Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
На следующее утро, когда дом уже сверкал чистотой, она сидела у окна и подробно изучала эти цифры. Пятьдесят долларов – в этих пределах она имеет полную свободу. Довольно приятно было представить все, что на них можно было купить, из какой симпатичной материи она сошьет изящные маленькие одежки для ребенка – это было радостно. Но она уже заходила в специальный магазин и понимала, что за пятьдесят долларов «нашим детям придется носить то, что нам придется им покупать», как сказал прошлой ночью Марк, поджав губы.
Этим утром она сидела в одиночестве, разглядывая густой зеленый лес. И чего она только ни отдаст своему ребенку?! Она готова отдать все, что у нее есть. Почему это Марк должен делать больше нее? Женщина отдает больше – от своего тела, своего времени, – чем мужчина. И неужели она откажет своему ребенку в чем-нибудь помимо этого? Она могла бы сделать ему маленькую солнечную спаленку, обставленную детской мебелью, приспособиться к его нуждам. И не надо ничего временного. И к тому же было бы нечестно по отношению к Марку быть способной заработать деньги и не делать этого. Она резко встала. Марк ограничивал ее и ограничивал ребенка. Он должен понять… она заставит его понять… Она поднялась наверх и переоделась в свой зеленый твидовый костюм, надела коричневую шляпку, решительно и быстро подошла к дому миссис Фонтен и позвонила.
– Будьте добры миссис Фонтен, – учтиво обратилась она к служанке в белой наколке.
– Миссис Фонтен в саду с гостями, – поколебавшись, сказала служанка, но тут сама миссис Фонтен выскользнула из открытых дверей с огромным букетом роз в руках.
– О, кого я вижу! – воскликнула она. – А мы только что говорили о вас. Дорогая, все просто с ума сходят по моему купидону! Я собираюсь показать его Дэвиду Барнсу, когда он приедет. Пройдем в сад. Дора, поставь розы в воду!
Сюзан чувствовала, как руки миссис Фонтен мягко подталкивают ее и слышала приветливый голос, в котором уже не было сомнений по поводу ее купидона: теперь все были без ума от него.
– Все хотят увидеть купидона, моя дорогая! – Миссис Фонтен энергично помахала рукой женщине, которая праздно сидела у пруда; ее пышное платье голубыми, желтыми и красными брызгами ярко выделялось на фоне вечнозеленой темной зелени.
– Вот она – девушка, сделавшая купидона! – закричала миссис Фонтен. И когда Сюзан приблизилась, все подняли симпатичные, благородные лица к ней, и она пожимала тонкие, нежные, усеянные кольцами руки. Голоса гостей тепло говорили ей:
«Как мне нравится этот мальчик, глядящий в воду пруда!», «Вы изваяли больше, чем купидона!», «Что бы вы могли сделать для меня?»
– А что бы вам хотелось? – решительно спросила Сюзан. Она не расскажет Марку, что приходила сюда.
– Ее зовут миссис Марк Кининг, – жужжала миссис Фонтен своим громким голосом, но вообще-то это – Сюзан.
Ее сразу весело, беззаботно обступили.
– О, Сюзан, приходите взглянуть на мой сад и сделайте мне что-нибудь, например, фонтан.
– Сюзан, а вы лепите головки? У меня прелестное дитя с головой молодого Христа!
Тронутая их искренней теплотой, Сюзан всем обещала:
– Да, конечно, я приду посмотреть ваш сад. Мне бы хотелось посмотреть на вашего сына.
Это напоминало страницу из исторического романа. Этот сад, мягкий воздух сентября, эти прелестные богатые женщины. Отчего богатые – такие дружелюбные, такие приятные? Сюзан подумала о бедной взволнованной маленькой миссис Сэнфорд. А миссис Фонтен говорила:
– Это необыкновенная девочка: однажды она сделает нечто, что удивит нас.
Сюзан немного испуганно подняла глаза на миссис Фонтен, но та улыбалась.
– О, я не… – начала Сюзан.
– Да все у тебя получится, – уверенно говорила миссис Фонтен, рассматривая шляпку Сюзан. – Однажды я покажу на этого купидона и скажу всем: «Да, это оригинал, ранняя Сюзан Гейлорд. Знаете, она раньше жила здесь. Дом, где прошло ее детство…» Ой, я укололась о розовый шип! – Она подмигнула Сюзан и сунула палец в рот.
