Текст книги "Гордое сердце"
Автор книги: Перл Бак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
– Сюда перебраться хотела я, чтобы мне можно было здесь работать, – продолжила она все тем же, неизменившимся голосом.
Доктор ничего не говорил.
– Теперь это уже неважно, – сказала Сюзан и напряженно наклонилась вперед. – Чем мы можем ему помочь?
День ее славы завершился вот таким образом. Нет, более того, его словно и не существовало.
– Его необходимо перевезти в больницу, – распорядился доктор. Она чувствовала, как он наслаждается своей властью над нею. Он встал. – Я немедленно пришлю вам санитарную машину, – продолжил он бесцеремонно. – А вы пока что должны провести необходимые предупредительные меры. Я вам скажу, что надо сделать.
Он ушел. Сюзан взглянула на отца. Внезапно она поднялась.
– Мне надо тотчас же посмотреть, что необходимо сделать, – сказала она беспокойно. На пути к двери она остановилась и поцеловала отца в густые, седые волосы.
Однако она все так же не могла ничего делать.
Некоторое время Сюзан ходила вокруг постели Марка.
– Не следовало бы нам… – начала она, но медсестра уверенным голосом остановила ее:
– У него все есть, миссис Кининг. Я обо всем позабочусь.
Тогда она снова пошла в комнату, где сидел отец. С того момента, когда она ушла, он не пошевелился и тихо сидел у окна. Она прошла к глубокой нише и села. Через раскрытое окно врывался поток прохладного сентябрьского вечернего воздуха. Она посмотрела на сад, а через минуту взглянула на отца.
– Я совершила ошибку? – спросила она. – Может быть, мне стоило отказаться от половины своей жизни? Но все равно я не знаю, спасло ли бы это Марка.
– Такие рассуждения бессмысленны, – снова начал уговаривать ее отец. Он сложил свои красивые руки на коленях и, рассматривая их, принялся рассуждать вслух: – Если по какой-нибудь причине ты откажешься от части своей жизни, – говорил он тихо, но ясно, – ты станешь совершенно иным существом. Ты не только станешь всего лишь половинкой того, чем могла быть, эта жертва тебя искалечит и деформирует, сделает озлобленным, пустым существом. – Мгновение он ждал, а затем продолжил: – Твой дедушка жил только своей музыкой. Он был талантливым человеком, а его жена и дети голодали. И я дал себе клятву, что к своей жене не буду относиться так, как он относился к моей матери. Твоя мать была красивой девушкой, когда мы поженились. Тогда мне было двадцать два, и я дал обет заботиться о ней. А так как она была озабочена тем, что у нас не было регулярного дохода, я занялся преподаванием, вместо того, чтобы довериться своей судьбе писателя. У меня впечатление, что в конечном итоге я сделал ей хуже, чем мой отец моей матери. Я не являюсь приятным спутником жизни, может даже, я отвратительный муж и не менее отвратительный человек.
Она не ответила. Что получилось бы из нее, если бы она осталась в их маленьком домике и в качестве Сюзан Гейлорд убивала бы час за часом, день за днем?
– Люди не видят того, – продолжил отец и развел руки, – что для них не важно. Это то, что мы все делаем. Мир прекрасно обойдется без одного музыкального произведения или стихотворения и без таких, как мы с тобой, у которых есть потребность творить. Это важно только для нас. – Минуту он помолчал, перебирая пальцами. – Я советую тебе только одно: откажись от той своей жизни, если только можешь. Если ты сможешь это сделать, значит, ты в состоянии без этого жить, и все снова будет очень просто. Люди будут понимать тебя и больше любить, если ты не будешь отличаться от них. Боже, как же люди ненавидят тех, у кого голова выше, чем у них! Они будут спихивать тебя вниз, топтать ногами и при случае отсекут тебе голову.
Он замолчал, а она сидела и смотрела на его нежные, изящные руки. Она ничего не говорила, но, помимо своих мыслей, снова и снова слышала его слова. Теперь она не знала, что, собственно говоря, надо делать и как быть. До сих пор она жила совершенно естественно и бессознательно, словно дитя, жила каждым кусочком своего существа. И именно такую ее любил Марк. Она знала только это и ничего более.
