, я не смогу сказать ни слова.
Сюзан засмеялась.
– Со мной ничего не может случиться, но вот вам адрес Дэвида Барнса. – Она оставила Джейн адрес и вышла. Сюзан брела по незнакомой улице от одного незнакомого дома к другому и видела сплошь чужие лица.
Она входила в каждый дом с вывеской «Сдается». Там выслушивала длинные, многословные объяснения: в какое окно светит солнце даже и зимой, и что тут ранним утром не слышно шума повозок и крика продавцов, и что вот эта комната, которая кажется темной, чудно прохладная летом и теплая зимой. Но Сюзан ни в одном из них не видела уюта домашнего очага.
Так она дошла прямо до конца улицы. Она хотела увидеть тот самый газон – можно ли его считать маленьким парком. Он возник перед ней совершенно неожиданно. Высокие, узкие дома с островерхими крышами, похожими на вершины утесов, прилепленные один к другому, внезапно расступились и охватили небольшой квадрат зелени. И действительно, под большим платаном она увидела памятник из серого камня. Кто-то высек его из натурального гранита; неизвестный скульптор достаточно хорошо владел инструментом, но, видимо, любил свою модель. Мундир старого генерала топорщился жесткими складками, но черты лица были приятными. Воробьи действительно освоили его. Целая стая сидела у него на голове и плечах, а в сгибе локтя соорудил гнездо голубь. Старик сидел, словно изгнанник в этом веселом, беспокойном и беспечном городе; и только птицы заботились о нем.
«Я бы охотно жила где-нибудь рядом», – подумала Сюзан – Дети могли бы тут играть, а на этой скамейке могла бы сидеть Джейн с рукоделием. На другой стороне улицы расположились многочисленные лавочки, где она могла бы покупать еду. Сюзан перешла через улицу и снова внимательно осмотрелась. У двери небольшой пекарни она видела вывеску: «Сдаются комнаты». Она вошла. Маленькая, чистенькая женщина с седыми волосами ласково кивнула ей из-за прилавка с длинными полками хлеба и выпечки, провела её по узкой лестнице вверх и открыла двери. Перед Сюзан предстали четыре маленькие, чистые комнатки, соединенные между собой дверями. Она подошла к окну, выглянула и увидела гордо склоненную голову старого генерала и его покрытые серым налетом плечи. Каштан разбросал свою зелень по переплету оконной рамы. «Тут можно жить», – подумала она.
– Мы можем сразу же переехать? – спросила она у старой дамы.
– Конечно же, мадам, – ответила та просто. – Это ведь сдается. Чем раньше, тем лучше для вас и для меня.
Сюзан еще раз окинула взглядом их «апартаменты». Здесь были две небольшие спальни. Джейн с детьми получит то, что побольше, для Джона поставят ширму, она сама будет в этом, поменьше. Места хватит. Сюзан открыла портмоне и заплатила за первую неделю, положив деньги в розовую, морщинистую ладонь старой женщины.
И вот она уезжала каждое утро из их маленького, шумного семейства, от проведенного в веселых разговорах завтрака, от воробьев на оконном карнизе, клюющих крошки, насыпанные детьми, от Джейн, вечно огорченной развращенностью французов, от пронзительных звуков и суеты маленькой площади, которая пробуждалась к утренней жизни. Каждое утро она уезжала отсюда на автобусе в пригород, где находилось ателье одного известного скульптора. В первый же визит женщина в крестьянской одежде и чепце взяла у нее рекомендательное письмо и сказала глубоким, грудным голосом:
– Пройдите, пожалуйста, и подождите тут, в фойе.
Сюзан вошла в маленькую прихожую с каменным полом и принялась ждать. Наконец женщина вернулась и сказала:
– Пройдите, пожалуйста, в ателье.
Тогда она вошла в длинное помещение, заполненное статуями, некоторые из них были закрыты. В ожидании время тянулось бесконечно долго. Она расхаживала между статуями, но никто не приходил. Окна в ателье были расположены так высоко, что она видела только зеленые верхушки деревьев, стены были столь толстыми, что снаружи не доходил ни один звук. Женщина не возвращалась; у Сюзан было впечатление, что ее сюда привели и забыли о ней.
Она села и снова нервно встала, снова прохаживалась между статуями. К ее нетерпению уже примешивалась злость, и она почти уже решила уйти, но в этот момент заметила в конце помещения высокие леса. До сих пор она их не видела, так как галерея резко изгибалась под прямым углом и тянулась вдоль другой стороны дома. Сюзан быстро подошла к лесам и увидела за ними частично отесанную гигантскую мраморную глыбу. Голова и плечи какого-то гиганта были грубо высечены уверенной рукой.