– Позвольте, – сказала Сюзан и, взяв руку миссис Фонтен, изящно сложила большой и указательный пальцы и ловко выдернула шип.
– Посмотрите на эти руки! – сказала вдруг миссис Фонтен, хватая Сюзан за руки и поворачивая их. – Вы когда-нибудь видели такие руки?
Все с интересом склонились над ее руками. Даже Марк не смотрел так на ее руки.
– Вы видите эти кончики пальцев? – требовательно вопрошала миссис Фонтен. – Широкие и сильные и в то же время изящные, как щупальца. Они такие гибкие. – Она отогнула указательный палец Сюзан назад, как пружину. Сюзан смотрела на свои руки так, словно они ей не принадлежали. Неужели в ее руках действительно что-то было? Миссис Фонтен мягко похлопала Сюзан по колену.
– Когда вы принесли мне этого купидона, я поняла, что вы из себя представляете, – решительно сказала она. – Не буду скрывать, сначала я боялась, что вы соорудите мне что-нибудь немыслимое – вы, талантливая дочь местного горожанина. Но когда вы принесли мне этого купидона, я поняла, что совершенно неважно, где вы родились, кто ваши родители, чья вы жена и прочее. В один прекрасный день…
– Не думаю, что я когда-нибудь уеду из этого города, – перебила ее Сюзан. – Здесь мой дом: мои друзья, моя семья. Я не решилась бы жить где-нибудь еще.
Миссис Фонтен улыбнулась и зевнула.
– Вы еще дитя, Сюзан Гейлорд, – заметила она. – Ох, дорогуша, я засыпаю. Я желаю, чтобы все пошли по домам! Сюзан, заберите их и узнайте, чего они от вас хотят.
Все рассмеялись одновременно. Двое из присутствующих женщин добродушно оспаривали право завладеть Сюзан.
– Пойдемте сначала в мой сад, Сюзан.
– Нет-нет, Диана. Вы же знаете, что Майклу надо через две недели в школу.
– Уверяю вас, я смогу все сделать вам обеим, – успокаивала их Сюзан. – Я работаю очень быстро, стоит мне хоть раз увидеть нужную мне форму.
– Ну тогда сначала Майкла, а потом – мой сад.
Когда они садились в машину, миссис Фонтен тихо сказала:
– Вы только начинаете, Сюзан. Бог знает, где вы закончите.
Проехав несколько миль, они остановились перед громадным белым домом, принадлежавшим когда-то погрязшему в спекуляциях и осаждаемому кредиторами фермеру. Сюзан стояла в отделанном панелями из слоновой кости вестибюле, затем прошла в комнату с ситцевыми занавесками, где мальчик четырнадцати-пятнадцати лет с вьющимися белокурыми волосами неуклюже видел на стуле, склонившись над книгой.
– Майкл! – позвала его мать, и он вскинул голову.
– Что? – спросил он. Голос у него был сердитый, но головка – ангельская.
– Иди сюда! – крикнула мать. – Вы понимаете мое желание увидеть его головку в камне, отлитую из бронзы или еще чего-нибудь?
– Конечно, – ответила Сюзан. Знакомая ей старая пугающая и красивая страсть всколыхнулась в ней, словно вода в только что откупоренном фонтане. – Да, какой красивый.
– Заткнитесь вы, – пробормотал мальчик поверх книги.
– Сам заткнись, – сказала Сюзан. – Дай мне взглянуть на твою голову. Твоя мама хочет, чтобы я ее слепила, и я это сделаю.
– Не хочу, – отозвался мальчик. – Меня тошнит от этого. Она так всегда говорит, даже в школе перед ребятами. Я не хочу, чтобы мою голову лепили.
– Ничего не поделаешь, – смеясь, проговорила Сюзан. – Я все равно сделаю это. И покажу тебе, как это делается. Это весело. Ты тоже можешь, если захочешь, замешивать глину. Я сделаю ее из глины, а потом из бронзы. Она должна быть бронзовой, – сказала Сюзан его матери.
Еще две женщины стояли рядом. Она чувствовала их восхищение.
– Приходи сегодня после обеда ко мне домой, – обратилась она к Майклу. – В два часа. Мы будем работать в моей мансарде, ты и я, вместе.