* * *
В доме было так тихо, что шум и грохот машин, делавших новый колодец, эту тишину только усугубляли. Старый колодец Сюзан приказала тотчас же засыпать. Уже никто не сможет напиться из него. Пока работа не будет сделана, она решила переехать к родителям.
– Оставайся здесь, пока не вернется Марк, – просила ее мать.
Вечером она всегда принимала решение вернуться в дом, где она жила ребенком. Но утром ее снова тянуло в свой дом. Время между посещениями Марка она считала напрасно прожитым. Утром и после обеда она следила за часами, когда же ей, наконец, можно будет отворить двери маленькой, белой больничной палаты, где Марк неподвижно лежит на кровати, сонно улыбается, когда входит Сюзан, но почти не говорит. Ежедневно, утром или после обеда, она встречается с его отцом или матерью. Вместе они никогда не приходили. У них было большое хозяйство, надо было доить коров и заниматься уборкой.
– Как тебе сегодня кажется наш мальчик, Сюзан? – каждый раз спрашивал отец хриплым голосом, и она всегда отвечала ясно и громко:
– У Марка снова все будет хорошо!
Мать Марка говорила редко. Она всегда брала Сюзан за руку, крепко держала и одаривала ее типичной тусклой улыбкой Марка. Иногда они вместе сидели полчаса у постели Марка – столько им разрешалось. Марк не разговаривал ни с одной из них. Когда время кончалось и они вместе выходили на теплое солнце, Сюзан говорила: «Сегодня так красиво, смотрите! Я так рада, что погода установилась. Воздух такой свежий! Это полезно Марку».
Старая миссис Кининг соглашалась: «От воздуха очень много зависит». Они улыбались друг другу и прощались, потому что больше им нечего было сказать.
День за днем она отказывалась думать о чем-то, кроме того, что Марк сможет мобилизовать все силы и выздороветь. Она нуждалась в нем, и он это видел. Она постоянно говорила ему об этом.
– Милый, все остановилось до того момента, пока ты снова не придешь домой. Мы все ждем тебя.
Когда из Нью-Йорка пришло письмо, она положила его, не вскрывая, на свой рабочий стол. Ни минуты она не могла думать о своей другой жизни, которая была так далеко от Марка. Если уж она не может быть с Марком, то должна о нем, по крайней мере, думать. Ни за что на свете она не хотела прятаться за работой от страха, что смогла бы забыть о Марке.
«Я противная, – думала она. – Я и теперь могла бы работать и забыть о том, кого люблю».
И потому она не работала. А если все же по ночам к ней закрадывались мысли о любимом деле, если всплывали в памяти знакомые образы, она сразу же отсылала их прочь. В душе у нее никого не должно быть, кроме Марка. Она чувствовала, что если ей удастся думать только о Марке, то она сохранит ему жизнь. Если она ни на минуту не даст ему выскользнуть из ее мыслей, то у него не будет возможности уйти из жизни. Она сможет удержать его в жизни. По крайней мере, она в это верила и не боялась. Она должна его спасти. Ей всегда удавалось все, чего она хотела добиться. Доктор сказал ей серьезно: «Я обязан вам сказать, миссис Кининг, что я недоволен. Ваш супруг слишком поддается болезни и вообще не сопротивляется». Даже тогда она ничего не опасалась. У нее всегда все завершалось хорошо. Она не даст Марку умереть.
– Это особенный случай, – сказал доктор позже, – здесь нет нормального протекания болезни. Нет улучшения.
– Но ему и не становится хуже, – упорно защищала свое мнение Сюзан.
– Болезнь не может остановиться на одном месте, – ответил доктор. – Если состояние больного не улучшается, это значит, что оно скоро ухудшится.
В один прекрасный день Марку ни с того, ни с сего полегчало, и в тот же день он скончался. Когда Сюзан пришла, он немного поговорил с нею.
– Что делают дети? – спросил он, открыв глаза.
– Они хорошо себя чувствуют, если не считать того, что мы все по тебе тоскуем.
Некоторое время они посидели молча.
– Я все еще усталый, – сказал он страшно слабым голосом.