Она смотрела на эту махину с чувством благоговения, потом, не в состоянии воспротивиться своему порыву, она поднялась по лесенке на самый верх лесов. На одной из досок она нашла комплект инструментов, разложенных в четком порядке. При виде его у нее затрепетало сердце; один за другим она осторожно брала инструменты в руки. Это был настоящий инструмент: тонкий, закаленный – предел мечтаний всех скульпторов. Это был мастерски сделанный инструмент, красивый, прочный, но легкий, острый и хорошо ухоженный. Она схватила резец и молоток. Они удобно легли в ее ладонь, словно кто-то сделал их по ее мерке. Она нагнулась над гигантской головой с непреодолимым желанием ощупать кромку мрамора, а после, не удержавшись от соблазна, несколько раз легонько ударила. Кромка была так тонко и чисто отсечена, словно Сюзан рисовала кистью. Где бы ей такой инструмент купить?
– Слезайте вниз, – услышала она чей-то голос. Он был столь нежен и тих, что почти не испугал ее, правда, он остановил ее руки. Она смотрела вниз через леса и видела обращенное к ней крупное мужское лицо с каштановыми усами.
– Спускайтесь вниз, – повторил он. Она осторожно положила инструмент, спустилась вниз и очутилась лицом к лицу с очень рослым пожилым мужчиной в коричневом халате. Он весь был коричневого оттенка, как тюлень: смуглая кожа, карие глаза. Внезапно из него ударил такой мощный голос, что Сюзан аж подпрыгнула.
– Ну, барышня, – прогрохотал он, – бывают же такие чудеса на свете! Молодая дама, которую я не знаю и которую приглашаю только ради своего друга Барнса, приходит и милостиво доделывает мою работу за меня! Благодарю вас тысячу раз, барышня!
Он яростно закручивал свои усы.
– А где бы я могла достать такой инструмент? – спросила Сюзан. – Я просто обязана иметь такой инструмент!
– А, теперь вам нужны мои инструменты! – закричал скульптор. Повернувшись, он обратился к статуям: – Инструменты, друзья, где же мои инструменты? Нужны инструменты, которые вас создали – дайте их ей!
– Пожалуйста, – тихо сказала Сюзан.
Он жутко сопел и откашливался, а затем совершенно спокойно спросил:
– Ну, милочка, зачем вы, собственно, пришли?
– Учиться, – сказала Сюзан решительно. – Хочу научиться всему, что вы мне сможете предложить.
– В таком случае, – серьезно сказал он, – у меня будет непростая задача. – Он замолчал, покрутил усы, глаза его сверкали. – Полезайте-ка наверх, – распорядился он. – Принесите инструменты. Начнем с них.
Сюзан влезла наверх и один за другим спустила инструменты вниз.
– А теперь смотрите, – начал скульптор и два часа подряд рассказывал ей об инструментах.
– Вы опаздываете, – заворчал на нее Дэвид Барнс после обеда. – Чему научились?
– Я научилась, где покупать инструмент, – сказала она. – Мне придется поскорее заработать деньги, Дэвид. Половину денег я потратила на инструмент – я потратила половину денег на хлеб для своих детей!
Барнс стоял у столика с наклонной доской и рисовал приземистую коренастую фигуру. Он взглянул на нее.
– Я вам говорил, что материнство – не для вас, – жестко сказал он. Но глаза его лукаво сияли.
* * *
Она постоянно рисовала, училась делать остовы для статуй, училась перемешивать глину, училась приготавливать гипс. Она забыла, что у нее не мужские мускулы, она научилась сгибать железо, изгибать толстую проволоку, научилась рассчитывать напряжение и давление большой глиняной статуи. Все, что она до этого знала, превратилось в ничто – ей столькому еще предстояло научиться.
– Рассчитайте! – приказывал маэстро. – Если бы Лаокоон был из глины, какой размер был бы у опорной арматуры и какая у нее должна быть форма?
Несколько часов она сидела, как школяр, считала, грызя ручку и бормоча таблицу умножения, а когда, наконец, показала ему свой набросок, то он чуть не лопнул со смеху.
– Эти змеи! – хохоча, кричал он. – Эти змеи – все бы рухнуло на землю!