Майкл с сомнением посмотрел на нее.
– Я приеду на своей лошади, – сказал он.
– Вот и прекрасно, – отозвалась Сюзан и отвернулась от него. – Итак, а теперь где сад?
– Вы уметете с ним обращаться, – прошептала мать мальчика. – Вы не представляете себе, какой он трудный. Я всегда радуюсь, когда ему нужно возвращаться в школу. До свидания, Сюзан. Когда мне можно взглянуть на голову?
– Через неделю, – сказала Сюзан, – в глине.
– И… о, дорогая, я чуть не забыла, сколько это будет стоить?
Сюзан глубоко вздохнула и выпалила твердо:
– Двести долларов.
Мать Майкла с секунду смотрела на нее, затем быстро кивнула:
– Двести долларов, очень хорошо, мисс Гейлорд.
Было невозможно сказать, что она подумала: много это или мало. Это не имеет значения, решила Сюзан в саду.
– Видите ли, – тихим, низким голосом говорила миссис Вандервельт, – там естественная арка из кустарника, так что фонтан так туда и просится.
– Да, – сказала Сюзан, – и посмотрела на арку. Фонтан. Она часто думала о воде и камне.
Предметы, которые люди покупали и называли фонтанами, были так безобразны. Вода в фонтане должна быть частью целого, а не сама по себе.
– Разрешите мне пофантазировать? – спросила она. – Я хочу сделать произведение из камня и воды, а не просто фонтан.
– Вы пофантазируете? – сказала миссис Вандервельт. – Это звучит очаровательно. А сколько это будет стоить?
– Я не могу этого знать, пока у меня не будет четкого представления, – сказала Сюзан. – Если бы вы установили предел…
– Хорошо. Что вы скажете о пятистах долларов?
– Я буду помнить это, – сказала Сюзан.
Ее отвезли на машине одну, и когда они подъехали к крыльцу ее маленького дома, шофер-негр открыл дверь машины, она вышла и поднялась по ступенькам своего собственного дома.
Она присела в гостиной, не снимая шляпы. На столе лежал лист Марка с цифрами. Он написал: «50 долларов» и в скобках – «лимит для Сюзан». Выйдя в это утро, она заработала семьсот долларов. Во всяком случае она скоро их может заработать. Но не это пугало ее сейчас, а нечто, более могущественное, чем деньги, нечто неопределимое. В это утро она оттолкнула прочь хрупкие стены дома, дома Марка, которые он с таким трудом воздвигнул вокруг нее. Она покинула их. Эта комната напоминала ей стенной шкаф по сравнению с большой залой, где сидел Майкл. Ах, но она любила эту комнату! Они с Марком создали ее, чтобы жить вместе. Она решительно встала. Нет причин не сказать Марку просто: «Дорогой, если я могу что-то сделать, почему бы мне не сделать этого?» И затем она скажет ему о деньгах.
На кухне она начала думать о хлебе, молоке, яблоках. Да, это не деньги, о которых так тяжело говорить с Марком. Ладно, если бы это были просто деньги, но это было нечто, гораздо большее. А потом в тихом доме все исчезло для нее, кроме головы мальчика и арки в темном кустарнике. Она забыла даже, что ей нужны деньги для ее ребенка. Как противопоставить воду и камень суровой зелени старых тисов, напоминающих о друидах даже в саду богатой женщины? Она начала делать зарисовки на салфетке. Дверной звонок резко прервал ее мысли, и она поспешила к двери. Там стоял Майкл, стройный и высокий, на фоне коричневой лошади, которую держал под уздцы конюх.
– Я приехал только затем, чтобы посмотреть на глину, – сказал он воинственно. – Где мансарда?
– Наверху дома, конечно, – ответила Сюзан и повела его наверх.
Его считали трудным мальчиком. Она нерешительно открыла дверь мансарды. Он стоял, оглядываясь.
– Здесь ничего нет, – сказал он.
– Ты, я и глина, – отозвалась она. – Что еще тебе нужно?
Она надела свой рабочих халат, засучила рукава и, повернувшись к нему спиной, начала месить глину. Она услышала, как он спросил:
– Что за странный ребенок?
– Он только что родился, – ответила она.
Он молчал. Когда она повернулась, он снял холст с неоконченной головы Марка.