– Ясное дело, тебе надо отдохнуть, – утешала его Сюзан. – Ты будешь отдыхать столько, сколько тебе захочется, любимый. Только о нас не забывай.
Он улыбнулся и через минуту снова спросил:
– Над чем ты сейчас работаешь?
– Ни над чем, – быстро ответила она. – Я вообще не могу работать, пока тебя нет дома. Сначала тебе обязательно надо выздороветь и вернуться домой.
– А что будешь делать потом? – спросил он медленно слабеющим голосом.
– Я совершенно переделаю ту группу, милый, – сказала она нежно. – Но только когда у тебя все будет в порядке.
– У той женщины лицо было повернуто в сторону, да? – прошептал он.
– Да, – тихо ответила Сюзан.
Больше он ничего не сказал. Он закрыл глаза; Сюзан сидела и смотрела на спокойное выражение его лица. Марк повернул голову к стене и тихо умер.
Как он мог умереть так быстро, так спокойно? Если бы только ей пришло в голову, что он думает о смерти, она схватила бы его и держала, она звала бы его и отогнала мысли о смерти. Когда она закричала, было уже поздно. Его уже не было. В палату прибежала медсестра.
– Так ведь… ведь… – потрясенно сказала она.
– Быстро, – выдавила из себя Сюзан.
Но спасти его не удалось. Он ускользнул от них без малейшего усилия, без спешки, просто от усталости.
– У него был страшно усталый вид, – сказала Сюзан, и у нее перехватило горло. Теперь она могла совершенно отчетливо вызвать в памяти последний взгляд Марка. – Потом он закрыл глаза и повернул лицо в сторону.
– Он просто сдался, – сказала раздосадованная медсестра. – Мне уже несколько раз такое отмачивали. Стараешься тут, крутишься вокруг них, а они потом в один прекрасный день устают и оставляют тебя ни с чем.
Появился доктор. Быстрыми движениями он ощупал грудную клетку, глаза, пульс и руки Марка. Затем натянул ему на голову покрывало.
– Вам бы лучше пойти домой, миссис Кининг, – сказал он тихо. – Позвать вашего отца?
– Нет, – сказала она. – Нет.
Она не могла двинуться с места. Она была не в состоянии понять, что ей надо сделать.
– Идите на минутку прилягте в соседней палате, – посоветовала ей медсестра.
– Нет, – снова повторила она.
– Вам заказать такси? – спросил доктор. Он был любезен, но Сюзан видела, что ему надо торопиться к своим больным, потому что здесь его работа уже закончилась.
– Нет, у меня здесь машина.
– Э, мелочами вам не надо забивать себе голову, – добавил он. – Я позвоню вашему отцу. Мне очень жаль, миссис Кининг. Мы сделали, что могли. Мне кажется, у него недоставало силы к жизни. Может быть… никогда не известно… Извините меня.
Наконец Сюзан смогла повернуться. Она твердым шагом направилась вниз. А потом наружу в прекрасный, октябрьский солнечный день. Она села в маленький серый автомобиль и поехала прямо домой. Она никому ничего не скажет. Сюзан хотела поскорее попасть домой, хотела пойти наверх в комнату, где они жили вместе с Марком, и закрыться там от всех. Он ведь не мог навсегда уйти из дома, где они так долго были вместе!
Когда она подъехала к калитке, вокруг царила тишина. Ей недоставало какого-то ритмичного шума, но она не могла припомнить, чего ей, собственно, не хватает. На минуту она остановилась на тропинке и постаралась вспомнить. Почему этот мерцающий воздух так тих в безветренную погоду? Когда она так стояла, из дома вышел рабочий в грубом голубом комбинезоне.
– Да, леди! – крикнул он ей веселым голосом. – Как раз полчаса назад мы наткнулись на воду. На глубине шестидесяти метров, в том числе пятнадцать метров скальной породы. Там источник чистейшей, самой вкусной воды, какую вы когда-либо пили!
Он подал ей кружку, полную воды.
– Поздно, – сказала она.
Он таращился на нее, когда она уходила; Сюзан вошла в дом и закрыла двери.