А она стояла, не отрывая взгляда от рыхлых штрихов его черного карандаша.
– Вот так! – сказал он. – И так, и вот так. – Она чувствовала, как жирные черные линии въедаются в ее мозг.
…Остаток денег она отдала Джейн и та хранила их, как зеницу ока, экономила их, как кровь, платила только за квартиру и еду.
– Сообщи мне, когда у нас останется только на месяц, – сказала ей Сюзан. Но Джейн пока что молчала.
– Сначала ремесленник, – сказал маэстро, – а уж потом художник. Художником можно не стать никогда, – добавил он, – потому что все зависит о того, что в вас сидит, милая. Человек художником не становится – он или художник, или нет.
Сюзан не задала ему вопрос, который вертелся у нее на языке: «А что я, художник или нет?» На это ей не мог ответить никто, кроме нее самой. Когда она овладеет ремеслом, то сама задаст себе этот вопрос, сама же и ответит.
– Дух. Все зависит от его меры, – говорил он, оттачивая при этом узкий резец. – Небольшой талант и великий дух лучше, чем наоборот. Если же талант и дух равны, ну, тогда… Один или два раза я это видел.
Он пристально посмотрел на нее ясными глазами из-под косматых бровей.
– Вы не хотите ни о чем спросить?
– Нет, – ответила Сюзан твердо. – Пока нет.
Он все еще затачивал свой резец. Затем оставил это и пригладил кончики своих усов. Между его усами и бородой лоснились губы, полные и яркие.
– Вы в действительности не женщина, барышня, – заявил он. – Женщина не преследует искусство так, как вы. Для женщины искусство – это всего лишь бегство. Это всего лишь немного работы, в том случае, если жизнь не оправдывает ее ожиданий. Но я, пожалуй, почти верю, что искусство – это то, чего вы хотите больше всего. У вас холодное и чистое сердце. По крайней мере, я это так ощущаю.
Она улыбнулась, но не ответила. Он говорил ей много чего. Она хорошо понимала, что если бы у нее хоть раз задрожали веки или вздрогнула рука, то он припал бы к ней своими жаркими, красными губами. До нее доносились обрывки историй, которые рассказывали друг другу в ателье ученики перед его приходом. Вон та натурщица была его любовницей, а до нее были многие другие. Сюзан их, однако, не слушала, потому что эти истории ее не интересовали. Но она угадала его основу: это была пылкая, увлекающаяся натура, в нем все еще бурлила горячая кровь, в любой момент готовая вскипеть новой страстью. Но Сюзан уделяла этому столь же мало внимания, как и историям, которые о нем рассказывали. Она смотрела на своего учителя честными глазами, и рука ее даже не вздрогнула.
– Иногда мне кажется, вы немного глупы, мадмуазель Гейлорд! У вас глаза глупые, как у ребенка, – сказал он.
– Я не интеллектуалка, сэр, – спокойно согласилась она.
– Нет? Так вы работаете не мозгом, да? – допытывался он.
– Нет, не мозгом.
– И сердца у вас нет, – сказал он резко, метнув в нее колючий взгляд.
– Нет, – ответила она, мило улыбнувшись.
– Нет! – заорал он. – Так вы, пожалуй, работаете желудком!
Она задумалась над этим.
– Пожалуй, да, – снова согласилась она.
– Что? – насмешливо фыркнул он. – Вы ничего не знаете. Ничего о себе не знаете.
Однажды, будучи в ателье Дэвида Барнса, она спросила:
– Как мне узнать, кто я?
Она работала над гладкой поверхностью бронзы и втирала в нее кислоту, изучала патину.
Барнс ответил:
– Если вы удовлетворитесь инструментом и материалом, хорошо. Но тогда вы не художник. Научитесь своему ремеслу и, пожалуй, вам этого будет достаточно.
Он замолчал, затем начал насвистывать.
– И что потом? – спросила она.
– Вы сможете хорошо обрабатывать мрамор, делая заготовки для таких скульпторов, как я.
– Это меня никогда не удовлетворило бы, – сказала она поспешно.
– Верно, барышня! Определите, что удовлетворит вашу душу. Если вы удовлетворитесь малым, то большое вы не осилите.
Он сидел у своего стола для рисования. Всюду вокруг него были разложены большие листы бумаги, на которых он рисовал.