– Почему вы сделали мертвого человека? – спросил он полным ужаса голосом.
– Он не мертв, – быстро ответила она, – просто не закончен.
– Вы когда-нибудь что-нибудь закончили? – изумленно спросил он.
– Конечно, – сказала она. – Я собираюсь закончить твой портрет. Подойди – вот глина.
Он накрыл голову, подошел к ней и посмотрел на массу, которую она месила на столе.
– Мне не нравится, когда у меня грязные руки, – сказал он.
– Тогда тебе нужно заниматься чем-нибудь другим, – сказала Сюзан. – Это грязная работа.
– Я мог бы рисовать, – предложил он. – Я много рисую.
– Что?
– Ну, в основном лошадей.
Она вытерла руки, порылась в своих вещах и нашла бумагу для рисования, пастель и кнопки. Затем прикрепила бумагу к стене около окна и дала ему карандаши.
– Ты можешь стоять здесь и рисовать свою лошадь, – сказала она.
Он взял карандаши и, не говоря ни слова, начал рисовать. А она, глядя, как свет падает на его юную голову, начала быстро придавать ее форму материалу.
Было трудно уловить скользящие линии, мягкие углы и неожиданные повороты его головы. Щеки были по-детски круглы, но рот был своенравный и твердый, рот молодого мужчины, а губы мягкие, полные. Он ни разу не взглянул на нее, и она молча работала почти в течение часа. Затем он бросил карандаши.
– Я сделал достаточно, – сказал он. – Закончу завтра.
Она остановилась и подошла к нему.
– Почему, ты нарисовал только лес?! – воскликнула она. – Я думала, что ты рисуешь свою лошадь.
– Я поскачу в лес на моей лошади, – с жаром сказал он, – поэтому я сначала нарисовал лес и яркое облако, которого завтра уже не будет. И, кроме того, я буду очень маленьким, на переднем плане.
– Это хорошо, – сказала Сюзан. – Это действительно очень хорошо.
Он оставил похвалу без ответа, подошел к голове и спросил:
– Это я?
– Это будешь ты, – ответила она. – Тебе нравится?
Он покачал головой:
– Она выглядит грязной. Но я не знаю, как выгляжу я. Мне надо сейчас идти. Я приду завтра рисовать лошадь.
– Я буду ждать тебя, – сказала она.
Он ушел. Она уловила еще одну скользящую линию и зафиксировала ее в глине. Сюзан снова посмотрела на его рисунок. Было удивительно, как хорошо он уловил тени леса под низким солнцем.
* * *
Трудно было сказать это Марку весело, как она планировала: «Марк, я заработала немного денег сегодня». Она знала, что многие женщины прокричали бы это своим мужьям. Люсиль, выиграв два доллара в бридж, всегда хвасталась: «Хэл будет страшно доволен – я выиграла почти двенадцать долларов в этом месяце – почти столько, мы платим девушке, которая приходит посидеть с малышами, когда меня нет дома». Но она заработала слишком много, слишком легко. Марк спросит: «Сколько?» А когда она скажет ему, он посмотрит ей в глаза темным, чужим взглядом, которого она боялась, и скажет: «Это больше, чем я могу заработать за три месяца, может быть, за четыре». Она стыдилась того, что может сделать больше него. Невыносимо было унизить его. Была еще одна вещь, кроме денег, о которой она не могла сказать ему, не знала, как сказать, – это сильная потребность в уединении, которая отделяла ее от него, она была одинока, не понимая этого, и порой ей хотелось быть одинокой, потому что она не нуждалась ни в ком, даже в нем. Она могла сказать ему даже о деньгах, но не об этом.
На кухне, быстро двигаясь между столом, плитой и шкафом, она приготовила ему вкусный обед. Но это занимало только часть ее мыслей, это была лишь игра для рук. Даже ее руки не работали так, как они работали, когда она лепила. Во время такого пустячного занятия, как приготовление пирога с цыпленком, салата и десерта, ее мозг продолжал думать и рассуждать. Нехорошо было продолжать раздваиваться между женщинами, подобными ей, и женщинами, на которых она хотела походить для Марка. В первую очередь Марк должен быть счастлив. Как она могла сделать его счастливым, оставаясь такой, какая есть? Существовали скобки, которые он поставил: «(лимит для Сюзан)».