* * *
Сюзан позвонила, чтобы привезли детей, хотя мать удивлялась и уязвленно протестовала.
– Сюзан, тебе бы не стоило жить в этом доме. Переходи на некоторое время к нам.
– Нет. Я хочу быть здесь ночью, именно сегодня ночью. И хочу, чтобы дети были со мной. Тут совершенно безопасно – теперь у нас есть питьевая вода.
– Надеюсь, Сюзи, ты не собираешься вогнать себя в могилу, – взывал к ней отец. – И не собираешься похоронить себя в этом доме.
Минуту она раздумывала.
– Нет, пожалуй, нет, – сказала она наконец. – Нет, это не так, но я чувствую себя здесь лучше, чем в любом другом месте.
Джейн привела детей домой. Они поужинали в полной тишине, и Джейн помогла Сюзан уложить их в постельки.
– Можно нам поцеловать тебя на ночь и за папу? – спросил Джон голоском, исполненным любви и жалости.
– Да, – ответила Сюзан.
Их поцелуи попали ей прямо в сердце, но она не плакала. Джейн, занятая работой, плакала неустанно и тихо, отвернув лицо.
В эту первую ночь Сюзан долго, до поздней ночи, читала. Когда она выкупалась и заплела волосы в косы, как каждый вечер, она легла в постель, взяла книгу и долго читала. Внимательно, час за часом и слово за словом. Она не плакала и не могла плакать. Она переворачивала страницу за страницей, пока не устала. Затем она закрыла книгу и посмотрела на часы. Было три часа. Марк умер ровно двенадцать часов назад. Она посмотрела на его опустевшую кровать, инстинктивно встала со своей кровати и в отчаянии легла в постель Марка, устроилась во вмятине, отпечатанной его телом, и положила лицо на подушку, туда, где спал Марк. Наконец она почувствовала, что глаза ее наполняются слезами.
* * *
Люди столь странны. Они полагают, что их присутствие, когда их много, может принести утешение или же, по крайней мере, отвлечь ее мысли от смерти Марка. Они толпились около нее и осторожно говорили о всякой всячине. Хэл приходил к ней каждый день и всегда говорил ей: «Если бы я мог чем-нибудь помочь, какой-нибудь работой по дому…»
– Спасибо, Хэл, – ответила она и подумала, что лучше отдать должное плачу ночью, чтобы иметь сухие глаза днем, когда наносятся визиты. – Я тебе скажу, – пообещала она.
Но в отношении таких вещей, которые имел в виду Хэл, она не ощущала какой-либо потери. Марк не очень-то много делал по дому. Сюзан не зависела от него так, как обычно бывает у женщин. Она даже и не думала об этом, все делала сама, так что Марк и не подозревал, сколько нужно всего переделать, чтобы поддерживать дом в порядке. Было проще, когда она со всем справлялась сама и таким образом быстро избавлялась от хлопот. Нет, Марка ей не хватало там, где никто не мог заменить его. Ей не хватало его, когда вечером он не приходил домой. Когда он был жив, она не осознавала, что кульминация дня для нее происходит в шесть часов, когда Марк возвращался. Теперь же, когда она знала, что он уже никогда не покажется на повороте, она терзалась от безнадежного ожидания.
– Он уже не придет, – говорила она решительно. – Я уже никогда не услышу тройного клаксона. – Но все равно около шести часов она в напряжении прислушивалась, словно могла услышать его. Затем начинал бесконечно тянуться вечер. Она находила себе дела, где только могла, и помогала Джейн укладывать детей. Вечер за вечером они весело целовали ее за Марка. Каждый поцелуй приносил ей муку, но она переносила ее, потому что этим поддерживала жизнь Марка для детей.
Каждый вечер к ней кто-нибудь приходил в гости. Люсиль оставляла Хэла дома с детьми и появлялась почти ежедневно. Она усердно рассказывала Сюзан, какие у нее были дела днем, что делают дети, что Сюзан надо делать, чтобы перестать думать о себе.
– Сюзи, могу себе представить, что тебе ни о чем не думается, но все же тебе стоило бы опять начать ходить на бридж в клуб. И девочки так говорят. Ведь есть столько вещей, которыми ты могла бы заняться, Сюзи.