– В будущем году мне придется ехать в Америку, – бормотал он. – Мне надо будет сделать этого Эдисона. – Он оторвал взгляд от листа и перевел его на Сюзан. – Вы даже не знаете, как непросто выявить, кем эти титаны, собственно, являются. И где они? Попросту делается выбор среди тех, кто уже стал частью вашей истории. Смерть определила каждому свое место. Но жизнь не столь умна. Кто может доказать, что из живых один более велик, чем другой?
Сюзан его не слышала. Уже целыми неделями она работала скорее руками, чем головой. Инструменты и материалы; создание гипсовых отливок, подготовка мрамора, составление бронзового сплава и методы литья – пока что она ничем другим не занималась. Как-то раз Дэвид Барнс нанял коляску и свозил ее в большую старую литейную мастерскую, чтобы она посмотрела, как француз-литейщик с двумя сыновьями отливают Наполеона из бронзы. Она стояла рядом с Дэвидом Барнсом, когда он доканчивал эту модель из гипса. Теперь он заметно нервничал: мускулы его лица подрагивали, взгляд был напряженным и каким-то несчастным.
– У меня всегда портится настроение, когда разбивают мою модель, – перехватив ее взгляд, сказал он. – Когда эти парни у меня ее берут, я знаю, что так и должно быть, но все равно, мне не просто расстаться с ней – в этот момент она – ядро моего существа. А вдруг что-то у них не получится? Я уже никогда бы не смог сделать еще одну, точно такую же.
– Вам приходилось когда-нибудь делать что-то снова? – спросила она.
– Нет, но я все равно страдаю. А когда ко мне из печи возвращается бронза, это означает возрождение – возвращение меня самого, но более совершенного и прочного.
Он никогда бы не доверил, как прочие скульпторы, ремесленникам, чтобы те заканчивали обработку его бронзы. Он сам держал газовую горелку или же привлекал к этому Сюзан, сам втирал кислоту в горячий металл. Он не мог сделать ни глотка, пока не определял, удалась его работа или нет. Совместно они полировали гладкую поверхность сантиметр за сантиметром, пока скульптуры не начинали сверкать, и только когда все было готово, он начинал кричать, что голоден. Затем он надевал шляпу, выкатывался на улицу и приносил кусок мяса, жарил его на древесном угле и заставлял Сюзан есть вместе с ним.
…В такие вечера она возвращалась домой поздно по безлюдным парижским улицам. Она чопорно смотрела перед собой, стараясь не привлекать внимания случайных прохожих и праздношатающихся гуляк. К тому же она одевалась слишком бедно, чтобы своей внешностью искушать преступников. По дороге домой она думала о том, чему она научилась и чему еще предстоит научиться.
День за днем она ходила в литейную мастерскую и наблюдала за движением расплавленного металла в тигле и переливанием горячего белого ручейка в форму. Она высовывалась вперед и забывала об искрах и дыме, пока из формы не начинал выливаться металл. Кто-нибудь из подмастерьев сразу же подскакивал и сбивал излишний металл; мгновение кульминации кончалось. Как когда-то она страстно желала иметь детей, так теперь она страстно желала иметь возможность творить скульптуру самой: от исходной глины до завершающей бронзы. Но так не поступал никто, даже сам Дэвид Барнс. И прочие скульпторы, с которыми она познакомилась через него, никогда не шли далее лепки глины. Им хватало обладания своим творением в глине. Затем они отсылали свои работы и снова их получали, совсем не зная, что происходит между днем, когда те уходили в глине, и моментом, когда они возвращались в бронзе. Сюзан не замечала проделанной работы, если она не прошла через весь процесс…
– Ремесленник я или художник? – вслух спрашивала она себя, шагая по темной улице.
Ее маэстро непрестанно твердит, что женщины не могут быть художниками. Они слишком пассивны, у них отсутствует хладная страсть к совершенству, женщины – это исполнители, а никак не творцы, у них нет воображения. Она выслушивала его и раздумывала над его словами. Но она сама, как ей казалось, не была похожа на остальных женщин. Когда-то она уверяла Марка, что ничем не отличается от них, но теперь она узнала, что это не так. Остальные женщины не носят в себе неутолимую страсть к совершенству, столь необходимую для работы скульптора. Другие женщины не покидают свой дом и не отбывают за море в поисках знаний. Сейчас она уже точно знала, что все равно когда-нибудь приехала бы сюда. Даже если бы Марк был жив и не поехал бы с ней, то она покинула бы его и приехала одна. Хорошо, что его нет, потому что в противном случае ей самой пришлось бы разбить ему сердце. Тотчас же она окаменела при мысли, что она могла бы желать смерти Марку. Ей стало безумно стыдно, но при этом она упорно повторяла: «Я должна делать то, для чего я была создана».