Она смотрела на небо над лесом через окно в кухне. Солнце зашло, но небо было еще светлым, была видна вечерняя звезда. Она висела, огромная, тихая, одинокая и многозначительная. Сюзан вдруг почувствовала полное одиночество, и все же она не была одинокой. Она оглядела кухню, и на миг она показалась ей чужой – временным местом, которое она могла покинуть в любой день. Она быстро отбросила эту мысль.
«Я должна сказать Марку все, – решила она. – Марк должен знать все обо мне. – Потом она подумала: – Но почему я не чувствую себя защищенной?» Она резко задернула штору и отгородилась от звезды и неба.
Затем она услышала голос Марка, донесшийся от двери:
– Я чувствую, что-то горит, или нет?
Она побежала к плите и вынула пирог. Один край потемнел и растрескался.
– Ты пришел как раз вовремя, – воскликнула она. – О, Марк!
Она поставила пирог и бросилась в его объятия.
* * *
Он был таким добрым и хорошим. Почему она думала, что будет тяжело рассказать ему?
– Обещай, обещай мне, что тебя не обидит то, что я тебе скажу, – умоляла она его после обеда. Было очень холодно сидеть вечером на веранде, но он укутал ее в свое старое твидовое пальто, а сам надел свитер.
– Сейчас нет ни одной звезды, – сказал он. – Когда я пришел, была только одна большая звезда над лесом. Пойдем погуляем. Скоро наступит зима. – А потом он сказал: – Ты думаешь, что могла бы чем-нибудь обидеть меня?
И она сказала, встав на колени перед ним, глядя ему в лицо, неясное в вечернем свете:
– Я могу сделать тебе больнее, чем кто-либо, и ты можешь обидеть меня сильнее, чем кто-то другой, потому что мы любим друг друга.
Он смотрел на нее, а она не могла различить его глаз – только плоскости щек, подбородок, лоб, темные брови, линию носа и рот.
– Как это? – спросил он.
– Ты обещаешь?
– Ты не можешь обидеть меня, потому что я знаю тебя.
– Ну, обещай!
– Хорошо. Только иди и сядь мне на колено.
Она села ему на колено и почувствовала, как его рука крепко обняла ее.
– Марк, я много думала прошлой ночью, и решила, что мне надо внести свою лепту, сделать то, что я могу, я имею в виду лепку. И я пошла к миссис Фонтен; к счастью, у нее есть друзья, которые заказали мне две работы.
– Приподнимись на минутку, – сказал он. – Я хочу закурить трубку.
– Купидон действительно выглядит восхитительно, Марк, – сказала она, привстав. Спичка вспыхнула, он сильно дважды затянулся.
– Ну?
– Я должна сделать голову для одних и фонтан – для других.
– Дачники? – спросил он.
– Да.
– Сколько?
– Марк, пожалуйста, не придавай этому значения. Семьсот.
– Семьсот?! – воскликнул он. – Как, Сю?
Она прикрыла его рот ладонью.
– Не спрашивай, это не важно. О, Марк, разреши мне, пожалуйста, сделать детскую из задней спальни и купить действительно хорошую коляску и кроватку! Почему нет, если я могу?
Он прижал ее руку к своим губам, поцеловал и отпустил, взяв в рот трубку. Она откинулась назад, на сердце стало легче. Он не собирался сердиться. Почему она думала, что это будет тяжело?
– Это приходило мне в голову, Сю, – сказал он, выбил пепел из своей трубки и осторожно положил ее на веранду.
– Ты обещал не придавать значения… – поспешно сказала она.
– Я не о том, – сказал он. – Я хочу быть справедливым к тебе, Сю, и не знаю, как это сделать.
– Просто оставайся прежним со мной, Марк, – умоляла она его. – Я люблю нашу жизнь.
Но казалось, что он не слышит ее. Он крепко ее обнял.
– Я хочу, чтобы ты делала то, что хочешь, – прошептал он. – Иди и приводи в порядок свою мансарду. Это то, чего ты действительно хочешь. Я все время видел это.
Она приподнялась, вырываясь из его рук.
– Но я не хочу обустраивать мансарду, – удивилась она. – Я хочу купить вещи для ребенка, не для себя. Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
– Ну вот, теперь ты сама обиделась! – воскликнул он. – Я хочу сказать единственное: чтобы ты не думала, что не можешь делать того, что хочешь, только потому, что ты замужем за мной. Если ты хочешь делать что-то, иди и делай!