– Да, есть, – ответила Сюзан неопределенно.
К коньку риги слегка прикоснулся месяц, первое полнолуние со дня смерти Марка. Они всегда вместе сидели и смотрели, как он выходит. И в холодные зимние вечера натягивали пальто и выбегали наружу, дрожали от холода и со смехом глотали холодный воздух. «Так будем делать, пока будем живы, Сюзи!» – сказал тогда Марк.
Люсиль что-то спросила у нее.
– Извини, я не слышала, что ты сказала.
– Да только то, что я все время думала, как это ты оказалась в Нью-Йорке, когда Марка скрутило, – сказала Люсиль. – Он все время повторял, что тебе отсюда никто не должен звонить, потому что это так важно.
Сюзан мгновенно увидела Марка, безнадежно больного. Как он упорно твердит, что из-за него ее нельзя вызывать.
– Я в то утро не хотела ехать, – объяснила Сюзан. – Но он настаивал. Говорил, что быстро вернется и отдохнет, когда я уеду.
– Он нам говорил, что это ужасно важно, – повторила Люсиль.
– Тогда мне казалось, что это так, – сказала Сюзан и добавила: – А сегодня даже и не стоит об этом говорить.
Люсиль на минуту замолкла. Сюзан почувствовала, что она ищет следующую тему для разговора.
– Вы все так хорошо ко мне относитесь, – сказала Сюзан нежно. – Мне уже лучше, и сегодня я, пожалуй, буду спать.
Люсиль сразу же вскочила и горячо поцеловала Сюзан в щеку.
– Ну так, спокойной ночи, Сюзи. Завтра я опять приду. Да, в одном журнале начинается новая отличная серия. Я тебе принесу.
Она хлопнула калиткой, и Сюзан услышала, как тронулась машина, когда она переключила скорость и оторвалась от тротуара. И затем, как всегда, когда кончался день, ею завладела ночь. Надо было пережить целую ночь, прежде чем придет новый день. Она сидела и наблюдала, как выходит месяц. Она могла бы пойти прилечь, но легче будет не ложиться, легче думать о Марке здесь, чем будучи запертой в пустой комнате. Она вызывала в памяти каждую черту его лица…
Раздумывая, она вспомнила голову, которую лепила, но так и не завершила. Она целые месяцы не вспоминала о ней. Но теперь в ночи она ощутила невыносимую тягу тотчас же посмотреть на нее. Сюзан хотела пальцами прикоснуться к его лицу. Она зашла в кухню за керосиновой лампой и спичками, затем пересекла маленький газон, залитый лунным светом, и пошла по направлению к темной риге.
Она зажгла лампу и поставила ее на ящик. Затем она пошла к полке, которую Марк приделал в углу риги, и пошарила на неровной доске, пока не наткнулась на голову, которая ей так хорошо была знакома. Она отнесла ее к свету, откинула холст, и в руках у нее появилось его лицо.
Она опустилась на колени, непрерывно глядя на него. Теперь лицо это было совершенно похоже на него. Смерть сделала свое. И только теперь голова была готова. Она стояла на коленях, держала его и через минуту склонила к нему свою голову, приложила свое лицо к его глиняному лицу. Она чувствовала, какое оно холодное по сравнению с ее теплым, мягким лицом; губы были недвижимы. Она завернула ее, подняла лампу, вернулась к полочке и поставила ее обратно.
Как раз в этот момент она увидела округлую форму новорожденного. И тут на нее снова упала тень смерти. Теперь, когда Марка нет в живых, у нее больше не будет детей. До сих пор это не приходило ей в голову. Она вообще не думала об этом, но ребенок, которого она вылепила из глины, напомнил ей. Сюзан мгновенно осознала, что она одна в огромной риге. Она поставила лампу на землю и стояла так, пораженная собственным одиночеством. Если бы она закричала, никто бы ее не услышал. Джейн и дети спят, и они не проснулись бы. Ее голос не дошел бы ни до кого. Никому не интересно, где она; и только Марк был бы охвачен беспокойством о ней. Он бы вообще не допустил, чтобы она одна пошла ночью в ригу. Тут мог бы оказаться какой-нибудь бродяга, вроде того, что повесился в лесу. Она осмотрелась вокруг, охваченная детским страхом. Над нею лежали длинные, угловатые тени балок. Она стояла в маленьком круге слабого света, и вокруг нее расстилались тени и черная тишина. Она хотела схватить фонарь и убежать. Но куда ей бежать? Не к кому.