Сюзан добралась до площади, где во тьме возвышалась фигура старого генерала.
Она открыла дверь дома и быстро направилась к узкой лестнице. Нерешенный вопрос она оставила за дверью, в ночной тьме. В комнате у зажженной лампы сидела Джейн. Она штопала носок Джона, натянув его на руку.
– Ну, как ваши дела? – сразу же спросила Сюзан.
– У нас сегодня все было чудесно, – сказала Джейн. – Я сводила детей в какой-то парк, о котором мне рассказал здешний полицейский. Тут на углу улицы живет полицейский, который почти умеет говорить на христианском языке.
– Вы у меня только не потеряйтесь, – сказала Сюзан. – Где я вас потом буду искать?
– Детей я не потеряю, – ответила Джейн. – Я всегда замечаю, куда мы идем, и обратно мы возвращаемся тем же путем.
Сюзан на цыпочках вошла в большую спальню, где в двух кроватках спали дети. Она пододвинула к ним стульчик и присела. Бодрствовали ли они или спали, они всегда давали ей что-то, что именно – она и не старалась осмыслить, но то, что ей было необходимо. Их маленькие фигурки, их голоса, их рассказы и смех, все их существо были основой ее жизни. Весь день она их не видела. Почти о них и не вспоминала. Поздно вечером ей приходилось идти домой, потому что здесь были они. В слабом свете ночника она рассматривала спящего Джона, положившего под щеку ладонь; как и всегда, он был тих и спокоен. Но Марсия лежала, разметавшись: руки широко раскинуты, волосы спутаны, – так ее застал сон. Если бы не было их двоих, куда бы она возвращалась ночью? У Дэвида Барнса спальня была в его ателье, за стеной, и он не обращал внимания на время суток. Он шел прилечь, когда уже не мог работать. Но она… ей необходимо было отворить дверь в комнату и чтобы перед ней была горящая лампа, а еще ей надо видеть, что ее дети в безопасности и спят. Поправив на Марсии одеяло, она на цыпочках вышла из спальни.
Джейн встала, чтобы подогреть ужин, и Сюзан села на ее место. Натянув носок Джона на руку, она начала штопать его. Ей было приятно снова держать в руках такую близкую домашнюю работу.
– У него уже такая большая нога! – сказала она Джейн.
– Да, он уже носит вещи на восьмилетнего, – сказала Джейн. Она поставила на стол тарелку супа. – Меня научила варить этот суп мадам, я никак не могу запомнить ее имя. Это вкусный суп. Однажды я его унюхала и сразу помчалась вниз: «Что это?» – спрашиваю и принюхиваюсь, чтобы хоть так объяснить ей, раз уж не умею говорить. Ну, она завела меня на кухню и показывает: морковка, лук, немного зелени, мясо, какое есть под рукой.
– Вкусный, – подтвердила Сюзан. Она совершенно забывала о еде. И только когда приходила домой и чувствовала запах приготовленного ужина, а на языке вкус пищи, то обнаруживала, что голодна, как волк.
– Пожалуй, ему уже пора ходить в школу, – сказала она Джейн, вошедшей с миской салата.
– Может быть, это пошло бы ему на пользу, – согласилась Джейн, стоящая в ожидании пустых тарелок. – Хотя и жаль, что ему придется учиться по книжкам на этом языке.
– Я думаю, что смогла бы завтра взять отгул и устроить дело со школой, – сказала Сюзан. Она уже давно не проводила с детьми целый день. В ней проснулась жажда общения. «Они не должны забывать, что я их мать», – подумала она с небольшой долей ревности.
И весь этот день им не нужен был никто другой, кроме Сюзан.
– Хочу, чтобы мне застегнула платье мама, – кричала Марсия. – Уходи, Джейн, ты старая и злая!
– Мама, я нарисовал птичек, – сказал Джон ревниво. – Иди посмотри на моих птичек!
После завтрака Сюзан отвела детей к мистеру Уизерсу, английскому священнику, который однажды приходил ее навестить.
– Нам нужна школа для Джона, – сказала она. Они сидели в настоящем английском салоне, окна которого выходили на старую, извилистую парижскую улочку. Пожилая и милая жена мистера Уизерса обратилась к детям:
– Угощайтесь бисквитами, мои милые!