– Но, Марк, – начала она и остановилась.
– Я чувствую, что ты не удовлетворена, – прошептал он жалким голосом.
– О, дорогой, дорогой! – воскликнула Сюзан и бросилась к нему.
– Я знаю, ты другая, – бормотал он у нее на груди. – Я всегда знал, что ты непохожа на других. Какое я имею право…
– Тише, – прошептала она, – не надо, говоря такие вещи, ты мучаешь меня. Я никогда больше не прикоснусь к глине или кисти.
– Нет, прикоснешься! – Он поднял голову. – Теперь смотри, Сю, это несправедливо. Я только сказал…
– Ты говоришь одно, а чувствуешь другое. Ты чем-то задет до глубины души, но я не знаю, чем. Я должна это выяснить и перестать делать это. Это деньги?
– Нет, – сказал он возбужденно. Она стояла около него, положив руку ему на плечо.
– Во всяком случае, не только деньги…
– Ты бы предпочел, чтобы я не потратила часть денег на ребенка? – упорствовала она. – Марк, я должна знать правду.
– Хорошо, – сказал он упрямо из темноты, – однако лучше, чтобы мужчина сам обеспечивал свою семью. Он становится никчемным человеком, если не в состоянии купить необходимые вещи для собственного ребенка.
– Тогда я останусь в пределах моего лимита, – сказала она решительно.
– О, мои чувства тут ни при чем, – прервал ее он. – Кроме того, я не знаю их. Я не могу сказать, что я чувствую.
– Если ты не можешь сказать, как мне узнать? – спросила она.
Он не ответил. Наступило длительное, пугающее молчание. Затем он начал говорить, спокойно, будто сам с собой:
– Послушай, Сю, милая, мне нужно понять, что я чувствую. Я не имею права и не могу запретить тебе делать что-то для ребенка. Давай делать это поровну. Я возьму на себя свою половину… – Ее рука пожала его плечо.
– Скажешь ли ты мне, если тебе не понравится даже это?
– Обещаю, – сказал он, прижимая ее голову к своему плечу.
– Если ты будешь против, скажи мне об этом не в последний момент. Ты мне дороже всего.
Он почувствовал желание снова закурить.
– Я совсем не уверен, что это деньги, – сказал он. – Привстань, я зажгу спичку.
– Тогда что? – спросила она, вставая.
– Проклятье, если бы я знал, – ответил он. – Подойди, я хочу, чтобы ты была близко.
Но, находясь снова в его объятиях, она не могла до конца отдаться ему.
«Я должна все выяснить для себя», – думала она, но ничего не сказала. Марк молчал, и ей было одиноко. Луны не было, она зашла. Гасли фонари вдоль улицы, и ночь становилась все темней. Но темнее ночи была чернота леса под звездами.
– Давай поднимемся наверх, – сказала она устало. – Я устала.
– Тебе нельзя уставать, – заботливо сказал он. – Мне это не нравится.
Она не ответила. Сюзан позволила Марку увести себя в спальню. Она хотела сегодня положиться на него во всем. Она позволила ему раздеть себя, проводить в ванную, и когда она надела ночную рубашку, он расчесал ее длинные волосы. Она редко позволяла ему расчесывать свои волосы, хотя знала, что он любил это делать. Сама она расчесывала их так искусно и легко, а его медлительные большие руки раздражали ее и, не подозревая о своей неуклюжести, он делал больно ее нежной коже. Но сегодня она позволила ему. Он был нежен и дрожал.
– Какие прекрасные волосы, – шептал он. Неожиданно он уткнулся лицом в ее волосы. – Такие прекрасные, прелестные волосы! Я даже не понимаю, какого они сейчас цвета: коричневые, каштановые, золотые – все вместе. – Он притянул ее к себе, но она была все же одинока, хотя и не одна. Наверное, она никогда не чувствовала себя так одиноко с Марком, не была так далека от него, когда была занята чем-то, что он не мог с ней разделить.
Да, казалось, что она никогда не была так одинока. Возможно, думала она по ночам, это из-за знания того, что ребенок растет, оформляется, час за часом продолжается его существование. Этот ребенок должен разделять даже их страсть, и она стала стесняться страсти и, в какой-то степени, – Марка.