«Я сумасшедшая, – думала она вслух. Ее голос отражался эхом в темноте. Она слышала, как глухо отозвалось эхо. – Мне надо что-то делать, – подумала она. – Надо что-то делать руками, иначе я точно сойду с ума».
Она еще раз осмотрелась. На полочке перед нею лежала терпеливо ожидающая глина. Она взяла ее в руки и начала перемешивать. Знакомая работа вызвала в ней воспоминания. Она пообещала себе, что снова создаст скульптурную группу. На столике лежала груда писем. Несколько дней назад пришла даже телеграмма, которую она, правда, прочитала, но не ответила на нее. Постепенно за работой она вспомнила все. Но именно до этого момента работать она не хотела. Она была не в состоянии начать. Она не могла даже подумать о работе, пока поддерживала жизнь в Марке. Но теперь, когда в руках она чувствовала глину, она начала пробуждаться ото сна. Не тело, а нечто иное в ней спало, было словно мертвое. Но все же не так мертво, как Марк, потому что ее руки, кости, жилы, нервы и мускулы пронизывала страсть, старая всепоглощающая страсть.
Она начала работать быстро и энергично, словно длительное время внутри у нее было какое-то препятствие, которое теперь исчезло. Она даже забыла свой страх. Она забыла обо всем до самого рассвета.
Когда рассвело, Сюзан не могла больше работать. Она медленно пошла к дому, щиколотки ее намокли от росы, а волосы увлажнились от тумана. Она искупалась, легла и через секунду заснула, словно после большой порции вина.
Когда Сюзан проснулась, она не смогла продолжать работу. В ней уже не было никакого желания. Она чувствовала себя вялой и озябшей. Но и в постели она долго лежать не могла. Ей не оставалось ничего иного, как встать, одеться и начать новый день.
– Сюзи, ты так плохо выглядишь, – постоянно говорила ей мать. – Если ты не придешь к нам домой, то я переселюсь к тебе. Мэри пару недель позаботится об отце.
Однажды после обеда перед Рождеством она забрала туда детей, потому что в три часа внезапно обнаружила, что следит, как стрелка часов приближается к шести часам. Отец сошел вниз, когда услышал голоса внучат и взялся вырезать лодочку. Он вырезал прекрасно. Джон стоял у его колен и с наслаждением наблюдал за ним, в то время как Марсия крутилась вокруг и напевала: «Маленькая лодочка, маленькая, маленькая лодочка».
– Я не хочу быть здесь один с Мэри, – проворчал отец. – Когда она возвращается из Нью-Йорка домой из этой своей торговой школы, нам совершенно не о чем говорить. Если кто и должен идти к Сюзан, так пусть идет она.
– Да, – согласилась Сюзан, – почему бы и нет? Пошли ее ко мне, мамочка.
– Ну, раз тебе так хочется, – как обычно, неуверенно сказала мать.
Мэри, собственно, ее не очень интересовала. Она не хотела никого видеть. Но с Мэри все же веселее, чем с матерью. Мэри будет думать только о себе, а не о ней. Мэри не заметит, будет ли Сюзан утром бледной…
Когда же наконец она уже сможет спать крепко, долгими часами, а не мучиться в постели, просыпаясь от каждого шороха или скрипа половицы, чтобы снова и снова осознавать, что Марка уже нет в живых?.. Мэри не будет обращать на нее внимания и не будет огорченно говорить: «Сюзан, ты опять ничего не ешь». Когда, наконец, она снова будет ощущать голод?
– Ты молодец, Мэри, что приезжаешь домой на каникулы, – сказала она ей, когда Мэри пришла с чемоданом. Каждый раз, когда та приезжала, Сюзан находила ее сильно изменившейся. Она прилично выросла, и ее нездорово бледный внешний вид изменился в лучшую сторону. Теперь она была стройной, черноволосой и одевалась с большим вкусом.