– Ребенок, – бормотала она, отстраняясь от него.
– Ты никогда не должна делать то, что не хочешь, – говорил он и разрешал ей отодвинуться.
Итак, невозможно узнать то, что изменилось в их отношениях. Ничего не оставалось, кроме как продолжать жить день за днем и закончить то, что она обещала. Она закончила голову Майкла, работая медленнее и тщательнее обыкновенного.
Майкл теперь запросто приходил в мансарду, поднимался по ступеням, не вызывая ее. Когда она была там, он прикреплял чистый лист бумаги к стене, лаконично приветствовал ее и начинал рисовать. Он никогда не прикасался к глине, и каждая новая его картина отличалась от предыдущих. Первая все еще висела на стене у окна. Он работал над ней в течение трех дней в напряженном молчании, нарисовал лес, большой, темный и угрожающий, по направлению к нему скакала лошадь, на ней – наездник с развевающимися волосами и напряженным, устремленным к лесу телом – сам Майкл. Лошадь и наездник были очень малы, но ему удалось запечатлеть их в стремительном движении. Настолько завершенным он больше ничего не сделал. Все остальные вещи были большими и неопределенными, трудно было сказать, что он хотел ими выразить. И она только однажды спросила его: «Что ты делаешь?» Обычно она оставляла его в покое, молча работала, сосредоточившись на его лице.
Затем он уехал в школу, и она работала несколько дней по памяти, заканчивая голову. Однажды или дважды его лицо совсем ускользнуло из ее памяти, и она никак не могла его припомнить. Тогда она шла и смотрела на его рисунки, размышляла над ними, и его лицо вновь всплывало в ее памяти.
Таким образом она закончила, и его мать пришла посмотреть на ее творение до отливки. Она стояла перед ним, пристально глядя на него из-под своей широкой шляпы.
– Очень на него похоже, – сказала она наконец. – Только я не могу понять определенно, что он делает. Я не понимаю этого взгляда. Что он делает, Сюзан?
– Он скачет на лошади по направлению к темному лесу, – ответила Сюзан.
– Как странно! – промолвила мать.
Но Сюзан не ответила. Она накрыла голову материей.
Но, снова оставшись одна, она вернулась и открыла ее. Она долго стояла, глядя на нее, не столько думая, сколько давая простор чувствам подниматься в ней, подобно туману, усиливаться и таять, снова подниматься, увлекая ее за собой. А затем она услышала голос Майкла, совершенно отчетливо прозвучавший из глиняных уст, и хотя она слышала только звук, а не слова, этого было достаточно. Она знала, что работа закончена и получилась. И все же она внезапно почувствовала страх разлуки с Марком и со всеми. Она повернулась и сбежала вниз, подошла к письменному столу, села и написала миссис Вандервельт, что не сможет сделать фонтан для ее сада.
Написав и запечатав письмо, она села и подумала, что следует отказаться от вещей, которые она планировала для ребенка. Это не так важно для него по сравнению с любовью его родителей. Любовь – странная вещь, она очень чувствительна к каждому изменению. Она мечтала о любви такой сильной, как сама жизнь, продолжительной, как время. Но теперь она знала, что любовь должна быть защищена, выношена и охраняема. Два любящих человека никогда не бывают абсолютно свободными и откровенными друг с другом. Они должны быть всегда осторожными, чтобы не оскорбить и не причинить вреда своей любви. Любовь так хрупка, так легко, непоправимо разрушается и такими непостижимыми путями. Теперь, когда Майкл уехал, она больше не пойдет в мансарду.
Она действительно уделяла больше времени, чем следовало, совершенствованию головы. Поскольку она решила не иметь много денег, купить все, что хотела, ей не удастся, поэтому ей нужно время. Осень закончилась, началась зима. Она купила материал и начала шить, купила несколько мотков голубой шерсти и начала вязать. Ее мать принесла чемодан, полный старых детских вещей, пожелтевших, но чистых. А однажды молчаливая мать Марка привела ее в маленькую, старую пустую спальню Марка в доме на ферме, где он родился и, открыв ящик комода, сказала: «Если вам это пригодится…»
Но Марк был единственным ребенком, и Сюзан увидела взор матери, обращенный на одежду, оставшуюся со времени его детства, и сказала: «Мне не нужно это, дорогая. Сохраните ее».