– Почему бы мне с вами не побыть? – заметила та равнодушно. – Где моя комната?
Джейн приготовила маленькую комнату для гостей, и Сюзан принесла букет желтых роз, которые поставила в вазу на туалетном столике. Она отвела Мэри наверх и задумалась в растерянности, что делать дальше. Мэри одновременно была и близкой и чужой. Но Мэри энергично покончила с ее колебаниями.
– Через минуту я буду внизу, – сказала она, и Сюзан ушла.
Первое время ей было очень трудно говорить с кем-либо. Она привыкла к рассказам Марка о неважных и приятных событиях. Он рассказывал, даже не ожидая, отзовется ли она или вообще не ответит. А Сюзан по привычке слушала его и при этом мечтала, потому что его рассказы не полностью занимали ее. Но они были успокаивающими и приятными. Теперь, когда люди ждали, что она разговорится, Сюзан не знала, с чего начать.
Но и Мэри не отличалась особой разговорчивостью. Было такое впечатление, словно в доме никого нет. Она часами сидела и читала, потом отбрасывала книжку, натягивала коричневое пальто из твида и с непокрытой головой уходила побродить по полям. Вечером Мэри быстро отправлялась спать и ничего не хотела от Сюзан. Она лишь коротко прощалась: «Спокойной ночи, Сюзи. До завтра».
Потом Сюзан снова оставалась наедине с ночью. День она могла заполнить множеством мелких забот о детях, о доме, немного шитьем. Платья Марсии надо было отпустить, и она их отпустила. Джон хотел красный свитер, и она связала его. Марк обычно смотрел на ее пальцы и говорил: «Мне нравится наблюдать за тобой, когда ты что-то делаешь. Твои руки точно знают, что им надо делать, и все у них получается так просто». Она смеялась, потому что в душе гордилась своими чуткими, сильными пальцами. Теперь быстрота совершенно не имела ценности, так как для нее не существовало часа, к которому она хотела закончить работу. Но руки Сюзан остановить не могла, ибо они привыкли к быстроте и работали автоматически.
Она немного читала и захаживала к родителям поиграть на рояле, пока отец однажды не сказал ей: «Я этот рояль отправлю тебе. С того времени, что ты здесь не живешь, музыкой все равно никто не интересуется».
– Ты, естественно, можешь забрать его, Сюзан, – промолвила мать с некоторой обидой, – но тебе не стоило бы, папочка, утверждать, что я не люблю музыку. С удовольствием слушаю красивые мелодии.
Он не ответил. Он никогда не отвечал ей; и рояль перевезли. И так в течение дня по несколько часов она играла на рояле и была благодарна отцу за это.
Но что бы она ни делала, день кончался и наступала длинная, бессонная ночь. От отчаяния и собственной опустошенности она однажды накинула старый голубой жакет, хотя не имела желания браться за работу, прошла по скованной морозом траве в ригу, зажгла газовую лампу и без всякого удовольствия начала размешивать темную массу глины, которая постепенно становилась податливой. Целый час она упрямо работала вопреки собственной воле. Она все еще думала, что Марк ушел от нее и что ей вообще не важно, что она теперь делает. Но затем в глубине ее души постепенно начал разгораться старый огонь, более глубокий, чем мысли, чем жажда познания, и механическая работа превратилась в созидание. Только так она могла забыть, что Марк мертв. Бессонные ночи выматывали ее, пока она не прикоснулась к глине; и только работа помогла ей забыться, и забытье было столь же успокоительным, как крепкий сон. Она уже целый день не опасалась, что снова наступит ночь.
* * *
Только одной ночи она еще боялась: Сочельника. Сюзан не могла забыть, как каждый год они с Марком проводили праздник. Теперь она без него, с Мэри заполняла маленькие чулочки разными подарками, которые сама накупила. Сестры вообще не разговаривали, за исключением редких случаев.
– Это ножик для Джона, – сказала Сюзан. – Он хочет заниматься вырезыванием, как дедушка. И ведь, наверняка, порежется.
– Раньше или позже, все равно порежется, – согласилась Мэри. – А кукла, естественно, для Марсии.