«Я хочу помочь вам», – сказала мать Марка.
«Если я буду нуждаться в помощи, я вспомню о ней», – ответила Сюзан спокойно.
Ширококостная, почти безмолвная мать Марка никогда не покидала свой собственный дом, поэтому Сюзан часто говорила Марку: «Не поехать ли тебе навестить свою мать?» Поскольку Марк возмужал вдали от своих стариков, его раздражала их неизменная привязанность к дому. «Они так гордятся тобой, съезди навестить их, Марк», – убеждала она его, а он нетерпеливо говорил: «Я еду туда, и это всегда кончается одним и тем же. Им нечего сказать мне, а мне – им».
Глядя сейчас на большую непокрытую голову матери Марка, она думала: «Это был бы прекрасный портрет в камне – крепкий череп, глубокие глаза, широкий рот». Потом она отбросила эту мысль. Она не собиралась заходить в мансарду в течение длительного времени, может быть, никогда.
– Почему ты не поедешь навестить своих родителей? – спросила она Марка однажды вечером.
– А что они вообще сделали для меня? – спросил он. – Я добивался всего сам.
– Они дали тебе жизнь, – сказала она.
– Голая жизнь – это немного, – возразил он…
Голая жизнь, думала она, вспоминая мать Марка, это было все, что она была в состоянии дать, а Марк считает это недостаточным. Но все же это было самым драгоценным, что могла дать женщина.
* * *
Она родила Джона в узкой больничной палате.
Доктор смеялся над ней:
– Вы такой знаток в этом деле, как мать десятерых!
Она знала, что это неправда. Но решила, беспокойно прогуливаясь по палате в ожидании схваток, что не закричит и не заплачет громко. В соседней комнате женщина кричала: «О, я умираю? Я боюсь умереть!» Сюзан хотела ребенка, она выносила его, и он вот-вот должен родиться. Она слышала глупые вопли и держалась, крепко сцепив зубы, до самого последнего момента.
– Как ты себя чувствуешь? – Она увидела белое лицо Марка у двери.
– Великолепно, – ответила она кротко, в глазах ее была боль, руки были влажными. Следующий час она провела в молчании.
– У вас практически не было боли, миссис Кининг! – сказала сестра.
«Глупая дура!» – подумала Сюзан.
Она лежала на спине. Джон родился. Ей все еще было больно. Сестра на мгновение показала темноголовое маленькое существо, завернутое в одеяло. Никто не знал, какую боль она испытала. Она была вся пропитана болью. Но она была рада, что не закричала.
Марк, подойдя на цыпочках, поцеловал ее и сказал:
– Доктор сказал, что никогда не видел таких легких родов.
Не в состоянии говорить, она улыбалась.
Только теперь ее боль утихала, уходя из ослабевшего тела. Она спала, почти не просыпаясь, день и ночь в течение двух недель и, наконец, проснулась, истощенная сном и болью, чтобы вернуться в свой собственный дом. Перед тем, как уйти, она заперла дверь мансарды и, вернувшись, не открыла ее.
* * *
Комната Джона стала сердцем этого дома, хотя в ней ничего не было, кроме кроватки, стола и стула.
Спустя некоторое время она привыкла к этой пустоте и забыла о ней, наблюдая за своим ребенком Джона. До этого она никогда не жила с очень маленьким ребенком и сейчас обнаружила, что он уже личность с самого рождения. Она никогда не задумывалась об этом серьезно. Она находила в нем слабое подобие себя, Марка, любого другого человека. У него были ручки с коротенькими пальчиками, круглая голова, очень яркие карие глаза и ротик, такой улыбающийся и спокойный, что она смеялась над мудростью этого маленького лица. Однажды, сидя с Джоном на коленях, она вспомнила младенца из глины в мансарде и заставила себя пойти туда и взглянуть на него снова. Она не стала смотреть больше ни на что и быстро вернулась обратно. Рассматривая его, она заметила, что глина немного потрескалась от сухости, на лице появились небольшие тонкие морщинки, которые создавали странное впечатление преждевременного старения. Но его голова все еще поднимала старый вопрос: «Зачем я родился?» Она быстро накрыла ее и спустилась по лестнице.