– Она уже почти не играет в куклы, – пожалела Сюзан.
– Я никогда не любила играть в куклы, – сказала Мэри и зевнула. – А ты любила.
Сюзан кивнула.
– Пожалуй, поэтому я их постоянно покупаю Марсии.
Через несколько минут все было готово. Мэри опять зевнула.
– Пойду, прилягу, – сообщила она Сюзан. – Я дома не могу отоспаться досыта. В Нью-Йорке я достаточно провела бессонных ночей. Там столько дел, а здесь такое спокойствие.
– Ты довольна своей жизнью? – спросила Сюзан.
– Обожаю ее, – страстно ответила Мэри. – Я только надеюсь, что смогу там остаться до самой смерти. У меня такое ощущение, что так и выйдет. Нам обещают места, когда я окончу школу. Я займусь созданием моделей одежды – вечерними туалетами и шляпами.
На середине лестницы она остановилась, высокая, угловатая, элегантная, и заметила как бы между прочим:
– Возможно, у меня будет возможность помочь тебе, Сюзи, если ты опять слепишь какой-нибудь фонтанчик, фигурку, что-то в этом роде. Я, вероятно, смогла бы продать их для тебя.
Впервые со смерти Марка Сюзан ощутила болезненный укол.
– Такие безделушки я делать не буду, – сказала она гордо. – Я еще никому не говорила, что Джонатан Хэлфред выбрал мою работу для больницы, которую построили в память его отца. Я теперь работаю над этим.
– Ты имеешь в виду Хэлфреда-Мида? – осведомилась Мэри холодным тоном.
– Да, его.
– Это клево. И давно ты об этом узнала?
– С того дня, как Марк попал в больницу.
– Не похоже на тебя, чтобы ты такое сообщение скрыла. – Мэри роняла одно слово за другим, словно кусочки льда.
– Когда Марк покинул меня, мне ничего не было нужно.
Они посмотрели друг на друга. Что-то между ними дрожало в воздухе, какое-то старое инстинктивное различие во взглядах на мир. Сюзан ожидала в положении самообороны, что Мэри ответит четкими, холодными словами. Пожалуй, было бы лучше, если бы она выразила свое мнение. По крайней мере они бы обе знали, кто на чем стоит, и туман рассеялся бы. Если бы они прояснили взаимоотношения, они могли бы стать ближе друг к другу.
Но Мэри повернулась и пошла наверх.
– Спокойной ночи, Сюзи, – сказала она своим холодным, равнодушным голосом. – До завтра.
Она пошла наверх, громко стуча каблуками.
В эту ночь Сюзан шагала по темному газону, раздосадованная, и в бешенстве тотчас же начала работать с удвоенной энергией.
«Мэри меня ненавидит, – думала она. – Я не знаю, почему, но она ненавидит меня из-за того, что я такая. Она не любит меня из-за того, что я умею».
На мгновение Сюзан остановилась и задумалась. Однажды ночью Марк сказал ей, что в ней есть что-то, что ее от него отдаляет. И тогда она подавила свою личность и посвятила себя Марку.
«Я так рада, что тогда приняла правильное решение», – подумала она растроганно. И снова взялась за работу.
Сознание того, что Мэри ее не любит, ни в коей мере не раздражало Сюзан. Она была во власти ярости, и ярость залечивала ей раны, потому что благодаря ей она забывала обо всем. Она работала в два раза быстрее и лучше, чем до этого. А когда в четыре часа она легла спать, то мгновенно заснула и спала крепко, без снов и без мук.
Утром в Сочельник Мэри наблюдала холодными, темными глазами, как Джон сражается своим новым ножиком. Она сидела и даже не улыбнулась, когда Марсия раздела новую куклу, отбросила ее и начала открывать один сверток за другим. Казалось, что Мэри вообще не видит детей. Весь Сочельник она не обращала на них никакого внимания, словно не имела отношения к своему родному дому. В душе она мучительно высмеивала рождественскую елку и старые отцовские шутки за индюшкой и горячим сливовым пудингом. Сюзан испытующе наблюдала за ней и благодаря этому прожила день без отчаяния, которого она так боялась.
